Ю-ра всегда была дочерью Хо-я Ло-Ял, даже когда он перестал быть правителем внешних переинатов. Но-а стал переинатом чаяния второго уровня, но уже больше года как. Я очень долго здесь – и по соглашению должна тут оставаться. Единственное, что изменилось – в поместье появился ребёнок.

«Неужели они пришли за ним?..».

Ухо спазмически дёрнулось, улавливая топот над головой. Думать получалось плохо. Страх нарастал. Адайль почувствовала, как у неё немеют руки, и испугалась, что выронит ребенка.

Крупный темноволосый мальчишка. Сладко пахнет грудным молоком и так крепко спит. Его безмятежность настолько контрастировала с происходящим, что, как ни странно, унимала страх Адайль.

«Они пришли за тобой? Ни Но-а, ни Ю-ра их не остановили – значит, они пришли за тобой? Почему же?».

Для чего внутренним переинатам мог понадобиться ребёнок? И нужен настолько сильно, что они готовы поступиться всеми договорённостями? На ум приходило только одно.

«На тебе пророчество?..».

Догадка была нелепой, но объяснила бы всё. Злой смешок вырвался сам. Злорадство пожирало страх.

– Я защищу тебя, кроха, – прошептала Адайль, уткнувшись лицом в мягкие тёмные кудри, как у Ю-ры.

Мысль о том, что внутренние переинаты решили сделать ещё одного ребёнка несчастным, придала ей сил. Страх, что был в ней и доводил до безумия, внезапно переродился в решимость.

«Пусть придут – я тебя не отдам. Я, матерей их немытых за косу, дева пророчества! Когда, если не сейчас прийти в действие этому пророчеству!».

Сковывающий тело ужас отступил – по телу разливался жар гнева, страсти и решимости.

«На мне сотня Королевских Печатей и я в жизни не сотворила ни одного переклинания, – убеждала, распаляя саму себя, Адайль, – но я знаю безмирную гору переклинаний – они здесь, со мной, в моей голове. У меня тело переината, что бы кто ни говорил. Раньше мне не хотелось ничего, но сейчас… – Адайль глубоко вдохнула, выдохнула и взмолилась, преисполнившись благоговения. – О, Мир, сейчас, прошу тебя, даруй мне своё благословение! Прошу, дай мне силу воспользоваться лихором, чтобы защитить ребенка».

Внутренние переинаты опираются на себя, творя переклинания. Адайль вспомнила всё, что пережила за последний час, и ей казалось, что этого хватит, чтобы открыть целый портал. Однако ничего, кроме гула гневной крови, несущейся по венам, и боли от напряжения в висках она не чувствовала. Ни искорки лихора. Ничего.

«Клятые Королевские Печати! – разозлилась пуще прежнего Адайль. – Неужели вы сильнее целого пророчества?!».

Она напряглась снова – зажмурившись, что было сил, Адайль снова и снова прокручивала в голове события сегодняшнего дня. Снова и снова сердце сжималось от боли, в глазах щипало, вставал ком в горле. Она раз за разом складывала пальцы в переклинания – но что бы она ни пробовала, не получалось ничего. Голова разболелась от того, как крепко Адайль хмурилась. В глаза болезненно давило. Но ничего похожего на лихор её тело не ощущало. Совершенно ничего.

«Мир, что б тебя! Это всё, на что ты способен? Где та сила, что ты даровал мне?!».

Попытка за попыткой: ничего не выходило. Адайль меняла стихии, переклинания, двигаясь по ниспадающей до самых простых – но не получалось ничего. Жаркая волна воодушевления сходила на нет, и на смену горячему гневу приходило другое ощущение – мерзкое, остывающее и липкое.

Где-то вдалеке грохнуло – видимо, слетела с петель дверь подвала. Адайль похолодела. Отчаянно пытаясь пропустить сквозь себя лихор, она не заметила, как над головой стало тихо.

– Быть не может… – обессилев, Адайль инстинктивно вжалась обратно в угол и прижала к себе ребёнка посильнее.

«Мир, милосердный Мир, прошу, тебя, пожалуйста, прошу! Дай мне силы защитить это дитя!».

Грохот ссыпающихся по лестнице шагов. Мурашки продрали по спине до макушки, волосы встали дыбом. Какие бы эмоции ни испытала Адайль, она не могла высечь и крупицы лихора. Пальцы левой руки её застыли в самом простом, отводящем заклинании.

«Прошу тебя, – не переставала она умолять Мир о помощи, – прошу, пожалуйста! Прошу!..»

Грохот был всё ближе – они выбивают двери. Ищут их. Адайль перестала ощущать занемевшие пальцы рук.

«Умоляю, Мир! Прошу тебя, дай мне сил!».

Красные круги поплыли перед глазами от напряжения.

Безрезультатно. Грохот очередной сбиваемой с петель двери, покатились переворачиваемые вещи. Ледяной ужас опять танцует с обжигающим гневом внутри Адайль.

«Да что ж такое! Я же всегда всё делала правильно! Я была хорошей! Почему не выходит?! Ладно раньше, но сейчас – почему?!».

Грохот крови в ушах. Грохот очередных сбиваемых дверей – уже близко, совсем рядом.

Ребенок недовольно заворочался. Адайль поспешно разжала переклинание и прижала малыша к себе посильнее.

«Нет, страхатье, не сейчас! Только не сейчас!».

Грохот всё ближе. Ледяные руки согреваются теплом крошечного тела. Ребёнок успокаивающе и сладко пахнет – всё это резонирует с наступающей катастрофой, сбивающей с петель очередную дверь.

«Да чтоб тебя, Мир! Клятое безмирье! Разве я о многом прошу?! Верни мне мои силы! Верни мои, страхатье, силы, которые отняли по твоей воле!».

Грохот совсем рядом, за стеной. Адайль оцепенела.

«Умоляю! Молю, пожалуйста! Пожалуйста!.. Пожалуйста!..».

Ни искры лихора. Отчаяние захлестнуло Адайль, и поглотило все вокруг.

«Пожалуйста!.. Пусть больше никогда – только сейчас! Нужно прямо сейчас!!!».

Дверь каморки, где она пряталась, слетела с петель. Испуганный грохотом, ребенок проснулся и мгновенно зашёлся в крике, выдавая их.

В этот миг Адайль решилась на запретное для себя.

Внутренние переинаты опираются на себя, используя лихор. Но кто сказал, что она – внутренний переинат?..

«Умоляю, Мир! Помоги мне!..».

Адайль прижалась губами ко лбу малыша, попытавшись поглотить его страх, и сложила пальцы в самое простое, рубящее переклинание.

«Плевать, пусть даже внешний, – подумала Адайль, переступая через себя, – лишь бы сработало!..».

Но лихор так и не появился. Отчаянные мольбы не были услышаны – на место горячей, как лава, несбывшейся надежды пришло опустошение. Адайль в один миг покинули все силы. В голове была лишь одна мысль:

«Дева пророчества, как же…».

Очерченный слабым светом из коридора, перекошенный силуэт пришедшего по их душу стоял в дверях. Кто это было уже не важно. После того, что случилось – вернее, не случилось – и умереть было не страшно. Адайль ненавидела Мир, жестокий, тёмный, холодный и покинувший её, не оставив и крохи надежды. Но сильнее, чем Мир, она презирала себя: пользоваться младенцем, чтобы зачерпнуть силы? Куда было ниже падать? Рискнуть жизнью того, кого поклялась защищать, – и ради чего? Чтобы ничего не удалось?

Лучше умереть, чем продолжать жить с этим. Поторопился бы этот, в дверях. Что он медлит-то?

Внезапно знакомый голос позвал её по имени. Крошечный и слабый огонёк радости вспыхнул в кромешной тьме сердца Адайль.

– Но-а?!

Он отозвался. Адайль бросилась к нему – оступаясь, тело слушаться отказывалось.

В сумраке почти ничего не было видно, но поза, в которой Но-а осел на пол, запах крови и грязи говорили, что он ранен, и довольно серьезно.

– Если ты тут… То как там?.. Что произошло?..

– Мы победили, – коротко бросил Но-а. Даже слова давались ему с трудом – поэтому он сидел, опершись о косяк двери, и собирался с силами, чтобы вывести Адайль из подвала.

Адайль поняла это, и не торопила его с ответом, сев на пол рядом. После того, что она наделала, у неё для сожаления и ненависти к себе будет впереди вся вечность.

Но-а с трудом протянул руку и слегка зарылся пальцами в мягкие волосы сына Ю-ры, тут же прекратившего плакать.

«Вот что значит настоящий переинат».

Но-а посмотрел на Адайль, и выражение его лица заставило её, выгоревшую дотла, обеспокоиться.

– Мы победили их, – повторил он, и посмотрел на младенца, а потом снова в глаза Адайль. – А ещё этот ребенок теперь твой.

Глава 31. Последствия молчания

«Это моя вина», – понимал Эйтан. В голове было пусто и тяжело одновременно.

Правителю внутренних переинатов должно было что-то делать: нужно открыть рот и начать переговоры с делегацией, выяснить все обстоятельства дела, договориться о последствиях, – но Эйтан не мог найти в себе сил оторвать глаз от высокого, неестественно белого лба, и платиновых, с мягким золотистым отблеском, волос. Такие волосы были у двух самых близких ему людей, и являлись признаком принадлежности к одной семье.

И оба этих человека мертвы.

Эйтан не мог заставить себя опустить глаза и взглянуть на застывшее лицо друга. Йован всегда улыбался, а этот – не улыбается. Это не Йован.

Волосы – его. А лицо – нет.

«Я должен был остановить тебя», – повторял про себя, сокрушаясь, Эйтан. Вокруг было многолюдно, но тихо – всех как будто парализовало. Или парализовало одного Эйтана? В груди, в голове так тяжело и пусто одновременно…

На дорожке, ведущей к центральному входу в поместье Импенетрабил, стояло ещё два десятка гробов. Стояли люди, онемевшие, шокированные, и боящиеся пошевелиться. Стоял бывший правитель внешних переинатов, Хо-й Ло-Ял. Нужно было что-то делать: утешить людей, вести переговоры, распорядиться разместить где-то павших в этом бессмысленном походе, чтобы потом достойно проводить их в последний путь, – но Эйтан не мог перестать смотреть на платиновые, искрящиеся золотом даже при отсутствии солнца, волосы.

«Солнце на горизонте!.. – вспыхнул в голове голос чужого, обрадованного Эйтана. И родной голос Йована, отзывающегося, как обычно: – Ваша Непроницаемость!».

Сердце сжалось, в горле встал ком. Глаза защипало. Эйтан не мог позволить себе эмоции на глазах у всех, нужно было держать лицо, разговаривать с делегацией, договориться об условиях выдачи.

Но всё, что он мог делать сейчас – это смотреть на Йована, погибшего в нелепой и страшной по своей сути стачки за деву пророчества.

«Я должен был тебя остановить, – сокрушался Эйтан. – Ведь я понял всё ещё тогда. В тот момент, когда тот клятый Сведущий сказал тебе про парные наряды – я уже тогда всё понял, по твоему лицу. Понял, что ты решился. Я знал».

Внезапный порыв ветра разметал пряди Йована на лбу. От удара воздуха с правого глаза сорвалась слеза. Эйтан призвал все силы, чтобы руки не дёрнулись – ни поправить волосы Йована, ни смахнуть слезу.

«Я знал, – со сжимающимся в кулачок сердцем думал Эйтан. – Знал, что ты ей одержим. Всё это время ты больше всех ждал новости о беременности О́ны – это бы гарантировало возвращение Адайль. Но беременность никак не наступала – и ты начал терять надежду».

В груди, на том месте, где раньше было сердце, образовалась дыра.

«Я знал, что недовольных много, – взгляд Эйтана перепрыгивал с одной пряди на другую, не видя их. – Я знал, что ты способен повести их за собой. Я всё это знал, но до самого конца не хотел верить, что ты поднимешь восстание».

Платиновые с золотым блеском волосы – раньше Эйтан смотрел на них снизу-вверх. Смотреть на них сейчас сверху-вниз было как-то непривычно, неправильно.

Всё, что происходило сейчас, было неправильно.

«В тот миг всё решилось. Ты мог пережить её отсутствие, долгую разлуку, отсутствие даже возможности общения, но не то, что она сблизится с кем-то. Здесь она так не делала – и ты такого поворота не ожидал. Твои чувства от времени, расстояния и недоступности лишь усиливались. Твои, но не Небулы. Внешние переинаты приручили её – и твоя иллюзия лопнула, как мыльный пузырь».

Сам Эйтан не то чтобы не ожидал, что его бывшая невеста с кем-то сблизится – он никогда не задумывался об этом. Знание, что у неё всё в порядке, в равной степени и радовало, и отчего-то злило.

Надежда на то, что вернётся Адайль быстро, заставила Эйтана достроить дом. Мысль о том, что её мать была переинатом исцеления, подтолкнула разбить у того дома обширный сад лекарственных трав. Эйтан лично вывел во дворе на поверхность родник – вода была мягкая, вкусная, шла с большой глубины…

Услышав, что Адайль была на свадьбе в паре с Но-а Пар-Гели, Эйтан ощутил себя глупцом из-за всех этих своих стараний. Всё, что он делал, всё, к чему прилагал столько усилий – оказалось и ненужным вовсе? Понимая, что Адайль знать не знала о доме, о том, как Эйтан старался ей угодить, он всё равно на неё, её мнимую неблагодарность, разозлился. Если такое чувствовал Эйтан, то какого же было Йовану?..

Какого это, когда изо дня в день годами ждёшь объявления о появлении величайшего – потому что лишь благодаря этому сможешь увидеть дорого тебе человека? Хотя бы просто увидеть – ведь особой дружбы, а тем паче, любви, между вами не было и нет.

Какого это – так неистово, от всего сердца, ждать кого-то? Так дорожить тем, с кем не довелось разделить ни особых радостей, ни особых бед – какого это?

«Тогда, в тот момент, когда ты узнал, что она была в паре с Пар-Гели, всё, что ты о ней знал, всё, что ты там себе нафантазировал, всё, на чём базировалась твоя вера в светлое будущее – пошло прахом. Я понимаю, Йован. Я могу понять твои чувства».

Разочарование. Гнев. Отчаяние. Злость на то, что всё идёт не по плану. Стремление сделать хоть что-то, и злость от непонимания, что нужно сделать. Злость на себя от бессилия. Злость на того, кто причина всего этого. Всё это было знакомо и Эйтану.

Но как было объяснить, что та, по которой Йован так неистово тоскует, есть лишь в его голове? Адайль Небула, которую так любил Йован Солар, любовь к которой поддерживала его все эти годы, отличалась от той Адайль, что жила на территории внешних переинатов – она была его, Йована, фантазией.

Эйтан знал об этом, как никто – ведь он женился на настоящей деве пророчества, спрятанной отцом в диких горах. Он женился на той, что должна родить величайшего, но в миг, когда произносил брачный обет перед Миром, Эйтан ничего, кроме пророчества, о ней не знал.

В представлении Эйтана настоящая дева пророчества была как Адайль, только с ещё большими добродетелями: более красивая, добрая и открытая, более мягкая и понимающая. Как мама, только с лучшими чертами Адайль – образованностью, смелостью, напористостью и несгибаемостью.

О́на оказалась совершенно не такой. В тех условиях, где её оставил расти отец, спрятав ото всех – приходилось выживать. Семь месяцев в году они питались кореньями, а иногда – ветками, воду в любой сезон приходилось носить вёдрами из ручья у подножья, а, чтобы не замёрзнуть насмерть, – волочь брёвна из леса и рубить дрова. Бывало, что в поселение наведывались лихие люди – и нужно было бежать в лес и прятаться там по три дня. Такая тяжёлая жизнь забрала бы красоту, доброту и открытость у любой. Чтобы получить шанс вырваться, О́на инициировалась у заезжего переината в десятилетнем возрасте – но, оказавшись переинатом чаяния, не вызвала интереса в себе, как в ученике. Разумеется, оставаясь в том месте она не могла получить никакого развития, и никакого образования, как переинат – а теперь, в её возрасте, было уже поздно навёрстывать. Узнавая это по крупицам от своей жены, не умеющей даже писать, Эйтан невольно сравнивал их с Адайль, и раздражался. По сравнению с О́ной у Адайль была до противного лёгкая жизнь. Хотя и понимал, что в этом вины Адайль никакой нет – всё, что происходило с ней, ним, О́ной, Йованом – всё это дело рук отца Эйтана и деда Адайль. Их уже нет в живых, но те, кто остался после них, продолжают страдать от решения, принятого когда-то.

Будет ли когда-нибудь это страдание оправдано?..

Сердце Эйтана сжалось, и он, потеряв самообладание, вцепился в край гроба Йована.

«Что?.. – задыхался от слез Эйтан, не давая им выйти наружу. – Что должно произойти, чтобы оправдать твою смерть?!..».

Ты пошел за ней, собрав целый отряд, стоящий сотни. Два десятка переинатов – вы могли положить на лопатки любую армию. Вы пошли за Адайль, но вернулись обратно без жизни и без неё. Почему?

«Почему ты не вышла к ним? Почему ты не с ними, живая или мёртвая?!».

Настоящая Адайль, наверняка, изменилась за всё это время. Изменилась внешне, изменилась внутренне – Эйтан был твёрдо убежден в этом, потому что заметил глубокие перемены в себе самом. Она изменилась – и поэтому не пошла с вами. Та, которую Эйтан отправлял на земли внешних переинатов, та, что жила в фантазиях Йована, та, которую помнили все эти переинаты – иначе зачем им было идти с Йованом? – обязательно бы вернулась. Но той Адайль, если она когда-то и была, больше нет. Есть другая, незнакомая Небула – и она на стороне внешних переинатов.

И вот как было объяснить это Йовану, единственной радостью которого стала бы новость о появлении величайшего переината? Как можно было разуверить его в том, что составляло его радость в беспросветном, непроходящем, липком и непрерывном ожидании и подавленности?

«Я должен бы остановить тебя, но не сделал этого. И пальцем не пошевелил – ведь верил, хотел верить, что ты не решишься. Моя вина, что недооценил твои страдания. Моя вина, что я не был рядом с тобой, когда тебе было тяжело».

«И моя вина, что тебя больше нет со мной. Насовсем. Навсегда».

Во всём этом, ужасающе неправильном, не было вины Адайль Небула. Умом Эйтан это понимал, но в сердце, против его воли, боль перерождалась в злость, приправленную ненавистью. Ему нужно было с кем-то разделить эту ношу: с кем, если не с ней?..

Глава 32. Герой

Я часто слышал, что самый тёмный час – перед рассветом, но никогда не думал, что мне предстоит убедиться в этом лично. Однако каждый день на протяжении последних нескольких лет перед моими глазами ходит живое тому свидетельство – и, знаете, это здорово.

Когда был юн, не задумывался о том, как сложится моя жизнь. Всё было вроде как предопределено, всё будет как у всех: я вырасту, стану сильным переинатом, а дальше особых планов не было. Переинат чаяния не то чтобы мог построить головокружительную карьеру – совсем напротив, он всегда будет максимум на подхвате. Меня это устраивало.

Я знал, что когда-нибудь нужно будет найти девушку, определиться – ну так это потом же, не прямо сейчас. Как строить семью и что вообще надо будет для этого делать, я не представлял – да и ладно, это не сейчас же, когда ещё будет.

Никаких особых рвений, мечт и амбиций. Меня полностью устраивала та жизнь, что у меня была. День прожил – и ладно. К переинату чаяния, как и к не самому старшему сыну не предъявляли никаких особых требований ни переинаты, ни семья. Жив – и слава богу. Не отсвечивай – и будет тебе счастье.

Я так и жил. А потом попал в самый настоящий бой. Это был, наверное, первый раз, когда я столкнулся с реальностью.

Это было настоящее безумие. Мелькали мечи, кричали от ярости или боли люди, выкрикивались переклинания, мелькали вспышки, пахло мокрой землёй и озоном. Нужно было уворачиваться ото всех в подряд, потому что во взвеси пыли и воды, висящей в воздухе, нельзя было различить, кто где. Я руководствовался больше чутьем, чем зрением или слухом, потому что мой разум не в состоянии был понять, что происходит. Кулаки ободрались до крови, но я лишь отвечал на прилетающие удары, никак не мог приноровиться и перейти в атаку.

Потом грохнул взрыв где-то высоко над головами, и меня привалило к земле. Стало тихо – в голове стоял лишь писк, перед глазами плыла мутная пелена, тошнило. Я не мог понять, где низ, где верх, не мог совладать с собственным телом. Единственное, что я чётко понимал – нужно встать, иначе меня просто затопчут. Но, пытаясь подняться на ноги, я постоянно шевелил не той конечностью, и, оскальзываясь, падал обратно.

В тот миг я понял, что если так дальше пойдет, я умру.

Это осознание было таким ясным, чётким, простым, лаконичным, но в то же время заполняющим всё нутро. Призвав последние силы, я навытягивал лихора из окружающих, и наложил защитное переклинание на себя. А дальше – бил, бил, бил. Мечом, кулаками, ногами, головой, переклинаниями – всем, чем мог, всем, что подворачивалось. Я должен был успеть, пока у меня было преимущество, пока все вокруг дезориентировано ползали по земле.

Потому что никто из них не был переинатом чаяния.

Они отбивались – кулаками, ногами, мечом – но недостаточно сильно. Если переинат чаяния забирает эмоцию, вырывается на её место другая. Я забирал всё: отчаяние, рождающее мужество, боль, рождающую ярость, – и на их место приходила опустошенность и непонимание. Люди переставали сопротивляться, силясь осознать, где они и ради чего пришли.

Но я не переставал нападать.

Глухой на одно ухо, полуслепой в этом мороке, я мог ощущать только переинатов – ясно, отчётливо. Я находил их, одного за другим, методично и быстро, и устранял. Руки устали, ноги забились, от проводимого лихора горели жилы – но я продолжал. Я должен был успеть до того, как они придут в себя. Это был мой единственный шанс – перебить всех, пока они на земле.

В моей жизни никогда ещё не было такого ужасающего момента.

Один за другим, один за другим – я молотил всех, кто был под ногами, а потом переступал через них, и продолжал дальше. До тех пор, пока не перестал ощущать лихор вовсе.

Посреди всей этой бойни, отупевший, со звоном в голове, в крови и грязи, я превысил свой лимит лихора. Переклинание, наложенное на меня, рассеялось, и я как будто провалился в полынью с ледяной водой – тело парализовало, перестало двигаться совсем. Я рухнул лицом вниз, на мёртвые тела, и, не в силах пошевелиться, лежал пластом, в состоянии сделать только полувдох, ожидая, что кто-то их внутренних сейчас поднимется и добьёт меня.

Второй раз осознать близость смерти оказалось куда страшнее. Я лежал, вслушиваясь в звуки вокруг, с отчаянно молотящимся сердцем, придавленный камнем веса собственного тела, и ждал.

Но никто не пришел. Мне повезло – я убил их всех. Использовал слишком много лихора: я забрал у них последние силы.

Я хотел бы забыть это всё, хотя многие потом называли это моим звёздным, как переината, часом, восхваляли и поздравляли меня. Безумцы. За убийство должны наказывать. Тех, кто нападает, должны наказать.

– Не будет никаких наказаний, – твёрдо заявил Хо-й Ло-Ял, глядя на двойную шеренгу тел, разложенных перед домом его дочери. – Смертей этих молодых переинатов вполне достаточно.

Среди тех тел были тело его дочери и её мужа. Но против решения Хо-я Ло-Ял никто не посмел роптать – шесть десятков тел, накрытых тканью, лежали под ясным летним небом, на дворе, где затоптанная сочная трава перемежалась с дёрном, вывороченным из земли переклинаниями. Цвели гортензии, пели птицы, солнце ласково светило – но смерть и холод стояли среди нас, глядящих на это.

Каждый, кто видел это, ощущал ужас, вину и непонимание. Почему это случилось? И ради чего?..

Убив всех, я отнял шанс узнать, что им было нужно. Хотя, когда я увидел среди мёртвых Йована Солара, для меня всё встало на свои места: целью была она, дева пророчества. Однако Ада в это категорически не верила.

– Они пришли за ним, – повторяла она, пока я вёл её из подвала во двор, и глаза её лихорадочно блестели. – Говорю тебе, Эйтан что-то задумал – потому и прислал Йована, свою правую руку. Сам он прийти на земли внешних не посмел бы, поэтому прислал его за ним. Говорю тебе, это необычный ребёнок. О нём наверняка есть пророчество!

Звучало не столь правдоподобно, но то, с каким жаром она говорила, заставило меня задуматься и над такой версией тоже. Я не знал правителя внутренних переинатов и привычки его семьи, а Адайль прожила там полжизни, будучи вовлечённой во все дела.

– А иначе почему, – выпалила она, остановившись, когда я высказал сомнение, – они пришли сюда? Почему, по-твоему, они не пошли в поместье Пар-Гели?

Ответить было нечего. Но всё же, для чего им младенец?..

Не нашел объяснения этому и Хо-й Ло-Ял. Услышав от Адайль о последних словах Ю-ры, Хо-й Ло-Ял изменился в лице. Посмотрев с тоской, болью и нежностью на внука, бывший правитель внешних переинатов вдруг ласково огладил Аду по голове.

– Это было её желание, ставшее последним, – Ло-Ял пытался сдерживаться, но это у него уже выходило плохо. – Адайль Небула, по нашей традиции теперь этот ребёнок считается твоим.

Адайль слышала это от меня в подвале, поэтому уже не удивилась. После минуты растерянности и отрицания, пережитой в подвале, она набралась мужества, и приняла на себя эту ношу. Я пережил свою минуту растерянности и отрицания, когда увидел мёртвых За-э и Ю-ру. В этот миг я понял, что Адайль будет нести бремя последнего желания – и, скорее всего, Хо-й Ло-Ял, желая заботиться о внуке, заберет Аду из-под моего надзора, тем более, что я перестал быть переинатом, быть может, навсегда. Спускаясь в подвал, ища её, и будучи там с ней, я не торопился подниматься – ведь это было бы начало конца для нас двоих.

– По нашей традиции, – продолжал Хо-й Ло-Ял, – ты должна даровать ему новое имя.

– Йан, – громко и отчётливо произнесла Адайль, прямо глядя сначала на удивленного Хо-я Ло-Ял, а затем, обернувшись ко мне, повторила, – его имя – Йан Небула.

Имена старшим сыновьям даются в честь отцов – так определяются наследники. Давая ребёнку моё имя, Ада предлагала мне стать партнёром по воспитанию. От такой перспективы меня бросило в жар.

– Ты не можешь!.. – выпалил я быстрее, чем сообразил, – Я больше не переинат! Я больше не могу защитить тебя! Вас!..

Но Ада отреагировала неожиданно. Впервые за весь этот долгий, как жизнь, день, она улыбнулась.

– Я тоже не переинат, – сказала она, глядя мне прямо в сердце, – и родители его были не переинаты. Но у нас есть сила, чтобы защитить друг друга – обычные люди ведь используют это?

И сжала ладони, демонстрируя мне кулаки.

Я никогда не думал, как именно люди создают семью, и что нужно, чтобы её создать. Но в тот миг, на том развороченном дворе, посреди трупов, разрушенных связей, утраченных надежд и отнятых жизней, у меня появилась семья.

В миг, когда я утратил то, что делало меня мной – переиначивание, – в миг, когда я сам себе не был нужен и казался ничтожным, Ада, девушка, пережившая подобный опыт, улыбалась мне, держа на руках осиротевшего младенца. Из всей этой передряги она решила вытащить не только его. Её улыбка, её ни на чем не основанная уверенность стали зарёй нашей новой жизни.

Поместье Пар-Гели впервые за двадцать пять лет наполнилось детским смехом. Йан рос очень быстро, и не доставлял проблем. Смышленый, активный и бойкий парень – пил жизнь большими глотками, я едва поспевал за ним. И хоть я не был его отцом, он перенял от меня очень многое – вряд ли фирменную ухмылочку Пар-Гели, разбивающую девичьи сердца, мог передать ему За-э.

Но больше всего в нём было, конечно, от Ады. Она учила его думать над последствиями, понимать, что хорошо, а что плохо, направляла и наставляла. В свободное от игр, смеха и объятий время, конечно.

С тех пор, как я впервые увидел Аду, в том зимнем лесу, у экипажа, я часто прикидывал: что способно растопить это холодное, израненное сердце? Что за мужчина способен был бы сделать её счастливой?

А этого мужчину взяла и родила Ю-ра. Когда Адайль обнимала Йана, радостно льнущего к ней, лицо её озарялось такой улыбкой, которой ни я, ни кто-либо из нашего окружения никогда не удостаивался. От этой улыбки распускались цветы, пели птицы и прокидывалась радуга через всё небо. Я завидовал.

И ненавидел Эйтана Импенетрабил за физическое ограничение, которое он наложил на Адайль. Для девы пророчества, чья судьба была – взрастить величайшего, губительно отсутствие возможности стать матерью. Тем более, такой хорошей.

Когда спустя полтора года ко мне начала возвращаться способность проводить лихор, и я заново учился применять переиначивание, Адайль попросила разрешения взять учеников. Она сказала, что знает много переклинаний, и попросила меня разучивать их вместе с другими детьми, которых можно было бы временно разместить в поместье. Сначала я не хотел, но потом всё понял.

Помня о том, что я героически одержал победу в бою, но видя последствия, которые могут быть, дети обучались с большей осторожностью. Видя, что даже в моем возрасте можно продолжать обучение, они не боялись того, что у них что-то не получается. Под присмотром Адайль я выучил с ними множество боевых и не только переклинаний, о которых и понятия не имел.

После того, как в поместье появились юные переинаты, после того, как Ада поняла, что у неё получается обучать, у неё как будто бы гора с плеч свалилась. Думаю, прошлое, наконец, перестало довлеть над ней. Думаю, она, наконец, обрела покой, расслабилась и стала самой собой.

Мы жили хорошо. Спокойно, вместе и счастливо.

Ровно до того момента, пока не обнаружилось, что тело восьмилетнего Йана, которого мы растили как простого человека, способно проводить лихор.

Глава 33. Учительница

Итак, Адайль Небула возомнила себя одной из Совета Восьми и воспитывает юных переинатов.

На это можно было бы закрыть глаза, будь она обычной девушкой: ну, преподает теорию, объясняет, как правильно пользоваться лихором и переклинаниями. Подумаешь.

Но она далеко не простая девушка: она «дева пророчества», впитавшая в себя все знания, которые могли ей дать как члены Совета Восьми, так и каждый встречный поперечный внутренний переинат. Сложные, редкие переклинания, маленькие уловки, позволяющие творить переклинания с наибольшей отдачей – все эти знания, полученные тут, она выдаёт будущим переинатам там.

Несправедливо. И опасно: невинные пока дети обязательно вырастут, и могут обратить эти знания против внутренних переинатов. И даже если внешние переинаты не смогут воспользоваться переклинаниями для внутренних, зная, механизм действия, они смогут их предсказать или нейтрализовать.

Не то чтобы Эйтан верил в войну между переинатами, вовсе нет. Но исключать такую возможность не стоило.

Конечно, во всей ситуации с Адайль и её действиями наверняка находился кто-то, кто мог бы попробовать обвинить в случившемся Эйтана, предполагаемого отца будущего величайшего, ведь за десять лет брака у них с О́ной не то что не появилось детей, но даже ни разу и не было намёка на это. Мол, появись на свет «величайший», Адайль давно была бы здесь и растила его – и не было бы ни этой маленькой школы, ни угрозы, что она создаёт. Кто знает, может быть, и бунта из-за Адайль бы не было. А так – время идёт, преданность Небулы внутренним переинатам ослабевает, а последствия её выходок растут. Жена же правителя внутренних переинатов не становится моложе: с каждым годом родить ребёнка ей будет всё труднее. Наверняка, об этом болтали за его спиной, но Эйтан не переживал об этом – О́на настоящая дева пророчества, которой предстоит родить величайшего: это предрешено, и всё будет в своё время. Что до преданности Адайль – возможно, он переоценил её. Может быть, мама была не так уж неправа на счёт неё – Адайль внучка Небулы в гораздо большей степени, чем ему казалось, а дед её порядочностью не отличался.