Это – инициированность Óны вдали от любых переинатов – единственное, что вызвало в Адайль какую-то эмоцию. Всё остальное: прибытие делегации внешних, требование возвращения О́ны, отказ Эйтана выдать жену, шумиха и суета вокруг всего этого – Адайль никак не трогали.

Равнодушно отнеслась она и к тому, что делегация отказалась принять редкие артефакты в обмен на Óну. Девушка из дальнего селения, которой внешние переинаты скорее всего не заинтересовались бы никогда, была теперь ценнее редчайших сокровищ.

Делегация внешних переинатов выдвинула встречное требование – вполне ожидаемое – запросила в обмен на жену правителя внутренних «деву пророчества». Если «дева пророчества» останется у них, они не будут иметь претензии на детей, родившихся от брака Эйтана и Óны Импенетрабил.

Ада слишком хорошо знала Эйтана, и не сомневалась: он согласился.

– Я поняла, – устало ответила Ада испытывающее смотрящему на неё Эйтану, объявившему ей о своём согласии. Она могла возмутиться, расплакаться, отказаться – но зачем?..

Эйтан начал что-то говорить, убеждать, что после рождения наследников он обратится к внешним с просьбой пересмотреть это соглашение. Говорил, что это ненадолго, и он найдёт способ вернуть Адайль домой.

«Домой!..» – могла бы усмехнуться Ада, или выплюнуть горький упрёк, но сил и эмоций на это не было. Вместо этого она дежурно ответила:

– Разумеется. Спасибо.

И обернулась, желая уйти.

– Постой! – внезапный порыв Эйтана заставил её оглянуться. – Отец… – голос его сорвался, – что-то говорил?.. Просил передать?..

Хриплый голос правителя и слабые пальцы, едва сжимающие её ладонь, ещё были свежи в памяти. «Помогай ему во всём…». Тогда, обливаясь слезами, Адайль дала обещание. Но как держать его, если рядом с Эйтаном теперь другая?

– Нет, – отрезала она, и ушла, полная решимости покинуть это место навсегда.

Сборы были недолгими – ничего из старой жизни Адайль брать с собой не захотела. Кипела суета, вокруг были споры и пересуды, все пытались сказать ей, что делать, что надо остаться, что надо уговорить Эйтана, или правителя внешних, или сбежать, или…

Адайль хотела одного: покинуть это место.

И вот это, наконец, происходит. Что ждёт её в заложниках у внешних, Ада не знала. Вряд ли что-то иное, чем в заложниках у внутренних.

«Я – узница своего пророчества, – печально осознала Ада, – куда бы я ни пошла, итог у меня будет один – взрастить величайшего, будь он неладен!».

Она уже заранее ненавидела этого ребёнка.

Настало время передачи: вперёд вышел правитель внешних переинатов. Отлепившись от своей жены, с другой стороны шагнул Эйтан.

«Поскорее бы закончилось, – поёжившись от порыва ветра подумала Ада. – Холодно».

Правитель внешних был высок, как почивший правитель, отец Эйтана, широк в плечах, по которым рассыпались длинные, белые, как снег, волосы. Он был немолод, но крепок и внушителен в тёмном, с фиолетовым отливом, меховом плаще. Голубые, выцветшие от лет глаза, смотрели на удивление ласково из-под густых белых бровей. Увидев его перед собой так близко, Адайль вдруг ощутила влияние, присущее правителям, и почувствовала облегчение: такое же ощущение было у человека, что вырастил её.

От Эйтана такого ощущения не было.

Когда правитель внешних распростёр над её головой большие, морщинистые ладони, Адайль стало даже радостно: это напомнило ей времена, когда она была маленькой – почивший правитель часто благословлял её таким же жестом.

Но правитель внешних вовсе не благословить намеревался: он накладывал на Адайль ограничение на внутреннее использование лихора. Теперь до тех пор, пока правитель внешних не покинет этот мир, Адайль не сможет пройти инициацию и стать внутренним переинатом.

Наложить на Аду запрет на использование переиначивания было условием выдачи, выдвинутым Эйтаном: оно и понятно – внешние могли запросто инициировать Аду, обнаружить в ней внешнюю, а как внешний переинат она могла взрастить неправильного величайшего. Эйтан намеревался преградить ей путь во внешние переинаты любой ценой: как глава правящей семьи он мог это сделать.

Правитель внешних со смехом согласился на это условие, отметив, что справедливо сделать зеркально: никакого переиначивания, значит, никакого. Эйтану ничего не оставалось, кроме как согласиться.

После правителя внешних, настал черёд Эйтана. Ада даже не стала к нему оборачиваться: видеть его совсем не хотелось.

«Давай быстрее, – Ада закрыла глаза, чтобы не увидеть его ненароком, и поежилась, – холодно».

Пока Эйтан читал переклинание, Адайль ничего не чувствовала.

«Вот так же, – подумала она вдруг, – мы и стояли бы у брачного алтаря. Он – уверенный, что я принадлежу ему, я – уверенная, что принадлежу ему. Дети пророчества, – её обуяла печаль, – дети без свободы. Без будущего. В плену неизбежности».

Ей вдруг вспомнилось его лицо, двенадцать лет назад, когда она прибыла. Казалось, ему не терпелось познакомиться. Казалось, он был рад встрече. Интересно, какое лицо у него сейчас?

«Хватит, – одернула себя Адайль, открыв глаза. – Вовсе не интересно».

Эйтан умолк. Закончив переклинание, он опустил руки, но, почему-то, не уходил. Адайль чувствовала: он смотрит на неё.

«Чего ещё? Что такое? – Адайль по привычке начала оборачиваться, и тут же осадила себя. – Я больше не должна об этом думать. Я больше не принадлежу ему. Ему теперь принадлежит О́на. А меня он продал меня внешним».

И сделала шаг вперед, подальше от Эйтана, О́ны и всего этого балагана.

Эйтан же, так и не вымолвив ни слова, развернулся и зашагал обратно: судя по шагам – до своей свиты, а потом дальше, дальше – пока не скрылся за дверьми замка.

И, судя по всему, он так спешил домой, что мимо женушки прошел.

Глава 17. Правитель и народ

Происходящее не укладывалось в голове.

Ллойль Немонтан, стоя на этом отвратительном зимнем ветру, до сих пор не могла поверить, что всё взаправду.

Она огляделась: во дворе собрались все переинаты столицы. Поддерживающие правителя и его свадьбу, те, кто против, и кто помалкивал о своём отношении; все, кто злословил и скрещал копья в разговорах всё это время, и те, кто шептался по углам – все были здесь. Даже сестрица решила прийти: тоже не могла поверить, что Эйтан Импенетрабил решился на такое безумство.

Ллойль до последнего не верила, что это правда. «Это, наверняка, какой-то план? – без конца спрашивала с надеждой она у Бейль. – Они что-то задумали, да? Что-то хитрое?».

«Не знаю я! – не выдержала бесконечного напора Бейль. – Не знаю. Наверное…».

Ни одна их сестёр не могла понять, в чем план правителя. Ни одна из них не могла уразуметь: «В чем смысл отдавать противнику «деву пророчества»? А если она взрастит величайшего там?».

И только здесь, во дворе резиденции стало ясно: не взрастит. Оба правителя: внешних и внутренних – наложили на Адайль Небула запрет на лихор. Теперь до тех пор, пока один из них не умрет, Адайль Небула ни за что не пройдёт инициацию. Только что, на их глазах, Адайль Небула, глава рода Небула, дева пророчества, что взрастит величайшего, ученица совета Восьми – стала обычным человеком.

Каждый переинат, что был там, в этом дворе, на этом пронзительном ветру, ощутил одно – отчаяние. Для каждого из них лишиться переиначивания было смерти подобно – потому они сочувствовали боли Адайль Небула от всего сердца.

Не только сочувствие приносило страдания: осознание, что та, на которую все возлагали надежды, с которой каждый говорил, чему-то учил в надежде, что его знание достанется величайшему, сейчас стала человеком – тоже вызывало недоумение. Все на этом дворе почувствовали себя обманутыми.

Ллойль Немонтан едва сдерживала слезы.

«Бедная Адайль! – сокрушалась она. Ещё свежи были воспоминания, как глава Небула победила воздух, как быстро она нашла решение, как она всех поддерживала, когда всё отчаялись. – Как же так!..».

Эйтан Импенетрабил закончил переклинание, но почему-то задержался рядом с Адайль. Что-то говорит? Напутствует? Не похоже…

«Ах, если бы ещё ветер не был таким сильным!..».

Но что это?

«Что? – непонимающе захлопала глазами Ллойль Немонтан. – Он уходит?».

– Бейль, – повернулась Ллойль к сестре, и надтреснутым голосом спросила, – он что, просто уйдёт?!

Ожидание от сегодняшней выдачи не вязалось с реальностью. В её памяти всплывало, как накладывал правитель Королевскую Печать на Адайль Небула в день отправки экспедиции. «Да, Печать можно наложить лишь одну, на другого наложишь – первая снимется, – лихорадочно соображала Ллойль, провожая взглядом стремительно удаляющегося молодого правителя. – Но тогда это была обычная экспедиция – и то правитель защитил её! А Эйтан отправляешь Адайль в стан врага без защиты?!».

Наболевшее за последнее время захлестнуло Ллойль. Она вдруг осознала, что Бейль была права – Эйтану Импенетрабил плевать на Адайль Небула. Она чётко почувствовала: никакого плана нет. И так может быть с каждым.

Горечь от предательства, разочарования и обманутых ожиданий наполнила Ллойль гневом.

– Ллоя! – воскликнула Бейль, попытавшись перехватить сестру, метнувшуюся к Адайль.

«Если ты не считаешь нужным так сделать, – кипела внутри Ллойль, и гнев выплескивался из неё потоком слёз, – это не значит, что не сделаю я!».

Внешние попытались преградить ей путь – но куда там! Скользнув рыбкой между ними, Ллойль схватила за руку деву пророчества.

– Я не так сильна, – попыталась улыбнуться Ллойль Немонтан, глядя на удивлённую Адайль Небула, – так что пускай тебе попадаются на пути одни слабаки!

И наложила Королевскую Печать.

А следом за ней и все внутренние переинаты, собравшиеся во дворе – по одному, друг за другом. Воздержавшихся не было.

Отведя глаза от происходящего, Ллойль отметила, что правитель Эйтан следит за всем из окон своего дома.

«Так-то!» – фыркнула Ллойль, отвернувшись в демонстративном гневе. Но до последнего надеялась, что он вернется и тоже наложит Печать.

Надеялась зря.

Когда всё закончилось, правитель внешних, не препятствующий происходящему, с хитрой ухмылкой шагнул вперёд и, сдернув с плеч меховой плащ, закутал в него Адайль Небула.

И только тогда Ллойль осознала, сколь легко Адайль одета.

И всё время она была на холодном ветру, у всех на виду, но никто из внутренних не заметил этого. Или же не хотел замечать?..

Это равнодушие – или слепота? – были только сейчас? Или всё это время никто из внутренних не хотел по-настоящему посмотреть на деву пророчества?..

С горечью Ллоиль склонялась к мысли, что второе более вероятно.

Глава 18. Чужое

Когда Эйтан узнал о скором возвращении Йована в столицу, испытал облегчение. Откровенно говоря, он сто раз пожалел о своём решении отпустить его домой в такие непростые времена.

После оглашения решения о выдаче Адайль Небула внешним переинатам, обстановка в столице была напряжённой: многие просто роптали, не смея требовать от новоиспечённого правителя пояснений, другие же строили теории – от банальных до безумных, и сеяли смуту в ближних кругах. Одни затаились, выжидая, другие, напротив, ринулись советовать. Эйтан наслушался всяких предложений: от заурядных – выдать вместо девы пророчества другую девушку, до омерзительных – немедленно переспать с Адайль и зачать величайшего, чтобы она смогла его растить даже в отдалении. Серьёзные лица, с которыми они всё это предлагали, вызвали тошноту. Раньше эти лица были от него скрыты за отцовской спиной, но теперь Эйтану, как правителю, нужно было иметь дело со всеми этими людьми.

«Йован, возвращайся скорее! Должен быть хоть кто-то адекватный».

«Или хотя бы кто-то, кто на моей стороне».

В Йоване сомневаться не приходилось: он всегда поддерживал Эйтана. Всегда. Эта надёжность вызывала в Эйтане прилив воодушевления и предвкушение радости скорой встречи.

Однако прямо сейчас никакой радости он не испытывал: Йована, стоящего перед собой, он не узнавал.

– Это правда?

Йован Солар был переинатом воздуха: воздушная природа всегда заставляла его легко относиться к любой ситуации, стремиться туда, где меньше давления, делать всё вокруг лёгким и радостным. Он был приятен в общении, лёгок на подъём и на дух не переносил тяготящих вещей вроде обязательств, конфликтов и драм: всегда старался быстро погасить очаг спора. Дружелюбный, оптимистичный, обаятельный, всегда с улыбкой на лице – таким был Йован Солар всегда.

Но не в этот раз.

– Я спрашиваю, – тоном, каким звенит наковальня, когда по ней ударяет молот, чеканил Йован, – это – правда?

Йован Солар по своей воздушной природе был прозрачен и честен: все мысли на виду. Это весьма укрепляло отношения между друзьями: Эйтан всегда был уверен, что Йован ничего не припрятал в рукаве. Оттого Йован был больше, чем друг, больше, чем двоюродный брат. Он – голос, с которым Эйтан советовался, чтобы принять решение.

И сейчас этот голос был крайне сердит.

– Ты всё и так знаешь, – со вздохом нырнул в эту ссору Эйтан. Если бури не миновать, нужно просто её пережить. – Для чего спрашиваешь?

– Чтобы понять, – Йован чуть смягчил тон, и это давало надежду на быстрый исход, – осознанно ли ты обменял «деву пророчества» на внешнего переината шестого уровня?

– Да, – твёрдо ответил Эйтан.

– Ты помнил о пророчестве и все равно обменял именно её? – Йован спрашивал таким тоном, словно не мог принять ответ, что даёт Эйтан.

– Да, – продолжал твёрдо отвечать Эйтан. Решение о передаче Адайль принял правитель Эйтан Импенетрабил, и он же за него ответит.

– Из всего, что у нас есть, из всех, кем мы располагаем, ты разрешил забрать им деву пророчества? – Йован спрашивал так, словно умолял изменить ответ.

– Да, – правитель Эйтан, будущий великий, продолжал нести бремя. – Так было нужно, пойми.

– Что я должен понять?! – взорвался отчаянием Йован, убедившись, что Эйтан не сошел с ума. – Ты отдал им «ту, что должна взрастить величайшего»! Подзабыл текст её пророчества?!

Рот Эйтана наполнился горечью. Решение, принятое другими людьми во времена, когда он ещё не родился, становилось тяжелее с каждым днём – и теперь вся тяжесть этого бремени досталась ему, как правителю.

«Она не единственная, у кого есть пророчество».

Хотел бы он так ответить другу и всё прояснить, но, к сожалению, он не мог позволить себе быть таким откровенным. Эйтан вёл себя как полагается вести переинату воды: лишь в мутной воде можно спрятать сокровище.

– Я всё прекрасно помню, – устало, но твёрдо ответил он. Нужно играть роль до конца. – Поскольку ценность «девы пророчества» велика, сопоставима с женой правителя, внешние и запросили её.

«Одну деву на другую, – усмехаясь, объявил Эйтану своё грабительское предложение на обмен правитель внешних. – Столь же прекрасную и столь же уникальную».

План отца и старика Небула сработал отлично. Внешние заглотили наживку, и настоящее сокровище вновь удалось на время спрятать.

Эйтан бы не в восторге ни от плана отца, ни от происходящего; он был убежден, что всё это – подло, и сам бы он никогда так не поступил. Но всё было решено за него, и он обещал отцу сделать всё, как надо, поэтому его роль была проста – довести задуманное до конца.

– Не волнуйся, – попытался успокоить Йована Эйтан, – я это учёл. На Небулу наложен запрет использования переиначивания: мной – внешнего, а правителем внешних – на внутреннее. Инициировать они её не…

Эйтан смолк, заметив, как Йован изменился в лице.

– Ты наложил запрет?! – Йован не верил своим ушам. – Ты наложил на неё запрет на использование переиначивания?!

– Да, я и правитель внешних…

– Оба правителя переинатов наложили на неё запрет? – Йован не мог поверить в то, что услышал. – Эйтан, ты понимаешь, что это значит?

Такого отчаяния в голосе Эйтан не ожидал, и от того не мог сообразить, ответить ему или нет.

– Это значит, что пока кто-нибудь из вас, правителей, не окочурится, – гремел Йован на весь кабинет, – она не станет переинатом! Слышишь ты, правящий переинат?! – Эйтан дёрнулся, как от удара: Йован ему друг, но сегодня слишком много себе позволяет. – Она рискует не стать переинатом совсем!

– Ну, правителю внешних осталось явно меньше, чем мне… – попытался разрядить обстановку Эйтан. Однако слова Йована напугали его: это вполне могло оказаться правдой, Адайль действительно рисковала больше никогда не стать переинатом.

«С другой стороны, ничего бы не изменилось – она и так не переинат…». Но руки вспомнили жар её горящего от лихора тела, и сердце пронзила игла совести. Она родилась с телом переината, каким бы низким ни был её потенциал.

Йован смотрел на него с презрением: Эйтана это не задело. В последнее время он часто натыкался на этот взгляд: то был взгляд оскобленной гордости переината. Ограничение лихора для переината равно смертному приговору: невозможность исполнять своё предназначение – это максимальное наказание из всех, что могут быть. Но, опять же, это не Эйтан, а отец и старик Небула когда-то давно отняли её предназначение. Эйтан лишь вынужден доиграть эту партию до конца.

Эйтан мог бы оправдаться, сказать, что все внутренние переинаты в безопасности, что ни на кого больше не наложит ограничения лихора, что он и с Адайль не хотел так поступать, – но не оправдывался: всё равно Йован сейчас не поверит, судя по повисшей, звенящей тишине.

– Да проживи правитель внешних ещё хоть три сотни лет, – угрожающе тихо сказал Йован, и глаза его зло поблескивали, – время Адайль ограничено. Тело привыкает к лихору постепенно, и есть предел, через который оно уже перешагнуть не может. Ты сам давно на третьем уровне? На второй когда шагнешь?

Это был удар ниже пояса, но Эйтан решил простить другу и это. Йован прав, с каждым годом шансы Адайль Небула перейти на высокие уровни стремительно сокращаются – её тело не вынесет нагрузки. Но с другой стороны:

– Для неё это не так страшно, – заверил Эйтан, ведь, принимая решение, отец и дед Небулы обдумали и это. – Она всё равно не сможет перешагнуть шестой уровень: такой был у её отца…

Под взглядом Йована Эйтан снова осёкся. Похоже, сегодня добиться расположения от друга будет непросто.

– Насколько же сильно ты её ненавидишь? – зло процедил Йован, сверкая глазами. – Признай, она просто стала настолько хороша, что ты решил от неё таким образом избавиться?

Тут злоба захлестнула Эйтана. Он мог вынести любой упрёк, кроме этого. Несправедливые обвинения вывели его из себя:

– Конечно, хороша! – зашипел Эйтан, злясь на то, что друг нарочно подло бьёт его в самое слабое место, стремясь задеть. – «Дева пророчества», что взрастит величайшего. Дева, которую все оберегают, которую каждый будет стремиться обучить. Дева, ставшая столь ценной, что нужно скрывать её от всего мира, – Эйтан в запале повторял слова из плана отца и деда Небулы, флёр, которого они стремились добиться, но не страшно: Йован не знает контекста, и не поймёт. – Завидовал ли я Адайль Небула? Конечно! Кто бы не завидовал? Ей всё даётся с первой попытки, она получает уважение и любовь везде, куда бы ни пошла, не будучи до конца ни переинатом, ни человеком. Она – самая мудрая и честная, из всех, кого я знаю, – Эйтан понизил голос, взяв себя в руки, и искренне признавался Йовану, – поэтому я и отпустил её без опаски. На неё можно положиться: она не сделает ничего, что могло бы навредить.

Повисла тишина. Эйтан признался, наконец, и ему стало немного легче. Он действительно был уверен в Адайль: сначала она была поддержкой отцу, потом – самому Эйтану. Говоря о ней, в памяти то и дело всплывало её отрешенное, безразличное лицо, в момент когда он объявил ей решение о выдаче, её потухшие глаза и бесцветные ответы. Это, а также то, что отец и её дед уготовили ей, тяготило Эйтана, лежало камнем на сердце.

«Тогда Небула сказал мне, – стоял в ушах менторский голос отца: – «Пророчество довольно легко сделать. То, что часто повторяется, становится правдой. У нас есть девочка – надо лишь почаще говорить о ней…».

Когда родится величайший, будет ли он достоин той жертвы, что принесли ради него отец, дед Небула, Эйтан и Адайль?..

– Даже так, – вывел Эйтана из раздумий голос Йована. – Они всегда могут её просто убить.

Всё это начало тяготить. «Если не хочешь меня поддержать, то просто не мешай».

– Да не убьют они её… – раздражённо бросил Эйтан, садясь в кресло и устало подперев голову. – Она же, по их мнению, столь ценна…

Йован тут вспыхнул с новой силой:

– Ценна лишь по их мнению?

«С чего бы такое рвение?» – вдруг подумал Эйтан, глядя на пылающего праведным гневом друга под другим углом зрения.

Тем временем Йован продолжал:

– Ты осознаёшь, что даже не имея возможности использовать лихор, она всё ещё может рожать переинатов?

Эйтан ответил ему тяжелым взглядом. Отец и старик Небула продумали и это: правда, делать пришлось Эйтану. Йован осёкся, всё поняв:

– Не может быть!..

«Ещё как может».

– Это часть клятвы на передачу, – признался правитель Эйтан Импенетрабил, и глаза Йована округлились в ужасе. Запрет на деторождение Эйтан поставил в тот же день, как объявил Адайль о её передаче. Она не возражала.

Йован шокировано прикрыл рот ладонью, и стремительно прошёлся по кабинету, пытаясь собраться с мыслями.

«С чего вдруг, – думал правитель Эйтан Импенетрабил, глядя на своего помощника Йована Солана, – его до такой степени интересует судьба Адайль Небула?». Никогда раньше не замечал у него такой тяги к чужой невесте.

Йован, наконец, собрался с мыслями, остановился, оглянулся на Эйтана. Лицо его было искажено болью и злостью.

– Твоё милосердие закончилось на той девке что ли?

Эйтан решил пропустить мимо ушей оскорбление своей жены: сейчас был вопрос поважнее. Вглядываясь в лицо, выражавшее сожаление и презрение, он пытался понять: «Йован зол, что решение принято без него? Или причина иная?». В смутное подозрение, шевельнувшееся в нём грязной змеёй, верить не хотелось.

– Как ты мог?.. – Йован не мог принять до конца то, что узнал. – Когда ты стал так жесток?.. Отнять у Адайль любое будущее: и как переината, и как женщины!..

– Йован, – холодно начал правитель Эйтан: спокойно, нужно убедиться. Нужно развенчать это своё подозрение, – тебе это кажется жестоким, потому что ты не видишь главного: а сейчас по отношению к Адайль Небула это – жестоко, но никто не знает будущего. Возможно, быть там для неё сейчас – это лучшая из альтернатив. Да, она в заложниках, но жизнь у неё есть. И с течением времени ситуация может измениться.

Лицо Йована оставалось прежним: боль, отрицание, презрение, жалость. Он молчал: значит, аргументы Эйтана на него подействовали. «И, значит, дело не в том, что решение принято без него».

– Конечно, может, – тихо заговорил Йован. В его голосе сквозил плохо скрываемый гнев. – Клятва ведь может закончится со смертью того, кому она принесена?.. – Йован вроде как рассуждал, но не без угрозы. – Может случиться и так, что кто-нибудь принудит её жить с собой: детей давать она неспособна, удовольствие доставить – вполне, а?

Эйтан чуть вздрогнул. Во-первых, он такой вариант развития событий совсем не принял во внимание, во-вторых, ему было неприятно думать, что кто-то будет рассматривать Адайль в таком свете. А в-третьих, и это, наверное, самое главное, он убедился, что его подозрения относительно Йована верны.

–

Может статься и так, – продолжал Йован тихо, но в воздухе сгустилась агрессия, – что её будут использовать все в подряд до тех пор, пока жизнь Ады не оборвётся.

Эйтану снова резануло уши детское имя Адайль из уст Йована. «Нет, не может быть! Йован не мог!..».

– Да и без всяких истязаний, Эйтан, они элементарно даже ни одну болезнь не сумеют вылечить переклинанием, потому что на ней под сотню Королевских Печатей!.. – Лицо Йована вновь исказилось, и на сей раз его страдание относилось на долю друга: – Эйтан!.. Как ты мог это всё допустить?! И ради чего? Чтобы удержать рядом едва знакомую женщину?..

«Вот оно!» – горько убедился Эйтан, и его захватила целая буря эмоций: злость, сожаление и ревность. Липкий гнев на друга обуял его.

– А разве ты не по той же причине сейчас мне всё это говоришь? – прошипел он, смотря на того, кому давеча доверял без остатка.

Йован дернулся, как от удара. Эйтан убедился окончательно.

«И с каких же пор? – уставившись на Йована, зло думал Эйтан. – С каких пор ты заглядываешься на чужое?».

Всегда легко сходился и столь же легко расставался – таким уж была его суть.

Глава 19. Тёплый приём

На то, что её отвезут жить в столицу внешних, Адайль не надеялась. Это раньше она жила в столице, потому что была наречённой наследника правящего рода: в нынешней ситуации её, как заложника, самым логичным было спрятать в доверенной семье, подальше от границы с внутренними, дабы не вводить вора в грех.

Её размышления только укрепились, когда, едва перейдя границу северных земель, четверо сопровождающих Адайль внешних переинатов вежливо попрощались, открыли портал и удалились.

«Логично, – равнодушно подумала Адайль. – Для чего им тратить столько времени впустую, сопровождая меня на своей же территории? Это на территории внутренних меня могли попытаться отбить…».

Этой мыслью Ада невольно поперхнулась.

Как странно: умом она понимала, что и хорошо, что не пытались: это было бы нелепо – вот так нарушить договорённость. Но в груди саднило при мысли, что никто даже не попытался. Два чувства: всепоглощающее равнодушие и крошечная, но цепкая досада – сосуществовали в ней одновременно.

Равнодушие победило.

«Что толку думать о том, что не случилось? К тому же никаких предпосылок и не было: Эйтан женился на другой, вся родня мертва, а друзей никогда не было».

Путь до территорий внешних был долгим и весьма умиротворяющим. Сопровождающие переинаты не стремились навязать свое общество, и вежливо не завязывали бесед друг с другом, оберегая покой Адайль. Любое желание, высказанное вслух, удовлетворялось. Условия путешествия были роскошными: тепло, сухо, тихо и не трясёт. На экипаже – шесть защитных заклинаний, в том числе правителя внешних. На самой Адайль – почти сотня Королевских печатей. Куда бы ни хотели её доставить – она прибудет туда невредимой.

Правда, сейчас она, сидя в одиночестве в экипаже, стояла на месте уже довольно долго. Пересменка у внешних переинатов несколько затянулась.

Да толку волноваться об этом? Сколько ей ещё предстоит проехать по земле внешних переинатов, она не знала. И, собственно, было всё равно. Какая разница, куда ехать, когда весь мир – твоя тюрьма?..

Но в любой тюрьме должны быть надзиратели: а её куда-то запропастились.

Да и не все ли равно? Теперь всё время, которое есть у Адайль, принадлежит внешним. Ада не верила, что Эйтан сможет когда-либо вернуть её на родину.

Да и есть ли у неё хоть что-то, к чему она может вернуться без сожалений?

«Как я дошла до такого? – подумала Ада, устало откидываясь на спинку сидения. – Для чего я вообще родилась?..».

Сколько бы ни пыталась, Ада не могла вспомнить лица родных. Мать и отца, понятное дело, она не помнила – была младенцем, когда их не стало. Но ни главу рода Небула, ни его детей, ни детей его детей – никого не могла вспомнить… Не могла вспомнить и как выглядел дом, обращенный в руины пожаром, и даже хотя бы примерно где он находится… Всё, что она помнила – бесконечная учёба, бесконечная работа, и бесконечное ожидание свадьбы: всё потому что она «взрастит величайшего».

На улице было морозно, и без четверых сопровождающих в экипаже стало заметно прохладнее: видимо, они поддерживали микроклимат незаметным переклинанием и тем самым проявляли уважение к неинициированной деве пророчества. Это в некоторой степени было трогательно, но, положа руку на сердце, иметь пророчество Адайль обрыдло.

Всю жизнь ей казалось, что нет ничего сильнее пророчества: оно на всё влияло, всё решало – что, когда и с кем делать, а чего не делать, к чему стремиться, а что отбросить. Связь с Эйтаном, будущим великим, предполагаемым отцом величайшего, созданная Миром при их рождении, казалась нерушимой. Мать даёт лишь оболочку, силу даёт отец: их с детства держало вместе ещё нарождённое дитя, дитя пророчества. Всё это казалось естественным, нерушимым, незыблемым.

Но, желание Эйтана быть с другой женщиной оказалось сильнее какого-то там пророчества. В один миг связь, длящаяся десятилетие, была разрушена. И так легко, почти без последствий… Никто не высказал гнева или возражений, когда он объявил О́ну своей женой – большинство кинулись поздравлять…

«Да куда же запропастились сопровождающие?». Не хотелось долго оставаться наедине с собой и своими мыслями: воспоминания об Эйтане и его жене вызывали боль и досаду. Но сколько бы Адайль не приказывала себе остановиться, мысленно возвращалась к ним снова и снова.

«Что между ними?».

Ещё до выдачи, в момент, когда она могла рационально мыслить, Ада заметила кое-что странное.

То, что объединяло Эйтана и О́ну, не было похоже на любовь, о которой так много говорили девушки в столице: «не налюбуешься», «не наслушаешься», «не надышишься» – ничего такого. Они почти никогда не смотрели друг на друга, а стоя рядом – не дотрагивались. Внешне это было скорее ближе к отношениям между Эйтаном и Адой: предопределенностью?.. Контрактом?.. Долгом?..

«Да какое мне дело, что между ними? – одёрнула себя Ада от очередных пустых размышлений. – Меня вместо неё выдали внешним магам. Хотя, стоит, наверное, поблагодарить Мир за эту выдачу – это избавило меня от жизни под сочувствующими взглядами и прислуживания их детям».

А экипаж всё стоял на месте, и никто из внешних магов не появлялся.

«Да и ладно, – откинула голову Ада: смертельно устала от этого бесконечного шума размышлений в голове, вот бы отдохнуть. – Пусть делают, что хотят. Я – их заложник, не наоборот». В их воле возносить меня до небес, или дать замёрзнуть насмерть в этой глуши.

И странное чувство было внутри: желание, чтобы хоть что-то произошло, и чтобы больше никогда ничего не происходило одновременно.

Встрепенуться Аду заставил топот по крыше экипажа. Потом хруст снега снаружи. Вслед за этим резко распахнулась дверь. Поток морозного воздуха шевельнул волосы, мурашки продрали по спине.

– О, вот и она! Дева пророчества! – громко объявил тёмный силуэт возбужденным тоном, не предвещающим ничего хорошего: этот голос сочился жаждой развлечений.

Сердце Адайль бешено заколотилось, руки мгновенно стали ледяными.

– А точно она? – низким голосом спросил кто-то снаружи.

Ада испугалась ещё сильнее. Но в голове, как назло, стало пусто: ни единой мысли.

– Сейчас проверим, – ответил силуэт в дверях кареты, и, резко вскинув руку, выкрикнул переклинание.

Раздался оглушительный хлопок, затем сухой треск. Аду, инстинктивно попытавшуюся встать с места, отшвырнуло на спинку сидения. Удар – из глаз вылетели искры, а затем всё померкло.