Избранное. Приключения провинциальной души

Муж своей жены:

У вас Джек Лондон – серый или голубой?

Дама приезжая:

Голубой. Я месяц пересчитывалась в очереди, пока не стали давать голубого. У меня обои в такой цветочек, что серый не подходит.

Муж своей жены:

Жаль, и у меня голубой, а нужен, наоборот, серый: можно было бы поменяться… А! Забыл, моя жена уже сменяла… квартиру – на турецкую куртку, магнитофон… красненький такой… и чёрную “Саламандру” – туфли немецкие… в Одессе купила… на толчке…

Дама приезжая:

Там везде кафель, и люди везут с собой дубовые полы.

Муж своей жены:

Как «полы»?

Дама приезжая:

Люди снимают паркет и везут с собой, так сказать, горстку родной земли – прижимает платочек к глазам – весь вокзал в цветах: рыдали и плакали – сколько добра сделали эти люди – людям: запчасти, билеты, лекарства… Мне – лично: баночку красной икры; век помнить буду! Такие мозги уезжают…

Диалог второй: Сукис и Блондинка Сукис ведёт под ручку Блондинку, которая смотрит ему в рот:

А КГБэшник этот мне и говорит, мол, получишь вышку…

Блондинка ойкает:

За Сион?

Сукис обнимает её, спуская руку ниже спины:

Конечно, детка, а как же? Гениальное решение – никому в голову не приходило: на подъёмном кране – вжик – вознестись прямо в Иерусалим! Ну, конечно, тюрьмы, ссылки – этапы, так сказать, большой дороги… – на Лубянке, детка, не мальчики… – теснит её к краю стола – ох не мальчики… – исчезают за краем…

Диалог третий: Дама местная и Дама приезжая

Дама местная – майка с надписями, панталоны с кружевом, золотые цепи и кольца, ленивая поза, хриплый голос – курит и смотрит, как “русская” моет полы. Дама приезжая – тесное платье с оборочками, суетливые движения, робкий голосок, одёргивает юбку, светлые кудельки на голове.

Дама местная:

Ну, хорошо в Израиле?

Дама приезжая с готовностью:

Так хорошо, так хорошо!

Дама местная:

Еда хорошая в Израиле?

Дама приезжая:

Такая хорошая, такая хорошая – молитвенно воздела руки и, чуть не уронив швабру, ускорила движения…

Дама местная:

Там – показывает – помой…

Дама поднимает огромные муляжные предметы, и остервенело дёргает под ними – туда-сюда – шваброй, лицо от старательности становится идиотским.

Дама местная пьёт кофе из огромной чашки, курит, наблюдает:

А в России – плохо?

Дама приезжая

Очень плохо, так плохо…

Дама местная ещё более лениво:

А еда в России есть?

Дама приезжая даже руками замахала от такого предположения:

Нет! Нет в России еды – никакой еды

Дама местная очень довольна, пьёт, дымит, звонит по телефону:

Рути, в России нет еды – поворачивается к Даме: А секс в России есть?

Дама приезжая:

Нет секса – куда там – нетууууу…

Дама местная в телефонную трубку торжественно:

Рути, в России нет секса.

Сцена пятая

Адам и Ева:

Адам:

Ты хотела видеть во мне опору… даже требовала – ты сказала, что ищешь в жизни опору, и я согласился… быть для тебя – всем, чего тебе не хватало – всем: слонами и китами, хозяином и рабом – любой вещью…

Ева:

Вещью – для меня? Да это я – я стала твоей вещью! Иногда мне казалось, что я некий цвет за пределами твоей возможности видеть, и ты пытаешься подмешать меня в свою палитру по мере надобности – недостает тебе зелёного, и ты меня подмешиваешь с зелёным, красного – с красным… Ты требуешь от меня то нежности, то свирепости, расчётливости вместе с безрассудством – тончайших оттенков, которых недостаёт тебе, как… волку – лечебной травы…

Адам (перебивает):

Ты требовала от меня нежности и свирепости, расчётливости и безрассудства… – ты… я… – мы запутались…

Ева:

Запутались… Придумали свой мирок, поверили в него – игрались в жизнь.

Адам:

Но в том мире – настоящем, что достался нам – по-судьбе – можно ли было жить иначе? Мы любили… Нельзя было любить? – уйти в монастырь – не плодить грешников…

Ева:

Любили? Что мы знаем о себе? О жизни и о любви? Кто я? От кого мой ребёнок? От хозяина? Раба? Кто он – наш сын? Грешник, изгнанный из стеклянного рая?

Сцена шестая

Сукис:

Опять эти двое всё портят, особенно теперь, когда становится понятно, что эта пьеса – сатира, и нужно только правильно направить перо… против, скажем, так… так… так… Сим – в шатрах Яфета… то есть «под крышей»… арабы – родня… антисемиты – в корне вопроса… Кто виноват???? – А? А! – шлюхи!

обращается к Адаму:

Дружище, кажется твоя жена не знает кто папаша её ребёнка… Советую обратить внимание.

Чёрный баба-человек

Господин Страх, всё ещё хуже – твоя жена не знает, кто мамаша её ребёнка…

Сукис:

Ха-ха: комедия! Как говорится, муж приезжает из командировки, а… хе-хе… Оригинальнейшая драматургия – нетленка! Дарю, как родному, под небольшие проценты плюс индекс. Блестящий сюжет! Значит так, сын моего знакомого – подводник – Аполлон, Давид – всплывает из-под стола Подводник… в маске, ластах, с баллонами и т. п.

Повторяется клоунада между блондинкой и подводником, как в сюжете с парашютистом.

Сукис

идёт снять девочку, но, вдруг, останавливается, растерян, тревожно осматривается:

 
Как любимую узнать среди всех в толпе —
по улыбке, гребешку, цветику в руке…
 

Действие третье

На сцене стол под белой скатертью нормальных размеров. Вокруг расположились прежние герои В их костюмах появились цветные детали (чёрным остался только Чёрный баба-человек) Стол накрыт, как для пасхальной трапезы.

Сцена первая

Чёрный баба-человек (закрывает глаза, вытягивает вперёд руки, как в игре в жмурки, произносит считалочку очень многозначительно)

Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать, кто не спрятался – я не виноват, кто за мной стоит, тот в огне горит… я иду…

Дама местная:

Мой дед жил в колониальном Алжире, и у него была куча детей. Все они унесли ноги вместе с французами, кроме дяди-авантюриста, который пропал где-то в Южной Америке, и моего папаши, который – тоже (крутит пальцем у виска) – был поэтом, поэтому завёл нас с мамой в пустыню. И тут папа стал писать автобиографическую поэму “Моисей”, поэтому маме пришлось работать в курятнике.

Сукис:

В нашем НИИ, в Воронеже, где я был инженером, служила чертёжницей хорошенькая девочка – голосок такой, что мёртвый встанет. Говорит, мол, Вы, Сукис – сын оттепели… предвестник свободы… А начальник отдела – хам – подходит и специально при ней размазывает меня по кульману…

Дама местная:

Мама говорила, что живёт для детей, а, на самом деле, жила для кур… С тех пор я ненавижу поэтов и все книги…

Сукис:

Сейчас в этом НИИ склад моей фирмы – продукт для похудания, улучшения памяти и потенции. Теперь я – начальник отдела фирмы по улучшению потенции в Воронеже, а тот антисемит, что при девочке меня по кульману размазал – работает там сторожем. Я зла не помню, и когда бываю там… знаете… научные симпозиумы, презентации… всегда даю ему доллар – для них это целое состояние.

Ева:

Однажды соседи сверху – пьяницы – буйствовали всю ночь, а меня ждал тяжёлый день – восемь уроков по расписанию… Я набросила халат, поднялась к их дверям, позвонила – сизый свет, грязный, вонючий подъезд… химера в открывающихся створках двери – рот шевелился беззвучно, но я ясно слышала: ”Ты у меня будешь белугой реветь…”

Дама местная:

От мамы пахло курятником, и мы стыдились её. Нужно было стать бездушным, чтобы не свихнуться, видя её страдания… – и мы… сумели… Она разрушала своим рабством себя и нас – наши души. Зачем позволила так унизить себя? Лучше бы она умерла, чем учить нас низости выживания. (Нервно курит) Я видела её фото в юности… она была похожа на… Русалочку…

Ева:

А утром я надела всё самое лучшее, что было у меня – чёрное кружевное бельё, туфли – шпильки, и минут пять мы с отражением в зеркале молчали, пытаясь совместиться – понимаешь, сынок, я пыталась собрать себя: изгоняла из своей жизни ревущую белугу, в которую превращали меня той ночью. Понимаешь, лестница грязного подъезда, я бегу-бегу, задыхаясь, – куда-то – и это не сон, потому что меня вырвали из сна – бегу, превращаясь в ревущую белугу, обрастая чёрной чешуёй… холодная тяжелая рыбина – чужая жизнь – я не могла так больше, понимаешь – это слишком…

Сын (парашютист, подводник):

Да, мама, у тебя была трудная жизнь… я знаю… Поверь, я хочу пожалеть тебя, но не могу – я пробовал, мама, – не могу – не знаю, почему, но не могу – наверное, я бесчувственный – бесчувственная скотина, мама, я – злодей, и у меня каменное сердце, мама…

Ева:

А однажды, когда я работала на заводе… вдруг, испугалась, что меня уже нет… понимаешь – нет совсем: что я – давно уже не я… И тогда я пошла в единственное место, где можно было закрыть за собой дверь – в туалет – метровый грязный кубик… Расстегнула платье и стала трогать – водить пальцем по плечам, груди, удивляясь их гладкости и теплу… в этом железобетонном аду…

Сын:

Не плачь, мама…

Ева:

Хорошо, но я… не могла прекратить этот бег… вот, надела чёрное кружево, чтобы обозначить себя – проверить… есть ли я ещё, могу ли… зайти к тебе – маленькому, не испугав… ты не помнишь меня?

Сын:

Нет… я не помню… только фото и твои рассказы… мне кажется иногда, что и меня нет, мама. Иногда мне кажется, что я живу не в своей жизни, а в чужой: твоей, случайных встречных… У меня не хватает сил для себя самого. Отпусти меня, мама… Наверное, вы – трагическое поколение, мама, но нет сил сочувствовать – переживать вашу жизнь… вместо своей… Вы видите в нас свой эпилог – это жестоко, мама! Нужно было жить свою жизнь – быть счастливым в своей жизни – самому, а не “для детей” – не плодить грешников…чтобы было кому лгать…

Ева:

Что было бы с Русалочкой, если бы создатель не был милосерден, превратив её в морскую пену. Ради любви к человеку она отказалась от своего дара и свободы. Что, если бы принц женился на ней? …Она родила бы ребёнка и молча ковыляла бы за ним, страдая, до самой смерти? Должно быть, сын был бы в досаде и раздражении от её убожества, нажил бы язву желудка или стал хамом… Или нет, она писала бы ему письма, мол, у меня был такой чудный голос, горы жемчуга, тонны бирюзовой воды… – я отдала их тебе… “Где они?”– спрашивал бы он в обиде…

Сцена вторая

Те же…

Сукис:

Господа, раз уж мы так хорошо сидим, так сказать, на презентации исхода из рабства, предлагаю вашему вниманию продукт всех времён и народов (кричит как шоумен): “Манна небесная!!!!”

Действие за столом превращается в свирепую клоунаду “Презентация продукта”.

Сукис:

Наш президент – Шухерррр Марррик!!!! (Все экзальтированно аплодируют).

Шухер Марик (гиперактивная дама):

Друзья, для вас я просто – Шухер! Каждый из вас может прийти ко мне в три часа ночи и выпить стаканчик – ха-ха – “манны небесной”, но боюсь, что – ха-ха – после пары чашек вы не станете приходить ко мне ночью, потому что, вас не отпустят ваши – ха-ха – жёёёёны!!!

Все аплодируют, хохочут…

Шухер Марик:

Так я могу – ха-ха – остаться без работы, но (торжественно) клянусь: ваше счастье мне дороже своего! Почему? Да потому, что Шухерррр вас… (ликующе) ЛЮБИТ!

Шквал энтузиазма.

Шухер Марик:

У Шухера за вас болит сердце! Вы мне – как дети, а я вам – как мама, мы – одна семья. (Утирает слёзы умиления.) Идише-мамочка всем принесёт в клювике… Да здравствует Манна Небесная!!!

(Выстреливает из хлопушки, и все кидаются на колени и ползают, собирая конфетти)

Сукис: (вопит)

Шухер!!!

Шухер Марик:

Наша фирма гарррантирует благополучный исход из всего – для всех… Сорок лет сытости… сто процентов выживания… Шухер вас любит.

Сцена третья

Луч освещает сегмент стола с тремя стульями. Адам и Ева. Входит сын – в солдатской форме, с автоматом и огромной сумкой. Садится устало…

Ева:

Адам, идём разберём вещи, надо стирать, сегодня плохо сохнет…

Родители склоняются над сумкой, перебирают вещи. Адам вытаскивает из карманов солдатских брюк измятый и грязный конверт – протягивает его Еве:

Адам:

Ева, твоё письмо – оно не распечатано…

Ева:

Сынок, ты не прочёл моё письмо.

Сын:

Я не мог, мама – было очень тяжело.

Ева:

Я понимаю, но ты должен… Там были стихи: «Не на равных играют с волками егеря – но не дрогнет рука, – оградив нам свободу флажками, бьют уверенно – наверняка. Волк не может нарушить традиций, – видно в детстве – слепые щенки – мы волчата, сосали волчицу и всосали – нельзя за флажки!»

Сын:

Было очень трудно, мама, мы бежали десятки километров ночью, без дороги, и те, которые падали, уже не могли встать. Там нельзя думать, мама, только довериться… чутью зверя, что рвётся к жизни… я не знал, что сумею так…

Ева:

Не знал… понимаю, только, нельзя… без слова… пойми – волк бежит вдоль круга из красных флажков, и не может выбраться на свободу… – и так вечно… он не слышит слово: гордый, сильный зверь не может вырваться за пределы чужого круга, и любой подонок владеет им… Это ужасно, что я говорю… прости… жестоко… Но это не моя жестокость, сын – это жёсткость правил игры, под названием «жизнь»… Я должна… ты должен… быть… понимаешь?

Сын:

Я не могу, мама, я устал. Если я буду думать теперь, то не выживу.

Ева:

Но если ты не думаешь, то не живёшь… человеком. Это нормально, знаешь, даже красиво… (Музыка) – слышишь?: “Никто не разорвёт круг противоречия выживания и осознания – никто не сделает зверя человеком, если у него самого не хватит сил…» Ну? Разве не хорошо звучит? Разве это плохая игра, и ты – не азартный игрок? Что может сравниться с красотой игры по закону, который был в начале?..

Сын:

Да, мама, действительно красиво… мне нравится… я подумаю…

Адам с неловкостью берёт в руки автомат:

Лучше бы я – я бы смог…

Ева:

Да, лучше бы ты, но это уже случилось с нашим сыном. Ты должен покаяться.

Адам:

В чём?

Ева:

Ты ел кислый виноград.

Адам:

Я не знал…

Ева:

Ты не хотел знать. Помнишь, тогда, когда мы слушали музыку, и, казалось, что – вот-вот – можно понять… – ты отвернулся…

Адам:

Не помню…

Ева:

Должен вспомнить, посмотри, у сына уже автомат в руках… должен вспомнить – покаяться…

Адам:

Ева, это безумие…

Ева:

Нет, это тогда мы были безумны… Каюсь, я думала, что всё это происходит не со мной – что это… чужая – не моя – жизнь, а я – настоящая – Русалочка… Офелия… пусть, даже, Ревущая Белуга… – трагическая рыба, несущаяся в сизом свете – только не то, что было на самом деле – рабыня, бездарно выживающая в кривых зеркалах… – я развращала души детей…

Адам (мучительно вспоминает):

Родители и все вокруг… жили нехотя – с трудом, жалуясь и охая, волочили свои судьбы по невзгодам. Невзгодами было всё, что требовало жизненных сил – работа и еда, рождение и смерть, и, даже, само дыхание и биение сердца: “Только бы не было хуже”… Но, знаешь, иногда мне казалось, что такой образ жизни был… камуфляжем – вроде окраски армейской формы, а сами они – по-снайперски – расстреливали всех, кто мешал им выживать. Даже своих детей – мы были беззащитней всех.

Ева:

Зачем ты не ушёл в монастырь?

Адам:

Ушел… – в “Храм науки”… Долгие годы жил только в “физике”…

Ева:

Приятное местечко, уж, получше, чем кухня и пелёнки…

Адам:

Зачем ты не ушла в монастырь? Ты соблазнила меня!

Ева:

Мои родители выживали агрессивно, то ли цепляясь, то ли выталкивая друг друга из общей жизни – как кукушата – с жестокостью инстинкта, и называли эту суету – “умением жить”. Что происходит с душой, когда тело выживает – в замкнутом круге?.. Превращается в… цепляющуюся за штанину ли, собачью шерсть… колючку… И, вот, у сына в руках… автомат, и нужно мыслить точно… или случится непоправимое – убийство… (мечется) Адам, у нас мало времени. Сорок лет?.. У нас нет сорока лет – нужно сейчас…

Сцена четвёртая

То же застолье. Темнота скрывает сидящих. Круг света по-очереди останавливается на каждом из героев, который поднимает бокал и произносит свой монолог, как тост. В костюмах персонажей, кроме «чёрной бабы-человека», много цветных деталей, Адам и Ева – в светлой, почти белой одежде (остаются в ней до конца пьесы).

Чёрный баба-человек:

На златом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной… ты кто такой? (подозрительно) Говори поскорей, не задерживай добрых людей (грозит пальцем)

Дама приезжая:

Меня предупреждали, что нужно брать язык, и я его взяла – могу вам показать – очень красивый (показывает язык), но… оказывается… здесь это не дефицит – язык есть у всех, приблизительно с двух лет, а дальше – никто не предупреждал – надо что-то ещё и думать? (разводит руками). Я мыла пол у одного профессора, так у него есть двадцать языков. Шутка ли – двадцать языков на одну голову, так он уже может в неё больше ничего не брать!!! Его и так показывают за деньги на учёных симпозиумах – хватает и на хлеб, и на масло… А мне лучше заткнуться, что я и делаю – пьёт лихо бокал.

Муж своей жены:

Моя жена – «там» – продала трёхкомнатную квартиру и купила туфли, но они разлезлись от первого дождя. А теперь жена – «здесь» – купила трёхкомнатную квартиру и получила в подарок посудомоечную машину. Деньги взяла (разводит руками в изумлении)… в банке – говорят, полмиллиона – век буду помнить… Так что, мы, слава богу, хорошо устроились.

Шухер Марик:

За Манну Небесную! (пьёт, заигрывает с Сукисом) За подъёмный кран! Вж-жик – и в Иерусалим! (пьёт, шатается) “Шухеррр!.. (валится под стол)

Дама местная (вместо бокала, лихо поднимает свой телефон):

Как поживаешь, Рути? Кто бы мог подумать? Все русские пьяницы!.

Снайпер:

Я – снайпер, и больше всего на свете люблю свою работу. Обожаю стрелять! – пьёт… обнимает Блондинку.

Блондинка (кокетливо поднимая бокал):

За жизнь!

Сукис (поглядывая на неё с вожделением):

Моя мама мне рассказывала, что ещё её бабушка говаривала: “Шерше ля-фам”, что на нашем означает: «Во всём виноваты шлюхи» – пьёт.

Ева: (выпивает бокал)

Я ухожу…

Адам:

Куда?

Ева: (равнодушно):

Как куда? Сам знаешь – как всегда… нууу, туда… (машет рукой, идёт пошатываясь, как пьяная) …из рабства… Ну, вас…

Адам: (удерживает её за локоть, взволнованно)

Из рабства уходит не раб, а свободный человек… А ты… ты ещё не освободилась от… этой истории… Ты не дописала…

Ева: (скандальная интонация)

Я? С какой стати? У меня нет сил додумывать всё это! Я – женщина! Я просто хочу…

Голоса присутствующих: (хорошо бы, чтобы в этой сцене персонажи постепенно обесцвечивались, приобретая тёмные тона, сливаясь с чёрным фоном)

Просто женщина – иш какая! Хочет она… А ну, допиши, как положено – должен быть счастливый конец – сладкий: про молоко с мёдом – нам обещали! (перебивают друг друга)

Хеппи-энд!

Чтоб как в Санта-Барбаре!

Они что, лучше всех? Избранные? Так каждый дурак может… Мы тоже…

Напиши им, чтоб не было войны!

Миру – мир!

Желаем счастья!!!

Здоровья, успехов в работе и личной жизни! Ура вечной весне!

Даёшь любовь! Секс – он у нас!

Напиши, мол, мы кровь проливали, а они – за колбасой!

Начинается спор, перерастает в потасовку, Адам и Ева присоединяются к общему волнению, размахивают руками, выкрикивают раздражённо:

«Вместе нельзя… пусто… пустыня… стекляшка поломалась…физика… пелёнки… ты меня соблазнила… сам приставал…»

Голоса сливаются в общий шум, перерастают в гул – ропот толпы:

Напиши, чтобы всем нам было хорошо, а самое лучшее – детям!

Не… детям – счастливое будущее! Не… самое луч…

Чтоб уважали! (отдельные потасовки: "ты меня уважаешь?")

Скандируют: Мы – не рабы! Рабы – не мы!!!

Даёшь третий Храм! И четвёртый! Миру – мир!! Бей!!!

Ропот толпы усиливается музыкой). Парень стреляет из автомата вверх (световые эффекты: гром с молнией) Руки людей взымают, как в мольбе… Внезапно всё стихает, музыка обрывается. Тёмные фигуры замерших людей едва видны на чёрном фоне кулис. Адам и Ева опять одни.

Ева:

Адам… я плохо понимаю, что происходит… что всё это значит?

Адам:

Я не уверен, но, похоже, что всё это – жизнь… Может быть, даже, твоя и моя жизнь… Вот именно, всё это твоя и моя жизнь… настоящая, как ты хотела…

Ева:

Да ну?..Я хотела? Ты хочешь сказать… Ты уверен?

Адам:

Нет, не уверен, но лучшей версии у меня нет… Методом исключения…

Ева:

Исключения чего?

Адам:

Ну, что мы уже умерли и всё, что происходит с нами – ад или даже рай, в который мы так стремились… или чистилище…

Ева:

Жизнь… моя жизнь…

А!!! Так вот что это всё значит! Всё это – моя жизнь? Так бы и сказали! Мол, всё, что происходит с тобой, – твоя жизнь, и живи себе, милая, пока не померла.

Адам:

Кажется, я уже где-то слышал про жизнь… или читал… мне кто-то уже говорил… Кажется, Ева, это ты мне говорила, мол, выйдем из стекляшки, и там – настоящая жизнь… помнишь?..

Ева:

Нет, я не могла так сказать. Откуда мне было знать? Никогда бы сама не догадалась. Слушай, Адам, нужно всем сообщить! Такая новость! Так неожиданно! Кто мог подумать: оказывается, всё это – жизнь! Надо сказать людям, а то они не знают и поэтому ссорятся, дерутся… Ну, разве бы человек стал так плохо вести себя, если бы знал, что всё это – его Жизнь – единственная и неповторимая… самое важное, что может происходить в этом мире? Разве стал бы лгать, мелочиться, подличать…

Нужно срочно сказать сыну. Адам, мы с тобой – преступники! Не сказали сыну, что всё, происходящее с ним – ЕГО ЖИЗНЬ!

Должны были объяснить, как только он появился на Свет и закричал в первый раз… Он спросил меня тогда: «Что происходит со мной»? И я обязана была ответить: «Малыш, с тобой происходит Жизнь – твоя жизнь», и мы бы смеялись и плакали вместе… и не стали бы чужими…

Адам:

Ева, наш сын уже, кажется, знает… что-то… Помнишь, он сказал: «Это моя жизнь!» и ушел куда-то…

Ева:

Да, ничего не объяснил… Может быть, все знают, кроме нас? Мы, что, Адам, – дураки? Жить не умеем…

Адам:

Похоже на то…

Ева:

Вот и покаялись…

Звучит Армстронг «Let my people go» Адам и Ева садятся спиной друг к другу, отчуждённо замирают. Музыка обрывается…

Ева (оживленно обращается к Адаму):

Эй, Адам, как ты там поживаешь, в своей жизни? Привет!

Адам (с радостным облегчением):

Привет, Ева! Слава Богу, не помер ещё… Как поживаешь, Ева?

Ева:

Слава Богу, живу, не померла…

(нерешительно) Эй, Адам, хочешь жить со мной?

Адам:

Да!!!

Ева:

Подумай.

(немного кокетливо) Ведь это твоя жизнь – единственная и неповторимая…

Адам:

Я не могу жить без тебя…

Ева (взволнованно):

Адам, мы уезжаем…

2003 г.