Избранное. Приключения провинциальной души

Стихотворения

Избавиться от мыслей

я пытаюсь

сонетом…

Вернуться в сад…

без знания добра и зла —

об этом все мысли…

Замкнулся круг…

и вечной чередой

движенье лиц, рук…

* * *

Сегодня плыли облака,

сорвался ветер,

кружились мысли сквозняком —

на свете

приюта было не дано…

* * *

Как жаль, что люди не цветут весной.

Представьте, что от лба и щёк до самых плеч

роскошных грив разнообразье,

в тени которых можно лечь,

закрыть глаза и хоть на миг представить

цветущий луг, жужжащих пчёл,

почувствовать тепло травы и запах,

и ощутить покой, которого лишён.

Людей цветенье моде не подвластно

– оно питается из наших душ и сил,

и странность внутренних противоречий

в себе бы каждый человек открыл.

Наш тайный мир бы дерзко обнажился,

но, наспех обрывая странный цвет,

стремимся от других не отличаться,

от призрачных себя спасая бед.

* * *

Не знаю, одарён иль обречён на зазеркалье – так дано…

мерцаний, таинственных огней лишённый мир,

как в дни творения прозрачен, прост и ясен.

Свободен от двусмыслиц и притворств;

риторики, двуличья, поз искусных,

излишеств хохота, избытка шумных слёз,

любовий роковых, неискренних сочувствий…

Актёрство невозможно без зеркал —

без отражения бессильно лицедейство,

прекрасен ясный миг, безгрешна нагота

и нет злодейства…

Калейдоскоп не множит суеты —

толпа не знает зрелищ,

и плоды на яблонях свободно поспевают

и падают в росу земной травы.

* * *

Малыш, шедевр просил ты – получай!

Так странно и легко парить, должно быть, в шедевре…

Оттолкнувшись от него, взлететь, вдруг, ввысь,

Разбрызгав миллион ярчайших брызг, упасть.

И вновь – туда – в шедевр, где радость и любовь.

* * *

Какое благо в рифме утонуть,

довериться причудливым теченьям,

реальность потерять и с нею боль

– хотя б ненадолго забыться, отдохнуть,

в своё творение от Мира убежать.

Блуждаем в поисках дурманов, забытья,

иллюзий грубых и искусных ухищрений.

Из звуков, красок, запахов и ласк,

из дыма сигаретного, камней, песка,

огней в дрожащем танце, вод,

из душ, случайно встреченных

– живых – ещё свой круг вершащих…

Из себя – из тела своего, из голоса и рук,

из мыслей и душевного недуга

– всё на костёр всегоуничтоженья, забавы злой

– Последнего Суда.

* * *

Напрасен спор – кто прав, кто виноват

– закон мы постигаем до рожденья.

Затем забыть его дано и в муках осознавать,

как будто, вопреки.

Как в страшном сне, отчаянно спасаясь,

стучим в ворота памяти

и криком взрываем вечность: "Быть или не быть?"

Не быть… вернуться… Лету переплыть…

забыться в созерцании законов бессильных…

* * *

Чужих касаний о чужие камни,

почти неслышный звон – тому назад – капелей,

произнесённых слов забытое значенье

– всё возвращу, не пролистав.

В избытке – всегда заранее

– иных дворцов, фонтанов, фигур из мрамора,

пейзажей, без и в рамке,

бегущих мимо толп,

на лоскутки крошащих площадь города чужого,

отвергнутого мной…

* * *

Из горестей двух счастья не собрать.

Две бедности в достатке не пребудут.

И одиночество лишь полное наступит

из половинок одиноких.

Вдруг – толпы доверчивые веры не обрящут

– их смертны идолы.

И простодушье – знак, скорее, не души – ума простого…

О, не взыщи за тон мой поучительный,

скорее, сама перед незнанием робея,

у рифмы я ответ ищу.

Из слов, в стихах запутанных,

прочесть пытаюсь смысл…

Как на кофейной гуще угадать

тень скрытого от прочих диалога.

Зачем? – Да так, игра:

как будто слышу что-то и отвечаю – будто…

и не одна я вовсе – во всей вселенной…

* * *

Вновь настигла тревога, и чаша простыла

с ещё не допитой судьбой.

Дорога вела вдоль солёного Мёртвого моря,

где лучше назад не смотреть,

но я не смогла,

и подёрнулась пеплом белесым больная душа.

Настала луны половина,

Млечный Путь над Содомом застыл,

словно грешников вечных толпа,

и усталость всех тысяч веков настигает,

теснит грудь, виски…

Пальцы, веки сковало кристаллом

из библейского моря упавшей зачем-то звезды.

* * *

Опять в небрежности твоей сквозит усталость.

Я о смирении просила – не досталось…

Вползает на небо пустыня холмами,

а прежней жизни миража нет с нами…

* * *

Не бойся —

муки больше нет, чем страх внушать…

Опять тонуть, опять бежать…

Как страшно видеть позади твои глаза

– и в них себя не узнавать…

* * *

Любимый мой, смотри —

озябли руки от холода бездушной пустоты.

Давай подышим вместе,

и отступит, дыханием согретое, безумье,

и хоть ненадолго растает,

и прольётся его слеза…

* * *

Горбатый мостик утонул в листве —

один прыжок досок истёртых над канавкой.

В разводах синих тонкие перила,

от проливных дождей иззябшие,

как жилки на старческих протянутых руках —

туда, где у камина в тёплом доме,

у кресла тихо замерли щипцы

тяжёлого узорного чугуна,

что вечности сродни…

* * *

Шатры в пустыне.

Негев рыж,

как древний истоптанный ковёр —

извечного жида наследный замок,

облагороженный фамильной тайной

и призраками праотцев.

Палим огнём соперника восточного —

Владыки – тирана Солнца.

Сам упрям и дик…

парадоксальный Иудейский Храм.

Покоится на зыбкости —

пучине горько-солёных вод…

Невидимого бога рыжий отблеск.

Нагромождение камней,

как вызов

суетному барокко, рококо

и готике надменной.

Мой Негев за калиткой,

где стоят два старых эвкалипта —

дар чудесный…

их тень и аромат.

* * *

В пустыне дождь.

Не дождик – дождь серьёзный:

стеной, потоком, страстный, обложной —

дождь-победитель – вал девятый, шторм,

небесных вод ликующая щедрость!

По капле всем песчинкам,

по глотку иссохшей глине

– водопад на камни стихии первобытной,

что хранит Потопа тайну —

древнюю мечту о чистоте грядущей.

* * *

Холмы дождей не принимали.

Ручьёв испуганных стада

несли истерзанные воды в лазурный влажный рот.

Природы здесь чудо смерти – море слёз.

И в каждой капле здешней горечь души неутолённой

– травы здесь не растут…

* * *

Синеет мутный снег,

и первые приметы весны неверны:

ветер тучи февральские не гонит – низко стелет.

Всё чаще грезится горячая тропинка,

бегущая в звенящем летнем зное

и серых валунов тела живые,

пропитанные чистым сильным жаром.

Кузнечики, как брызги из-под ног,

на миг, притихнув, в воздухе исчезнут,

чтобы опять наполнить небо звоном.

Дорожкой той, бегущей по дну балки,

я летом прошлым шла,

и сыновья, коричневыми спинками мелькая,

в траве возились:

толстый чёрный жук был ими в плен захвачен…

И тогда, мне вдруг пригрезилось,

как холодно и пусто в февральских лужах небо отразится

в далёкий зимний день.

* * *

Черное тело ночи сырой втиснуться хочет в окно.

Доверчиво сонный кораблик скользит, наше храня тепло.

Проснулся мужчина, распутав все сны

в предчувствии близком утра.

В лице отрешенно спутались тени

– неслышная спит жена.

Он скажет: "Бедняжка, проснись, ничего,

скоро придёт весна, камни нагреются,

и под ногами будет твоими трава…

* * *

Не суетны деревья.

В их объятьях земля и небеса.

Под тенью их хранима, я

в ладонь ветвей боль прячу.

Дарована им жизнь

без перерыва уродливого тленья.

Даже пни и мёртвые иссохшие коряги

несут в себе таинственную прелесть

и новизну грядущего рожденья.

Я лягу на живот

и окунусь лицом, душой

в цветущее забвенье

блуждающих огней из мира грёз.

Подножие чуть тёплого гиганта,

несущегося ввысь, я обниму.

Руками расцарапаю там ямку

– в укромнейшем из мест во всей вселенной

– и прошепчу туда свою я тайну,

которую доверить не могу молитве даже.

* * *

Светлая заводь, тени стрекоз,

замок песочный, башни в зубцах,

мост нависает над рвом, и вода

льётся из детских ладошек туда…

Стены в ракушках, вал крепостной,

наездник со шпагой мчится лихой.

Струйка песка от тяжёлых копыт,

мост осыпается, лошадь храпит.

Пёстр и наряден речной перламутр,

створки распахнуты – милого ждут…

В замке волшебном принцесса живёт.

Всадник приблизился, громко зовёт.

Солнце в зените и тень коротка.

Мальчик уснул. Тихо дышит река…

* * *

Кровь новая, вульгарная, струится по старым жилам.

Черных лун, страстей пора —

метаний толп, себя не видящих, глаз жадных,

несытых ртов прискорбного конца

тысячелетия последнего.

В смятении душа и мысль, в разрухе плоть,

и вер неясный лепет слаб, почти не слышен.

Вновь, утеряна в мой старый сад калитка,

где среди лип столетних утонула в листве осенней мокрая скамья.

* * *

Молчу, болтаю, путаю, играю

словами, выраженьями лица…

я виртуозно в речь вплетаю сложность

в компании скучающих невежд…

таращусь простодушно с недалёким,

поддакиваю важно всем, кто ждёт…

Я отражаю лица – верно, криво —

случайно пришлых и во мне живущих…

плутая в отраженьях,

пугаясь увидеть, вдруг, опять…

незащищённым

своё лицо…

* * *

Цветы и бабочки, зелёные лужайки,

львы, томные от неги куропатки —

всё в утопическом экстазе небытья…

шарманки механической фигурки,

заведенные мастерской рукой.

Всё: щебет, крик диковинный и запах,

блеск звёзд морских, сиянье лун —

в движении застыло

и плывёт корабликом в потопе…

фонарём застывшим,

где замерли прекрасные мгновенья

в предчувствии всех будущих грехов…

* * *

Банальности пугающие тени в моих стихах.

Всё сказано в начале,

но выносит неведомым прибоем мысль

и бьёт в бессилии о берег незнакомый,

иль отрешённо лижет обжитой.

Банальности желанно постоянство в конце дорог моих.

Степи однообразие, и в небесах, как и вчера, луна…

И ключ в замке, и синий язычок под туркой с кофе,

и лёгкость в невезенье, и утра, как прежде, благодать

– до откровения, как прежде…

* * *

Я сижу на колене Дана…

Нет, это звучит игриво —

ни одно колено в мире не выдержит моей пустоты.

Я сижу на земле Дана – были такие люди.

Говорят, всё им было мало, наверное, я не из них.

Мне – всего много: излишние сини,

обнажённые пестики маков, готовых к любой весне,

десять сортов кефира…

Я бежала, чтоб быть свободной.

Я, должно быть, своё получила.

Я свободна от всех надежд.

* * *

Что прежде занимала суета,

там место пусто – свято не бывает.

Там властвует и давит пустота.

Ни слова Божьего, ни искры…

В пустоте зияют выбитые чувства, грёзы, мысли…

В безмолвии надежды, в забытье воспоминанья добрые,

не чисты там помыслы,

и редкой страсти всплеск – не солнечный… – подлунный:

миром здесь луна владеет

– скорбным миром всех бесплодных лет.

Теней минувших бед, угасшей суеты,

подлунной пустоты бездарные цветы.

* * *

Сынок, я подожду тебя ещё три года.

Виноват в моей ты жизни…

Я не смею уйти – тебя молитв своих лишить.

Но как тревожно мне.

Леплю обманы: божков лукаво-миловидных

– их на заре леплю, чтоб в полдень разбить

и в острых черепках блуждать до первых снов…

И снова день,

и утро тороплюсь скрипичной переполнить суетою,

аккордами далёкого рояля – сильнее, шире,

чтобы хоть на миг задеть во мне за то, еще живое,

что для тебя любовь хранит…

* * *

С сосны и крыши

полнолунья свет стекал в мой дворик.

Лунные капели

в безмолвии струились и белели

у моего окна.

В янтарной глубине волшебных фонарей,

в немыслимой дали протянутой руки

– вновь Каин.

Немилосердие приходит в срок

– двенадцать раз в году платок – и мне, и Фриде…

Чем совершенней, Господи, твоя Луна,

тем безнадежнее моя вина

– один ты – один ущерб у всех…

* * *

…Понимать обречена, как вечен краткий миг

и бесконечно движенье каждое…

Предвидеть ад в истоках, казалось бы, невинных,

взяв за данность сомнительную горстку аксиом,

как будто бы, принесенных из громов

с утерянной горы толпе рабов.

И это всё. И этого довольно

для – с пытками и жёстким приговором себе – суда…

увы, за искушенье доверять чужим богам

– за то, что убивать могу и быть убитой,

стою перед собой с повинной… невинной.

* * *

Пророчество невыносимо —

может каждый из правды вырвать клок

и, как палач, толпе представить

тусклые глаза гармонии умершей.

Но незримо, уже иная,

словно бы из пепла,

в обличии ином воссоздаётся

и правит миром, несколько иным,

свободная от всех пророков суть.

Свободная в подъёме и в паденье,

готовая исчезнуть без борьбы,

из ничего возникнуть,

просочиться по капле в бисер,

годный, чтоб метать его ловцам извечных истин…

* * *

Нарушена гармония, смят Хаос

– в который раз рождён Никто,

и крик испуганного темнотой ребёнка ещё звучит,

и День Шестой всё длится…

В усильях тщетных ищем слово в крике,

всё очертить стремимся, обозначить,

основ основу в уходящем нечто постичь,

случайный миг поймать…

Растаял свод придуманных законов.

Ужас, ужас – от тени исходящий – Миром правит…

Но всё же миром: чашка молока,

око�