Книга 1. Без названия

Она вспомнила свои страхи несколько лет тому назад, когда завидовала девчонкам, что обжимались по вечерам с военными. Она переживала и за себя, и за подругу. Но подруга вышла замуж, да не за кого-то, а за самого командующего. Она же на свадьбе Даши познакомилась с Георгом, дружком Юли. Он сразу ей понравился. В первый вечер они целовались мало, родители Даши приглядывали за ней. Как только она пропадала больше, чем на пять минут, их уединение прерывалось.

Их знакомство продолжилось. Когда Оля поступила в институт, а значит, получила долгожданную свободу от строгой матери, она воспользовалась предоставленным шансом. Георг снял квартиру (маме Оля сказала, что снимает ее у знакомой девчонки, которая попросила приглядывать за домом, пока родители в отъезде – сама-то подруга в особняке проживает). Ольга Васильевна несколько раз приезжала в гости к дочери. В один из приездов столкнулась с Георгом. Он не смутился, был в меру вежлив, сказал, что ему нравится Оля. О большем распространяться не стал. Мать не стала устраивать взбучку при постороннем человеке, но он остался на ночь. Когда же Оля приехала домой, то выслушала много слов в свой адрес, а в заключении, что она уподобилась современным содержанкам. Она, всхлипывая, выкрикнула: «Ну, и пусть. Я его люблю, понимаешь?» Ольга Васильевна, услышав слова дочери, лишь покачала головой: что тут попишешь. Больше они не упоминали в разговорах имени Георга. Ольга Васильевна понимала, что, если она хочет, чтобы дочь не сбежала из дома окончательно, чтобы Оля хоть капельку ей доверяла, то она, мать, должна переступить через себя, скрыть боль. Оля со своей стороны жалела маму, догадываясь, что гордой женщине не просто переварить отношения между дочерью и мужчиной, да еще таким непутевым, как Георг, поэтому тоже избегала каких-либо упоминаний о нем. Ольга Васильевна желала и страшилась разрыва между дочерью и мужчиной. Ей были близки чувства бабы Тани по отношению к Юли. С одной стороны, она хотела, чтобы Георг бросил Олю. Однако, с другой стороны, наблюдая, как Олечка светится от счастья, видя на ней его подарки (оказывается, он не жадный), радовалась. Шли годы – отношения не прекращались. Ольга Васильевна уже подумывала о том, не намекнуть ли Оле, что пора заводить ребенка. Может, он даст стимул к развитию других отношений.

В одном Ольга Васильевна была тверда, как скала: категорически противилась, чтобы незамужняя дочь приводила в их дом хахаля. Как бы люди не выдумывали на современный лад, гражданский брак – всего лишь обычное сожительство, отдающее пошлятиной и беспринципностью. Услышав о том, что Георг приезжает помогать бабе Тане, а Оля в отпуск (звонила несколько дней тому назад), Ольга Васильевна пришла в ярость. Она так и заявила дочери, когда та явилась домой.

– Мама, ты не понимаешь! – воскликнула Оля. – Дело не в тебе или мне. Дело в Даше. Я хочу ей помочь.

– Замечательно, что ты хочешь помочь подруге. Но причем, позволь спросить, здесь твой Георг?

– При том, что ему необходимо находиться здесь.

– Не понимаю.

– Вот он придет и все объяснит…

– Я не хочу видеть в своем доме любовника…

– Мама, пожалуйста…

Спор длился долго, никто не хотел уступать. Женщин прервал звонок в дверь. На пороге стоял предмет спора. Достаточно одного взгляда на женщин, чтобы понять, что страсти разгорелись не шуточные. Оля с вызовом посмотрела на мать, однако, еще не решив, впустить мужчину через порог или нет. Ольга Васильевна молча повернулась и ушла в дом.

– Из-за меня?

– Входи уж…

Оля, собрав на стол, постучала в комнату матери:

– Мама, нам надо поговорить. Это очень важно.

Ольга Васильевна вышла. Разве сердце матери выдержит? Она села за стол, где Георг разлил по бокалам вино.

– Здравствуйте, – он сделал вид, что не заметил повернутой к нему спины Ольги Васильевны несколько минут тому назад.

– Здравствуйте, – вздохнула женщина.

– Я постараюсь не злоупотреблять вашим временем и вниманием.

– Давайте сначала покушаем.

– Согласен.

Когда с обедом покончили, Георг вернулся к начатой беседе.

– Ольга Васильевна, я понимаю, что вы хотите для своей дочери только добра. Поверьте, я тоже. Однако добро для Олечки с моей стороны заключается в следующем: чем дольше мы не будем связаны с ней официально, тем дольше она проживет.

Женщина саркастически улыбнулась и покачала головой. Георг продолжил:

– Да, кажется смешным, с одной стороны, однако такова реальность. Юли повезло, что он служит в армии. Его обязанности… предсказуемы, я бы так выразился. Как вы догадываетесь, я тоже служу в ЭСВ. К сожалению, даже сейчас, находясь с вами, я не могу с полной уверенностью сказать, где буду сегодня ночью, а уж загадывать про завтрашний день – из области фантастики. Оля понимает меня и принимает таким, каков я есть, со всеми скелетами в шкафу.

– Вы не шутите?

Ольга Васильевна внимательно посмотрела на собеседника, пытаясь распознать, где скрывается фальшь: в глазах ее не было, в голосе тоже.

– Нет.

– Оля что-то пыталась мне сказать о том, что вам необходимо сейчас находиться здесь…

– Она права. На самом деле, в последние годы мы с Ритусом крайне редко проводим время вместе.

Чувствовалось, что мужчина тщательно подбирает слова.

– Что за причина вынудила вас к такому шагу теперь?

– Безопасность Юли и его семьи.

– Не понимаю.

– Гибель Дашиных родителей не случайна.

Ольга Васильевна не стала уточнять – она не хотела знать.

– Мы думали поставить дополнительную защиту на дом, но не знаем, как объяснить Даше.

Оказывается, на их доме защита! Но спросила о другом:

– Она не в курсе?

– Нет.

– Почему? Мне кажется, что она как раз тот человек, который должен знать о гибели близких ей людей в первую очередь…

– А также о гибели Крис, первой жены Юли и их ребенка, ее сестры, матери, моего отца, многих, многих, очень многих…

– Юлиус был женат?

Вопрос вырвался быстрее, чем хотелось бы.

– Да, на моей двоюродной сестре. Ритус, кстати, тоже, только на другой. Обе погибли. Кристина, когда возвращалась с похорон Юли; да-да он погиб, даже могилу имеет именную, как и его брат Иоганн. Ее застрелил приемный брат Юли. Иля разбилась на машине или помогли разбиться… Их мать нашли в лифте, рухнувшем с десятого этажа. Моего отца – в собственной постели с ножом в спине, как и его женщину, наутро после того, как они расписались. Моей маме повезло – умерла при родах. Единственный, кто уцелел из нашей семьи – двоюродный брат Альберт. Он живет в какой-то тьму-таракани, хотя по бумагам мертв.

Ольга Васильевна считала себя сильной женщиной, но не настолько, чтобы принять услышанные слова. Она пыталась, честно… Оля поставила перед ней бокал с вином – женщина выпила залпом.

– Ничего не понимаю. Вы рассказываете сценарий фильма ужасов?

– Это наша жизнь.

– Наша?

– Ритуса, Юли, моя…

– Почему не Дашиной?

– Замечательное слово «почему». Видите ли, в чем дело, уважаемая Ольга Васильевна. В то, что я сказал вам, трудно поверить.

– Но я, как ни странно, верю. И Оля, по всей видимости, тоже.

– Вы – да, потому что знаете не понаслышке, как убивают людей. Оля – да, потому что любит и доверяет мне. Проблема Даши – она не любит Юли. Он, кстати, знает об этом.

– Да с чего вы взяли?

Георг засмеялся:

– Вряд ли вы, если бы не любили дочь, смогли примириться со мной, вы, со своими принципами. Вряд ли Оля, если бы не любила меня, воспротивилась вам, матери, которую она искренне уважает. И вряд ли я без причины явился бы сюда и занялся тем, чем занимаюсь: во-первых, заявляю, что люблю эту чокнутую, во-вторых, совсем не против жениться на ней, если бы подобное было возможно, в-третьих, рассказываю приватные подробности жизни Юли, в-четвертых, нарушаю, не знаю, сколько точно пунктов подписки о неразглашении всего, что связано с ЭСВ. Одним словом, не надо быть провидцем, чтобы видеть очевидное. Или… не видеть.

– Да нет, Георгий, вы не правы. Даша никогда бы не вышла замуж за Юлиуса совсем без чувств.

– А я не сказал, что все чувства отсутствуют, лишь одно из них.

– Да нет же, непонятливый вы человек! Не думаете ли вы, что ее затмили его погоны, не знаю, красота или что-то в этом роде.

– Не думаю, тут я с вами соглашусь. Зачем отрицать очевидное.

– Дело в другом. Он ведь тоже не был с ней до конца честен, хотя бы в том, что не сказал, что вдовец, что считался погибшим, что, да много чего…

– Ну, и как бы она переварила эту информацию?

– Как я, Оля. Не думайте, что Дашенька только чрезвычайно ранимый человек. Когда нужно, ее характер может стать стальным. Она, наверное, чувствовала недосказанность, не умом, так сердцем. Оно не обманет, нет, не обманет. Юлиус, потерявший дитя, получает от Даши такой подарок – тройняшек. Но каждый из них смотрит на детей по-разному: Даша не хоронила ребенка, и, упаси бог, ей испытать подобное… Она сможет разобраться в своих чувствах только при одном условии: когда потеряет Юлиуса…

Оля вжалась в плечо Георга, пытаясь сдержать слезы. Ольга Васильевна машинально смахнула каплю со щеки.

– Увы, такова жизнь. Мы не ценим того, что имеем, потерявши, плачем, но ничего изменить не можем…

Глава 3

За окнами блекло солнце, в комнате воцарялся полумрак, успокаивавший, домашний. Даша не слышала стука в дверь, а может, его и не было. Она занималась своим обычным делом – читала. Наконец, почувствовала чье-то присутствие. Даша посмотрела на незнакомца, как бы спрашивая: «Чего вам, собственно, надо?» Он же не спешил ни с вопросами, ни с ответами. Глядел на нее свысока, слегка прищурившись, словно оценивал, стоит ли связываться.

Молчание затянулось. Даша не привыкла, чтобы ее рассматривали вот так, в упор. Если бы она сразу спросила, что ему надо, то теперь не чувствовала себя так неловко. В конце концов, если это знакомый Юли, он должен представиться сам. Она машинально перевернула страницу. Незнакомец сел на диван, положил нога на ногу и, чувствуя себя свободно и легко, продолжал рассматривать Дашу. Она чувствовала, как краски сошли с лица, сердце сжалось в комок, неизвестно, по какой причине (оно никогда не беспокоило ее), по спине пробежала дрожь; хотела что-то сказать, но язык словно одеревенел. Впервые в жизни.

Неизвестно, сколько бы продолжалась эта мука, но дверь отворилась, и ворвался Юли. Вернее, должен был войти именно он, но Даша увидела совершенно другого человека – не-Юли. Такого страшного блеска глаз у мужа она за все годы, проведенные с ним, не видела ни разу. Лицо, перекошенное судорогой злобы, ярости, было бледно и черно, как сама смерть.

Входя, он дернулся за пистолетом, и Даша услышала голос незнакомца:

– Не стоит. Я стреляю быстрее и точнее.

Он не изменил позы, все также сидел и пристально смотрел на женщину.

– Юлиус Станиславович, – продолжил он, – как вы считаете, кто отец этой особы: вы или я?.. Превратности судьбы. Быть иль не быть… Ну, если я, то куда ни шло. А если…вы?!

Незнакомец со вниманием рассматривал свою правую руку.

– Не правда ли, напоминает трагедию, доведенную до абсурда. Как там бишь? Ах, да, фарс!

Последнее слово он выдохнул из себя, поднимаясь с дивана. Он исчез так же, как появился, почти растворился, оставив странный неповторимый запах горьких трав. И Юли, и Даша очнулись ото сна.

– Что за бред? Привидится же такое, – начала Даша, но Юли хрипло перебил ее:

– Тебе не привиделось. Он также материален, как мы с тобой.

– Что он сказал?

Юли не слушал. Он звонил Стиву, о чем-то договаривался. Затем сел на диван и начал пристально всматриваться в Дашу. Ей это не понравилось:

– Юли, прекрати.

Казалось, он ее не слышал или слышал, но думал о чем-то своем. Когда появился Стив, сказал коротко и ясно, словно отдавал приказ:

– Возьми у нее кровь, сравни с моей и Смита.

– Зачем?

– Давай без вопросов.

Даша знала, что ее муж и разум – понятия абсолютно несовместимые, но не до такой же степени. Очередная его причуда.

Есть люди, которые боятся перемен. Вернее, не самих перемен, а возможности отрицательных последствий и из-за этой боязни живут рутинно и спокойно, без потрясений.

Даша была как раз таким человеком. Она не хотела многого, не смела мечтать об этом. Вся ее жизнь за исключением брака и рождения детей на переломных моментах менялась, увы, в худшую сторону.

Да и брак, если присмотреться внимательнее, нельзя было назвать счастливым в полном смысле слова. Даша не могла положа руку на сердце признаться даже себе: любит ли она мужа так, как он ее. Где-то в глубине дремало маленькое сомнение. Даша никогда не давала ему волю: зачем, не занималась самокопанием. Но! Анализируя свою жизнь, она могла бы прийти к поразительному выводу: Даша не знала, кто она и что она. Да-да. Как это не странно звучит.

Вот, Юли, например. Да, он эксцентричный. На людях строг, груб, с нею ласков, с детьми, порой, смешон. Но это цельный человек с натурой (или с характером). Он состоялся именно как личность. Он точно знает, чего ему надо и чего ему не надо. Чего надо – добивается сам. Чего не надо – отбрасывает опять-таки сам без вмешательств извне. Он служит в ЭСВ, и его там ценят. Он может пойти наперекор всем и всему, но добьется своего.

А она. Дарья Дмитриевна Бланки, 24 года, замужем, имеет троих детей, с высшим образованием филолога. Кто она? Спряталась за спину большого и мускулистого гиганта и не показывается оттуда.

Дом – нате, пожалуйста, обеспечить семью – нате, помочь родителям, бабушке – нате, не отказывайтесь. Даже при выборе жениха. Чего греха таить: красивый, статный, умный, взрослый. Все как-то само собой устроилось. Да, были неприятности, но они казались не глобальными, так как Даша знала, была уверена, что она не одна. Забилась в свою ракушку, как жемчужина. Присосалась, как пиявка. Позволила любить себя.

Если бы события в ее жизни не встали в той последовательности, в какой они встали, то, возможно, и она любила бы. Но у нее не было времени на это: полюбить. Юли, словно смерч, пронесся и унес сразу, моментально, не дав времени на размышление.

Другие мучились, ненавидели, любили, а она была в стороне ото всего, от целого мира, потому что у нее было все, чего она хотела. И миру было все равно, потому что он даже не догадывался о ее существовании.

Был теплый августовский вечер. Солнце теперь уходило на покой раньше. Оно берегло свое тепло для себя, потому что впереди ожидали месяцы прохлады и стужи.

Был тот вечерний час, когда закат озарялся краской угасания; ласточки, памятуя, что скоро им предстоит дальний перелет, чистили перышки, сидя на проводах; облака постепенно подергивались матовой пеленой, серели. Наступающую тишину постоянно кто-то перебивал: то коровы, уныло бредущие после долгого трудового дня, неся в себе питание для хозяев, то ребячьи голоса на выгоне, спорящие о том, чья очередь бить по мячу, то тарахтение проехавшего мотоцикла.

Даша любила эти мгновения. Это то время, когда она могла побыть одна, совсем одна: работа по дому сделана, ужин готов, муж еще не приехал, а дети уже дома и ждут его возвращения.

Даша сидела на ступеньках крыльца, обняв угловатые коленки, и слушала тишину. Среди разнообразных звуков она слушала тишину. Это просто замечательно: уметь слышать тишину – первозданную, первородную.

Машина резко затормозила и вывела Дашу из грез. Она отложила свое занятие, пошла открывать ворота для мужа. Юли был угрюм, молчалив. Последние несколько дней он вообще изменился. Подобрался весь изнутри, отстранился и от Даши, и от детей.

За ужином Юли ел молча, не замечая вкуса еды, даже не среагировал на шутки детей. Соня пыталась рассказать ему какую-то историю, происшедшую с ней сегодня, но отец строго перебил:

– Не сегодня.

После ухода детей плотно закрыл дверь на кухне, закурил.

– Юли, сколько раз говорить: не кури в доме, – сразу же сказала Даша, открывая окно.

Он словно не расслышал, сидел за столом и курил. Даша перемыла посуду, поставила пепельницу, потому что он не удосужился подойти к окну и стряхивал пепел прямо на стол.

– Что-то случилось? – встревожилась Даша.

Она вдруг увидела, что он постарел. Вроде утром уезжал один человек, вернулся – другой.

– Юли.

Он спокойно докурил очередную сигарету, неспешно загасил ее, посмотрел на Дашу, указал на стул, приглашая сесть, что она и сделала.

– Поздравляю, мадам, – официально, явно чужим голосом заговорил незнакомый ей человек.

– Прости.

– Поздравляю вас с Джек потом! – растягивая слова и горько улыбаясь, произнес Юли.

– Ты пьян? – не выдержала Даша.

– Нет.

– Тогда что, черт возьми?

– Не сердитесь, мадам…

– Юли, что за тон? – перебила она его.

– Учтивый, как и подобает в подобных ситуациях, – медленно ответил он. – Подождите секундочку, и все встанет на свои места. Хорошо? Вы позволите?

Он достал из шкафа коньяк:

– Мне нужно привести мысли в порядок.

– И для этого выпить? – спросила раздосадованная Даша.

– Именно, мадам, именно.

– Бред какой-то…

Юли налил стакан до краев. Осторожно выпил его, еще, еще. Даша в изумлении смотрела на мужа и не узнавала его.

– Итак, вы готовы Дарья Дмитриевна… Хотя это имя вряд ли теперь подходит. Ну, да бог и ним. Так понятней. Уважаемая Дарья Дмитриевна, спешу сообщить вам радостное событие, что… вернее, события… Их несколько. Не знаю, право, с какого начать. Ну, хотя бы с этого.

Вы, Дарья Дмитриевна, наверное, будете рады узнать, что мои притязания на вас с сегодняшнего дня прекращаются. Не надо округлять глаза. Я, конечно, подозревал, что они не всегда… э… были встречаемы вами с воодушевлением. По большей части вы, как леди, как настоящая леди, стоически переносили мои посягательства на ваши тело и сердце.

Отсюда вытекает второй, не менее, а возможно более важный момент. А именно.… Как я уже сказал, вы настоящая леди. А таковая может родиться от настоящего джентльмена и леди, каковыми являются ваши родители. Ваш отец – английский лорд, член Палаты лордов, мать – тут я затрудняюсь ответить, так как не знаю, здравствует ли она и сегодня.

Предвижу ваше движение к телефону, чтобы вызвать врача с санитарами. То, что я сказал, – правда. Я могу это доказать документами. Вот бумаги, где черным по белому написано, что на основе анализа ДНК вашей и ваших родителей установлено, что вы являетесь дочерью Артура Георгиевича Смита и Магды Брониславовны Кропотовой. Всяческая подтасовка, разумеется, отсутствует, все перепроверено трижды.

И, наконец, последнее, то есть, оно было первым, а только теперь стало последним, но это не важно. Я покидаю вас, мадам. Искренне прошу прощения за причиненные обиды, вольные или невольные… Я не стану размазывать сантименты, постараюсь только по существу. В силу сложившейся ситуации я не могу более находиться в этом доме. Его вы можете, если угодно, сжечь, чтобы он не напоминал обо мне. Я никоим образом не потревожу вас более. Догадываюсь, что вы оградите мое общение с детьми. Что ж, я и к этому готов. Уверен, вы и особенно ваш отец воспитаете из них достойных людей.

Что касается материальной стороны, то упоминание о ней, на мой взгляд, лишнее. Перед вами теперь открыт весь мир с неограниченными возможностями вашего отца.

Желаю вам удачи и счастья. Вещи с вашего позволения заберет Стив.

Он поклонился и вышел из комнаты.

Даша сидела, ничего не понимая, будто при просмотре первых кадров она отсутствовала, потом раз – а уже не понимаешь сути событий, нить потеряна. Она посмотрела на бумаги, лежащие на столе, взяла их, прочитала. Там говорилось, что она, действительно, является дочерью Смита и … Но кто эти люди? И как в таком случае она оказалась у мамы с папой, которых теперь и мамой с папой не назовешь. Рядом лежала еще одна бумага, подписанная Юли – документ о расторжении брака. Не хватало только ее подписи.

У Даши закружилась голова. Она налила оставшийся коньяк в рюмку, из которой еще не так давно пил Юли, чтобы протрезветь, и сделала то же самое. Стало теплее, но мозг категорически отказывался работать! Она выпила еще – мозг заблокирован! Даша достала из шкафа бутылку водки, решила ее попробовать. Оказывается, закусывать совсем не обязательно… И кто это сказал, что водка противная и пить ее противно?.. Выдумки – вода, обычная вода. После четвертой рюмки Даша протянула руку за бутылкой, но не дотянулась. Набухшие веки сомкнулись.

Может, к лучшему, что мозг отказался что-либо воспринимать. Утром она проснется от жуткого сна, они посмеются вместе с Юли: вот умора-то. Но утро не наступило. Теперь вообще утро и день отсутствовали в ее жизни: они исчезли, как дым. Лишь ночь: темная, холодная, длиною в жизнь…

Юли ехал в гарнизон. Из дома он ушел, но находиться в месте, где можно в любой момент встретиться с ней или детьми, было выше его сил. По приезде он заперся у себя в комнате и не отвечал ни на звонки, ни на стук в дверь.

Прошло несколько недель, но ясности они не принесли. Первые дни Даша ждала Юли, что он приедет и все объяснит. Она ошиблась. Поняв, что это серьезно, Даша задумалась, скупые строчки из документа не могли ответить на все ее вопросы. Окольными путями пыталась выведать у бабушки, расспрашивая, как и когда ее привезли из роддома. Похоже, бабушка и не подозревала, что она, Даша, не родная ее внучка. Осознав, что Юли не вернется, Даша с детьми ушла к бабушке. Та обрадовалась, запричитала как всегда об ироде неслыханном, на что Даша строго сказала:

– Никто больше не будет произносить его имени в моем присутствии. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Всем понятно? Замечательно.

Дети смотрели на нее непонимающими глазами – она не замечала их взглядов.

Поздней осенью Юли вернулся в деревню. Вернее, на полигон. Осунувшийся, постаревший, он много пил, мало разговаривал с окружающими. Его старались не раздражать, хотя сделать это было практически невозможно, потому что его раздражало все. С местными не встречался – посылал вместо себя Стива, либо Семена.

А в селе уже давно спрашивали, где командующий. Сначала сослуживцы говорили, что он в командировке. Что ж, это походило на правду. Но люди видели, как изменилась Даша, поползли слухи, что между командующим и его принцессочкой пробежала черная кошка. Ком все обрастал совершенно фантастическими вымыслами.

– Говорят, у него другая появилась, вот он и ушел от Дашки.

– Да нет, не у него, а у нее, а он их застукал. Машина чужая стояла возле дома.

– У них завсегда много машин стоит.

– Нет, не такая. И мужчина не такой – новый. Так еще страшно зыркнул на меня – все аж захолодело внутри. А потом он вылетит. Дверью хлоп, в машину – и помчался. Стив чего-то приезжал. И все туточки…

– Чего она-то ушла?

– Кто их знает. Оба здеся. Она словно смерть, только глазюки одни остались. Все с себя поснимала: кольца, серьги. Идет – губы сжала. А он совсем глаз не кажет. Говорят: дюже пьет. Ни он, ни она к дому ни ногой.

– Странная она все-таки. Все у нее не по-людски. И сходились не по-людски, в хоронючки играли.

– Что ты. Гордячка. Мы недостойны ее внимания. А сама-то вот одна – выдюжит. Эт ведь он все волок: и семью, и ребят, и бабку.

– Ну, детям-то помогает, небось.

– Не знаю, но проведывать ни разу ни приехал, а уж давно здесь. И ребят не видно и не слышно. Живут у Татьяны друг у друга на головах.

– В тесноте да не в обиде.

– Ой. Ну, прям, как при Сталине ты еще вспомни. Сейчас-то другая жизнь, да и они к иному привыкли.

– Это их дело.

– А Татьяна-то чего? Она и раньше не очень жаловала его.

– Молчит. Как в рот воды набрала.

– Да ты что? Знать, и вправду что-то случилось.

Обсуждения шли полным ходом. Всем до жути хотелось хоть одним глазком взглянуть на командующего, но он нигде не показывался и по телефону на звонки не отвечал.

Сонечка мучилась больше всех. Она была его любимицей, он баловал ее, за что часто получал от Даши взбучку. После маминого заявления о табу на имя отца Соня решила, что надо все равно что-то сделать, хотя бы выяснить, в чем дело. Сказала об этом братьям. Рассудительный Стас ответил:

– Может, они без тебя разберутся. Не видишь разве, как маме тяжело.

– Вот дурак. Так я же как раз и хочу ей помочь.

– Если мама не сочла нужным ничего нам объяснить, значит, на то есть причины, – не сдавался Стас.

– А я хочу знать, – упорствовала Соня.

– Когда-нибудь узнаешь.

– Когда-нибудь? Я хочу сейчас, – капризничала Соня.

– Вот заладила. Сейчас, сейчас. Сейчас ты еще маленькая, памперсы только перестала носить. Многое ты можешь понять?

– А вот и многое, – обиделась Соня. – И памперсы я перестала носить давно.

– Да, конечно, нам ведь целых семь лет. Какой огромный жизненный опыт.

– Слушай ты, профессор кислых щей, и без вас обойдусь. Можете сидеть и ждать, пока не состаритесь, глядишь, перед смертью узнаете, почему мама с папой разошлись, а я ждать не хочу и не буду.

– И чего же ты будешь делать? – спросил Юра.

– Пойду к папе и спрошу у него, – сказала девочка.

– Как оказывается просто. Она пойдет и спросит. А кто тебя пустит к нему? – закричал Стас.

– Как это кто? Меня что могут не пустить? – опешила сестренка.

– Могут, – серьезно ответил Юра. – Мы ходили – нас не пустили. Сказали: приказ командующего, то есть папин приказ.

Соня не спала всю ночь. Чтобы папа, ее папа, отдал такой приказ – в голове не укладывалось. Это выше ее детского понимания. Нет, она не будет Софьей Юлиусофовной Бланки, дочерью своего отца, если не разгадает эту шараду. А их-то она наловчилась разгадывать: папа научил. Папа. Слезы навернулись на глаза, и она заплакала.

У Сони было упорство матери и взбалмошность отца. Она могла сделать, сказать что угодно и кому угодно. Не пропускают по приказу командующего. Да сколько угодно! Она найдет другой путь. У них с папой есть свои тропки-дорожки на полигон. Однако Соне пришлось сильно удивиться и задуматься, крепко, не по-детски задуматься. Все их лазы были либо тщательно забиты, либо заставлены так, что через них не было возможности попасть на территорию полигона. Кроме того, Соня увидела усиленные караулы с … собаками. Папа! На своих детей с собаками. Вечером она ничего не съела. На вопрос, не заболела ли она, молча пожала плечами и пошла спать.

– Ну, что, убедилась? – спросил Стас.

Они с братом поняли, почему она отказалась от ужина.

Соня замкнулась в себе. Она, разумеется, не собиралась оставлять своих попыток. Просто теперь решила действовать по-другому. Надо прийти к папе и сразу его огорошить, чтобы он не успел выгнать ее. Но где найти то, что заставит его удивиться, ведь он редко это делает. Соня стала настоящей шпионкой. Она знала, что копаться в чужих вещах – нехорошо, но по-другому не получалось. Если бы взрослые удосужились объяснить, хоть самую малость, в чем дело, она бы никогда не решилась ни на обман, ни на копание в маминых вещах.

Сказавшись наутро больной, Соня осталась дома только с бабушкой. Брать ее в союзники, конечно же, нельзя. Девочка знала, что бабушка недолюбливала папу. Но и избавиться от нее тоже было проблемой. Тогда Соня решилась на обман.

– Бабулечка, – больным голоском проговорила она.

– Чего, моя касатка? Чего, моя кровинка? – баба Таня заспешила к внучке.

– Бабуль, как хочется мороженого.

– Мороженого? Так, милая, а вдруг у тебя горлышко заболит?

– Не заболит.

– А где болит?

– Не знаю, как будто везде.

– Ой, господи, грехи наши тяжкие. Чего ж это с тобой? Да я сбегала б в магазин, а ты тут как?

– А я полежу, – спокойно ответила Соня.

– Полежишь. Ну, чего ж, полежи, – засуетилась баба Таня, подтыкая одеяло вокруг внучки. – Полежи, я мигом.

– Не надо мигом, – перебила ее Соня. – Ты старенькая: заспешишь – упадешь.

– Ничего, ничего. Ты лежи, моя хорошая.

Как только дверь закрылась, Соня соскользнула с постели, подбежала к окну, подождала, пока бабушка скроется за поворотом, и пошла в мамину комнату. Она проверила все ящики – ничего. Выходит, она зря старалась. В фильмах всегда находится какой-нибудь документ, записка. А тут ничего. Соня разочаровалась. Нет. Надо думать логически, как учил папа. Папа… Стоп… Слезы потом… Итак… Мама ведь тоже не глупая. Она знает, что у многих есть к ней вопросы, на которые она по непонятным пока причинам не хочет отвечать. Наверное, есть какая-нибудь зацепка, очень важная. Нормальный человек положил бы ее в сейф – его здесь нет. В ящик стола и запер бы его. Нет. Слишком просто. Мама могла догадаться, что дети рано или поздно могут открыть ящик. Где же тогда, где? Эврика! Ну, конечно. Еще папа говорил – положи в самое необычное место. У него частенько фляжка с коньяком лежала в кроватке ее куклы. Соня стала искать в маминых тетрадях, планах уроков и нашла две бумаги.

К обеду она действительно заболела. Принесенное мороженое не порадовало ее – она даже не прикоснулась к нему.

– Соня, я вызову врача. У тебя жар, – сказала мама.

– Все равно.

– Что значит все равно? А если совсем разболеешься? Придется в больницу ложиться.

– Все равно.

– Соня, черт побери, – не выдержала Даша. – Что за тон?

Девочка пожала плечами.

– Мама, можно я уйду к папе? – вдруг спросила она.

– Что?

Даша сидела бледная, как мел, не совсем осознавая, что сейчас сказала ее дочь. Наконец, спросила:

– Ты хочешь быть с ним?

– Я хочу быть с вами обоими, но это вряд ли возможно. Тогда кто-то должен остаться с ним. Мальчишки поодиночке друг от друга не могут. Тебе потерять двоих – много. Остаюсь я.

Даша посмотрела на дочь. Она считала Соню избалованным ребенком, любимицей мужа, а перед нею сидела взрослая девочка и рассуждала совсем не по-детски.

– Ты из-за этого больна, Сонечка?

– Не знаю. Мамочка, я тебя очень-преочень люблю, но пойми. Он совсем один. Отпусти меня, пожалуйста. Я буду к тебе приходить, буду делиться всем, но и с ним тоже.

– Хорошо. Будь по-твоему. Завтра…

– Нет, мамочка. Я пойду сегодня.

– Соня, ты с ума сошла. Во-первых, ты больна, во-вторых, уже темно на улице, в-третьих, на улице снег с дождем.

– Мама, ты меня не убедишь.

Соня решительно встала и начала одеваться.

– Я просто не пущу тебя.

– Почему тогда ты отпустила папу? Надо было так же сказать ему.

– Он не спросил моего мнения.

– Значит, и я больше не буду спрашивать.

Соня складывала учебники в рюкзак.

– Софья, я …

– Не надо, мама. Я такая же упрямая, как ты. Может, даже еще упрямее, лучше отпусти.

– Ты посмотри, что на улице.

– Я хорошо знаю дорогу, и меня никто не тронет, ты же знаешь.

– А если он тебя не пустит? Если его нет, в конце концов?

– Только пусть попробует.

Девочка оделась и вышла из комнаты. Даша не пошла за ней: нет смысла.

Был десятый час вечера. Юли тупо смотрел на очередную пустую бутылку. Когда дверь отворилась и вошла Соня, ему показалось, что перед ним привидение. Но привидение не собиралось исчезать. Оно, громко хлопнув дверью, скинуло с себя рюкзак, подошло к столу и опрокинуло все бутылки разом. От грохота Юли очнулся.