Озеро молчания

4

По дороге домой я почему-то думала над этими ее словами. Если уж она мечтает о повороте в судьбе, то что остается делать мне? Впрочем, какой такой немыслимый сюрприз может подарить мне будущее? Человеку с таким характером, таким менталитетом? Даже если авантюра удастся, и я заработаю грошиков – что это изменит? Ну, обустрою быт, а дальше? Я никогда не стану звездой даже районного масштаба, да и нужно ли мне это? Я человек тихий, детские грезы о невероятных приключениях, тайнах и безумной любви легли сухими лепестками в тома Майн Рида и Сабатини. Смешно вспомнить, когда-то я мечтала пережить кораблекрушение или землетрясение – что-то совершенно потрясающее – оказаться на необитаемом острове… Наивный сентиментальный бред. Поездка в Африку – уж куда экзотичнее – обернулась неизбывной тоской по дому, одиночеством в людском муравейнике, бессмысленной по сути работой: американизация страны была столь очевидной, что перспектив у русистики категорически не просматривалось. Два года жизни, полной запретов – Северная Африка не лучшее место для русской женщины, мне даже не хотелось вспоминать те дни. Одно дело – туристический вояж, и совсем другой коленкор – длительное проживание. А уж если приплюсовать последствия… Но об этом лучше не надо. Греция по идее нечто иное. Забавно: в жизни не знала ни одного грека – какие они? Ладно, повезет – поглядим.

Как я ни стремилась сбить волнение перед поездкой, как ни убеждала себя в том, что ничего особенного ждать не стоит, сердце – да что там сердце, все внутри – трепетало при одной мысли о будущем. Это беспокойство было и сладким, и мучительным, лишало сил и сна. А тут еще весна и этот воздух теплый и сырой, полный неясных обещаний – ежегодный обман, от которого нет защиты…

Дома я заставила себя вновь взяться за тряпку, но не надолго: позвонила Клара. Она работала в больнице скорой помощи, крутилась там с утра до вечера и уж если выбрала время повидаться, дико было бы упускать такую уникальную возможность. Какое счастье, что Егоров починил печь, не то бы я опять получила полноценную клизму. За те полчаса, что понадобились ей на дорогу, я более-менее подготовилась к встрече, однако радовалась рано:

– Слушай, мать, я думала только у меня дома полный аут, – проговорила она, выходя из ванной – как все врачи, она была крайне чистоплотной, – но ты меня переплюнула: у тебя же все на честном слове держится. Не сегодня – завтра трубы полетят, ей-Богу.

– Да я уже сама дозрела.

– Не тяни, по-моему, ситуация экстремальная. Сейчас такой выбор, если поискать хорошенько, сравнительно недорого можно сделать.

– Ох, видела бы ты, какая ванная у Лерки! – опрометчиво брякнула я.

– Ты что, была у нее?

– Да как-то встретились на улице, она и затащила.

Хотя в школе нас и называли неразлучной троицей, Клара всегда относилась к Лерке чуть ревниво, мне не следовало об этом забывать.

– И как она?

– Процветает, судя по всему.

– Знаешь, эти новые русские… Сдается, все они ходят по крайне скользкой дорожке.

– Да она, вроде, на самом деле вкалывает.

– Вкалывать тоже можно по-разному. У нас их столько перебывало – ты не представляешь, в основном, огнестрел. А уж какие крутые попадались – охрана круглосуточно в коридорах толклась. Только где эти добры молодцы были в нужное время?

– Типун тебе на язык, давай лучше чай пить.

– Все равно мне эти шальные деньги не внушают доверия. Ты вон колотишься, я кручусь – и что? А откуда на них золотой дождичек капает?

– Мы же бюджетники, а они в свободном полете.

– Повидала я этих летунов в реанимации – печальная картина.

– Да ладно тебе. Каждый живет как хочет.

– Ошибаешься, мать: не как хочет, а как умеет. Она замуж не вышла?

– Кажется, нет.

– Видишь, а ведь и красотка, и разодета в пух и прах, я ее в прошлом году в такой норковой шубе видела – закачаешься. А толку?

– Вот мы с тобой – другое дело.

Клара щелкнула зажигалкой и затянулась – после развода она дымила как паровоз:

– Что о нас говорить? Мы рабочие клячи, и мужики вокруг нас такие же, а тут и машины, и норки, а счастье где?

– Ну, его каждый понимает по-своему.

– Брось, счастье оно и есть счастье. Слушай, у тебя крепче чая ничего не водится?

Я удачно вспомнила про недопитую бутылку Леркиного муската, глотнув из бокала, Клара блаженно закатила глаза:

– Чудная вещь. Я дома не держу – мать с Машкой забодают, а иногда ох как хочется для разрядки. Да, о чем бишь я?

– О счастье.

– Как всегда, о дефиците.

– Так чего бы тебе хотелось?

Клара вздохнула:

– Как всем: чтобы дома все было в порядке, самой хоть маленько меньше вкалывать, ну и надежный мужик рядом.

– И только? – удивилась я.

Она засмеялась:

– Подробнее я бы обсудила этот вопрос под другой напиток и в другой компании – шепотом при свечах; ты, Анастасия, больно уж, как бы помягче сказать, абстрактная.

– Ясно, дура, то есть.

– Нельзя сказать, чтобы совсем, но некоторых вещей не понимаешь, извини.

Ее слова меня задели:

– Почему не понимаю?

– Потому что ты у нас этакий цветочек под названием "лопушок обыкновенный". Иногда я смотрю на тебя и думаю: таких не бывает. Какая судьба тебя хранит? Ведь по идее ни один прохвост просто морального права не имеет проплыть мимо и не урвать по максимуму.

– Сроду не бывало, – возмутилась я.

Клара скептически хмыкнула:

– Уверена, бывало и не раз, просто ты не заметила. Может, именно в этом твоя сила, а? Кто знает? Ну, что нос повесила?

– Обидно все-таки, согласись.

Клара засмеялась:

– Что обижаться – это правда. Такой я тебя сто лет знаю, такой терплю. Хотя малость поумнеть не помешало бы.

Заканчивая после ее ухода уборку, я с грустью думала: как настоятельно окружающие требуют, чтобы я изменилась. Зачем? Ведь если я изменюсь в заданном направлении, то буду уже не я, а какая-нибудь Катя Иванова. Отчего им этого так хочется? Вообще я действую на людей странным образом: едва оказавшись рядом, они с энтузиазмом принимаются меня переделывать. Можно сказать, гуру кучковались вокруг меня всю жизнь, и в конце концов я нашла надежный способ бороться с этой напастью – широко раскрытые голубые глаза. Я с готовностью записывала все кулинарные рецепты, твердо зная, что и под пистолетом не встану к плите; я обещала непременно начать смотреть "Черную вдову" или любую другую муть; я соглашалась заняться обливанием, зарядкой – чем угодно – и, довольные проделанной воспитательной работой, они на какое-то время оставляли меня в покое. Благодарная готовность – лучшая защита от навязчивой опеки.

5

С утра я рассчитывала поработать в библиотеке, однако Леркин телефонный звонок спутал все планы:

– Живо за паспортом, а потом ко мне.

И закрутилось: паспортный стол, Лерка, турфирма, каталоги, артикулы, занятия… Впрочем, впервые в жизни я почти не думала о лекциях: просматривала вечером записи и все – оказалось, так тоже можно готовиться. Голова была настолько забита, что я даже нервничать перед лекциями перестала – этакая работа на автопилоте. Прежние глобальные проблемы – где взять подходящую сумку, что надеть и прочее – взяла на себя моя подружка. Я видела, что она волнуется за меня, и была благодарна ей за это до бесконечности – я привыкла к нотациям, а не к реальной заботе. За день до отъезда Лерка завезла мне платежную карту и большую черную сумку, забитую упаковкой для будущей поклажи чуть не под самые ручки – пакет с моими вещичками едва в ней уместился.

– Ты с ней, пожалуйста, поаккуратнее, на транспортер у таможенника ставь ровно, а то там такие острые штырьки в камере – раздерут бок, и спросить будет не с кого.

Я клятвенно пообещала ей беречь имущество; и вот уже аэропорт, толпа с кофрами – вокруг в основном женщины, возраст от двадцати пяти до шестидесяти. Я смотрю, как таможенница с каменным лицом разговаривает о чем-то с полной блондинкой, и вдруг до сознания доходит, что у той такая же точно сумка, как моя. Смотрю по сторонам – аналогичный пейзаж. Лихорадочно пытаясь сообразить, как выпутаться из ситуации, начинаю шарить по карманам – ничего подходящего, кроме носового платка.

– Зачем это? – удивился форменный гранит, увидев, как я привязываю голубой лоскуток к ручке.

– Иначе я ее никогда не отыщу.

В проницательных глазах мелькнуло явное сомнение в моей полноценности.

– Первый раз летите?

Я поежилась:

– Вот решилась, боюсь до смерти.

Она взглянула на таможенную декларацию.

– Деньги с собой?

Я непроизвольно зашарила на груди под курткой, где была спрятана карта:

– Показать? Все в лифчике, извините.

Она махнула рукой:

– Следите лучше, воров полно.

Я перепугалась:

– Там тоже? Я ведь их назанимала (фраза от Лерки).

– Вот и осторожнее. За шубами?

– Откуда вы знаете? – поразилась я.

Она внимательно посмотрела на меня, покачала головой и повернулась к монитору:

– Ставьте.

Я аккуратно установила Леркино имущество на ленту транспортера, чтобы не дай Бог не повредить доверенные мне ценности, черные резиновые полоски сомкнулись, и я увидела на экране четкий контур, полный неясных теней. Неужели это мой банальный саквояж? Нет, конечно, это волшебная сумка иллюзиониста, полная чудес, и сейчас…

Сдержанный смешок вернул меня из мира удивительных превращений в будни, я увидела ироничный взгляд и смутилась:

– Так интересно…

– Идите уж.

Я заторопилась, сумочка слетела с плеча и грохнулась на пол, к счастью, она была закрыта. Позорище, типичная тетка с авоськами. Прочла в глазах таможни ту же мысль и, бормоча извинения, поплелась прочь. Дернула нелегкая ввязаться в эту аферу.

Полет прошел как во сне: я ни о чем не могла думать, кроме встречи. Велено было сидеть в гостинице и ждать. Кого? Как долго? А если?.. «Никаких «если», – сказала Лерка, – сиди в номере». Она даже не дала мне телефона, по которому можно в случае чего позвонить – посчитала, так я буду меньше дергаться. Стало быть, займемся спряжением глагола «ждать». Честно говоря, нервное занятие.

Потом была суета аэропорта, ожидание багажа и чей-то маленький спаниэль, который бегал около багажной карусели. Он был таким забавным: сел напротив меня, почесал за ухом, глянул совсем человеческими грустными глазами на то, как я снимаю с ленты сумку, неодобрительно покрутил головой и побежал по своим делам. А дальше километры плантаций цитрусовых, огромный яркий город под ослепительным солнцем и довольно неказистая с виду гостиница. Номер, однако, оказался чистым и вполне комфортабельным; меня поселили вместе с миловидной блондинкой, которая назвалась Леной, приняла душ и исчезла, как оказалось позднее, до аэропорта. Я тоже ополоснулась, но скорее для того чтобы снять напряжение: прошел уже почти час, а меня никто и не думал находить. Я сидела на кровати и тоскливо смотрела на минутную стрелку: ждать да догонять – последнее дело.

И все же желанный стук грянул как гром среди ясного неба, отчего-то я так испугалась, что даже встать не смогла, только подала голос. Дверь открылась, в комнате появился довольно высокий худощавый человек.

– Анастасия? – спросил он, улыбаясь.

Я кивнула. Он протянул руку:

– Никос.

Улыбка у него была замечательная – открытая, белозубая, рукопожатие энергичное и твердое. Подвинув стул, он сел напротив меня.

– Программу уже составили?

Я растерялась:

– Мне сказали, вы знаете, куда обратиться.

Он засмеялся:

– Знаю, конечно. Вы завтракали?

– Да, в самолете.

– Тогда поехали. Это ваша сумка?

– А куда мы поедем?

– В центр, на Плака.

В машине, изящной светло-зеленой «ауди», он попытался продолжить разговор, но я не была способна внятно отвечать на вопросы: шумный, пестрый, грязноватый и живой город за опущенным стеклом будоражил обрывками мелодий, незнакомыми запахами, яркими вывесками и витринами. Я пыталась разглядеть следы веков на тесноватых улочках, но античных колонн что-то не попадалось.

– Нравится?

– Кажется, здесь больше Востока, чем Греции.

– Еще бы, столько веков под турками, но я вам потом покажу Акрополь.

Я понимала, сколь безнадежна попытка зафиксировать цветные узоры этого безумного калейдоскопа, но не могла оторваться от окна. Никос, видно, почувствовал мое смятение и умолк. К тому моменту, как машина остановилась, я окончательно потерялась и, вцепившись в ремешок сумочки, проследовала за своим провожатым, как зомби.

Напряжение отпустило, когда он представил меня милой полноватой молодой женщине с некрасивым нежным лицом и ласковыми черными глазами. Ее звали Иви, она тоже неплохо говорила по-русски – училась в Москве – и прямые свои обязанности знала хорошо: на стол передо мною тут же легли каталоги.

– Как будем смотреть, сразу вместе или вы хотите сначала познакомиться лично?

Я предпочла личное знакомство; Иви принесла апельсиновый сок и стаканы, и я принялась делать отметки в блокноте. Никос исчез, предупредив, что заедет позднее. Какие-то люди входили и выходили, болтали, смеялись, звонил телефон – я работала не разгибаясь. Сначала отобрала около сорока номеров, потом пошла по второму кругу – в осадок выпало номеров двадцать. Когда мы с Иви перешли к примеркам, возник сияющий Никос и решительно прервал наши труды.

– Едем обедать.

В машине я спросила, где можно поменять доллары: Лерка выдала мне сотню командировочных. Он засмеялся и покачал головой:

– Фирма платит. Вы любите рыбу?

Честно говоря, я подумала, что он привезет меня в дорогой ресторан (халява, сэр!), однако над дверью, к которой мы подошли, не было даже вывески. Небольшой зал, вопреки ожиданиям, оказался очень чистым: белые стены без украшений, столы под бумажными скатертями, светлый каменный пол; народа было немного.

– Мне бы руки помыть, – попросила я.

По тому, как уверенно Никос подвел меня к двери с буквами «WC», я поняла, что он не новичок в этих стенах.

Выбор блюд я, естественно, предоставила ему; пока шел темпераментный диалог между моим спутником и шустрым улыбчивым пареньком, я вслушивалась в птичьи звуки чужой речи.

– Нэ, нэ, – энергично кивал буйными кудрями официант, и я решила, что «нэ» значит "да".

– Кофе? – спросил меня Никос.

– Нэ.

Они дружно засмеялись, сверкая однаково ровными белыми зубами; Никос наклонился ко мне и спросил что-то по-гречески, ласково заглядывая в глаза. Так, импульс называется «ключ под ковриком?» Я покачала головой.

– К сожалению, не смогла найти ни учебника, ни разговорника.

– Ничего, я хороший учитель.

– Не сомневаюсь, – вежливо ответила я и закрыла дверь: Африка все же кое-чему меня научила.

Он понял, что промахнулся, но настроения ему это не испортило. Рыба действительно оказалась замечательной, а порции просто огромными, и я сказала об этом.

– Обычно мы обедаем позднее, после девяти.

– А это что? – удивилась я.

Он пожал плечами:

– Так, полдник.

Кофе был чудесным, на этой волшебной батарейке я продержалась до вечера. Мы с Иви закончили дела к пяти часам, я оплатила покупки и вздохнула чуть свободнее.

– Товар привезут к самолету. Желаю вам хорошо отдыхать и гулять по городу.

Я растерялась, но Иви постаралась успокоить мои страхи:

– У нас не бывает ошибок, наша фирма очень надежная, мы бережем клиентов. Надеюсь, вы еще много раз обратитесь к нам.

Я поблагодарила, однако кошки на душе все же скребли: не проглядела ли я где-нибудь брак, успеют ли к самолету и прочее в том же духе. Я так устала за день, что отказалась и от ужина (обеда?) в ресторане, и от экскурсии по ночному городу. Заботливое внимание Никоса трогало, но на развлечения не осталось сил, я думала только о постели.

– Вы не можете уехать, не повидав Афин. Давайте договоримся: я заеду утром, и мы вместе посмотрим Акрополь.

6

Пятичасовая разница во времени дала себя знать: я проснулась ни свет ни заря и лежала, перебирая впечатления минувшего дня: шелковистый меховой ковер, милую улыбку Иви, ласковые глаза Никоса. Симпатичный экземпляр, что и говорить. Интересно, сколько ему лет? По виду, немного за тридцать. Плохо все же без языка, обязательно надо раздобыть хоть какой-нибудь разговорник: если бы не Никос, я бы пропала. Господи, что я лежу? Вокруг Эллада, а я мух по болоту собираю. Настасья Петровна, радость моя, подъем!

Преподаватель – профессия публичная, и если участь, что девяносто процентов моих слушателей всегда составляли весьма глазастые девицы, то ясно, отчего я не могла себе позволить даже малейшего расслабления. Быть в форме стало неистребимой привычкой: я слишком хорошо помнила собственный юношеский максимализм в оценках университетских научных дам, дававших, увы, постоянную пищу для скептических замечаний. Да, мы не знали снисхождения, и у меня были все основания полагать, что прелестные юные щебетуньи не оставят без внимания малейший промах дорогой наставницы. Пословица про одежку и ум не работает в молодежной среде; уважение – очень хрупкая штука, оно слагается из многих составляющих, и я не могла пренебречь ни одним. Упражнения в рисовании перед зеркалом давно стали обязательной утренней процедурой, я так поднаторела в этих занятиях, что укладывалась в пятнадцать минут и, кажется, могла бы выполнять привычные движения вслепую. На моем щите было выбито "Умеренность и аккуратность", хотя заветный кожаный мешочек на груди хранил совсем иные письмена. Только кому до этого было дело?

Никос приехал в девять; я уже позавтракала и стояла у окна, приноравливаясь к пестрому миру за стеклом. В этой стране грешно чувствовать себя иностранкой: ее культура создала и наш мир тоже, мысли и образы Древней Греции пронизывают сегодняшний день. Меня ждал Акрополь, архаические улыбки кариатид, мраморные плиты, к которым можно прикоснуться рукой, пробуждая генетическую память – что это, если не счастье? А когда при этом рядом с тобой такой обаятельный спутник и, похоже, ты ему нравишься? Вина не надо – душа и без того парит, как птаха в поднебесье.

Оставив машину на одной из тихих улочек – такие, наверное, есть в каждом городе – мы вышли наконец к истертым ступеням. Парфенон, нежно-кремовый в эти утренние часы, четко рисовался на плоской, как стол, вершине скалы, неожиданно взметнувшейся к небу в самом центре города, в сердце Педиэи – великой Равнины Аттики. Никос начал что-то объяснять, я вежливо кивала. Что он мог рассказать мне об Акрополе, где я, кажется, знала каждый камень? Сейчас слева от Священных ворот руины квадриги Марка Випсания Агриппы, справа – маленький храм Ники Аптерос – Бескрылой Победы (середина пятого века, ионический ордер, архитектор Калликрат). А потом Пропилеи, парадные ворота Акрополя (сочетание дорического и ионического ордеров, архитектор Мнесикл).

Мы медленно поднимались в гору, и вот он на самом деле совсем рядом – маленький изящный открытый храм богини Победы, и можно прикоснуться к шероховатому камню. Я закрыла глаза и ощутила кончиками пальцев острое ребро и длинный плавный изгиб каннелюры – так слепой узнает дорогое лицо. Я и была незрячей, чудо откровения являлось здесь и сейчас, и моя дрожащая от восторга душа скользнула между прутьями решетки и растаяла на золотистых теплых плитах. Я была пилигримом, достигшим обетованной земли и замершим на границе света.

Немецкая речь ворвалась в тишину, Никос протянул мне руку и повел прочь от подходившей тургруппы. Пройдя сквозь ряды колонн Пропилеев, мы оказались на площади Акрополя; впереди справа уходила в синеву громада Парфенона, и ноги сами понесли меня туда. Стройные десятиметровые колонны, несущие мощный антаблемент и сохранившиеся фрагменты фронтона, производили обманчивое впечатление: я знала, что на самом деле их едва можно обхватить вчетвером. Изуродованный периптер ограбленного и разрушенного храма был все же божественно прекрасен. Никос повернулся ко мне и зло проговорил:

– Английская работа. Они набросились на него, как волки на оленя.

Он говорил о храме, как о живом существе, и в этом была особая боль: греки давно и, кажется, вполне безнадежно бьются за возвращение украденных сокровищ – британцы, как водится, хранят ледяное молчание. Это на самом деле ужасно: парфенонские горельефы и скульптуру можно встретить и в Британском музее, и в Лувре, но в Греции их почти нет. Правды ради, я все же уточнила:

– Молотками работали еще венецианцы в семнадцатом веке – тоже были ценителями прекрасного и поклонялись античности.

– Они были варварами, – прозвучал гневный ответ.

Рана кровоточила – Никос весь горел. Я попыталась примирить его с действительностью:

– Любовь, знаете ли, принимает иногда причудливые формы. А что до варваров – вы правы, по сравнению с ними, – я кивнула на Парфенон, – мы и остались варварами. Можно стать на уши, можно вывернуться наизнанку, но достичь такого совершенства невозможно и сознавать это мучительно: ведь ты даже в самом лучшем случае можешь рассчитывать не более чем на второе место. Подумайте, каково это.

Не знаю, то ли пролитый бальзам подействовал, то ли поразила философская глубина моего суждения, но Никос успокоился и до Эрехтейона молчал.

В отличие от Парфенона, построенного из кремового (или нежно-золотистого, как считают некоторые) пентелийского мрамора, Эрехтейон выстроен из белого мрамора и темно-серого камня – изысканное сочетание цветов. Этот храм, посвященный мифическому царю Эрехтею, сыну Земли, воспитанному Афиной, отличается необычной асимметричной планировкой. Мы подошли к нему со стороны знаменитого южного портика – вот они, шесть стройных дев, торжественно несущих на голове архитрав. Мне всегда казалась странной одна вещь: обычно атланты и кариатиды статичны, если движение и присутствует, оно направлено вверх – это естественно, ведь фигуры всего лишь заменяют колонны. В Эрехтейоне кажется, что девушки не стоят, а идут, подчиняясь единому ритму; эта идея движения ОТ стены храма меня прямо-таки завораживала, когда прежде я рассматривала снимки, и сейчас хотелось получить ответ на тот давний вопрос. Да, они точно шли и выносили (выдвигали?) из стены кровлю портика – создатели чудес компьютерной графики следуют проторенным путем.

– Правда, они прелестны? – обернулась я к Никосу.

– Вот эта кора из цемента, – мрачно проговорил он, – оригинал в Британском музее.

Нет, чтобы насладиться чудом Акрополя, сюда следует приходить без греческого аккомпанемента. Я попыталась сойти с опасной стези:

– Интересно, где здесь была яма со змеями?

Никос удивился:

– Зачем?

– Ну как же, змея была знаком, а иногда даже воплощением царя Эрехтея, поэтому в храме содержали змей. А где-то рядом находилась Микейская цистерна – резервуар для сбора дождевой воды. И еще, говорят, здесь была могила Кекропа, первого царя Аттики.

Он чуть раздраженно покачал головой:

– Никогда не слышал.

Вот что получается, если больно много знаешь, рекомендую вам, Настасья Петровна, в дальнейшем демонстрировать эрудицию на лекции, а не в живой беседе. Гордого аборигена следовало умаслить: самолюбие штука деликатная, его надо щадить, и я пояснила, словно извиняясь:

– Я читаю курс культурологии, поэтому пересмотрела массу материалов. Знаете, как это у нас всегда было: теоретическая подготовка на высоте, а остальное – извините. Я, например, и надеяться не могла своими глазами увидеть то, о чем столько лет красиво рассказывала. Не знаю, как вас и благодарить, Никос, за этот подарок.

Мой спутник оттаял на глазах; мы еще побродили по Акрополю, он показал, где находились прежде жертвенник и гигантская статуя Афины Промахос (Воительницы) – блеск золотого наконечника ее копья был виден с кораблей в Пирейском порту – потом подвел к стене, окружающей цитадель. Город лежал внизу бескрайним морем – до горизонта. Я оглянулась на Парфенон; разрушенный с восточной стороны еще сильнее, он все же поражал своим величием. Боже мой, как мне хотелось вернуться сюда снова, чтобы увидеть это чудо при лунном свете, когда время замирает и оживают тени!

– Вы не устали? – заботливо спросил Никос.

– Что вы, как можно!

– Тогда нам пора, хочу показать вам театр Диониса, – он указал вниз, на огромную полукруглую чашу у юго-западного склона скалы.

Полчаса спустя мы бродили по истертым плитам проходов между скамьями, я садилась на теплые широкие сиденья, с разных точек разглядывая сцену, где когда-то проклинала изменника-мужа Медея, метался преследуемый Эриниями Орест, пророчествовала несчастная Кассандра – как давно и как вчера это было! Никос не торопил меня, и я была благодарна за это: я ведь понимала, сколько раз ему приходилось сопровождать гостей по этому маршруту.

Возвращаясь к машине прежней дорогой, – мимо бесконечной стои Евмена – мы дошли до руин одеона Ирода Аттика, гораздо меньшего, чем театр Диониса, но все же очень красивого, какого-то кружевного из-за полукруглых арок глубоких оконных проемов. Солнце припекало по-летнему, я глянула на часы и охнула: была половина третьего, для меня время промелькнуло незаметно, а о Никосе я совсем не подумала.

– Извините, я вас замотала сегодня.

Он только засмеялся в ответ:

– Совсем нет. Знаете, мне еще не встречались такие коммерсанты, как вы.

– Да какой же я коммерсант? Простой преподаватель. Вот добралась до колыбели цивилизации и про все забыла.

Он снова одарил меня белозубой улыбкой:

– Мне тоже было интересно.

– Но вы столько раз видели это.

– Видел, конечно. Поэтому я смотрел на вас.

Кажется, я заалела как маков цвет и сильно от этого (от этого ли?) смутилась.

– Мне в отель пора.

– Нет-нет, едем полдничать, – он был настроен решительно. – Я угощу вас настоящим греческим гуляшом.

И опять был невзрачный с фасада ресторанчик, безукоризненно чистый внутри, и блюдо с пряными травами (хорта – надо запомнить!) на бумажной скатерти. Только сейчас я поняла, как здорово проголодалась; Никос прошел на кухню и вернулся в сопровождении симпатичного парнишки-официанта, груженого подносом с тарелками. От них пахнуло таким восхитительным ароматом, что я разыграла маленькую сценку с закатыванием глаз: хотелось как-то отблагодарить моего терпеливого спутника. Номер удался – я уже успела заметить, что греки живо реагируют на шутку.

Гуляш оказался отменным, а кофе и вовсе восхитительным, вообще обед прошел приятно. Я думала, что уж теперь-то Никос отвезет меня в отель, и прикидывала, как проведу оставшееся время. Решила, что проще всего погулять вокруг гостиницы – не в комнате же сидеть, но Никос внес в мои планы существенные коррективы:

– Мне хочется показать вам еще одно место.

– Какое?

– Агору. Думаю, вам будет интересно.

И мы отправились на древнюю рыночную площадь. От колоннады – Пестрой стои – не осталось почти ничего; мы бродили по этому странному островку тишины, и Никос показал мне отмеченное камнями место, где томился в тюремной камере Сократ. Что и говорить, греки научили мир многому, в том числе и тому, как следует обращаться с гениями: Сократ и Фидий кончили в тюрьме, Анаксагора изгнали из Афин, да и Перикла благодарные сограждане не обошли вниманием. И ведь самое замечательное – все делалось во имя высокой цели. В общем, всем последующим радетелям народного блага было с кого брать пример. И брали.

– А вы знаете, что у Сократа была ужасно сварливая жена? Говорят, она колотила его принародно.

– Что же он на такой злыдне женился? Если помните, у нас говорят: бачилы очи, що бралы, нехай повылазят. В смысле, видел, что брал, теперь терпи.

Он весело покрутил головой:

– Я такого не слышал. А вы что, всегда своих поддерживаете? Женская солидарность?

– Нет, конечно. Просто личный опыт подсказывает: если люди несмотря ни на что много лет живут вместе, значит, именно этот, иногда даже ужасный, вариант устраивает обоих. Подумайте, ведь Сократ сто раз мог отослать свою бабу-Ягу обратно к родителям, но отчего-то не сделал этого. Отчего?

Никос глядел на меня с нескрываемым любопытством:

– Интересный подход. Пожалуй, вы правы.

Незаметно мы дошли до площади Монастираки; здесь кипел яркий и шумный базар, который я решила исследовать когда-нибудь позже: на сегодня впечатлений было более чем достаточно. Пора было возвращаться в отель, ноги у меня так гудели, что, оказавшись наконец около машины, я облегченно вздохнула. Никос, однако, неожиданно предложил:

– Давайте съездим завтра на Керамик, ваш самолет ведь только вечером.

Могла ли я отказаться, скажите на милость!