– А их не надо этому учить, – простодушно ответил Анри. – Люди не подозревают, что поднимутся в небо, как только освободятся от груза зла, ненависти и жадности, забудут о бренности мира и о жестокости.

– Ты слишком многого хочешь. У людей нет крыльев, они – не ангелы.

– Им так только кажется.

– Сумасшедший!

– Если всё заполнит доброта и честность, воздух станет прозрачнее, легче станет дышать. И люди даже сами не заметят, как воспарят.

– А может быть, им это только померещится? – хитро посмотрела на Анри Генриетта. – Ведь если им наговорить кучу глупостей, они поверят во всё и вообразят невесть что.

– Очень возможно…

– Скажите, а почему ты ушел из театра? – осторожно спросила баронесса. – Тебе там было плохо?

– Нет, мне было там так хорошо, как может быть хорошо человеку, который не мыслит своего существования вне театра.

– И тем не менее, ты здесь.

– Это моя роковая ошибка, – грустно сказал Анри. – Я не знаю, где сейчас мои друзья, в каком уголке Франции их искать. А, может, они подались на юг, в Испанию или куда еще…

– А ты хочешь их найти?

– Я обязан это сделать.

– А что тебя заставило их покинуть? Деньги? – допытывалась Генриетта. – Что привело тебя в наш замок?

– Скорее всего, меня подтолкнуло уехать с герцогом моя немыслимая безграничная глупость! Я вообразил себя обиженным и решил кому-то что-то доказать.

– Она была красивая? – неожиданно задала вопрос госпожа де Жанлис.

– Кто? – не понял молодой человек.

– Та, которой ты доказывал.

– А, Карменсита?.. Да, красивая.

– А ну-ка расскажи, как она выглядит! – потребовала госпожа де Жанлис.

– Она обыкновенная. Черные волосы, синие глаза, платье старое…

– Ты нарисовал изумительный портрет своей подруги.

– Она говорила, что ей нравятся богатые знатные красавцы с моей внешностью, – сообщил Анри.

– А она не глупа.

– Пожалуй.

– Вот как? А почему же ты сбежал от нее?

– Она хотела, чтобы я ее полюбил, и потому ежедневно била меня чем попало. В-основном, довольно сильно и больно. Кому это понравится?

– А ты не мог дать отпор?

– У нее кошачья хватка!

– Понимаю. Для тебя все женщины похожи на кошек.

– Я этого не говорил. И даже не задумывался об этом.

– Не рассказывай! Я всё про тебя знаю!

– Всего про себя никто не знает, – ответил молодой человек. – Тем более, кто-то другой про тебя.

– А я знаю! – настаивала Генриетта. – И теперь ты должен наконец сказать, что ты думаешь по поводу моего письма графу?

– Оно полно участливого сострадания, – выдавил из себя Анри.

– Хорошо, а что еще ты в нем нашел?

– Простота и душевная щедрость.

– Так, дальше.

– Ну, конечно же, захватывающая дух откровенность.

– Продолжай.

– Чуткость, манерность, трепетность, восторженность, обворожительность, обаяние…

– А ты понял, что я от него хочу?

– Наверное, он тоже этого не поймет!

– Наглец!

– И этого ему не понять.

– Издеваешься? Ну что ж, потом будешь извиняться. Вот как ты считаешь, граф проникнется ко мне состраданием?

– Он всем к вам проникнется. Если он осилит лихорадку, это письмо его прикончит. Он умрет от любви. На склоне лет пламенное чувство лекарями не рекомендуется.

– А мне не надо, чтобы он проникался любовью, – заявила баронесса. – Я хочу, чтобы он забыл обо мне, забыл о своих планах и, на худой конец, сошел в могилу.

– А на лучший конец – лишился памяти?

– Брось испытывать мое терпение.

– Госпожа, отпустите меня, я устал.

– Сиди. Я еще с тобой не договорила.

– Ну, госпожа, я голоден. Со вчерашнего дня ничего не ел.

– Потерпишь. Мне нужно еще кое-что у тебя спросить.

– Ну госпожа!

– Заткнись!

– Не могу.

– Ты знаешь, что я не всегда намерена терпеть твои выходки!

– Хорошо, на разговор со мной я даю вам еще пять минут.

– Нахал!

– Не ругайтесь, время бежит.

– Ну ладно. Потом я тебе всё скажу, что я думаю по поводу твоего поведения.

– Госпожа, вы меня удивляете, уже и думать научились? Когда это вы успели?

– Ну всё, с меня довольно!

– Минута прошла.

– Я хочу спросить, кого послать с письмом к до Лозену?

– Это вы у меня спрашиваете?

– А у кого же мне еще узнать? Ты лучше меня знаком с обитателями замка. Кто у нас посыльный?

– Был мой друг Франсуа.

– Но его уже нет с нами, – с пренебрежительной легкостью сказала баронесса. – Кто еще?

И тут смелая мысль пришла Анри, и он выпалил:

– Предлагаю Жана!

– Кто это?

– О, он достойнейший слуга вашего отца, преданнейший человек, умница и замечательный исполнитель!

– Но им распоряжаюсь не я, а господни герцог.

– И что? Подойдите к отцу, скажите, что видели дурной сон – ваша внешность говорит за то, что вы плохо спали нынешней ночью, и написали письмо жениху. Может, и господин де Лонгвиль захочет обменяться взаимными любезностями с будущим зятем? И тогда он пошлет Жана, как самого лучшего слугу. Вы попросите отца, он вам не откажет. А мне пора обедать и спать. – сказал Анри, направляясь к выходу.

– Как, ты уже уходишь?

– Простите, баронесса, я не железный. Можете потом меня хоть убить, но сейчас дайте выспаться и пожелайте спокойного отдыха тому, кто сутки напролет провел в дороге, исполняя ваше поручение.

– Хорошо. Спокойной ночи, друг мой! – улыбнулась вслед ему Генриетта.

Глава 25

Ответ от графа пришел скоро. В нем господин до Лозен просил будущую супругу не беспокоиться о его болезни, опасность осталась далеко позади, и он спешил сообщить, что почти совершенно здоров. Он признался, что письмо госпожи баронессы взволновало его, он полностью разделяет мнение дорогой невесты и для того, чтобы исправить положение, собирается на днях посетить замок Лонгвиль. Жених выразил надежду на взаимопонимание и ответную любовь к нему госпожи де Жанлис.

Письмо было наполнено чувственности и равнодушного внимания и повергло Генриетту в отчаяние. Теперь выхода не оставалось, и несчастная баронесса никак не могла свыкнуться с мыслью (ей было страшно), что ЭТО все-таки произойдет. Ей казалось, что до тех пор, пока она не смирится, кое на что можно надеяться.

С каждым мигом уверенности в счастливом исходе становилось все меньше. Она проплакала целый день, не появляясь на глаза герцогу. И Анри, которому пришлось провести с ней все это время, не знал, чем ее утешить.

В конце концов ему стало надоедать нытье госпожи, и он попытался потихоньку дезертировать с поля боя. Но Генриетта предугадала его коварные намерения и с еще большими рыданиями, способными вывернуть наизнанку и самое черствое сердце (не то, каким обладал Анри), упросила не оставлять ее в одиночестве.

– Ну чем же я вам могу помочь? – спросила молодой человек.

– Скажи, к кому мне обратиться за покровительством? – рыдала госпожа. – Кто откликнется на просьбу?

– Попытайтесь обратиться к де Шатильону, – предложил, пожав плечами, юноша. – Если он вас любит, он найдет способ, как спасти вас от ненавистного брака.

– Маркиза? Ну нет! – и глаза Генриетты зло блеснули. – Было время, когда я молилась на него, только в нем видела свое избавление. Но после его трусливого письма я не жалею больше знать этого господина.

– Дело ваше, – снова пожал плечами молодой человек. – Не берусь судить о маркизе, ибо на меня он не произвел впечатление отчаянно храброго человека, способного драться за любовь. Да и есть ли она у него…

– Тогда тем более! Я приказываю забыть о нем и не упоминать в этом доме его имени!

– Хорошо, госпожа.

Баронесса некоторое время еще плакала, потом спросила:

– Милый Анри, признайся честно, ты меня любил когда-нибудь?

– Разве это имеет какое-то отношение к вашему горю? – удивился юноша.

– Отвечай, когда тебя спрашивают! – настоятельно потребовала баронесса.

– Э, нет, дорогая госпожа, так не получится, – возразил молодой человек. – Вы же сами все портите

– Чем?

– Вы спросили, любил ли я вас, и спросили невежливо. Как же вы хотите, чтобы я дал вам утвердительный ответ?

– Почему ты так любишь злословить! Отвечай! – Генриетта топнула ногой.

Анри покачал головой. Госпожа де Жанлис оставалась верна себе. Но он не был жестокосердным.

– Отвечу искренне. Да, может быть, в определенные моменты вы мне нравились.

– Но я спрашиваю, любил ли ты? Меня.

– Не уверен.

– В чем?

– Не уверен, что не любил.

– Опять развлекаешься игрой слов?

– А вы меня не любите, я знаю.

– Ты смешной. У тебя нет права требовать любви от собственной госпожи.

– Я ничего не требую, я прошу отпустить меня на волю. Я ничего вам не должен.

– Ты предатель! – воскликнула Генриетта. – Не хочешь понять, что мне ты сейчас нужнее других! Мне необходима близкая душа, с которой можно поделиться несчастьем и болью, поплакать вместе…

– Неужели я обязан плакать вместе с вами? – хмыкнул Анри.

– Не иронизируй. Это не стоит твоих колкостей.

– Я не понимаю, госпожа. Дайте мне слово, что отпустите меня на все четыре стороны, как только покинете Лонгвиль.

– Ты хочешь сказать, когда я выйду замуж?

– Хотя бы.

– Жестокий человек! Ты предал меня!

– Я прошу только одного-единственного обещания.

– Если оно тебе дороже всего на свете, дороже любви и верности, получай его. Я обещаю!

– Что вы обещаете?

– Обещаю отпустить тебя сразу, как только покину Лонгвиль.

– Благодарю вас, госпожа. И надеюсь на вашу честность.

– Я, наверное, уйду в монастырь!

– Нет, вы придумаете что-нибудь иное. Никогда не поверю, что вы легко сдадитесь. И что вас прельщает аскетическая жизнь и затворничество. Да и веры в вас маловато.

– Ты угадал! Я придумаю другой способ, как избавиться от графа. – слезы окончательно высохли в глазах молодой госпожи.

– Позвольте, но ведь вы еще не видели вашего жениха. Почему же он вам так ненавистен?

– Не люблю, когда мною распоряжаются, как вещью. Когда не спрашивают моего мнения. И теперь даже если до Лозен окажется красавцем двадцати лет, я не смогу его полюбить. Хотя он далеко не красавец.

– И ему далеко за двадцать. Очень-очень далеко.

– Ты снова прав! Возможно, он понравился моему отцу, видимо, у них есть что-то общее.

– Дурной характер, – бросил юноша.

– Не суди о господах, жалкий лакей! – перебила его Генриетта и продолжала. – Одним словом, я буду являться залогом чьей-то дружбы, сувениром на память, охотничьим трофеем, который один удачливый охотник передает другому.

– И за который получает немалые деньги.

– Не бывает, я знаю, такого, чтобы нельзя было выбраться из западни! – внезапно сама себе сказала баронесса. – Если ничего не останется, я сбегу из замка. Вместе с тобой!

– Благодарю за доверие, госпожа, – поклонился Анри. – И нас сразу же поймают и приведут к вашему отцу.

– Но можно и скрыться!

– А если мы убежим, что подумают о вас в обществе? Побег с любовником?

– Какую чепуху ты мелешь!

– И что за наказание ждет меня после поимки? Нет, благодарю вас за то, что цените мое общество, дорогая госпожа. Но вы думаете только о себе.

– Это ты думаешь лишь о своей шкуре!

– Мне она почему-то дорога, представьте себе! Не ответите, почему?

Баронесса предпочла пропустить мимо ушей слова собеседника.

– Я убегу! – решительно заявила она. – Одна!

– Счастливого пути.

– А ты трус!

– Мне еще жить не надоело. Это тоже, возможно, странно звучит.

– Знаешь ли ты, умник, я тоже хочу жить!

– Так значит, решено. Мы бежим в разные стороны.

– Значит, выход есть!

– Если это вы называете выходом.

– Анри, поклянись, что не оставишь меня!

– Госпожа… – юноша был обескуражен.

Что еще выдумала баронесса?

– Клянись!

– Не буду я ни в чем класться! – молодой человек был готов выйти из себя.

– Вот как? – Генриетта уставилась на него своими огромными глазами.

Этот взгляд действовал на Анри, как удав на кролика.

– Я просто ваш слуга, – неожиданно для себя самого вымолвил юноша. – Повелевайте мною, как вам будет угодно.

– Трус! Несчастный трус!

– Что поделаешь, – Анри развел руками. – Мне от рождения не передали инстинктов благородства, так что прошу меня простить!

– Можешь болтать всё, что тебе вздумается! – сказала Генриетта. – Ты себе все позволяешь, да и я тебя распустила. Ну пожалей меня хотя бы притворно, но так, чтобы я не видела, что ты прикидываешься.

– Хорошо, госпожа. Я вас искренне жалею.

– Болван! Лучше спой мне что-нибудь.

– Старое?

– А что, появилось новое? – оживилась баронесса.

– Ну, приснилось кое-что. Только я сам не берусь объяснять смысла того, что сейчас вам исполню.

– Неси лютню, – приказала Генриетта.

– Слушаюсь, госпожа.

И сегодня баронесса услышала новую песню, в которой не было ни капли смысла. Мотив оказался грустным, и от этого опять на глазах ее выступили слезы.

Госпожа де Жанлис вдруг в очередной раз, но ярче обычного, вспомнила прошлое, детство…

Впереди ничего нельзя было рассмотреть:

– «Начало не прельщало

Завистливых врагов.

И временное жало

Не ведало оков.

Затем пришло сомненье:

Пустой круговорот,

Забывчивое мненье,

Тоскливый рой забот.

Конец казался страшным,

Кровавым и простым;

Посмешищем – несчастным,

Загадочным – слепым.

И завершилась мука,

И грешные уста,

И мрачная порука,

Что наша жизнь – пуста».

– Почему ты прервался? – спросила Генриетта, когда Анри замолчал.

– Потому что я закончил, – тихо ответил молодой человек.

– Но… Тут же нет продолжения! – воскликнула баронесса. – Ты всегда любишь песни с продолжением!

– Я не знаю его.

– Почему? Сочини! Придумай! Для тебя же не существует ничего невозможного, когда ты начинаешь писать стихи.

– Увы, бывает так, что мой рассудок бессилен что-либо сделать.

– Ты стремишься меня огорчить? Не противоречь, не ломайся!

– А чем бы вы хотели завершить эту унылую песенку? – спросил Анри.

– Откуда я знаю, ведь это дело твоих рук.

– Госпожа, продолжения не будет только потому, что после того, что вы уже услышали, ничего нет.

– Как же так?

– На земле уже ничего не происходит. Всё уносится в какой-то другой, мало знакомый мне мир, откуда мы возвращаемся совершенно иными. Мне даже порой кажется, будто я заглядываю в этот мир, но что там на самом деле, как можно существовать за пределами осязаемости, вам никто не скажет. Разве что люди, связанные с колдовством.

– Спасибо, Анри, – подумав, молвила баронесса. – Ты отвлекаешь меня от мыслей от ужасающей действительности.

– Я не преследовал подобной цели, но, если смог вам помочь, рад этому.

– Ценю скромность и находчивость, – сказала Генриетта. – Вижу в тебе преданного друга. Ты отказался поклясться мне в своей верности. Я расцениваю это так, что тебя оскорбило мое сомнение в тебе.

– Не совсем так.

– Я угадала! Прости меня, дорогой мой друг!

– Госпожа, зачем вы просите прощения, я ведь не ровня вам!

– Иногда мне хочется забыть об этой несправедливости.

– Если бы еще знать, что означает «справедливость»? – задумчиво произнес юноша.

– Ты философ! Этого у тебя не отнять, – засмеялась Генриетта. – Вот чем ты не похож на тех, кто меня окружает. Все они способны рассуждать только о бренной жизни, о развлечениях и увлечениях, но их совершенно не волнует смысл всего созданного Богом.

– Меня тоже не интересует, – признался молодой человек.

– Как это? Но ведь ты постоянно думаешь только о нем, лишь об этом! – изумилась баронесса.

– Он меня не интересует, – повторил Анри. – Наверное, я интересую его, поэтому вокруг что-то постоянно происходит, многократно меняясь и заставляя мой мозг соображать.

– Забавный, – сказала Генриетта. – Может быть, когда-нибудь я смогу думать так же, как ты. Но в конце-то концов мне это не нужно. Я богата, я женщина, в этом мой смысл.

– В этом ли? – возразил юноша. – Сперва объясните себе, почему над головой светит маленькое ослепительное солнце, а под ногами упрямо зеленеет трава. Тогда, быть может, вам станет ясно и ваше предназначение.

– Хорошо, я попробую. Потом.

Можно не успеть.

– Чушь!

– Такое откладывать на следующий день не надо. Это стремятся постичь сразу, в любой момент, когда оно вас настигло. Вот послушайте, – быстро проговорил молодой человек со страстью прочитал. –

Зачем приходим в этот мир?

Зачем град мук претерпеваем?

Неужто жизнь – бесцветный звук,

А мы зря голову ломаем?

Зачем родился человек,

Младенец крохотный и слабый?

Зачем родился в этот век?

Зачем ребенком, а не жабой?

Зачем он радостно глядит

На солнце, жгущее равнины?

Зачем, явившись в мир, кричит?

Какие у него причины?

Зачем растет и слабых бьет,

А то вдруг выручит кого-то?

И разве даст себе отчет,

Когда его всосет болото?

Зачем жестокая судьба

Полна любви и искушений?

Зачем призыв поет труба –

Печальный горн людских лишений?

Зачем о счастии скорбим,

Как о потере безвозвратной?

Зачем же злимся и молчим,

Терзаясь болью непонятной?

Зачем всё сущее? Зачем?

Неужто жизнь – кромешный ужас?

А рай не вымолить ничем?

И ураган в аду нас вскружит?

Ты беззащитен, человек,

Но ты не прост и не ничтожен!

Ты – неудача и успех!

Живешь и будешь уничтожен!

Проснись от лени, оглянись,

Очнись от жадности и гнева,

И ты поймешь, что значит жизнь,

И ты поймешь, что значит вера…»

– Я отказываюсь тебя понимать! Ты вконец сошел с ума!

– Или почти обрел его.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что человечество до тех пор будет сумасшедшим, пока все люди не начнут понимать друг друга.

– О, я догадалась! Ты говоришь о Вавилонском столпотворении, во время которого народы утратили способность говорить на едином языке? – воскликнула баронесса.

– Боюсь, что вы меня не так поняли. И вот теперь я поясню свои слова. Ведь мы не постигаем смысла речи даже тех, кто произносит созвучия, знакомые нам с детства, с рождения. Не можем, а порой не пытаемся, не заставляем себя понять!

– Ну, если это слова о любви…

– Вы меняетесь, дорогая госпожа, – с печалью промолвил Анри. – И не берусь судить, в лучшую или в худшую сторону.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что всё не может оставаться неизменным. Но почти все меняется к плохому.

– Что за меланхоличный тон!

– Радоваться нет повода!

– А ты постарайся.

– Не имеет смысла. Многое для меня потеряло изначальный смысл.

Надежда смысла не имеет,

Проколота насквозь.

Лишь уголек на сердце тлеет,

Проклятый острый гвоздь…

– Прочитай дальше.

– А разве необходимо что-то еще?

– Ты сегодня заладил одно: «Не имеет смысла! Не будет продолжения!» – возмутилась баронесса.

– Вдохновения нет, – признался юноша. – А без него я ничтожен.

– Похоже на правду. А скоро оно появится?

– Возможно, никогда.

– Как ты уверенно это произнес! Ты просто убежден!

– Да. Оно не появится здесь, в вашем замке. Мне необходимо переменить свою жизнь, чтобы всё было по-другому. Возможно, тогда я начну писать веселые песенки, как это было когда-то. А здесь меня тянет на рассуждения о смерти и о тленности всего земного.

– Хорошо, мой друг. Я обещала и держу слово. Ты покинешь замок навсегда. И больше никогда тут не появишься, и герцог не дотянется до тебя.

– И я не увижу господина герцога!

– И меня тоже. И скоро забудешь обо мне…

– Спасибо! Я благодарю вашу милость! – воскликнул Анри, а Генриетта тяжко вздохнула.

Глава 26.

Он прибыл, как и обещал, через несколько дней, точнее, через неделю. О был бодр, весел и здоров и жаждал поскорее познакомиться с будущей женой.

Могло показаться странным, откуда бралась юношеская энергия в таком грузном пожилом человеке, и вправду похожем на дикого кабана из заповедных лесов. Лишний вес мешал ему свободно дышать, и воздух с неприятным свистом вырывался сквозь раздутые круглые ноздри, подобно мифологическому огню, извергаемому чудовищем. Да и дыхание у графа источало драконий смрад. Неповоротливая фигура, плотно упакованная в дорогое платье, мелко колыхалась при ходьбе или, когда ее обладатель не мог удержаться от хохота. Немногочисленные волосы, словно кудри младенца, завивались мелкими колечками, и через них свободно просвечивала кожа. Так что можно было вполне определенно рассуждать о строении черепа господина до Лозена. Ничего не выражающие красноватые свиноподобные глазки, сыто щурясь, осматривали всё окружающее, как свою собственность. Руки в растопыренном виде, возможно, никогда уже не могли достать до тела, и теперь существовали как бы отдельно от остального, наслаждаясь своей независимостью. А ноги, напротив, несли всю почетную ответственность за владельца, важно и торжественно перемещаясь по твердой поверхности. Лицо имело вид поспевшего яблока с красными, ювелирно прочерченными прожилками в самых неподходящих местах. Как, к примеру, нос и надбровная часть были испещрены ими больше, чем подобает, тогда как щеки явно считали себя обделенными красным цветом и в отместку отливали зеленоватой желтизной. Нижняя же часть благородной физиономии имело сизый оттенок, исключительные полномочия на который были у голубей, гнездившихся на крышах Лонгвиля. Очарование графа не знало границ, а успех нетерпеливо поджидал его в замке, нервно покусывая ногти.

Вероятно, когда-то, некоторое, весьма отдаленное время назад, этот бесподобный кавалер обольщал впечатлительных женщин легким поворотом головы, лукавым взглядом тогда еще довольно трезвых и ясных глаз, полетом кудрявых локонов, небрежно брошенным словом или уместным комплиментом. Да, да! Сладостные воспоминания! Есть люди, которые считают, что время течет для других, но не затрагивает их персону. И они навечно остаются молоды и прекрасны, и даже ведут себя соответствующе. Юный образ, запечалившийся в старческой памяти, былой успех, слава дуэлянта и острослова уносят несчастного пожилого обольстителя в небеса, он не осознает всей смехотворности своего поведения. Лишь отражение в зеркале, этот жестокий враг наших грез, порой заставляет ненадолго поколебать уверенность в себе. «Неужели это я?!» Но всё быстро меняется, как только престарелый юнец отходит от проклятого зеркала и вновь кидается с разбега в мутную воду интриг.

Завидуем ли мы подобным людям? Их раскованности поведения? Общению с молоденькими девушками в непосредственной манере лукавого врага дамских сердец? А эта порхающая грузная походка! Ковыляющая грациозность!

Они обожают себя, считая собственную персону венцом божественного творения, совершенством – неуклюжее тело, в которое чуть ли не ежечасно в качестве поощрения за то, что оно существует, подкидывают неслыханное количество разнообразной снеди. И диву даешься, откуда берутся силы всё это переварить, и как всё это помещается в недрах древнего организма! А почему каждый раз новый прием пищи не является последним для необхватного обжоры?! Еще одна загадка, которую разрешить нам вряд ли под силу.

Стояло бесцветное ноябрьское утро, но двор замка Лонгвиль словно осветился, ослепленный великолепием и красотой долгожданного гостя. Памятуя о подвигах прошлого, господин жених прибыл в-одиночку, без свиты, верхом на лошади вороной масти. Неловко спустившись с коня и едва удержавшись на мощных с виду ногах в высоких охотничьих сапогах, заляпанных дорожной грязью, он приблизился к герцогу (который специально спустился к воротам, чтобы встретить зятя) и, смешно перебирая ногами, совершил ритуал приветствия, после чего знатные господа, почти родственники, почти ровесники (право, внешне трудно судить, кто из них был моложе), торжественно и вальяжно удалились во дворец де Лонгвиль.

Спустя считанные мгновения герцог прислал за баронессой одного из слуг. И растерянная Генриетта, не отдавая себе отчета в происходящем, почти бегом направилась на встречу с женихом. Ее несла непонятная страшная сила, словно бурная река, старающаяся разбить о камни беспомощное суденышко. Разум существовал вне тела, его как бы не было. В подобных моментах, когда эмоции перехлестывают через край, организм выключает сознание. Наверное, это защитный механизм, чтобы не сойти с ума. Стоит надеяться только на счастливую случайность, на Бога, на кого-нибудь, кто, быть может, спасет. А, может, помощь не придет никогда. Но это теперь не страшно! Всё равно тревоги существуют где-то в стороне, а вы можете лишь наблюдать за течением событий. Да, иногда надежды оказываются напрасными, рушится ваш мир и то, что было создано в вашем сознании вокруг этого мира. Такова жизнь – всеми проклятая, но удивительно притягательная, с которой так тяжело расставаться…

О чем говорили помолвленные? О предстоящей свадьбе ли, о деталях ли праздничного туалета – нам неизвестно. Проходила беседа за роскошно обставленным столом, яства которого неустанно обновлялись, а повара и прислуга сбивались с ног от усталости. Окончилась трапеза ближе к полуночи, и утомленный непростой дорогой граф с достоинством удалился на ночлег в специально отведенные для него покои.

Госпожа де Жанлис возвратилась к себе совершенно потерянная. Ее существо отказывалось понимать и принимать реальность, слишком уж похожую на страшную сказку, чтобы быть правдой. Пришло ощущение, что всё происходит с кем-то другим, посторонним, и равнодушие тихими шагами прокралось в ее сердце. Равнодушие к всему, что окружало и даже к себе самой. Всё казалось бессмысленным и пустым. Голова ужасно болела, хотелось спать. Но наутро… Впрочем, мысль о том, что будет утром, еще не появлялась. Сейчас Генриетта желала одного: поскорее уснуть, забыться, навеки оторваться от гнусного бесполезного мира. Чувство усталости от жизни захватило ее в свои мягкие когти и поволокло по неведомым землям равнодушие и опостылости. Всё, что хотелось немедленно забыть, сейчас всплывало из недр предательской памяти и, будто отражаясь в сотне тысяч зеркал, повторялось бесконечное число раз, не зная пощады. Мучительная горечь, желание избавиться от терзающих мозг воспоминаний, мысли о предстоящей адовой жизни, о том, что не у кого молить о защите, вытолкнули наружу дикое озарение покончить с собой: мерзкая старая жаба, ядовитая и нестерпимо гадкая отныне будет распоряжаться ею во всем! Даже мимолетная мысль о женихе заставила баронессу содрогнуться и ощутить капли ледяного пота, потоками стекающего по телу.

Она была слишком горда, чтобы сдаться. Она была слишком умна, чтобы доказывать свободу самоубийством.

«Я выживу! – зло усмехаясь про себя, подумала Генриетта. – Я выживу для того, чтобы умер он, противная человекоподобная тварь, в которой не осталось ни капли ума! Я слишком хороша для него! И от об этом узнает! Он испытает это на себе!»

Тут же она села писать послание де Шатильону, и через полчаса всё было готово. В письмо говорилось о том, что ненавистная свадьба назначена на канун Рождества, и, если господин маркиз мужчина, он непременно придумает, как избавиться от графа, тем более, если его клятвы остаются в силе, и он пока еще любит госпожу де Жанлис.

Письмо заканчивалось словами: «Вы – моя последняя надежда, моя любовь! Вы – единственный мужчина, который вторгся в мое сердце! Я жду ответа от Вас и Вашего подвига! Любящая Вас Генриетта».

Надо ли говорить, что тут же был приглашен Анри с тем, чтобы отнести послание по назначению…

Молодой человек крепко спал, и слуге баронессы пришлось довольно долго барабанить в дверь, прежде чем она отворилась.

К Генриетте Анри пришел весьма помятый и недовольный тем, что его разбудили среди ночи, в такой неподходящий момент!

– Сейчас ты отправишься к господину де Шатильону! – в ответ на претензии молодого человека жестко сказала Генриетта и протянула запечатанный конверт. – Отнесешь вот это.

– Госпожа, возможно, я спросонья ослышался, – помолвил юноша. – Вы сказали, отнести письмо господину маркизу?

– Да! И не заставляй меня повторять тысячу раз!

– Простите, но разве вы не запретили даже упоминать в этих стенах его имя? – пробовал возразить молодой человек.

– У тебя действительно слишком хорошая память!

– Это плохо?

– В данном случае, да! Не рассуждай, а бери костюм и отправляйся в дорогу!

Анри пытался осмыслить перемену в госпоже.

– Вы решили помириться с маркизом?

– А с чего ты взял, что мы с ним ссорились? – рассердилась Генриетта. – Не лезь туда, куда тебе не полагается, жалкий шут!

На мгновение воцарилось молчание, но через секунду Анри его прервал и сказал:

– Вы правы, моя госпожа. Я недостоин вашей снисходительности, и потому поищите кого-нибудь другого кто доставит ваше письмо адресату.

И с этим он повернулся и скрылся за дверью.

Баронесса была в панике. Ущемленная гордость не позволяла ей возвратить слугу, так нагло с ней поступившего, да еще и наговорившего дерзостей. Но тогда кто отнесет письмо?

«А вдруг этот трус де Шатильон еще и откажет мне?» – внезапно подумала Генриетта.

Вероятность подобного исхода была столь велика, что победила все доводы и разрушила радужно-нелепые планы. Да! Помощи ждать неоткуда!

Казалось бы, теперь стоило и тревожиться, но… Генриетта громко расхохоталась. Ей вдруг стало смешно. От того, что она попыталась просить маркиза ее спасти, от того, что Анри так метко ей ответил и поставил на место; даже от перспективы собственного брака с дряхлой развалиной. Она хохотала, как ненормальная, и слуги в ужасе то и дело заглядывали к ней, опасаясь за ее душевное здоровье.

Смех постепенно перешел в рыдания, и голос баронессы приобрел несвойственные ему оттенки. Шум из ее спальни доносился долго, пока Генриетта не почувствовала, что ей больше нечем плакать, да и горло заболело от надрывных всхлипываний.

Сон свалил ее грубо и неожиданно. Баронесса даже не успела раздеться, так и заснула в роскошном платье, в котором представала перед до Лозеном.

Ночь пролетела мгновенно, как мимолетная тень птицы, и вновь наступило утро. А зачем?

Зачем каждый раз после короткого отдыха ночи мы просыпаемся в разочаровании? Зачем солнце опять и опять освещает недостойную землю грубых, невежественных существ, давших себе название «люди»? Зачем на рассвете бывает нестерпимо прекрасно, и небеса балуются нежными красками? Зачем теплота от восходящего светила обливает поверхность земли трепетным, возбуждающим чувством доброты и спокойствия? Зачем даже в самую холодную пору мы так жаждем появления желтой звезды, зная, что не будет от нее счастья и огня. День обожжет пургой и ослепит снежными хлопьями, а осенью закидает полусгнившими листьями и окропит грязной дождевой водой из серой тучи. Но почему мы опять слепо верим каждому восходу и ожидаем чуда, вперяясь взором в горизонт восточной части земли? Мы смотрим на небо, надеясь на избавление? От чего? Не легче ли проспать этот волнующий момент, греясь в мягкой постели, теша себя волшебными грезами? Засни вечным сном, человечество, не мучь себя напрасностями и глупостью собственного разума. И, быть может, ты удостоишься легкости ангелов, порхающих над облаками в чистоте лазурного неба?

У каждого свой путь на земле. Кто топчется на месте, готовясь к прыжку, но каждый раз почему-то откладывая его до лучших времен. Кто петляет по узкой тропе среди непроходимых зарослей, в которых не видит и не слышит никого до самого горького своего финала. Кто, не спеша, шагает по проторенной мощеной дороге и приходит к своей цели, даже не замочив подошв. А кто несется вперед с диким от ярости лицом, сметая на пути все препятствия, не взирая ни на что и на кого. Хищный, безумный, жестокий человек! Ты – болезнь земли своей! Ее проклятье и боль. Не смотришь в небо, насмерть уставившись себе под ноги в надежде подобрать чужое и спрятать в свой карман, пока никто не заметил. Кто наградил тебя жадностью и безжалостностью? Мать-земля, давшая приют и богатство? Лучше бы навек оставался ты нищим и неразумным, бродя по лесам на четвереньках и пугая волков дикостью нрава. Просыпаешься только за тем, чтобы чего-нибудь получить, украсть, отобрать. Спи лучше, и пусть сон твой никогда не кончается!..