Ангелы, демоны, странники. Роман

3

Спускаясь по парадной лестнице с мраморными перилами, мимо висящих вдоль нее старинных картин, бабушка и внук столкнулись с поднимавшимся Луньевым-старшим. Вернее сказать, его, еле передвигавшего ноги и бормотавшего что-то бессвязное и напыщенное, вели под руки две молоденькие горничные. Альберт Евгеньевич начал вдруг упираться. Стал доказывать, что с представителем древнего аристократического рода и гениальным поэтом так обращаться нельзя. Тогда одна из девушек вкрадчиво прощебетала:

– Ваше сиятельство, вам пора в постельку.

Все в этом доме знали: стоит лишь назвать хозяина сиятельством, как с ним можно делать все, что угодно.

– Альберт Евгеньевич, – добавила вторая горничная, – вам надо восстановить силы, чтобы снова радовать нас, ваших читателей, своими стихами.

Разговор о поэзии, которую хозяин дома забросил несколько лет назад, были еще одним способом воздействия на него.

– В постельку – это прелестно, мои кошечки, – уже благодушно сказал Луньев, хлопая одну горничную по заду и обнимая другую. – Надеюсь, вы обе составите мне компанию.

– Потаскун! – воскликнула спускавшаяся навстречу теща. – Хоть бы ребенка постыдился! А вы, шлюшки, – обратилась она к горничным, – завтра же обе будете уволены.

4

Во время этих препирательств Антоша не отрывал глаз от одного из портретов. На нем была изображена дама в бордовом платье с глубоким декольте. Разумеется, шестилетнего мальчика привлекла не красота ее мраморного бюста или черных, как смоль, локонов, ниспадавших на белые покатые плечи. Ускользнула от его внимания и аристократическая бледность лица, на котором кроваво-алым пятном сияли чувственные губы, изогнутые в иронической улыбке. Остались незамеченными и прямой нос с изящно выточенными кокетливыми ноздрями, и величавые дуги черных бровей, и острый надменно приподнятый подбородок, и высокая увитая бриллиантами шея. Внимание Антоши привлекли большие, миндалевидные, чуть раскосые бездонные, словно два омута, темно-фиолетовые с загадочной поволокой глаза дамы. Они были полуприкрыты веками. От этого взгляд делался одновременно томным, равнодушным и надменным.

Антоша сразу понял, что глаза эти в своей темно-фиолетовой бездне таят знание всего и вместе с тем пустоту, знание того, что все есть пустота, и неутолимую муку от этого знания. В них было страшно смотреть, но и оторвать взгляд не хватало сил. Портрет княжны Глафиры Сугубовой являлся для Антоши зеркалом самых мрачных тайников его собственной души.

– Опять загляделся на эту ведьму, – прервала Антошино созерцание бабушка. – Разве не слыхал ее историю?

Антоша много раз слышал о том, как княжна Глафира застрелилась в своем будуаре. Слышал он и разные версии причин ее самоубийства, которые с увлечением рассказывали в доме. Ему ничего не говорили слова «разорилась», «стала жертвой интриг», «лишилась чести», «связалась с масонами».

Почему-то Антоша твердо знал, что лишь он один понимает причину, побудившую княжну добровольно уйти из жизни. Пусть он не мог сформулировать своего понимания, но ему была ведома неизъяснимая, пронизывающая все, скука.

Он также был уверен, что и княжна Глафира, в отличие от всех окружавших его людей, смогла бы его понять. Поэтому он и не особо боялся призрака, о котором шептались домочадцы. Антоша даже мечтал когда-нибудь встретиться с ним в темных таинственных коридорах этого дома.

– Неужто не знаешь, внучек? – продолжала бабушка. – Вредно ведь на нее долго смотреть. Она, хоть и портрет, но сглазит, не успеешь оглянуться. Ведьма же! И так, вон какой бледненький ходишь, точно сам привидение. А все от того, что часами на эту княжну смотришь, как и папаша твой непутевый. Она ведь, ведьма эта проклятая, и его околдовала. Зачем мы только его послушали и дом этот заколдованный купили?!

– А малец-то у них и впрямь, – чуть слышно шепнула одна горничная на ухо другой, – не в мать, не в отца, а будто от привидения родился.

5

Бабушка вывела внука через арку, украшенную воздушными шарами на аккуратно подстриженную лужайку. Посередине красовалась яркая, словно с открытки, клумба. Звучала музыка.

В это время специально приглашенная клоунесса с косичками, в коротком платьице и полосатых гольфах, похожая на большую девчонку, уже выстроила всех маленьких Антошиных гостей для игры в «кошки-мышки». Затем последовали «разрывные цепи». Дети, в отличие от клоунессы, бегали похожие на маленьких взрослых – в смокингах и вечерних платьях.

Невольно Антоша ловил себя на мысли, что всякий раз ждет окончания одной игры и начала следующей. Общая веселость мальчишек и девчонок ему не передавалась. Он был, как всегда, задумчив и чуть заторможен. Бабушка, по своему обыкновению, приписывала это плохому аппетиту и слабому здоровью.

Впрочем, несколько раз Антошу удалось втянуть в общую суматоху и даже заставить смеяться за компанию со всеми. Но и сквозь собственный смех Антоша понимал, что даже сейчас, в эту, казалось бы, самую блаженную минуту, он все равно скучает. Скука томила сердце вовсе не от отсутствия впечатлений или общения. Она являлась перманентным состоянием этого Антоши Луньева.

За играми последовало катание на пони. Потом детей повели к ожидавшему их огромному батуту, изображавшему сказочную крепость, и к мерцавшей огоньками переносной карусели. Наконец, бабушка собственноручно вынесла из дома большой надувной мяч в виде земного шара, который, по ее мнению, должен был привести внука в восторг.

В самом пылу игровой суматохи, мальчишеских криков, девчоночьего веселого визга Антошу снова посетила его неотвязная, с садистским упорством преследующая мысль: «Есть мяч, есть лужайка, есть дети, есть бабушка, есть клоунесса, есть пони, есть батут, есть карусель, есть игра… А где же счастье?»

Вернул Антошу к реальности лишь угодивший ему в физиономию мяч, брошенный Сережкой Голенищевым, сыном соседа-банкира.

6

Наконец, феерический праздник с играми, смехом, музыкой, застольем, фейерверком завершился. Антоша сидел в своей кроватке под бирюзовым балдахином и недоуменно глядел на няню.

– Это все?

– Пора спать, Антошечка.

У Антоши появилось чувство, будто его обманули.

Няня оставила в детской приглушенный свет пестрого фонарика, струящийся разноцветными лучами. Зеленые, желтые, малиновые, фиолетовые блики, хаотически смешиваясь с причудливыми тенями, растворили в себе обычные очертания предметов.

С недосягаемого верха стеллажа, наполненного игрушками, смотрела огромная пантера. Ее подарила сегодня одна дальняя родственница. У этой грациозной большой кошки была мягкая шерсть из черного бархата и блестящие раскосые глаза, похожие на глаза таинственной княжны с портрета. Антоша сразу заметил это сходство. В княжне Глафире было что-то кошачье. А пантера сейчас иронически улыбалась ему, точь-в-точь, как дама с портрета.

– Ты пытался схватить счастье руками? – словно спросила она.

– Папа сказал, что счастье – это призрак. А мама сказала, призрак – это то, чего взаправду нету. Вот и няня всегда говорит: «Нет в жизни счастья!».

– А если нет, как же ты его схватишь руками? – снова промурлыкала пантера.

– Я могу схватить руками эту машинку, этого мишку, – пустился в дальнейшие рассуждения Антоша, – фонарик, занавеску, стол. Даже до тебя могу дотянуться. А счастье?..

Черная пантера еще сильнее скривила губы в загадочной усмешке. И счастье представилось Антоше чем-то запредельным, вечно желанным и вечно ускользающим. Оно походило на причудливый узор, создаваемый неровным светом фонарика. Мудрый взгляд пантеры выражал очевидную безысходность.

Но Антоша все еще не желал сдаваться.

– В жизни есть много хорошего, – продолжал он. – Мороженое, конфеты, батут, – он вопросительно посмотрел на собеседницу и по ее взгляду понял, что перечисленного недостаточно. – Где-то есть даже ковер-самолет, шапка-невидимка…

– Но разве это счастье?

– Нет, – честно ответил Антоша.

Он знал без доказательств, чувствовал всем своим нутром, что счастье – это фикция, притягательное слово, за которым ничего не стоит. Цинично-невозмутимый мурлычущий голос озвучил то, в чем Антоша боялся признаться даже себе самому:

– Счастья нет нигде, никогда и ни для кого, даже на единое мгновение. Его нет вообще. Нет потому, что и быть не может. Есть только сплошная нескончаемая скука.

– Скучают все, – согласился Антоша. – Все мальчики и девочки, дяди и тети, собаки и кошки, мухи и бабочки.

– Да, но они не признаются в этом. А ты признался мне, мой мальчик. Теперь мы друзья, ведь у нас есть своя тайна.

…Утром здравомыслящая и не верящая в привидения Наталья Аристарховна силилась понять, каким же образом мягкая игрушка была низвергнута с самого верха стеллажа, до которого ребенок никак не мог дотянуться. Но Антоша ничего не ответил на расспросы няни.

Едва проснувшись, он, молча, взялся за кубики. Собрав завораживающее слово «счастье», Антоша долго не мог оторвать от него глаз. Искоса он бросал взгляды на грациозно лежащую в углу детской черную пантеру. А та тихо посмеивалась над ним.

А тем временем на другом краю того же города в приземистом ветхом домишке искал счастья другой мальчик – родной брат Антоши Луньева.

Глава 8
Изгой и его ангел

С первых же своих шагов среди людей он почувствовал, а затем и ясно осознал себя существом отверженным, оплеванным, заклейменным. Человеческая речь была для него либо издевкой, либо проклятием. Подрастая, он встречал вокруг себя лишь ненависть и заразился ею.

Виктор Гюго. Собор Парижской Богоматери

А дети, как известно, не ведают, что творят. Дети даже не осознают, что причиняют кому-то боль. У них нет сострадания.

 

Стивен Кинг. Кэрри

1

Пятиклассник Стива Казематов сбежал со ступенек школьного крыльца и опрометью помчался домой. Можно сказать, что в эту минуту он был счастлив. В звонких ручьях, лужах и на редких клочках высохшего асфальта играли веселые блики апрельского солнца, предвещая скорые летние каникулы. Это было возможностью на целых три месяца забыть о ненавистной школе.

Впрочем, сегодняшний учебный день Мстислав мог бы назвать сравнительно благополучным: никто не истоптал его куртки в раздевалке, не спрятал его сумки, не изорвал его тетрадей, не подставил ему сломанного стула.

Лишь на большой перемене Иголкина и Синицына задумали, по своему обыкновению, «подонимать» изгоя 5-го «А». Они подсели к Казематову с двух сторон и, пересмеиваясь, начали выплескивать на него все свое остроумие. Последнего, впрочем, хватило лишь на заданный издевательским тоном вопрос, о чем их одноклассник думает.

– Какой-то ты у нас сегодня задумчивый… – ехидно произнесла Иголкина.

– Отрешенный, – добавила Синицына, вспомнив услышанное на уроке литературы замысловатое слово.

– Ну, признавайся, Казематов, о чем задумался? – не унималась Иголкина, – Может, ты против нашего класса что замышляешь?

– Признайся, Стивочка, мы никому не расскажем, – издевательски доверительно прощебетала своим нежным голоском Синицына.

– О жизни думаю, – буркнул Мстислав, чтобы те отвязались, но не тут-то было.

Ответ этот обеих необычайно рассмешил, как рассмешила бы, пожалуй, любая фраза, слетевшая с губ их несчастного одноклассника.

Ведь этот светловолосый, худенький, низкорослый мальчик с узкими плечами, чуть заметным горбом между лопаток и грустными серыми глазами слыл не только первейшим в школе уродом, но и дурачком. Такое амплуа нисколько не зависело от получаемых отметок. Если уж имидж привязался к тебе в детском коллективе, то его не соскоблишь и ножом. Все потуги доказать, что ты не «верблюд», а такой же, как все, человек, приводили только к новым насмешкам. Любое слово или действие Мстислава Казематова – правильное или неправильное, умное или глупое – служило лишь поводом повеселиться.

Вот и теперь под ехидные смешки по классу пробежало: «Квазимодо думает о жизни! Квазимодо думает о жизни!»

– О жизни на Марсе, – сказал кто-то, вызвав всеобщий хохот.

– Я знаю! – вмешался возникший вдруг в центре собравшейся толпы высокий чернобровый красавчик Антошка Луньев. – Этого мутанта заслали к нам космические пираты. А размышляет он сейчас о звездных войнах.

Звонок на урок истории помешал юному красавцу развить свои идеи.

На следующей перемене перед уроком геометрии все принялись увлеченно показывать друг другу принесенные из дома различных конструкций циркули. Вдруг кому-то пришло в голову посмотреть, что за чертежный инструмент у «Квазимодо». Циркуль Казематова оказался самой примитивной, допотопной, принадлежавшей еще его матери, поржавевшей «козьей ножкой» со вставленным в нее жалким огрызком карандаша.

Этот предмет стал с насмешками передаваться из рук в руки, с ироническими ухмылками разглядываться. Постепенно мучители вошли во вкус. Они решили развлечься наблюдением за тем, как Стива метался по классу за своим циркулем. Предмет всякий раз оказывался в новых руках, пока, наконец, не был вышвырнут в форточку первым хулиганом класса Андрюхиным.

Мстислав находился на грани нервного срыва. Со всех сторон он был окружен ехидными гримасами и издевательскими возгласами: «Квазимодо разъярен!»; «Это становится интересным!»; «Посмотрим-посмотрим!» Не помышляя рассчитать силы, Мстислав бросился на Андрюхина. Но в следующую секунду он после внушительного удара в челюсть шлепнулся на пол под общий дружный хохот. Вообще, 5-й «А» был необычайно дружным классом.

Собственно, этими двумя инцидентами и исчерпывались злоключения сегодняшнего учебного дня.

Теперь предстояло, не попадаясь на глаза никому из одноклассников, благополучно добраться глухими закоулками до дома. Ведь Мстислав не хотел получить очередной пинок или затрещину или быть обсыпанным кусками грязи. Да и просто уже невыносимым казалось выслушивать очередную порцию оскорблений, в изобретении которых так изощрялись эти «дружные и веселые» мальчишки и девчонки.

2

Наконец, за развесистыми тополями, уже подернутыми зеленой дымкой, показался ветхий домишко барачного типа с покосившейся крышей. На душе стало немного легче.

Предстояло только держать ответ перед матерью за потерянный циркуль. Если она окажется пьяной, то весь воспитательный процесс ограничится бурной поркой. Ремень будет летать над светловолосой головой Стивы, сыпля не рассчитанные удары по спине, груди, лицу. В эти минуты на сына словно выплескивалась вся горечь, накопившаяся в женской душе… или вся горечь выпитого.

Если же вдруг, по случайности, Стива застанет мать трезвой, то будет вынужден выслушивать бесконечные жалобные причитания. Родила, мол, она на свет никому не нужного урода, чудище болотное, и мыкается с ним целый век, и лучше б глаза ее его не видели. Этот монолог как всегда прервет вернувшийся под вечер развеселый материн сожитель дядя Коля, поставив на покосившийся стол долгожданную бутыль самогона.

А, возможно, будет тот редкий случай, когда мать, охваченная нахлынувшей вдруг жалостью, примется настойчиво расспрашивать сына, бьют ли его в школе, дразнят ли, какими словами обзывают. Станет требовать от Стивы воспроизведения в деталях всей картины его унижений.

Но Мстислав всегда оказывался слишком гордым, чтобы признаться, до какой степени втоптан в грязь своим 5-м «А». В таких случаях он ограничивался односложным: «Все нормально. А синяк под глазом, потому что упал», – и спешил удалиться в свою каморку за печью.

3

Находясь в школе, Стива беспрерывно испытывал чувство напряженного страха. Он не знал, в какую минуту, с какой стороны какой ожидать подлости. Все часы учебы Стива жаждал лишь одного – скорее вырваться из этого ада.

По возвращении домой на смену страху всякий раз приходила злоба. Как же он их всех тогда ненавидел! «Супермена» Андрюхина, богача Луньева, красотку Синицыну и всех-всех. И себя самого ненавидел за трусость.

Сколько раз в отчаянии он замышлял схватить в школьной столовой кухонный нож, ворваться с ним в класс, увидеть испуг в глазах врагов и начать орудовать ножом во всех направлениях. Резать всех, кто попадется под руку, чтобы ненавистная кровь хлынула на стены, на пол, на парты. Метаться со страшным, сверкающим острием во все стороны, пока не скрутят руки. А там уж – будь что будет… И всякий раз вечная проклятая трусость мешала осуществлению этого отчаянного плана.

Но Мстислав Казематов не переставал лелеять мечту о том, как когда-нибудь восторжествует над ними всеми. Не важно, кем он станет: императором, завоевателем, главарем мафии, или действительно откроется тайна о его инопланетном происхождении. В грезах своих он видел всех этих мерзких тварей, не различивших в нем человека, у своих ног.

Главное – выжить. Стиснуть зубы и пережить эти страшные школьные годы, когда изо дня в день словно спускаешься в преисподнюю. Выжить и сохранить силы для мести.

4

Наверно в каждом классе есть свой изгой, предмет насмешек и издевательств. Часто со стороны не понять, чем же вызван его столь злосчастный имидж. Дети – страшные консерваторы. Все, выходящее за рамки нормы, то есть посредственности, за рамки того образа, который навязан «правильным» взрослым миром посредственностей, вызывает в детской стае иррациональную ненависть. Нередко предметом этой ненависти может стать вполне обычный с виду ребенок, но внутренне – человек не от мира сего. Дети чутко улавливают даже малейшее отклонение от образа заурядности.

В случае же со Стивой Казематовым ненависть была, если можно так выразиться, вполне «обоснованной». Когда в начале учебного года, сразу после смерти бабушки Мстислав переехал из Камышовки в Золовск и поступил в эту школу, на медосмотре пришлось обнажить перед всеми свою тайну. С тех пор она перестала быть тайной. Дети, преодолев первоначальный испуг перед двуглавым мальчиком, а, возможно, и мстя за этот испуг, не сговариваясь, стали относиться к новому однокласснику, как к чуждому всем им существу, которое следует подавить.

Что же касается учителей, то их стремлением стало – вообще не замечать существования необычного школьника.

Это, впрочем, нисколько не говорило об их жестокосердии. Все они, напротив, были дамами самыми гуманными, всегда стремящимися к справедливости. Какие только разбирательства они не устраивали, случись вдруг одному школьнику подраться с другим или пропасть чьей-то шапке в раздевалке. Как же искренно они клеймили порок, призывали к дружбе и взаимовыручке.

В тех же случаях, когда дети всей гурьбой принимались третировать несчастного Стиву, учителя ограничивались лишь парой сухих фраз о необходимости прекратить хулиганство.

Это напоминало то, как иная телезрительница льет слезы над разлукой героев в любимом сериале, а через минуту, услышав в новостях о многочисленных жертвах катастрофы, раздраженно нажимает на кнопку переключения – горя такого масштаба она уже не способна вместить. Так и Мстислав со своими бедами не вписывался в диапазон тех проблем, что воспринимались учительницами.

Похоже, что своим видом он даже оскорблял их эстетический вкус. Для них было бы лучше, если б его, такого «монстра», «мутанта», «чудовища из фантастических фильмов», не существовало бы вовсе.

5

Однако был на земле человек, которому приходилось еще тяжелее, чем Мстиславу. Призрак семьи Казематовых не значился ни в каких документах, нигде не был прописан, кроме как в теле своего брата, не нуждался в получении образования, хотя ежедневно был вынужден посещать то адское место, что именовалось школой. Нередко, вернувшись с занятий, Стива, чуть не плача, обнаруживал на нежном личике под своими ключицами синяки или следы кровоподтеков. Полупризрачный человечек был еще более беззащитным, чем он сам.

Когда это существо становилось прямым объектом нападок, Мстислав готов был драться за него до последней капли крови. Случалось, что какой-нибудь мерзавец-одноклассник требовал от него показать «свою вторую рожу». «Гады! – хотелось кричать Стиве. – Это же лик моего ангела!» Или вдруг кто-нибудь норовил ударить побольнее под ключицами. Уж тогда – откуда только сила появлялась – рассвирепев, Мстислав мог раскидать пятерых мальчишек. Ведь он защищал самое дорогое и близкое существо.

Однажды детям все же удалось одолеть Мстислава. Они подкараулили его в раздевалке, набросились всей оравой, зажали в самом дальнем углу и сорвали сначала свитер, а затем – футболку. Весь класс горел желанием внимательно разглядеть вблизи то, что однажды было увидено мельком и на расстоянии.

Но вдруг эти бойкие мальчишки и девчонки все, как один, замерли, вытаращив глаза, в которых отразился ужас. Дети отлично знали, что перед ними откроется, но зрелище их все равно шокировало. Вид крошечной, размером с бильярдный шар, но живой головы, вросшей в мальчишеское тело, был страшен. Взгляд все осознающих голубых глаз, глядящих из груди Мстислава, показался жутким, невыносимым. Ни слова не говоря, хулиганы бросились врассыпную.