Я уехала в кантон Ури. Дневник эмигрантки

Июнь 1999 года
Москва

Анна приехала на станцию метро, которую она помнила под названием «Кировская»¹. «Чистые пруды» звучало красивее, но все в Москве продолжали ещё по привычке говорить «Кировская». Даже когда Анна позвонила в отделение милиции и спросила, куда обратиться ей, имеющей советский паспорт и вернувшейся из Прибалтики в Москву к родителям, куда нужно обратиться по вопросу гражданства и прописки, майор милиции, начальник управления ей так и сказал: «Ну это вам нужно подъехать в Совет по делам миграций² на Чистопрудном бульваре. Не знаете? Это же недалеко от метро Кировская».

Возле серого двухэтажного здания, расположенного в проходном дворе, вилась огромная очередь. Хмурые люди, понимавшие, что стоять тут придётся долго, раздражённо посматривая на каждого новенького, как будто считая его конкурентом в этой длинной неопределённой процедуре доказывания права на жизнь в России, всё же – хоть и нехотя, объясняли правила: стать в очередь, дождаться вызова в кабинет и там узнать, в какую очередь нужно встать ещё раз.

В этой очереди все люди рассказывали друг другу свои истории. Анна познакомилась с женщиной, которая приехала в Москву из Казахстана. Сначала Анна просто прислушалась: высокая яркая женщина средних лет рассказывала русской семейной паре, приехавшей из закавказской республики, о жизни Назарбаева:

– Вот сейчас наш хан строит себе новую резиденцию из золота и мрамора, которой могут позавидовать все султаны. Раньше это было недостроенное здание Музея Ленина³ в Алма-Ате. Теперь в нём три огромных зала, в том числе для массовых торжеств и приёмов иностранных послов, плюс рабочие кабинеты «хана» и его приближённых, помещения для обслуги и охраны, а также жилой блок с полным комплексом современных удобств. Для отделки помещений будущего дворца Назарбаева за «много тысяч долларов» пригласили французскую фирму «Буик», которой из Парижа рефрижераторами возили стройматериалы, оборудование и… питьевую воду.

– А к русским ваш хан как относится?

– Сейчас-то Назарбаев уже, конечно, не интернационалист-коммунист. Он и о демократии и рынке поговорить любит, и даже религией мусульманской усердно занимается: таковы же и его «коренные» баи, акимы и султаны из «кочевой знати» прошлого века. Они-то и разжигают оголтелое русофобство: русские «колонизаторы» во всём виноваты. Тут вот такая скрытая субординация: наш Назарбаев принадлежит к племени «шапрашты» Старшего Жуза и занимает в клановой иерархии одно из последних мест. Вышестоящие племена считают это «непорядком» и вынуждают «недосултана» Назарбаева постоянно доказывать свою полноценность усилением репрессий против русских. Моя семья просто чудом спаслась от погрома, убежали в чём дома сидели. Я вышла на дорогу чуть ли не в халате домашнем, остановила частника. Попросила отвезти меня в другой город за 200 км, договорилась о цене и тут муж с сыном вышли. Пришлось ему везти, но мы ему почти все деньги, что у нас были, отдали.

– А вы из какого города?

– Из Алма-Аты, я там в университете русскую литературу преподавала. Сейчас уже некому и нечего там преподавать.

Анна вступила в разговор:

– А вы давно приехали в Москву?

– Полтора года.

– У вас тут родственники?

– Нет. Живём у знакомых – скоро нас попросят уже уйти, наверное – сколько можно…

– Ну вам дали какие-нибудь бумаги? Вы по рождению русская?

– И я русская, и муж русский – попали туда после Свердловского университета – он историк, я филолог – приехали в Казахстан по распределению. Так полжизни там и прожили – почти 20 лет. Но нам здесь ничего не дали. Несмотря на то, что мы русские. Ни гражданства, ни прописки. Мы просились даже в Сибирь… Если у наших друзей кончится терпение и они попросят уйти – мы окажемся на улице.

– Ну разве русским не дают здесь ничего? – поразилась Анна.

– Вот, сыну дали, – усмехнулась женщина. – Сыну только что 18 лет исполнилось, ему дали повестку в военкомат. Я как раз пришла выяснить – может, дали нам уже что-то. Раз сына берут в российскую армию, может что-то там сдвинулось с места.

Женщину вызвали в кабинет и, выйдя оттуда, она сообщила Анне:

– Ничего нам не дали. Никакого статуса. И сын пойдёт служить без гражданства.

И она пошла – красивая и стройная женщина, в которой за интеллигентностью манер и речи нет-нет и проглядывала русская баба, набравшая силу во всех трудностях и лишениях, выпавших на долю её и её семьи. Загнанные в тупик люди становятся иногда невероятно сильными, открывая в себе неведомые в обычной жизни резервуары с дополнительными мощностями.

«Баба, которая коня на скаку остановит или в горящую избу войдёт – это же вовсе не от поиска дополнительного адреналина, повода раззудить плечо, размахнуть рукой. Эти экстремальные условия – конь, сорвавшийся с привязи и вполне способный затоптать дитё, или горящая изба, в которой, может быть, остались спящие люди – они способны пробудить к действию только благородные жертвенные натуры. Тут даже не о физической силе, а о благородстве женщины», – задумалась Анна под впечатлением от разговора с русской беженкой из Казахстана.

Наконец, Анна была вызвана в кабинет к чиновнице по фамилии Волкова. Худощавая женщина в очках с толстыми стёклами, роясь в бумагах, кинула Анне:

– Ну что, откуда приехали?

– Я приехала из Латвии, из Риги. Но я родилась в Москве, и родители мои тут живут.

– А чё ж вы уехали из Москвы в Латвию?

– Это была тогда одна страна – Советский Союз и я получила там работу, там жил мой муж, – не понимая, в чём ей приходится оправдываться, говорила Анна, пожимая плечами.

Чиновница Волкова была не дура, ей не требовалось таких объяснений. Ей нужны были деньги, а Анна была из числа замороченных интеллигентов, которым нужно всё объяснять открытым текстом. Иначе им в голову не придёт такое простое решение. Им почему-то сразу неудобно. Как будто сами без денег живут.

– Ой, как надоело мне всё это выслушивать! Я это каждый день слышу! – прикрикнула Волкова на Анну, стараясь запугать жертву, чтоб она стала сговорчивей. – Уехали, приехали, а что ж вы раньше-то думали своей головой!

Анна понимала, что это какой-то сюр, но, сделав серьёзную ошибку, отнесла его за счёт бюрократической бестолковой зацикленности Волковой на деталях, не уразумев цели этого неожиданного повышения тона.

– Вы же помните, что это была одна страна, – начала настаивать Анна, повышая голос. – Я не являлась предателем родины, когда уехала туда. (Волкова усмехнулась и подумала про себя: «Ой, какая же она дура!»). – В каждой стране мира, человек родившийся на территории этой страны, может получить гражданство автоматически. Я родилась на территории РСФСР⁴, значит имею право, – говоря всё это, Анна чувствовала себя так, как будто пляшет под чужую дудку – полной идиоткой. – Я не могу понять, почему и откуда такой следовательский тон по отношению к человеку, вся вина которого состоит только в том, что он посмел вернуться на свою родину, – сказала Анна и голос у неё жалобно дрогнул.

Выслушав наивное и горячее выступление молодой, но бестолковой дамочки, Волкова убедилась, что этот случай безнадёжен.

– Мы не можем дать вам ни гражданства, ни прописки, ни регистрации в Москве, – сказала Волкова бесцветным голосом. – Гражданство у нас получают по месту прописки. Где вы прописаны, туда и обращайтесь за российским гражданством.

– Я прописана в Риге. Была.

– Вот в консульство РФ⁵ в Латвии и обращайтесь.

В этот момент в кабинет вошли трое молодых чеченцев, одетые в кожаные пиджаки и оглядевшие присутствующих с презрением восточных князьков. Один из них, заметив Волкову, кивнул ей головой. Она постаралась поскорее избавиться от докучливой и недогадливой посетительницы.

– Всё, мне некогда. До свидания!

И тут же кинулась к чеченцам, улыбаясь и заглядывая в их жёсткие лица. Анна, поняв, что больше ничего не добьётся, вышла из кабинета.

Мать, с нетерпением ожидавшая Анну, заметила её издали: она с Митей гуляла возле песочницы во дворе дома.

– Ну как? Что тебе там сказали?

– Что гражданство нужно просить по месту прописки.

– А если у кого-то нет прописки? Что ему делать? Куда подеваться?

– Не знаю…

– Но ведь тебя без гражданства не возьмут ни на какую работу! Страховку медицинскую не дадут! А Митю не устроить в детский сад… Ну что ты молчишь?

– Я не знаю, что делать…

– Завтра пойдём туда вместе. Мне кажется, что ты что-то не так поняла или плохо объяснила сама.

Так началось время походов по разным учреждениям, так или иначе занимавшихся вопросами мигрантов, как называли людей, возвращающихся из бывших советских республик в Россию. Отстаивая очереди, Анна слышала везде одно и то же – российское гражданство выдаётся по месту прописки. Она уже не спорила в кабинетах чиновников, понимая, что всё это ни к чему не приведёт. Пошла на приём к адвокату, который сам собирался эмигрировать в США, но всё-таки постарался сделать для неё всё, что было в его силах. На адвоката ушли последние деньги Анны, из тех 4 тысяч долларов, что она привезла из Риги. Но и адвокат оказался бессилен перед системой, вернее, перед отсутствием всякой системы по приёму русских людей из бывших советских республик, возвращавшихся в Россию. Никакой системы не существовало.

На последней встрече, придя в адвокатскую контору, Анна услышала от него – молодого холёного еврея, эрудированного и очень пытавшегося помочь ей:

– Существует эмоциональная правота и существует юридическая правота. На вашей стороне первая. А вторая – неизвестно на чьей. Даже я – дипломированный юрист – не могу этого сказать точно. Поэтому я уезжаю из этой страны.

______________________________

¹ Станция «Кировская» – станция Московского метрополитена открыта в мае 1935 года в составе первого пускового участка – «Сокольники» – «Парк культуры». В ноябре 1990 года станция была переименована в «Чистые пруды».

² Совет по делам миграций – в период 2004—2016 гг. – Федеральная миграционная служба (ФМС России); с апреля 2016 г. – Главное управление по вопросам миграции МВД России (Москва, Чистопрудный бульвар, дом 12).

³ Резиденция президента Республики Казахстан – бывший музей Ленина в Алма-Ате. Героиня повести пересказывает статью Дениса Ломова «Секреты Семьи Назарбаева» из газеты «Время» (Омск) за май 2000 г. (www.compromat.ru).

⁴ РСФСР – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (1917—1991 гг.).

⁵ РФ – Российская Федерация (с 1991 г.).

1 января 2000 года
Лион, Франция. Общежитие беженцев

В дверь постучали – стук был начальственным, поэтому Анна, накинув что-то на себя, шаркнула два шага от кровати до двери – комната была два метра в длину и полтора в ширину.

За дверью – безлико улыбающееся лицо Вирджини.

– Бонжур, мадам!

– Бонжур… – Анна чувствовала неловкость от своего неумытого лица и неприбранной постели, но пришлось посторониться и пригласить Вирджини войти.

– Мадам Журавлёва, что вы делали вчера ночью? – спросила Вирджини на плохом английском.

Анна ответила ей на плохом французском:

– Встречали Новый год…

– Значит вы вчера были на втором этаже?

– Была.

– Просим вас пройти в бюро¹.

– Зачем?

– Соседи со второго этажа пожаловались на то, что ваша компания устроила там шумную пьянку.

– Но это неправда! – Анна заволновалась, ей не хватило французских слов. Она перешла на английский. – На втором этаже вчера вечером две русские семьи организовали вечер- встречу Нового года. Когда я была там, никаких проблем с соседями при этом не возникало.

– Во сколько вы ушли?

– Я ушла часов в 11 ночи, потому что мы с сыном спешили на концерт на центральной площади.

– Во сколько вы вернулись?

– В два часа ночи.

– Как же вы добрались?

– Метро работало всю ночь…

– Хорошо, сейчас я спрошу у соседей, которые собрали подписи против вашего «русского вечера».

Вирджини удалилась, а Анна подошла к зеркалу и посмотрела на своё немного вызверенное с утра лицо. Она в последнее время смотрелась в зеркало часто, потому что перестала узнавать себя в нём. Её черты остались прежними, а при этом как будто другой человек каждый раз поглядывал на неё из отражения точно с такой же настороженностью, с какой она и сама смотрела на него.

Приведя себя в порядок, Анна постучала к соседям: Алексею и Оксане, которые всё утро ссорились за стеной.

– Что вы вчера такого натворили?

Лёха – 24-летний русский алма-атинец с резкими скулами и смугловатым цветом лица, нервно хихикнул:

– Хохлов залез на албанский холодильник и поссал оттуда. Выгонят отсюда, что ли?

Его беременная жена молча вышла из комнаты. Анна замечала, что Оксана ведёт себя как-то неадекватно, но относила это на счёт её беременности.

Из дневника Анны

«Длинные коридоры, маленькие комнатки с железными дверями, туалет и душ в конце коридора. Пахнет средством для чистки мусоропровода. На кухне толстая негритянка Магорит делает причёску молодой соседке. Они переговариваются на своём негладком наречии и слышится в их булькающих гортанных звуках мягкие шаги носорогов по песку или полёт орла над саванной. Африка. Ассоциации: Айболит, больные слонята, тигрята. Во Франции на каждом шагу – фотоплакаты чернокожих детей, высохших от голода, с адресами и счетами благотворительных ассоциаций. Это гуманно, это сентиментально, но как-то кажется по-западному поверхностно и напоказ. Расизм наоборот – к неграм на Западе относятся как к братьям меньшим.

В этот обшарпанный самодельный салон причёсок на кухне заглянула и Вирджини. Она что-то сказала парикмахерше и её клиентке и затем постучала в комнату к Алексею и Оксане. Негритянки начали смеяться. Смеялись долго, громко. Все женщины на кухне были недовольны этими громкими всхлипами и выкриками, с прихлопываниями рук, но никто ничего не сказал – все будут терпеть, чтоб не дай Бог не получилось какого-нибудь скандала.

Я вспомнила, что Бландин (социальный психолог) мне рассказала, что африканцы никогда не плачут – они смеются. Нервная система у них так устроена, что именно через смех им легче выплеснуть свои отрицательные эмоции…

– Сейчас им попадёт, что на общей кухне волосы красят, – махнула головой в сторону негритянок мне Линда – моя ближайшая соседка по коридору справа, и я понимаю, что Линда их не любит».

***

Вирджини вышла из комнаты Алексея и Оксаны, направилась к Анне:

– Мадам Журавлёва (она выговаривает это: мадам Жюравльева), соседи со второго этажа подтвердили ваши слова – к вам они не имеют никаких претензий.

«Да, – подумала Анна, – хорошо, что это не я забралась на тот албанский холодильник…»

Они обе приятно улыбаются друг другу, Вирджини удаляется, Анна с нетерпением стучит в дверь к алма-атинской паре. Оксана с какими-то странными красными пятнами на лице, кормит двухлетнего Артура хлопьями в молоке. Артур старательно открывает рот и быстро глотает, почти не пережёвывая. У мальчика такие грустные пронзительные глаза, что Анне всегда хочется его приласкать и погладить. Она заметила, что подобные чувства этот ребёнок вызывает у многих – Линда и её муж часто зазывают Артура к себе, где они угощают его сладостями, а их 4-летний сын Рами ревниво прячет от него свои игрушки, надувшись.

Однажды Оксана сказала Артуру:

– Не ходи туда больше, не нужно.

Послушный Артур отказался на следуюший день брать печенье у Линды и та обиделась не на шутку. Пришла к Анне и попросила передать Оксане, что Артур – запущенный мальчик, что у него глаза больного ребёнка и ему нужно пройти медицинский осмотр (Линда работала медсестрой в багдадской детской больнице).

Из дневника Анны

«В общежитии у беженцев из разных стран появляется вдруг общее очень сильное чувство ранимости и обидчивости. Дискомфортные ли условия, оторванность ли от всей своей прежней жизни, чувства ли попрошайки, которому из милости дали угол и пропитание – а может и всё вместе – беженцы очень болезненно реагируют на любую мелочь, которая никого не задела бы в обычной жизни.

Гиперчувствительность развивается даже у самых простых людей, радующихся первое время на все лады дармовому пайку, цивилизованному жилью и маленькому денежному пособию. Я видела албанские семьи, похожие обличьем на персонажей Босха² – изуродованные войной или ненавистью лица, выхолощенные от смысла и интеллекта глаза. И даже эти люди постепенно начинали тосковать и томиться своим положением попрошаек без родины».

***

– И что сказала вам Вирджини? – спросила Анна у Оксаны, которая на этот раз повернула голову в её сторону и ответила внятно:

– Ну, если на… пошлют, уйдём отсюда.

– Ну, а куда? Куда ты пойдёшь беременная и ещё с маленьким ребёнком?!

Оксана презрительно фыркнула – очевидно, ей эти разумные доводы 32-летней соседки казались старческим брюзжанием.

Её муж, всё ещё дремавший после вчерашней попойки на незаправленной кровати в майке и спортивных штанах, успокоил Анну и себя заодно:

– Да никуда нас не выселят. Эта ассистентка сказала, что нас просто поругают сегодня после обеда в бюро.

Из дневника Анны

«Брезгливость к неудачникам. Иногда встречала это в России, от мадам Волковой и других чиновников, у которых я просила гражданства и прописки в России, иногда вижу её здесь, скрытую за оптимистическим тоном работников нашего бюро. С такой же брезгливостью я сама отношусь к бомжам и наркоманам. Мне кажется, что человек всё-таки как-то отвечает за свою судьбу. Я – тоже отвечаю. А если этот водитель своей судьбы не справляется с управлением, врезается в какую-то ситуацию, – другим приходится останавливаться и тащить бедолагу на обочину, чтоб не мешал движению… Всем ясно, что его песенка спета, и никто не станет разбираться отчего произошла авария: тормоза отказали или пострадал по своей дурости, – пьяный сел за руль…»

______________________________

¹ Бюро – администрация в общежитии беженцев.

² Иероним Босх (ок. 1450—1516) – нидерландский художник. Монах Хосе де Сигуенса (исп. José de Sigüenza), живший в XVII веке и хорошо знавший картины Босха, так оценивал творчество Босха: «Разница между работами этого человека и других художников заключается в том, что другие стараются изобразить людей такими, как они выглядят снаружи, ему же хватает мужества изобразить их такими, как они есть изнутри».

Линда

– Ты опять куришь? – спросила Линда, невысокая, смуглая женщина с короткой стрижкой и маленькими усиками над верхней губой, входя в свою комнату с полными сумками.

На дешёвом арабском рынке всё стоило 10 франков – блюдо помидоров, кабачков или картошки. Её муж, Омар, тоже невысокий и худощавый, смотрел телевизор. Их 4-летний сын Рами сидел рядом с ним, с достоинством посмотрев на вошедшую мать, копируя отца.

– Я никогда и не собирался бросать курить, – Омар был не в духе.

– Омар, ты забыл, что в Ираке у нас долгов на 10 тысяч долларов?

– Когда получим паспорт, пойдём работать, за год расплатимся.

– А если нам не дадут паспорт? Если нам скажут – убирайтесь в свой Ирак?

– Тогда, – начал заводиться Омар, – мы посмотрим, что будем делать. А сейчас не нужно плакать заранее, как та глупая молодка у не разбитого ещё кувшина.

Линда начала вдруг трястись – ей было не легче от того, что её муж понимает и разделяет её страх – оказывается, это ничего не меняет.

Омар с каким-то перекосившимся лицом смотрел на жену. Она так раздражала его и, в то же время, роднее лица не было здесь для него. И от этого ощущения ему стало так тесно и тяжело, что он не смог бы выразить эту тоску словами…

Рами затих и молча наблюдал эту сцену. Маленький ростом – в отца и мать, он сжался и стал казаться ещё меньше и ростом и годами. Он не привык к громким голосам – его родители раньше никогда не ссорились при нём.

Омар достал сигарету, щёлкнул зажигалкой – его руки тряслись.

– Отстань от меня, прошу тебя! Ты меня замучила, я не могу уже так жить – мне нечем дышать рядом с тобой, – закричал Омар, и жилы на его худой шее посинели и надулись.

Линда выбежала из комнаты.

Она хотела пойти плакать в туалет, но он был занят. На кухне, куда она зашла выпить воды, на неё все посмотрели с любопытством. Не зная, куда деваться, она постучала к русской соседке.

Анна тоже курила. Линда, войдя к ней, села и начала плакать, Анна ничего не говорила – она слышала через стену эту ссору на непонятном языке и просто с сочувствием смотрела на женщину.

– Он не понимает меня, не хочет понять. Живёт как прежде – как будто мы дома, – по-английски заговорила Линда. – Мы уехали из Ирака, заняв большие деньги на визу и билеты… Если мы не вернём, там моя мать и сёстры – они ответственные за этот долг. Я ему об этом говорю, а он всё равно каждый день покупает пачку за 30 франков! – Линда плакала, её немного рябое лицо честной хорошей женщины было непривычно жалким. – Мы должны сейчас экономить – если нам не дадут статус беженцев, нам придётся уехать в Германию! Нам так нужны будут деньги!

Из дневника Анны

«А по какой причине вы сдались здесь?» – этот вопрос в общежитии все задают друг другу. Но я обычно никогда и никого не спрашивала. Неудобно было видеть, как человек заученным тоном начинал рассказывать легенду. Особенно неудобно было расспрашивать соотечественников – многие русские уехали из бывшего СССР потому что в после-перестроечное¹ время в России не существовало законов, которые позволили бы принять русских из экс-республик на правах беженцев. Продав квартиры в Узбекистане, Казахстане, Прибалтике, русские люди ехали в Москву в Совет по делам миграций на Рождественском бульваре, отстаивали многочасовые очереди, чтобы услышать резюме: «В вашем случае статус беженца не предоставляется.» А это значило, что нечего надеяться на какую-то жилплощадь даже в Сибири. И помыкавшись по друзьям и родственникам, узнав всё про соотношение цен на жильё в России и в «родном Баку», например, русские начинали всеми правдами и неправдами выезжать за границу. Сочиняли немыслимые легенды – преследование со стороны чеченцев, российских властей, новых русских, наркомафии – по причине: нечаянного проникновения в самую главную тайну оных, любовной интриги, стремления подставить его, убежавшего во Францию, за свои преступления и проч. Как потом выяснялось, лучше всего шли во Франции мирные дела: преследование по религиозным или сексуальным причинам. Я знала здесь во Франции соотечественника гомосексуалиста, который, получив статус, вызвал свою нормальную, как оказалось, семью, встречала убеждённых советских атеистов, ставших во Франции активными посетителями церквей пятидесятников и иеговистов.»

***

Линда внимательно посмотрела на неё:

– Мы приехали потому что мы христиане, ходили в христианский храм в Багдаде, там за это могут посадить в тюрьму и даже убить.

– Если у вас такая серьёзная причина, вам обязательно дадут статус, – убеждённо сказала Анна. – Не нужно паниковать раньше времени, а то можно себя довести до ручки (Анна не знала, как по английски сказать до ручки – она сказала просто «довести до болезни»).

– А почему приехали вы? – спросила Линда.

Анна коротко рассказала, что журналистка, что работала в Прибалтике, а когда вернулась домой, в Москву после раскола СССР, ей не дали гражданства.

– У каждого из нас свои причины, – закончила она и посмотрела на Линду, как бы добиваясь у неё понимания (ну почему так важно почувствовать, что каждый человек признаёт важность твоих причин – как будто это увеличивает шансы на получение статуса!).

Линда закивала, соглашаясь. Видимо, ей уже самой хотелось вернуться к мужу и сыну.

– Я пойду, мне нужно готовить обед. Я так экономлю, а мой муж как будто не хочет знать всего этого.

«Может быть он и прав,» – подумала Анна, но вслух ничего не сказала.

Ей тоже нужно было готовить обед – Митя уже несколько раз забегал в комнату, просил печенье или яблочко.

Из дневника Анны

«Приготовить обед на общей кухне, где представлены почти все национальные кухни мира, где стойкие негритянки стоят подолгу у двух моек, наслаждаясь водой, так просто бегущей из крана, где невозможно перекинуться словом с непонимающими твоего языка соседками по плите – это маленькое ежедневное испытание. Тут ещё и дети, которые постоянно ссорятся и которых надо разнимать с улыбкой, контролируя свои жесты, мимику, тональность голоса – женщин этому чаще всего обучать не нужно, а мужчины уходят по комнатам от конфликтов – боятся не совладать с собой.

Для того, чтоб немного разнообразить безрадостные будни жителей общежития администрация, которую здесь называют «Бюро», придумывает различные мероприятия. Люди идут на них неохотно, с усталостью, но понимая при этом, что нужно идти и улыбаться.

Одно из мероприятий называется «Сёстры по кухне»: женщины из разных стран вместе готовят свои национальные блюда, а потом угощают друг друга.

Чувствуешь себя жертвой каких-то насильственных манипуляций – эта акция не могла ни сдружить сербок с косоварками, ни облегчить внутренний страх перед будущим, который в общих оковах держал всех этих людей. Но нужно было идти на кухню и готовить, и пробовать чужие блюда, и много, и приветливо улыбаться при этом.

Догадывается ли бюро, что нам это неприятно, неинтересно и даже отвратительно? Или им это тоже неприятно, неинтересно и даже отвратительно – эти акции, концерты, на которые работники бюро водят серую толпу беженцев? Такие широкие улыбки, в то время как глаза людей так колючи и несчастны.

Всем резидентам – жителям общежития – запрещалось завтракать, обедать и ужинать в комнатах. Говорили, что это из страха перед тараканами. Но при всём страхе нарушить дисциплину и быть вызванным на беседу в бюро – никто всё- таки не ел на общей кухне.

Только новоприбывшие, получив строгую инструкцию о правилах поведения в общежитии, поглощали свою трапезу в первый день в одиночестве на неуютной кухне, но уже на второй день, подсмотрев негласный порядок, уносили кастрюли и сковородки по комнатам, закрывшись из предосторожности на ключ.»

_____________________________

¹ Перестроечное время («Перестройка») – масштабные перемены в идеологии, экономической и политической жизни СССР во второй половине 1980-х годов (1985—1991 гг.), имевшие катастрофические последствия для основной части населения Советского Союза.