Прогулка
Хотя уже середина июля, но с утра прошел дождик и жара немного спала. Сегодня мы идем в город. Тамара будет моим экскурсоводом, может, посидим в кафе, если мне удастся её уговорить. Несколько остановок мы проезжаем на автобусе, где я плачу за проезд и не беру билета у кондуктора. Тамара одобрительно кивает.
Из автобуса выходим на Дерибасовской и идем потихонечку до Садовой. Когда проходим мимо отеля «Моцарт», Тамара начинает метаться, как будто что-то ищет.
– Не понимаю, где она, где? – восклицает она, – где моя Первая музыкальная школа? Это была первая в России музыкальная школа-интернат для одаренных детей, созданная Столярским. Где она?
Она напрягается и не может узнать окружающие нас дома. Мы идем по тротуару мимо ресторана: у входа стоят кадки с огромными деревьями и, как восковая фигура в стиле девятнадцатого века, застыл метрдотель в ливрее. Ничем не могу помочь, мне здесь ничто не напоминает музыкальную школу. Думаю, что теперь это отель, названный в честь музыкальной школы «Моцарт». Вот так. Я ей говорю, что каждое поколение имеет право менять город на свой лад, ведь сколько поколений уже внесли свою лепту. Но Тамара грозно смотрит на меня и кричит:
– Молодежь распустили – и жрите это! Увидите, что из этого выйдет! Погоня за удовольствиями, за прихотями, ненасытные! Эксклюзивное потребление! Ты знаешь, – спрашивает она, размахивая руками, – что золотого тельца нельзя насытить, что свой распущенный живот не накормить, и нрав испорченный обуздать невозможно? Увидишь, к чему это приведет!
Наверное, она права, потребление нелинейно и стремится к бесконечности. Погибнем, думаю, из-за разврата как древний Рим.
Она успокаивается, только когда мы входим в парк. В парке она любит бронзовые фигуры львиц с детенышами и спешит мне их показать. А рядом бронзовый стул Остапа Бендера, на котором все фотографируются. Но пробиться к стулу великого комбинатора можно только в ожесточенной схватке с толпой.
Покидаем парк и направляемся к Соборной площади. С площади открывается перспектива на дом необычной архитектуры, который чем-то напоминает Римский Колизей, наверное, своими полукруглыми очертаниями и частичными развалинами. Хотя дом сильно разрушен со стороны Садовой, глаз от него не оторвать. Мы садимся на лавочку в сквере напротив и смотрим. Здание уникальное, с характерным для Одессы середины девятнадцатого века обилием элементов позднего барокко в виде карнизов, фризов и множества изящных колонн, обрамляющих парадный подъезд и окна.
– Знаменитый дом Гаевского, – рассказывает мне Тамара, – здесь более ста лет располагалась Аптека Гаевского. Это старейшая аптека, здесь с момента основания был самый большой ассортимент лекарств во всей Украине, много лекарств изготавливалось по рецептам. Это была не просто аптека, а центр фармакологии с высоким уровнем культуры и милосердия. Аптека пережила все войны и режимы. Здание давно нуждается в ремонте, но его никак не могут поделить, а два года назад тут устроили пожар.
Читаю в путеводителе: «Памятник архитектуры «Дом Руссова», в 1878 году здесь была основана аптека, которая впоследствии стала называться «Аптекой Гаевского и Поповского». Тамара продолжает меня просвещать, перечисляя ассортимент аптеки: от разнообразных лекарств, гомеопатии, минеральных вод, косметических и гигиенических средств до множества разновидностей кружек Эсмарха (попросту клизм) и приборов Рива Роччи (попросту тонометров), которые можно было здесь купить в конце девятнадцатого века. Прищуриваю глаза, и теперь дом с башенкой над центральным входом кажется похожим на затерянный в джунглях буддийский храм.
Вечером Тамаре звонит преподаватель по классу скрипки Ида Львовна. Тамара возмущается, что нет больше Первой музыкальной школы, в которой учился Даня Шандарёв, Лиза и Эмиль Гилельс и многие другие. Оказывается, для её подруг это уже не новость. Её пытаются успокоить: школа есть, но в другом месте и другая школа; пришли иные времена, земля в центре города стоит денег. Но она бушует и кричит в негодовании:
– Того, кто придумал технический прогресс, нужно было повесить при рождении. От него (технического прогресса) только копоть и масляные пятна на воде. Человечество должно было развиваться, познавая законы природы и живя в единении с природой, а иначе расплата – неминуема!
– Все равно, – говорю, – мир погибнет или деградирует до крайности. Какая разница, раньше или позже.
Тамара вытаращивает на меня глаза и даже встает со стула; поймав свое отражение в длинном зеркале, стоящем между двух окон, она окидывает комнату и заодно меня каким-то особенным, возвышенным взглядом и продолжает, теперь уже глядя на меня с доброй улыбкой, как мы смотрим на братьев наших меньших:
– Что ты говоришь?! Жизнь удивительна! Это такое счастье, что мы живем на Земле. Это бесценный дар, как ты не понимаешь! Быть живым существом, даже растением, это же просто удивительно. А люди жестоки, они уничтожают растения, животных, топчут все, что их окружает, вместо того, чтобы бесконечно любоваться всем тем, что дала им Природа, чтобы любить все это и чувствовать, какая доброта и любовь исходит от существ иных, чем человек. Многие в этом не виноваты, они живут в такой мерзкой среде. Но ты, моя ученица, как ты можешь так думать?!
За два дня до отъезда
Сегодня с утра выяснилось, что пропал кот Кузя. Говорят, что последний раз он появлялся вчера вечером. Тамара вышла во двор вешать белье и, узнав эту грустную новость от дворника, опросила всех соседей, которые появлялись для дачи показаний в отрытых окнах своих квартир или на балконах.
– Конечно, он сбежал от такой жизни, – расстраивается она и отказывается от утреннего чая. – Нужно будет поговорить с Толей, пусть приведет в чувство эту живодёршу.
– Неужели вы думаете, что Толя из-за кота будет ссориться с женой? Вы же говорите, что в Одессе женщина решает все.
– Да, в Одессе женщина – это Женщина! И где бы я ни была, я всегда чувствовала себя Женщиной, и именно так относились ко мне мужчины. Но, если женщина сама не хочет поддерживать свой высокий статус, порочит его своим гнусным поведением, то какая же она Женщина!
Я очень сочувствую ей в связи с пропажей кота, но мне хочется поскорее исчезнуть из её поля зрения. Кажется, она подбирается к моей личной жизни. Кроме того, нужно немного поработать, мне прислали статью на правку, необходимо срочно её вычитать. Поэтому я незаметно просачиваюсь на лестницу и уже оттуда, отпирая дверь «ключом от собора», неуклюже извиняюсь и сообщаю, что ухожу в интернет.
К вечеру Кузя не находится. Трудно предположить, что он отправился на кошачью свадьбу, уж очень вид у него непрезентабельный в облезшей шкуре. Но я утешаю Тамару, как могу.
Как обычно, ставлю чайник с родниковой водой и чувствую, что за чаем она немного успокаивается – видно, готовится к своему вечернему выступлению. Интересно, что будет сегодня – рассказ или сказка? Я уже привыкла засыпать под голос за кадром. Пару дней назад она прочла мне обзорную лекцию по сказкам со сравнительным анализом их изложения в разных странах Востока. У меня дома неплохое собрание сказок, но я давно ничего не читала, очень давно. А зря, в сказках больше мудрости, чем во многих современных эссе. Она рассказывает арабские и персидские сказки наизусть, все до мельчайших подробностей. Помню, что в детстве восточные сказки я перечитывала по несколько раз, потому что за утонченной велеречивостью иногда теряла смысл.
Сегодня она начинает со сказки. Это история то ли про удачу, то ли про судьбу: маленький мальчик остается один, но ему везет, его подбирает знатный торговец – воспитывает и учит ремеслу. Мальчик умен и трудолюбив, ему постоянно сопутствует удача. Он вырастает и вот уже свои караваны с зерном посылает туда, где зной уничтожил урожай, караваны с одеждой – туда, где настали невиданные холода, а прослышав, что шах женится, снаряжает во дворец караваны с драгоценностями и шелками. Мальчик и сам со временем становится шахом – но вдруг внезапно разоряется и, оставив семью, идет бродяжничать, как простой дервиш. Далеко от дома он поступает во служение к знатному человеку, работает не покладая рук, и хозяин хочет его щедро отблагодарить за труды. Но бывший шах не берёт денег; он просит, чтобы ему дали три косточки персика и позволили поработать ещё три года. Через три года у него вырастает три прекрасных дерева – это знак того, что удача снова повернулась к нему лицом. Он возвращается домой и, действительно, у него всё теперь получается, дела идут на поправку.
Закончив свое повествование, она спрашивает:
– Ты поняла?
– Да, – отвечаю, – сначала нужно кинуть кости и убедиться, что тебе везет, а потом приниматься за дело.
Она улыбается, понимает, что я лукавлю, и пристально смотрит на меня, словно сканирует каждую клеточку моего мозга. И вот начинается разбор полётов.
– Какая ты интересная, – говорит она, глядя на меня с милой улыбкой. – Почему ты одна? Ты ещё молодая женщина, ты можешь выйти замуж, мне кажется, тебе это нужно. Дети тебя уже не держат.
– Не смешите меня, – отвечаю ей тоже с улыбкой, – знаю я этих мужчин.
– Я тоже знаю мужчин, – говорит она с неколебимой уверенностью, – я с детства дружила только с мальчишками; мужчины всю жизнь были моими лучшими друзьями. Помнишь, я как-то приходила к вам в гости с моим другом Вадимом, когда по телевизору транслировали театр «Ла Скала»? Он всегда был настоящим другом. Ты знаешь, с моей прямотой я нередко попадала в различные истории, он сильно меня выручал. Его, к сожалению, уже нет.
– Помню. Он на вас так смотрел, что понятно было, почему он о вас заботился. У меня тоже всегда было много друзей-мужчин. Это те мужчины, которые были в меня влюблены или я их чем-то другим привлекала, но не дружбой. По-настоящему мужчины дружат только с мужчинами. Они не могут понять женщин.
– Могут! В нашей семье мужчины всегда были преданными. Да я и не слышала, чтобы могло быть иначе.
– Конечно, иначе быть не может! – отвечаю ей, – вы же ничего не слышите, если не хотите этого слышать, как будто живете на Луне. Дети все гениальные, мужья преданные, никто не ругается матом, все обходятся чем бог послал. При этом трогательно играют на скрипке и берегут природу. Совсем забыла – никто не напивается вообще, не то чтобы до поросячьего визга. А мне кажется, что преданным может быть только влюбленный мужчина, не получивший взаимности или неуверенный в себе, который считает себя недостойным своей избранницы. Я натуралист, изучаю людей «как есть», их условия жизни и повадки. Есть ещё всякие вещи типа долга, связанного с воспитанием детей или другими обстоятельствами, нежелание делить общее имущество и тому подобное; но это к преданности не имеет никакого отношения – это совместное натягивание тетивы, которая либо выстрелит когда-нибудь, либо порвётся, ударив по лбу обоих с силой, пропорциональной её натяжению.
– Это неверно, – говорит Тамара, вздыхая с грустью, – у тебя все с ног на голову поставлено. Женщина первична, от неё одной зависит, любит её мужчина или нет.
Я закатываю глаза к потолку, потом обвожу взглядом нехитрые предметы интерьера: старомодный сервант, в котором на каждой полке фотографии родственников и учеников; в углу маленький столик из натурального дерева, а над столиком в рамочках вышитые пейзажи, подаренные ученицей – зима и лето. На пианино тоже самодельные безделушки. А на стуле, вплотную придвинутом к деке, под клавиатурой спокойно дремлет Матрося – и я ему завидую.
Я не хочу отвечать, но она всё равно не отступит, поэтому продолжаю.
– Я тоже знаю жизнь. В молодости планы на будущее и благоустройство молодой семьи. А потом, как только у мужчины появляется достаточное количество денег, чтобы организовать это благоустройство ещё и для молодой любовницы, семьи рушатся повально. Посмотрите на артистов, политиков, чиновников, я уже не говорю о бизнесменах; посмотрите на Рублёвку, где живут так называемые «матери их детей», то есть брошенные жены. Сейчас молодой девушке не стыдно выходить замуж за старого обрюзгшего мужика, если у него есть деньги.
– Ты меня удивляешь. Причём здесь какие-то рублёвки? Откуда у тебя этот вздор в голове?
Тамара встает со стула, чтобы самолично поставить чайник, и, переступая мою демаркационную линию, рубит с плеча.
– Скажи мне, как ты жила с мужем? Как вы разошлась? Он обижал тебя? Он пил? Он хоть раз на тебя руку поднял? Ну скажи, признайся!
Она очень давно была в моем доме, когда мы ещё жили дружно. Почему у неё осталось такое впечатление? Может, она просто видела то, чего я тогда не замечала. Мужчина рядом со мной, по её представлениям, должен был быть более красивым, более интеллектуальным и, наверное, должен был носить меня на руках.
– Нет, не бил и не пил, разве что в компании. Но он много времени проводил со своими друзьями или в бизнесе. Он всегда любил машины, и в какой-то момент ему удалось хорошо устроиться в автомобильной фирме. Появились деньги – и появилась другая жизнь. Как в компьютерной игре – за бонусы можно купить ещё одну жизнь.
– Что за бонусы? Зачем ты эту чушь забиваешь себе в голову? Я ничего не понимаю! – возмущается она, – у нас в семье такого не было, никогда! И я ничего подобного даже не слышала.
– Где вам слышать? Вы ведь всю жизнь не признавали телевизор, а сплетни не собираете.
Она прощает мне этот выпад, у неё созрела мысль, которая кажется ей более важной.
– Почему ты так низко себя ценишь, ты – женщина с двумя образованиями, с интеллектом, ты – неординарная женщина!
Тамара явно волнуется, глаза её наполнились грустью, а жесты стали театрально выразительными. И чтобы добить меня до конца, она задаёт риторический вопрос: «Кто он был? Я видела его – обыкновенный мужлан!»
Но почему она не может поверить, что в моей жизни было много счастья? Что я была влюблена, что мы радовались, когда рождались наши дети; что, в конце концов, нам завидовали, потому что у нас всё было хорошо. Она просто мстит за одну из своих любимых учениц – за своего ребенка, выкрикивая всё это в пространство, как будто тени, там обитающие, могут нас услышать.
– Неправда! – теперь я сотрясаю воздух своим криком. – Он был гениальный инженер, а я всегда любила неординарных.
– Я помню, сколько ты для него сделала, – продолжает она, совершенно не обращая на меня внимания, – когда он попал в аварию, ты все ему отдавала, ты героически тянула семью, воспитывала детей. Ты работала по ночам. Я помню, как болела твоя мама, – и все это было в тяжелые годы. Когда я приезжала в последний раз, ты была прозрачной, как Снегурочка. Почему ты попадаешь в зависимость? Ты, такая добрая и талантливая. Ты его вывела в люди.
Я сейчас заплачу, потому что эта история про меня, и я смотрю на себя со стороны. Но нет, не жалость обуревает меня, а легкая грусть. Я вспоминаю свою жизнь с детства и вспоминаю тех, кто любил меня. Мне кажется, что меня никто так не любил, как мой отец. А когда он ушел, он, наверное, так беспокоился за меня, что часть его перевоплотилась в меня, потому что я стала опорой для всех, как когда-то был мой папа. Вся жизнь проходит у меня перед глазами, и я словно в молитве благодарю одних, а других прощаю.
Я хочу ей сказать, что я не добрая и не талантливая, иначе – вон бы где я была, или вон сколько бы у меня было денег, на худой конец – славы. Она смотрит на меня как врач, пробегая глазами по моему лицу, фигуре, словно выискивая дефекты, и, не найдя явной патологии, ставит мне диагноз.
– Ты не смогла реализовать себя в жизни полностью. Ты достигала каких-то высот, тебе завидовали; завидовали мелкие люди, которыми ты себя окружала. И даже муж тебе завидовал. Их глазами ты мерила свои успехи. Это были не твои высоты, ты так и не смогла реализовать даже половину своих возможностей. Вот от этого беспокойство и происходит. От боязни одиночества. У тебя отсутствует чувство собственного достоинства – одни обиды. Тебя пожалели, ты все простила. Ты зависима от людей. Посмотри, в природе каждое животное живет своей жизнью, и у каждого животного есть граница, после которой начинается его неприкосновенное пространство. А у тебя эта граница отсутствует.
Она медленно набирает воздух в легкие, чтобы во время передышки подыскать в своем арсенале наиболее подходящую для данного момента историю, и начинает.
– Вот я тебе расскажу, как моя сестра Ляля вышла за Ваню. Он предложил ей стать его женой, а она ответила, что согласна, но только не будет стирать и готовить, и детей рожать тоже не будет. И представляешь! Он согласился. Готовить, конечно, она так толком и не научилась, но очаровательного сынишку родила, и они прожили всю жизнь счастливо.
– Ляля вышла за русского Ваню?
– Это что, русское имя? – спрашивает Тамара, глядя на меня с недоумением.
– Конечно.
– Не тошни! Что прародитель евреев Авраам был русским?
– А вот если бы Ваня-Авраам был русским, – говорю, – ей пришлось бы научиться готовить даже в Америке.
Тамара машет на меня рукой. Напряженность несколько спадает, и мы с удовольствием выпиваем ещё по чашке чая. Дверь из комнаты открыта на кухню, а дверь из кухни, как обычно, приоткрыта на лестницу, чтобы кот мог удалиться на ночлег. Мы слышим, как сосед тихонько открывает входную дверь и просачивается в коридор со своим велосипедом. Уже поздно, и он думает, что мы отдыхаем. Но мы ещё не спим, более того, после чая к Тамаре приходит второе дыхание. Ни с того ни с сего, стараясь казаться абсолютно спокойной, наверное, чтобы не спугнуть меня, она спрашивает:
– У тебя было много мужчин?
Мне хочется спросить, а как у неё было с мужчинами. Ведь, когда мы расстались, ей было уже за сорок. Я помню мужчин, которых мы встречали на концертах в филармонии, но я тогда была романтическим подростком, и они все казались мне ее поклонниками. Правда, Тамара с ними никогда не кокетничала – она командовала ими.
– Были, – отвечаю, – как вы говорите: «Это жизнь». У меня и в прошлом году был мужчина, я с ним в отпуск ездила.
– И что?
– И ничего. Мы были в Греции, мне там нравится; немного провинциально, но зато спокойно. Одной было бы скучно.
– И где он сейчас?
– Живет в Питере, работает.
– Кем работает? – спрашивает она, прищурив глаз.
– Балетмейстером детского коллектива, он бывший танцор, – выпаливаю ей с удовольствием и гляжу на её реакцию.
Тамара в шоке. Рядом со мной она балетмейстера представить не может. Вот так! Наконец, придя в себя, она спрашивает:
– Он тебя любит?
– Думаю, что нет, хотя кто его знает, – отвечаю с безразличием.
– А зачем ты с ним дружишь? – спрашивает она, почти ехидно.
– Да так, я увлеклась современным балетом, и когда я бываю в городе, он водит меня на балет, он всех знает.
– Ты ещё молодая женщина, – говорит она, – ты, конечно, могла бы найти себя в творчестве, но разберись сначала с мужчинами, такие отношения, как у тебя, создают неопределенность.
Это она, наверное, хочет сказать, что такие отношения унижают женщину.
– Хватит обо мне, я не хочу определяться – мужчинам надо готовить и прочее, а я люблю уезжать надолго. Да и не хочу разменивать свою свободу, которую я обрела ценой страданий. Лучше расскажите о себе.
Тамара понимает, что тема исчерпана, и быстро переключается:
«Я тоже была замужем. Всего три года. Когда я второй раз приехала в Ленинград и работала в Гатчине, познакомилась с очень достойным мужчиной. Он был отставным военным, но продолжал работать на военную промышленность. Он занимался секретными разработками и часто ездил в командировки на испытания. Это были секретные и очень опасные испытания, и он мало что мне рассказывал. У меня в тот период было много работы в училище; мои ученики участвовали в серьезных конкурсах, и я даже получила за свою работу награду от правительства города. Поэтому, когда он уезжал, мне скучать было некогда.
Но однажды он не вернулся из командировки. Я сразу всё поняла. Потом прибежала его сестра, видно было, что она беспокоиться за жилплощадь (ведь мы были официально женаты). Я тут же пошла в жилконтору, выписалась из нашей квартиры на Садовой и навсегда уехала в Одессу».
Всё очень грустно, но с другой стороны смешно – я встретила балеруна, а она военного. Кто-то что-то напутал в небесной канцелярии.
Принятие душа – это катастрофа
Завтра в полдень уезжаю, поэтому сегодня с утра уже попрощалась с морем и вторую половину дня мы собираемся провести вместе. Сначала прощальный обед, который готовит Тамара, а потом прогулка. Я укладываю чемодан и выбираю себе наряд на вечер, но все вещи уже запачкались, да и волосы у меня стали от морской воды как пакля. Тамара без слов понимает мои сомнения и предлагает включить колонку в туалете, чтобы перед обедом помыться по-человечески. Почему бы и нет? Что тут особенного? Такие допотопные удобства для старой Одессы не редкость. Когда я гуляла и по Малой, и по Большой Арнаутской, и по некоторым другим улицам в этой части города, заметила, что уличные фасады и дворы, как говорят в Одессе, – это две большие разницы. Иногда войдя во двор, вы словно проваливаетесь во времени, попадая в настоящую разруху послевоенных лет: оголенные, поеденные кариесом старые кирпичи, из-под которых торчат прогнившие деревянные балки перекрытий. Люди часто сами латают прохудившиеся стены, а иногда что-то пристраивают, например, сарайчики с газовыми баллонами или верандочки, а в некоторых дворах даже курятники есть. Все это производит впечатление небольшого достатка, заброшенности. По Тамариным понятиям – это просто история.
Я подготавливаю себе пространство для бани: накрываю полки полиэтиленом, ставлю тазик на унитаз, в котором собираюсь мыть голову (в тазике, конечно), ещё можно окатиться из тазика, я все аккуратно накрыла. Одним словом, превращаю туалет в душевую кабину, раздеваюсь и включаю душ, который за неимением соответствующих приспособлений приходится держать в руке. Оставляю щель в двери, через которую вижу, как Тамара сначала идет к раковине и включает воду, а потом возвращается и подносит спичку к АГВ. Колонка загорается с первого раза, газовое пламя очень яркое, правда, вода моя почему-то холодная. Несмотря на то, что я не имею достаточного опыта пользования газовыми колонками, сдается мне, что пламя или колонку, или подачу воды – в общем, что-то нужно отрегулировать. Тамара отмахивается от меня своей коронной фразой: «Много ты понимаешь, ты даже не знаешь, что такое АГВ!». Это правда, я не знаю.
– Вот такая у нас Тамара, – говорю я полосатому коту Матросе, который сидит на коробках, сложенных на хозяйственной тумбочке под газовой колонкой и взирает на наши художества.
И вдруг: «Бабах!» И что-то происходит типа взрыва.
Мы, конечно, не готовы к взрыву и плана действий в чрезвычайных ситуациях у нас тоже нет. Я кричу Тамаре из туалета:
– Выключайте газ срочно!
Выглядываю в кухню: кот, как сидел до катаклизма на коробках, так и сидит, но весь в саже и с прижатыми ушами; колонка все ещё горит, но не так сильно, а пламя чёрное с копотью. Тамара тоже вся в саже и держит в руке обгорелый шланг, а на полу лежит ещё один шланг, из которого хлещет вода. Хорошо, что мы живём на первом этаже. Я снова кричу:
– Газ выключайте! Выключайте!
Начинаю медленно соображать, пока она борется с регулятором газа, который никак не хочет выключаться. Сорвало шланги, один из них находился близко к газовому пламени, и когда отлетал от своего патрубка, выгнулся и угодил прямо в окошечко, где горит пламя, там и застрял, оплавился, смазка выгорела, и в результате получился конечный продукт разложения органических соединений – сажа. Про другой шланг я вообще ничего не понимаю, но вода хлещет – это, кажется, та вода, которая идет через колонку и должна смешиваться с той холодной водой, которая включена у меня в туалете. И, наконец, до меня доходит, что важно знать, где она смешивается. На всякий случай ставлю все вентили в туалете в противоположное положение. И это дает эффект – вода из колонки уходит по трубам в туалет и стекает в отверстие в полу. По большому счету я не пытаюсь разобраться в этих трубопроводах, потому что труб, как на стенах в коридоре, так и в туалете так много, что некоторые из них, кажется, просто лишние. Тамаре, наконец, удается победить пламя, колонка выключена, и мы кидаемся к раковине в кухне, чтобы отключить воду. Стоим обе на кухне: я голая, она в босоножках на огромных каблуках и в сарафане на одной лямке, вся в саже, и обе одновременно разговариваем с котом, который так и не покинул свой пост. Она рассказывает Матросе, что сантехник ей объяснял, какой кран нужно включать первым, корит себя за то, что забыла. А я говорю коту, что это я бестолочь, потому что мы не открыли слив воды, поступающей из колонки. У меня шла холодная вода, и я не догадалась, что она идет напрямую, из кухни, минуя колонку, ведь я уже однажды мылась в душе и не сделала никаких выводов. И ещё говорю, что теперь все встало на свое место – ведь это двенадцатая авария за год, и путем несложных математических расчетов можно вычислить, что вероятность аварии в месяц равна единице. Кот сидит не шелохнувшись. А куда ему бедному деваться? У нас под ногами целое море. Тамара уже овладела собой и говорит мне:
– Видишь, как всё идёт одно к одному. Когда я ходила за бубликами? Вчера? Да, вчера. И как раз встретила Ивана Ивановича, который помогает мне с сантехникой. Я ему говорю: «Я вас обожаю». Он мне отвечает: «Я вас тоже». Завтра зайду к нему, пусть посмотрит моё АГВ.
С утра просыпаюсь – её нет. Ушла, наверное, к Ивану Ивановичу.