Зеркало с Бирюзовой улицы. Современная фантастика

© Татьяна Николаевна Панасюк, 2024

ISBN 978-5-0062-2901-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кому жизнь – буги-вуги, а кому – полный бред

Я проснулся от истошного воя Бойкого. Пес у нас такой, не лает, а воет, поет почти что. Стараясь не разбудить Матрошу, сел на лавке, откинул стеганое одеяло, автоматом сунул ноги в сапоги. Рука уже сжимала острый тонкий кинжал. Голый, в сапогах… смешно. В дверь избы замолотили:

– Открывай! Нарочный из Приказа!

От те раз… Матроша заворочалась. Я накинул доху и вышел в сени. Морозно! Глянул в маленькое окошко, прикрытое латунной створкой. Ни зги не видать. Рискнем?

На крыльце, притоптывая, стоял знакомый приказной стрелец.

– Велели тебе собираться и срочно быть – к Государю послы прибывают, толмач нужен.

– Буду! – кратко ответил я, и стрелец скатился с заснеженного крыльца вниз, в темень.

– Кто там? – сонно спросила Матроша. Я ответил:

– По службе! Ты спи, я буду к утру.

– Ладно! – женщина повернулась на другой бок и сладко засопела. А мне туда, в тьму кромешную, собачий холод и… завьюжило.

Дело, видно, срочное, раз в ночи вызвали. Снег скрипел под моими огромными валенками, ветер норовил закидать его за воротник. Не зря этот месяц снежнем прозвали! Идти было недалеко. Государь нынче на богомолье к Савве Сторожевскому прибыл. А челядь и служивых, кто в монастырских стенах не вместился, расселили по постоялым дворам и слободским избам. Я вот к своей Матрене…

Наконец, стены монастырские надвисли над дорогой, осталось немного в горушку, а Царские врата закрыты, разумеется, значит, в обход.

– Посторонись! – раздался зычный окрик, и мимо меня, чуть не сбив с ног, промчался возок, луч света из прикрытого окошка осветил меня, отпрыгнувшего в сугроб, подальше от горячей тройки. Вот черти, снега в валенки набрал! Мокни теперь… Хорошо, возница кнутом не огрел, торопился, видать…

– Эй! Ты уснул, что ли? – я открыл глаза. Новенький, из менеджеров, не помню, как зовут, а что их запоминать, не приживаются они у нас, тряс меня за плечо.

– А? Что?

– Да ты чуть не упал. Задремал, наверное, – пояснил новенький.

Я ехал на нашем типографском микроавтобусе (чих-пыхалке, как его называет моя приятельница Лина). В сторону метро. А приснился мне прекрасный сон из компьютерной игры, для которой я рисую образы и деталировку. По ночам в основном. Оттого и сплю в метро и автобусе.

Бабуля недовольна… она называет это «малопочтенным занятием» – рисовать игрушки. Бабуля! Жизнь сложилась так, что это малопочтенное занятие с сегодняшнего дня стало нашим основным средством к жизни. Директор таки решил меня уволить. Ну… не уволить, а перевести на агентский договор. Есть работа – ко мне обращаются, я делаю верстку или правлю кривые файлы, получаю деньги через полтора месяца. А оклад – фигушки. А если нет работы, с которой не справляется основной состав – сиди на диете, верстальщик на удаленке.

Есть плюс – буду высыпаться. Есть минус – не идет стаж (это о-о-о-чень тревожит бабулю, как будто я смогу дотянуть до пенсии, и меня это начнет волновать) и денег платят мало-мало. А я после ковида до сих пор не в себе.

Уволили меня за ковид. Мы со Светой заболели. Света – моя… так, у нас и в тридцать пять официально еще молодежь, а мне всего тридцать два, значит… Светлана – моя девушка. И мы оба тяжело заболели ковидом. Она еще ничего, а я чуть копыта не откинул, дотянув до восьмидесяти процентов поражения легких.

Шеф – гендир всего и вся в нашем полиграфическом холдинге (полагается даже в мыслях произносить с заглавной буквы, перебьются, я – свободный безработный) – реально чокнутый.

Еще в первую волну ковида, когда в стране все позакрывали, и надо было оформлять пропуск, чтобы доехать до работы, гендир заявил, что никого на удаленку он переводить не собирается, это раз, и два – мало ли что сказал президент, не президент платит нам зарплату, а он, и ходите все на работу, как миленькие. Да, и кто будет болеть на больничном – тем никакой премии. Это три. А оклады у нас очень скромные. В результате народ ходил на работу в соплях, с кашлем, с потерей обоняния – откровенные ковидники.

В конце концов, перезаразились почти все, к счастью, никто не умер. Я мог быть первым. Легко.

У одной девушки умерла бабушка. Старенькая. Заразили ее родственники, работавшие у нас. Ковид ведь штука коварная. Человек может чувствовать легкое недомогание, думать, что «обычная простуда», и ему самому не очень плохо, но он – носитель инфекции, заражает других. Маски у нас носили только в первую волну некоторые избранные. Во вторую заболели, несмотря на респираторы. Не помогло.

Как я докатился до восьмидесяти процентов поражения легких? Отдельная прекрасная история и пример классического идиотизма в моем исполнении.

Ковидная опупея

Мы со Светой поехали на ее дачу. На выходные. Погуляли по славному городу Звенигороду, я впечатлений набрался для отрисовки игры. А потом нам обоим стало резко плохо. Вирусная атака. Сопли, в горле – как семечко от шиповника проглотил, колет и не проглатывается. Температура полезла.

Светку давно уже отправили на удаленку, ей все равно, где работать, а я решил отсидеться, чтобы не тащить в городскую квартиру, где была на тот момент бабуля, заразу. Звонил два дня на работу, спрашивал, что мне делать – работать удаленно и не брать больничный, или все-таки брать. Настойчиво добивался ответа, и устно, и письменно. «Мы решаем». Ну, во вторник в обед я получил высочайший вердикт – «вызывай врача, бери больничный». Вызываю. Температура все выше. Вызывали «скорую», так как рабочий день в поликлинике уже закончился.

Я не скажу, что у Светы дача в тьму-таракани на краю света. Всего в десяти километрах от Звенигорода, хорошая дорога… «Скорая» приехала через пять часов! Раньше приезжали в течение часа… Меня отвезли на КТ, да, матовое стекло, поражение меньше двадцати пяти процентов.

– В госпиталь? – уверенно спросил фельдшер.

– В ковидный? – ужаснулся я.

– Ну да, наверное. Куда дадут направление. Мы же диагноз не ставим… там и поставят…

Я много читал об этих госпиталях и понимал, что если у меня не ковид, то я его там подцеплю обязательно, а если ковид, то прицепится дополнительно другая зараза, и тут мне точно хана.

– А дома можно лечиться? – жалобно спросил я. Фельдшер посмотрел на меня удивленно и ответил:

– В принципе, с результатом «меньше двадцати пяти процентов» можно лечиться и дома.

Эх, включить бы мне тогда мозги и отреагировать правильно на его удивление. Но я сел в Светкину машину (бедняжка ехала следом за «скорой»), и мы поехали обратно, на ее дачу, «лечиться на дому».

Дальнейшее я помню, как во сне. Помню, что на следующий день пришел классный сельский врач Илья Соломонович, он меня послушал, и Светлану тоже, сказал, что я зря отказался от госпитализации, выписал какие-то лекарства, за которыми Света метнулась в ближайшую деревню… кроворазжижающее, противовирусное, полоскание и грудной сбор.

– А вам грудного сбора, я думаю, будет достаточно, – сказал он Свете. И оказался, к счастью, прав.

Когда Илья Соломонович приехал в понедельник, после наших отчаянных звонков о моем резко ухудшающемся состоянии, не сбиваемой температуре и о падающем кислороде в крови, он выписал направление на госпитализацию, перекрестил меня и уехал – доктор принимал в своей амбулатории по шестьдесят пациентов в день, плюс вызовы. Я жив и очень благодарен этому сельскому врачу, он ведь мужественно приходил к нам без костюма биозащиты, в масочке. Мыл руки, слушал легкие.

Светку прослушали потом только через три недели, врач в московской поликлинике, при выписке. И, пока она была на карантине, из поликлиники никто не пришел, только удаленно выписывали лекарства. После карантина нашелся смелый доктор, с югов. А, может, ему деваться было некуда. Но и он ее легкие не слушал стетоскопом…

Свете повезло. Ее организм справился с заразой на стадии больного горла. Но и у нее до сих пор одышка, она не может быстро ходить.

Ковид – дрянная болезнь. Как я прочувствовал на себе, вирус сгущает жидкости в организме. Невозможно откашляться, высморкаться. Густая мокрота, даже сопли, простите, густые. И слабость. И все это залепляет легкие, так что невозможно дышать. Кислород в крови падает, можно сдохнуть от тромба, можно задохнуться – богатый выбор. А еще он находит все хронические болячки в организме. Желудок, селезенку. Суставы. Сердце. Сосуды – дикие перепады давления.

А на Светкиной даче мы сутки ждали «скорую». Наши знакомые нам говорили, чтобы мы не валяли дурака и ехали в Москву, что на каком-то сайте пишут – в Подмосковье «скорая» сейчас приезжает через двое суток после вызова, потому что у них отчаянно не хватает бригад. И, в то же время, кто-то в Москве вызывал к ковидной бабушке «скорую», тоже ждали сутки, но ведь мы ждем уже целый день, и еще там ждать?..

Бабуля села в свой «лимузин» («остатки былой роскоши», как она говорит) и эвакуировалась к деду на дачу, оставив нам квартиру для карантина.

Я помню, как Света, сжав зубы, делала мне свой первый в жизни укол дексиметозона, последние ампулы из сельской аптеки. И помню, как она кричала на диспетчера «скорой»:

– Вы что, с ума сошли? Мы ждем уже сутки!

– Ждите, бригада приедет. Ваш вызов у нас висит.

– Когда? – кричала Светлана.

– Когда бригада освободится.

– Человеку нечем дышать! Ему нужно в госпиталь!

– Что вы на меня кричите?

– Так, простите. Я не буду кричать. Скажите только одно: какие мы в очереди?

– Да никакие.

Света замолчала на несколько секунд, потом зловеще спокойно спросила:

– Как это «никакие»?

– А так. Если будет вызов к ребенку или авария на дороге – конечно, я отправлю бригаду туда, – осторожно сказала диспетчер.

– Я вас поняла, спасибо, – Света нажала кнопку «отбой». – Сань, они не приедут. «Скорая» не приедет. Совсем. Собираемся в Москву.

Моя бедная бывшая девушка была сама тяжело больна. А мы, как назло, только вчера заказали через «Утконос» килограмм сорок продуктов. И их оставлять было нельзя. Плюс ноутбуки. Плюс прочее барахло. А я не мог шевелиться.

Света с трудом упаковала все в машину, посадила меня и рванула в Москву, на мою квартиру.

– Ты мне только говори, если где какая яма, – попросила она. Света очень плохо видит в темноте и старается ездить днем. Она слепуха, минус семь.

За час мы доехали до дома. Я почти не мог ходить. Только добрался до квартиры и вызвал «скорую». Все эти десятки килограмм больная Света таскала сама.

– Алло, «скорая»? У меня температура, одышка, направление на госпитализацию, очень сильный кашель. Кислород 94…

– Ваш адрес? Хорошо. Вызов принят, ожидайте.

– Скажите… скажите, долго ли ждать?

– Бригада уже подъезжает, – зазвучали в моей душе праздничные колокола. Бригада уже подъезжает! После суток ожидания в «замкадье»!

Через час я уже был в ковидном госпитале, принимал уколы и капельницу. За неделю я деградировал с «ниже 25» до 80 процентов поражения легких.

Меня спасли. Я раньше был полон скепсиса и думал, что «ковид – это типа сильного гриппа», и что «народу голову морочат, запугивают, запирают по домам», и что «прививка от ковида имеет целью чипизацию населения».

Во время болезни я две недели лежал в ковидном госпитале, а потом неделю долечивался в обычной больнице, и еще три недели дома, и видел, как вот человек – уснул, а утром его выносят вперед ногами, видел, как у людей сносит крышу от невозможности переносить удушье и боль. Прочувствовал, каково это – умирать, задыхаясь, несколько дней, и ничего сделать нельзя, и тут только Господь тебе поможет и врачи, борющиеся за каждого пациента, бесконечные капельницы, уколы, и медленное возвращение из мира мертвых…

Дрянная болезнь. Потеря обоняния, вкусовые галлюцинации – это же неврологическое поражение. Иммунная система начинает реагировать ненормально, уничтожая здоровые клетки, принимая их за вирус. Ужас, короче.

Переболев, я понял, что это настоящее преступление – выйти «попить пиво», ловко сбежав из-под карантинного надзора, или прийти на работу в соплях, отчаянно чихая и кашляя и заявить «это не ковид, это просто так», а потом слечь и утянуть за собой нескольких человек.

И у Светы, видимо, произошла переоценка ценностей, она ко мне не вернулась. Сказала, что больше не хочет «играть в семью». Ладно, Светка, бывай… Любила ли она меня? Не знаю. Матроша, наверное, любила своего толмача. Замуж не брал молодую вдову, подлюка. А ей и не надо… Устала она от своего первого мужа, старого купца, устала, зачем ей новая обуза?

Что-то я расфантазировался. А уже вот оно, метро! Вылезаем. Попрощался с коллегами, надеюсь, больше никого не увижу. Не хочу туда ездить. Надоело быть верстаком. Я же художник, настоящий. Буду рисовать секиры, топорики, булавы, пушечки… погружусь в эпоху Алексея Михайловича Тишайшего. Кто его Тишайшим назвал в то грозное царствование, интересно?

Я – художник. Когда стало ясно, что мне в школе интересны лишь рисование, черчение и геометрия, бабуля направила меня в колледж, я там выучился на краснодеревщика.

Идти куда-то надо было – или платно, или имея художку за спиной. Ни денег, ни художки (походил, не понравилось), ни репетиторов – пришлось идти в бывшее ПТУ.

Потом поработал годик, увлекся программированием. Прочитал все, что мог, по верстке полиграфических изданий, пристроился в небольшую типографию, набрался опыта и перешел на картонажную фабрику, где проработал пять лет. И вот – пинок поз зад, расчет на карточке, и я свободен после своего ковида.

Не любит шеф, когда болеют. В первую волну, когда не знали, как эту дрянь лечить, один наш менеджер (по работе с клиентами) вусмерть перепугался (потом выяснилось, что он по образованию врач-инфекционист, и его страх понятен, он-то понимал, что такое эпидемия неизвестной вирусной инфекции, явно искусственного происхождения) и стал проситься на удаленку, ссылаясь на распоряжение Президента отправить по домам всех, без увольнения, и с выплатой зарплаты. Гендир ему отказал.

Парень месяц не выходил на работу. Когда началось послабление режима, пришел. Гендир ласково предложил ему или написать заявление на отпуск за свой счет, или уволиться по собственному. Тот отказался, полез в бочку, стал тыкать Указами Президента, угрожать… и был выкинут за ворота с записью в трудовой «уволен из-за несоответствия служебному положению». То есть с черной меткой.

Это было подло. Менеджер пошел судиться. После третьего суда, когда стало ясно, что придется выплатить и всю зарплату на прошедшее время, и сделать новую запись в трудовой, и оплатить моральный ущерб, парню наконец предложили мировое соглашение. Не знаю, чем дело кончилось, меня самого пинком под зад на улицу выкинули.

Почему я не стал возмущаться? А директор с ухмылкой припомнил мне те два дня, когда я, как дурак, ждал его решение – работать на удаленке или вызывать врача.

– Это же, по сути, прогул! – сказал он. И я молча подписал заявление по собственному желанию.

Я снял в банкомате с карты деньги, обналичил. Мы с бабулей не верим в виртуальные деньги. Вот они есть, а вот их кто-то свистнул. Может, судебный пристав по какому-то забытому проценту на процент по кредиту. Может, ошибочно. Может, взломали и сперли, именно твои копейки, твою пенсию, твое жалкое пособие…

Двадцать три тысячи перекочевали в потрепанный кошелек, и я, подняв воротник, вышел в метель на улицу.

До длинного подземного перехода идти и идти… Как назвал толмач во сне месяц февраль: снежень? Точно. В столице нашей от снега отвыкли. МЧС о снегопаде предупреждает, как о катастрофе, через СМС-ки. Смешно… Зима на дворе. Конечно, и снегопад, и метель будут.

Кошелек

.

Света стеснялась моего потертого кошелька.

– Ой, не доставай из него деньги в магазине! Людей постыдись, как обдергаец! Ты себе не можешь новый купить? Хочешь, сделаю подарок?

Я смотрел на нее глазами олененка Бемби и глупо улыбался. Как объяснить любимой девушке из «обеспеченной семьи», что это – единственный подарок моего отца за последние двадцать пять лет?

Папаша жил с новой семьей в Испании давно, я только в школу начал ходить. У него там как-то сразу появились новые дети, жена не работала, со своим делом не задалось. Он пытался держать гостиницу в горах, но разорился. «Испанских» внуков бабуля видела только раз в жизни, когда они с дедом собрались, арендовали домик на берегу моря и уехали на пару неделю отдохнуть. Меня не взяли. Я не понимал, почему, и обижался страшно. Потом бабуля, когда я уже подрос, вздыхая, объяснила, что отец не хотел рассказывать новой жене об оставленном в России сыне. Чтобы новые дети не считали отца предателем.

В снятый домик у моря вскоре нагрянуло все семейство. Внуки почти не понимали по-русски, что огорчило бабушку и деда. Бабуля взяла с отца слово, что он будет учить Пауля и Анну русскому языку, но больше внуки не встречались с русской родней, и узнать, как они научились трудному языку, мы не смогли. Пару раз в году отец пересылал фотографии в бабулину почту, и та, вздыхая, покупала евро и переводила ему свою небольшую пенсию за месяц. Обратных переводов не было, видно, отцу жилось тяжело.

Тогда-то бабуля и привезла из Испании это портмоне. Показала мне его, торжественно объявила, что это – подарок отца, положила туда денежку и пообещала подкладывать еще, чтобы к моим шестнадцати годам у меня был капитал. И вот сейчас в этом кошельке лежат заветные двадцать три тысячи и несколько десятюнчиков. И – Добби свободен!

Я спустился по обледеневшим ступеням, придерживаясь правой стороны, там были шаткие перила, настолько шаткие, что они меня бы не выдержали. Но, может, позволили бы не упасть со всего размаха и не ехать вниз, стукаясь задом о ступеньки.

В длинном подземном переходе своя жизнь. Тут по утрам можно видеть парня, спящего в инвалидном кресле. Он чем-то опоен и, похоже, болен ДЦП. У него неестественно вывернуты ноги и шея, даже во сне. Кто-то его привозит с утра и оставляет. Вечером его уже нет. Зато подкатывают небритые граждане и их спитые бабы, просят мелочь. Бойкие продавцы с товаром, разложенным на гофроящиках. Натуральный негр торгует контрафактной туалетной водой. Много продают лимонов и гранатов. Монета для оплаты – сторублевка.

– Пять на сто! Пять на сто! – выкрикивает торговка, перекладывая ярко-желтые лимоны в пакет. – Лимоны, лимоны! Гранаты сладкие два на сто!

Чуть дальше – продажа шерстяных носков разного размера и окраса.

– Носки шерстяные за сто! Всего за сто! Подходим, разбираем!

Гранаты, платки «пуховые», зелень… я уже приготовился воткнуть ракушки наушников в уши, чтобы не слышать подземный сюр, как вдруг увидел ЭТО.

Зеркало

За «носками» стояла старушка. В масочке и очечках. А рядом с ней, на полиэтиленовом пакете, прислоненное к стене, стояло зеркало. Вертикальное, где-то метр двадцать в высоту, шесть дециметров в ширину, как определил мой опытный взгляд краснодеревщика в далеком прошлом. Стекло было мутноватым, но я не смотрел в само зеркало. Я видел только деревянную резную раму, и меня несло к ней, как Рокфора к сыру в детском мультике.

Потому что это было произведение искусства, а не рама. Благородное дерево, потемневшее от времени. Местами сильно потертое и грязное. Грязное от прошедших десятилетий, когда его протирали мокрой тряпкой, и грязь въедалась в поры дерева. Но резьба… Бог ты мой, вот это резьба! Волны, стебли, бутоны, распустившиеся цветы, листья, звенья цепи, какая работа, неужели… неужели это продается? Тут, в заплеванном московском подземном переходе? Да, продается. Не отрывая глаз от предмета вожделения, я увидел мужчину, разочарованно покачавшего головой:

– Нет, это слишком дорого, – сказал он и уплыл с толпой в глубину тоннеля. А я остался поглаживать кончиками пальцев дивную работу. Да, это было старое зеркало. Может быть, даже дореволюционное – своеобразное стекло со скосами по периметру выдавало старинное происхождение. Да и мутноватое оно…

Я гладил пальцами поверхность рамы, чувствуя, как неизвестный художник вел резец, где прервался, где подправил форму листьев. Я даже глаза прикрыл, внутренне урча от удовольствия.

– Я вижу, молодой человек знает толк в хороших вещах? – прямо над ухом услышал я голос старушки и отдернул от зеркала руку.

– Простите, не удержался… Да, вещь редкой красоты!

Старушка подправила масочку, запихнул ее под стекла очков.

– Продается! – заявила она, испытующе глядя на меня.

– Да что вы! Такая красота! Не жалко?

– Жалко, конечно, но что делать. Эта вещь мне уже не нужна, – старушка вздохнула.

– Да… и почем? – фальшиво небрежно поинтересовался я. Старушка снова поправила масочку на носу и четко произнесла:

– Двадцать три тысячи. Рублей. Себе в убыток.

Я прямо почувствовал, как зашевелились мои кровные двадцать три тысячи в кошельке. Но одернул себя. Во-первых, последние. Во-вторых, не буду же я пользоваться бабкиной безграмотностью.

– Извините, но мне кажется, что вы можете продать эту… э… работу гораздо дороже, – проблеял я.

– Да знаю я! – отрезала бабулька. – Не берут ни на аукционы, ни в скупку. Говорят – «Приведите в порядок, тогда и приносите». А мне это зеркало ни к чему. Деньги понадобились. Да и не хочется, чтобы оно у кого попало висело.

Бабуля помедлила, наблюдая за мной.

– Ну, что решил?

– Беру! – выдохнул я и, боясь, что голос разума затопчет ногами мой безумный порыв, вытащил портмоне, вынул тощую пачку тысячных купюр и протянул старушке.

– Вот, пересчитайте!

Бабушка сняла перчатки и деловито пересчитала деньги. Ровно двадцать три купюры. Посмотрела на меня с жалостью и решительно сунула мне в руки тысячу.

– Двадцать две. Я ошиблась. Давай, скорей, помоги мне завернуть зеркало, а то вон, видишь, патруль идет.

Мы засуетились. Бабка вытащила из пакета, на котором стояло зеркало, ветошь, и мы принялись деловито обматывать покупку.

– Ты это, если что, скажи, что я твоя тетка, и ты мне помогаешь зеркало перевезти! – пыхтя, вполголоса сказала она. Стараясь не смотреть в сторону полицейского патруля, лениво дефилирующего в дальнем конце тоннеля, я спросил:

– Если что, откуда мы едем?

– А? С Бирюзовой улицы, с Бирюзовой! Ну вот, все. Дотащишь? Стекло не разбей!

– Да мне без пересадок, справлюсь!

– Ну давай, пока-пока! – бабуля помахала мне рукой и припустила к лестнице наверх, а я потащился в метро, крикнув в ответ:

– Спасибо!