Если…

Через пару дней мне была назначена очередная и, я верила, последняя пересдача уже постылого мне английского языка. После вмешательства деканата я вприпрыжку мчалась в университет, уверенная, что наконец-то разорвется эта мертвая петля, и, закрыв сессию, я одержу свою первую серьезную победу. Конечно, к совету замдекана о том, чтобы принести извинения преподавателю за свое недостойное поведение, я прислушиваться не стала, но вовсе не из-за гордости, как можно подумать. Я просто не считала правильным и вообще допустимым извиняться за то, что тебя по каким-то личным соображениям невзлюбили и всячески давали это почувствовать, пользуясь своим более высоким положением. Тем более не признавала, когда это делают ради мнимой выгоды, простите, подачки от этого человека, но не движимые искренним желанием быть прощеным. Омерзительно! Правда, ссылаясь на первопричину сложившихся обстоятельств, слабое сомнение меня все же терзало. Как только я вошла в кабинет и увидела выражение лица педагога, еще больше скривившегося от моего приветствия, моей уверенности в «счастливом конце» и след простыл. Теперь просить прощения за что-либо однозначно не повернется язык. Казалось, он (а точнее – она, так как преподавала это предмет молодая женщина, немногим за тридцать) меня люто ненавидит. Вопреки ожиданиям, некое заступничество деканата пошло лишь во вред. Как бы дружелюбно и даже покорно я себя не вела, мужественно терпя шпильку за шпилькой, выпущенную в меня преподавателем, она не унималась, скорее, наоборот, это подстрекало ее еще сильнее, тем самым не давая мне опомниться. «Неужели все только ради того, чтобы это высказать?» – единственная мысль, которая успела созреть у меня в голове.

– Значит, тебя незаслуженно обидели, да? – кажется, что-то в этом роде говорила она, едва не переходя на крик. – Ты за полгода два раза появилась на мои пары и еще недовольна, что тебя не аттестовывают? Наглости хватило побежать в деканат жаловаться?

– Я не жаловалась, – хотела я было объяснить, но меня тут же перебили.

– Что же… Вполне вероятно, что ты гений и освоила весь семестровый материал за столь короткий срок, а я просто предвзято к тебе отношусь и не даю шанса блеснуть! Нет, ну, и такое случается! Уж не обессудьте! Сейчас у тебя будет такая возможность! Чтобы все по-честному… нам же важна объективность! Я попросила своих коллег с кафедры английской филологии поприсутствовать на нашем экзамене в качестве независимых экспертов. Гарантирую, что им неведома суть наших, дескать, прений! Они призваны оценивать лишь голые знания! По факту! Ответишь на отлично – поставлю пятерку и лично принесу свои извинения за доставленные хлопоты!

Естественно, к сдаче экзамена с комиссией морально я не была готова, хотя еще получасом ранее ощущала в себе прилив сил и, грубо излагаясь, рост умственной активности, когда подъезжала к корпусу университета. Проследовав в соседний кабинет, где меня уже дожидались те самые «независимые эксперты», которые также не отличались радушием, волнение, возросшее стократ, полностью перестало мною контролироваться и, как следствие, затмило разум настолько, что я вмиг напрочь забыла даже то, что действительно знала. Еще раз выслушав тираду о своем невежестве и бесстыдстве от одного из членов «судебной коллегии», что весьма красноречиво показало «справедливость» предстоящего оценивания, я обреченно вытянула первый попавшийся билет и села в самом углу маленькой аудитории, напрягаясь всеми извилинами, судорожно пытаясь вспомнить хоть что-то из того, что недавно учила. Где-то там, очень глубоко и чуть ощутимо, я до последнего лелеяла надежду, что подниму этот чертов якорь и наконец-то выйду в открытое море, хотя сознание неустанно твердило, что моя судьба на сем предприятии уже предрешена…

…Экзамен я так и не сдала. Точнее, мне не позволили. Комиссия единогласно вывела двойку, лишив права пересдачи, с позором выпроводив меня из кабинета с экзаменационной ведомостью в руках, подписанной всеми присутствовавшими педагогами. Наверное, я даже не удивилась, хотя с легкостью могла бы лечь на плаху за убеждение, что это был мой лучший ответ, не безупречный, но, учитывая все нюансы, весьма похвальный. Однако что есть мое мнение против общего мнения трех экзаменаторов? Не обронив ни слова, я медленно поплелась в деканат отдать аттестационный лист, до конца еще не осознав, чем все это для меня закончится. Заглянув в документ, замдекана схватилась за голову.

– Я же просила ее..! – воскликнула она. – Какая комиссия? Зачем?

Я, будто онемев, продолжала молчать, рассеянно водя глазами по стеллажам с папками. Да и что тут уже скажешь, когда от тебя более ничего не зависит. Внутри бушевала паника от одной мысли, что заключение ректората будет явно не в мою пользу, но я всячески пыталась себе внушить, что выход обязательно найдется.

– И что теперь? – чуть тише произнесла женщина, обращаясь ко мне с укором в голосе и во взгляде. – Ты понимаешь, что это все? Стопроцентное отчисление!

Вряд ли я действительно тогда это понимала, хоть и согласно кивнула головой. А что менялось от моего разумения? Увы, принесенное покаяние не могло бы решить проблему, потому я не видела смысла публично сокрушаться о содеянном, вызывая к себе жалость. После минуты тишины, успокоившись и поразмыслив, женщина снова заговорила:

– Утешить тебя нечем. Дела твои скверны. Вариантов всего два, но суть одна: либо мы прощаемся с тобой навсегда, отчислив из-за этой бумажки, либо ты уходишь в академический отпуск на год добровольно, – например, по семейным обстоятельствам, – только задним числом, как будто этого ничего не было, чтобы я могла попридержать эту бумагу в случае, если ты все-таки восстановишься. Это все, что в моих силах для тебя сделать. Подарок!

– Вы не верите, что я вернусь? – едва различимо прозвучало из моих уст, словно опасаясь, что кто-то за дверью меня мог услышать.

– Вера тут вовсе ни при чем… Это статистика! На протяжении нескольких десятилетий моей работы в этом учебном заведении она, к сожалению, из года в год выдает один и тот же результат: девяносто процентов студентов, на время прерывающих учебу, не возвращаются.

– Но есть же еще десять…

– Я реалист… Мы не знаем, что будет завтра, даже поминутно распланировав день. Год – немалый срок, и сколько воды утечет, как жизнь сложится – одному Богу известно. По крайней мере, у тебя есть шанс обратить этот год в свое благо: разобраться со своими трудностями и расставить приоритеты, решив наконец-то, чего именно ты хочешь.

– А что делать с английским? – удрученно спросила я, стараясь отклониться от столь душещипательной темы.

– Восстановишься – сдашь. Уверена, через год она и тебя-то не вспомнит толком, не говоря уже про какие-то обиды. У нее таких сотни! Еще же и заочники! Тем более она уже не будет у вас преподавать – передаст эстафету другому.

– Ой, как я сомневаюсь…

– Ты для начала вернись…

– Чего бы мне этого не стоило! Обещаю!

7

На «позаимствованные» у Володи деньги, не заходя домой, я купила вафельный торт и направилась к тете Лене поблагодарить за оказанную услугу и заодно поделиться печальными новостями. С поры возникновения нашей дружбы мои походы «на чай», в большинстве своем, стали еще одной статьей расходов, так как мне было крайне неудобно приходить в гости с пустыми руками и просто хотелось сделать приятное, – так росли аппетиты, а вместе с ними и суммы. О том, что я пришла поплакаться, а не отпраздновать триумф, она поняла еще с порога по моему виду, но оставалась невозмутимой, впрочем, как и всегда. Внимательно выслушав мой эмоциональный монолог, она выдержала минуту молчания, разливая по чашкам чай, и, заняв табурет напротив меня, вполголоса начала:

– Я никогда не рассказывала тебе о своей жизни… Это нечестно с моей стороны… Я человек глубокого социализма, а ты, думаю, знаешь, что в то время мы мыслили несколько иначе, чем нынешняя молодежь. Что мы видели? А о чем и не догадывались! Карьера? Для большинства из нас это понятие было неведомо. Богатства? В стране, пропагандирующей равенство? Это было чревато губительными последствиями, причем для всей семьи. Да и какие материальные блага ты мог приобрести в стране дефицитов и нескончаемых очередей? Квартиру? Машину? Да, одну!.. если станешь на очередь от предприятия лет на двадцать! Мандарин так просто не купишь – роскошь! Даже при наличии денег их попросту не на что было тратить… в особенности, если у тебя не было серьезных связей. Путешествия? Выехать из страны, находящейся за железным занавесом, было практически невозможно, а те, кому удавалось, по возвращению уже не могли жить спокойно. Крепкая коммунистическая семья – вот и все, по сути, к чему мы стремились, поэтому мы рано вступали в браки, зачастую в первые же год-два после окончания школы, и тут же рожали детей. И я не стала исключением. Я познакомилась со своим бывшим мужем в тогдашнем Ленинграде. Мы учились в одном институте и были почти ровесниками. Он весьма недурен собой: высокий, спортивного телосложения, по-мужски красив лицом. Родители – очень уважаемые люди, – элита, в некотором смысле; сам он один из лучших студентов, не пил, не курил, никогда никого не обижал. Девчонки толпами за ним увивались. Еще бы! Какой жених! А как красиво он за мной ухаживал, м-м-м! На зависть многим! А-а, современные молодые люди так не умеют! И, увы, не хотят учиться! Им подай все и сразу, без «лишних закавык»! Единицы из них, кто еще хоть как-то придерживается методов отцов и дедов. Так вот, не влюбиться в него было просто невозможно! – при этих словах тон и мелодичность ее голоса сменились, женщина так и засияла изнутри, даже расцвела, будто заигрывая с собственными воспоминаниями, с ними вернулась и молодость. Я так увлеклась ее рассказом, что, позабыв обо всем на свете, слушала с открытым ртом, боясь только одного – что нас прервут. – Это была феерическая любовь! Многим и не снилась! Хоть фильм снимай! Мы быстро поженились, – я была чуточку старше тебя, – а уже через год появилась на свет Элечка. Спасибо бабушкам – самоотверженно помогали. Вскоре переехали сюда. Работа, семья – все как у всех. Он был хорошим мужем и отцом. Почти за двадцать лет нашей совместной жизни мы ни разу не ссорились! Да-да, представь себе! Ни разу! Конечно, в это трудно поверить, но это правда! Голову даю на отсечение! Разумеется, с годами некоторые чувства притупились, – быт убивает страсть и лишает романтики, – но, несмотря на все, для окружающих наша пара всегда оставалась образцовой «ячейкой общества».

– Почему же тогда вы развелись? – спросила я в недоумении, воспользовавшись паузой, пока Елена отпивала чай.

– Инициатором развода была я. Почти сразу после замужества Эли… в ее восемнадцать… Не уверена, что ты меня сейчас поймешь, хотя я все это рассказываю не для того, чтобы просто посотрясать воздух и забыть, да и наверняка тебе кажется странным, что я заговорила об этом в столь, на первый взгляд, неподходящий момент, но ты девочка умная, – знаю, в твоей голове это не затеряется и сопоставится; подумай как-нибудь на досуге обо всем услышанном здесь и сделай определенный вывод для себя из моей истории. В общем, где-то уже на десятом году семейной жизни меня впервые посетила мысль о том, что былое единодушие, которое и должно быть между супругами, переросло в обычное добрососедство. Первый раз она надолго не засиделась, но, признаюсь, полоснула ножом по сердцу. Нынче для подобного рода явлений есть свой термин – «кризис» в отношениях, который «лечится» психотерапевтами. Это модно! А в то время сказали бы «с жиру бесится» и покрутили бы пальцем у виска. Примерно так же я сама себе и сделала. Уже через три-четыре дня о визите этой столь неожиданной и странной гостьи я и не помнила. Мы продолжали жить как и жили: с виду – гармония. Второй раз я поймала себя на этой мысли намного позже, с год или даже два спустя. И знаешь что? Она меня ни капельки не задела! Я осталась равнодушна к осознанию того, что мы абсолютно чужие люди, живущие каждый в своем мире и каждый своей жизнью, будто это было обыкновенным явлением и так должно было быть! Единственное, что нас связывало и роднило – это дочь, хотя и ее воспитанием занималась в основном только я. Нам даже не о чем было поговорить, может, потому мы и не спорили, не скандалили. Не знаю! Но думаю, и муж все это понимал. Со временем он начал все чаще прикладываться к бутылке. Придет выпивший после работы, поест и завалится спать до утра, не произнеся ни слова за вечер. И так несколько раз на неделе. Пока Элечка была маленькая, я не решалась разводиться. Все-таки я была подвержена коммунистической идеологии, что «у ребенка должен быть отец», пусть какой, но родной, насколько бы дикой я ее не считала. Да и объяснить дитю, почему мама и папа расстаются, без видимых на то причин, крайне сложно. Но дочь выросла и создала свою семью, к тому моменту уже и государства СССР не стало, а зачем мне было держаться за то, чего давно нет? Ведь даже известие о том, что я подала на развод, муж воспринял спокойно и совершенно этому не противился! Значит, я права!

– И вы никогда не жалели об этом? – полюбопытствовала я, действительно не понимая ее поступок.

– Нет! Я до сих пор считаю, что все правильно сделала!

– А как ваш бывший муж?

– А что он? Он вроде к родителям уехал, запил на всю катушку. Первые годы еще пытался звонить, поздравлять со всякими праздниками и днями рождения. С ним Эля больше общалась, она лучше знает, что там и как у него было. А потом затих и уже сколько лет не интересуется нами. Жив ли он вообще…

– Вы не побоялись остаться одной в таком зрелом возрасте? Сколько же мужества надо иметь…

– Видишь, и в тебе есть отголоски идей социализма, хоть ты и застала его закат будучи совсем крохой… Почему ошибочные мнения так заразительны и живучи?! Прямо эпидемия какая-то! Причем, я заметила, неискоренима именно у нашего народа! На генетическом уровне что ли?! Почему одной? Почему все мерится по наличию или отсутствию пары? Одна – это одинокая! У меня, слава богу, есть дочь, внук! Свободна – это верно! Посмотри под другим углом! Неужели особь противоположного пола это панацея от главной беды человека? По-твоему, это гарантия счастья? Так… я готова поспорить… Все двадцать лет в браке я была одна! Сама по себе! …Одиночество и свобода – это разные вещи! Не надо их путать! Не подменяй эти понятия! Замужество – это однозначно несвобода, но, увы, не всегда спасение от одиночества. Вот на моем примере..! После развода я встретила мужчину-иностранца. Восемь лет мы были счастливы вместе. К сожалению, так мало оказалось нам отпущено, – он безвременно скончался от сердечного приступа. С ним я была абсолютно свободна, однако никогда не чувствовала себя одинокой, несмотря на то, что нас разделяло несколько государств! Улавливаешь разницу? И возраст тут абсолютно незначим! И никакого мужества здесь не требуется! Достаточно просто быть честным с самим собой! Для чего терпеть подле себя чужого человека? Для видимости, что ты кому-то нужна? Для кого? Для окружающих? Я живу в согласии с самой собой. Я вольна, и при этом рядом со мной люди, которым я действительно дорога! Мы с ними на одной волне; понимаем друг друга с полуслова, чувствуем даже на расстоянии; и радость, и боль у нас общие! Им не бывает хорошо, когда плохо мне! Также и наоборот. Возьмем тебя… Не потому ли ты нашла друга в моем лице, что тебе одиноко? Мне не отвечай! Себе ответь! И не пытайся саму себя обмануть! Зачем приносить себя в жертву? Думаешь, тебе кто-нибудь скажет спасибо? Оценят? Нет, примут как должное, не более!

– А если… любовь? – спросила я с явным разочарованием в голосе.

– Любовь – прекрасное чувство, я же не отрицаю ее существование! Однако одно дело, как вариант, родительская любовь, а другое – любовь к представителю противоположного пола. Вот насчет второй, по моему убеждению, человечество сильно заблуждается, идеализируя и возводя ее в ранг божества. Это лишь химическая реакция организма на определенный объект, такая же, как окисление или замещение, которые также в нем происходят. Однако мы не придаем им такого сверхъестественного содержания и форм. Так почему же люди настолько зациклены именно на этой, превращая ее, по сути, в болезнь? Почему люди с большим успехом бросаются под поезда от несчастной любви или вешаются от кончины любимого человека, чем от утраты отца или матери? Я скажу тебе. Вся загвоздка в некоем катализаторе, в качестве которого выступают наши мысли, комплексы и страхи, – все, что мы сами себе внушили. Пережить своих родителей – это нормально, обоснованно природой, а страх остаться без пары обоснован прежде всего обществом и нашими комплексами перед ним, из чего и вытекает разница в мышлении, следовательно, и поведении по отношению к одному и тому же явлению под общим названием «любовь». Избавься от страхов и комплексов – приобретешь иммунитет. Безусловно, это не значит, что ты потеряешь способность любить! Но ты не будешь болеть! Только здоровой любви под силу тебя вознести, болезненная же – убивает в своем рабстве. Если тебе очень плохо в отношениях, но ты не прекращаешь их из-за пламенной любви, разве можно ее назвать здоровой? Не нужно фанатизма!

А спустя минуту женщина дополнила:

– Я очень любила своего немца! До сих пор тоскую по нему… Но я живу! Живу и помню! И радуюсь жизни! И это моя благодарность ему!

Елена непринужденно допила уже холодный чай и закурила свои любимые сигареты с ментолом. Я машинально повторяла все ее действия, молча наблюдая за ней и действительно пытаясь в уме сопоставить нашу беседу. Теперь я поняла, к чему она завела этот разговор по душам, и, несмотря на ее позицию, схожую с позицией моих родителей, я была ей искренне благодарна. Возможно, причиной тому был более деликатный способ подачи того же «блюда» – не буду утверждать и сейчас, по истечению немалых лет, а тогда я вообще об этом не думала, но, кажется, готова была согласиться со всем, что бы она мне ни преподносила. Конечно, это не означало, что, выйдя от нее, я решительно помчалась собирать вещи в стремлении излечиться от диагностируемого заболевания, – даже при наличии страстного желания это весьма трудоемкий процесс, требующий многомесячного курса, – но что-то внутри меня колыхнулось. Потушив окурок, женщина так же непринужденно и безмолвно удалилась в гостиную, буквально через минуту вернувшись с небольшой по формату книгой в руках.

– Я не особо жалую современную литературу, – отдаю предпочтение все-таки классике, – заговорила она, быстро перелистывая страницы в мягком переплете, – но как дочь учителя русского языка стараюсь читать все, что попадает мне в руки, для общего развития. Это сборник рассказов под одним заглавием. Не скажу, что шедевральное произведение, но мне понравилось, – тут есть стоящие внимания суждения, поэтому советую тебе почитать. Полностью или нет – на твое усмотрение, как захочешь, но тот рассказ, где я оставляю закладку – обязательно! Он лучшее дополнение к тому, что я только что пыталась до тебя донести. Как прочтешь, приходи.

Вернувшись домой, я еще долго прокручивала нашу беседу в голове. Казалось бы, она не сказала ничего из того, чего бы я сама не понимала, но почему услышанное произвело такое мощное впечатление – необъяснимо. Я открыла ее книгу на той странице, где была вложена закладка, и принялась медленно и вдумчиво читать. Сюжетная линия была ясна с первых строк, но чтение данного рассказа, вопреки моему скептицизму, действительно затягивало. Я помню по сей день автора и название этого произведения, но все же, позвольте, ограничусь лишь его кратким пересказом. Действие происходило в психиатрической клинике, куда после неудачной попытки суицида на почве безответной любви поступил мужчина средних лет. Он и есть главный герой изложения. Второй ключевой фигурой выступает приставленная к нему медсестра, по годам незначительно его моложе, отличающаяся небывалым цинизмом к проявлениям любви подобного рода. На основе философских диалогов этих двух действующих лиц и построен весь рассказ.

Я закончила читать лишь к утру, но, несмотря на усталость, заснуть так и не смогла. Складывалось неподдельное ощущение, будто эта часть книги списана с меня и тети Лены, а может, это мы ненароком вписались в нее. Хотя… разве мы одни такие? Думаю, склонности к суициду из-за несчастной любви, которые были и у меня, – по крайней мере, я так думала тогда, – и периодически давали о себе знать, неожиданно обнаруживались у многих. И у многих, наверное, был такой человек, который своими убеждениями переворачивал вверх дном все их естество. Меня мучила дрожь, но дрожь внутри меня, невидимая. Как земля сотрясается от подземных толчков, так душа сотрясалась от нервных импульсов мозга. Через несколько часов со смены должен был вернуться Володя, а мне первый раз за все это время не хотелось, чтобы он так скоро возвращался. От одной мысли о неминуемой грядущей встрече я злилась и подскакивала в постели. Его внешний вид, телодвижения, манера говорить – сейчас все меня в нем раздражало. А еще… Несомненно, узнав о моем вынужденном академическом отпуске, он не лишит себя удовольствия позлорадствовать надо мной. Но, осознавая все это, я по-прежнему здесь, рядом с ним, значит, я серьезно больна, и нет его вины в этом.

…После моего ухода из университета жизнь окончательно пустилась под откос. Моим отчислением меня попрекали все кому не лень, особенно те, кого это никак не касалось, а Володя при малейшей же возможности вспоминал это, используя как свое главное оружие во всех спорах и скандалах.

– Я себя пустозвоном выставил благодаря тебе, – каждый раз криком повторял он мне, – потому что не сдержал своего слова, не развелся с тобой, когда тебя выгнали из вуза, – пожалел на свою голову, – а ты мне тут орать будешь? Не смей в моем доме на меня же голос повышать! У себя дома ори-заорись!

Примерно так заканчивались все наши словесные перепалки. Поначалу эта реплика, как залп ракетной установки, производила на меня оглушающий эффект, полностью дезориентируя в пространстве, но позже, что, возможно, еще хуже, я привыкла и перестала вообще как-либо реагировать на подобный «аргумент». Хотя… привыкла ли? Скорей смирилась, как и со всем доселе. Теперь, когда порочный круг замкнулся, круг моих отношений с Володей, которого я же и сделала всей своей вселенной, мне стало в нем тесно, тесно и тошно, и начало думаться, что учеба в университете была моей последней ниточкой с тем миром, из колыбели которого я вышла и который так легкомысленно предавала попранию. Только теперь я окончательно осознала, что здесь мне все чуждо и, несмотря на то, что с каждой оборванной нитью оно все агрессивней въедалось мне в тело и душу, вызывая непреодолимое желание помыться снаружи и изнутри, всегда чуждым и будет, более того, я и сама очень хочу, чтобы оно таковым навечно и осталось.

Я будто рассыпалась на мелкие осколки. Пропал интерес, вкус к жизни. Ничего не хотелось и ничего не помогало. Чтение книг и написание рассказов, которыми я так увлекалась, теперь практически забросила – больше они не давали нужного, терапевтического, эффекта. Я просто не могла долго концентрировать свое внимание на чем-то одном, всецело отдаться какому-то определенному занятию, ибо собственные мысли мне не подчинялись. Не интересен был и компьютер с выходом в Интернет. Я изредка его включала лишь для того, чтобы посмотреть какой-нибудь фильм. С местными девчонками, с которыми я раньше так старалась подружиться, не общалась вовсе. У нас никогда и не было общих тем для разговоров, а теперь не было и желания создавать даже видимость дружбы. Поддерживать контакт с приятельницами из университета, к примеру, с Ларисой (о которой я раз упоминала), или с той же родственницей Натальей было трудно, ибо даже при наличии денег на проезд, у меня просто не было предлога, чтобы без лишних вопросов полдня провести в городе. Вся моя зыбкая связь с внешним миром держалась лишь на Юлии, которая раз в пару недель звонила обменяться новостями.

Я перестала нормально спать по ночам. Меня мучили кошмары, в которых нередко было много крови и всегда кто-то умирал – либо я, либо родители. Боязнь заснуть доводила меня до полного изнеможения. Вследствие вечного недосыпания появилась рассеянность, из-за которой все валилось из рук; все, к чему бы я ни прикасалась, тут же портилось, ломалось, билось, поэтому я старалась ничего не трогать, целыми днями просто лежа на кровати и уставившись в раздражающий розовый потолок. От постоянного недоедания и нервного напряжения организм давал сбои. Начались проблемы с давлением, которое подолгу держалось на критически низкой отметке и всегда сопровождалось всеми симптомами предобморочного состояния. Раз в месяц открывалось сильнейшее кровотечение, уменьшить которое удавалось только после нескольких литров отвара крапивы, которым напаивала меня свекровь. И буквально ежедневно, иногда по несколько раз на день, я корчилась от боли желудка, которую приходилось терпеть, стиснув зубы. Вообще, и есть, что хочу, я тоже уже не могла: в большинстве своем пищеварительная система не справлялась с главной задачей, точно консервируя пластами поступившую пищу. Внутренние дисфункции очень быстро отпечатались и на внешности. Я избегала зеркал. Как-то раз, проходя мимо и случайно в него заглянув, я остолбенела, едва сдержавшись, чтобы не плюнуть в собственное отражение. «Кто ты?» – спросила я про себя то «нечто», смотрящее на меня впалыми, потухшими глазами на мятом и опухшем лице темно-коричневого цвета с непонятными красными пятнами, едва прикрытом гладко зачесанными волосами, которые даже свежевымытые давали ощущение давней грязи. Едва можно было разглядеть хоть намеки на былую красоту.

– Ты чего такая страшная? Дома сидишь, ничего не делаешь и при этом не следишь за собой. Смотреть противно! А потом вы удивляетесь, почему мужья «налево» ходят! Пойди накрасься! Я с тобой в таком виде на улицу не выйду! – «заботливо» твердил мне муж, если мы куда-то собирались, даже просто в магазин на несколько минут. И я шла… шла, потому что, несмотря на все, по-прежнему пугалась от мысли, что он меня бросит. Так, в скором времени эти «малярные» работы вошли в привычку, хотя правильней сказать, наверное, в необходимость, на некоторые годы наградив меня «пунктиком» обязательной «покраски» перед выходом в люди, потому что только так я хоть как-то могла нравиться самой себе и уверенней себя чувствовать – без макияжа я была будто голой.

Вообще, те двое суток между сменами, что Володя был дома, давались мне трудней всего. Я была не просто нервной, я была неадекватной. Сама не понимала, что со мной творится, и ничего не могла с собой поделать. Я кидалась на людей, как сорвавшийся с цепи бешеный пес, которого впору усыплять. Впрочем, домочадцы именно так ко мне и относились. Мы отдалились еще больше, стараясь как можно реже пересекаться в пределах квартиры, а с мужем – как можно меньше времени проводить вдвоем, по несколько дней не разговаривая друг с другом. Единственным человеком, который возвращал мне людское обличье, была тетя Лена, но очень скоро Володино семейство, – в первую очередь, сестра, – заметило мои частые отлучки, пока тот был на работе, и заинтересовались этим, строя догадки на этот счет и «по-родственному» делясь ими с Владимиром. Конечно, правду я им не сказала, зная, что они не поймут основу столь крепкой дружбы, а Володя, мягко говоря, не одобрит, увидев в этом, как всегда, что-то неладное для себя, и закатит грандиозный скандал не только мне, но и своей крестной, поэтому мои походы, увы, пришлось сократить до того минимума, который не вызывал страстей. Это подкосило меня еще больше. Как в спасение от собственного малодушия и ничтожества, я начала пить. И с Володей, и без него. Каждое утро, открывая глаза, я была озадачена лишь одним – где бы раздобыть денег на бутылку, а не найдя их, впадала в истерику, едва не круша все, на что падал мой взгляд. Да, очень быстро я перестала справляться со своей тягой к спиртному, хотя умом понимала, что проблем это не убавит и очень плохо для меня закончится. Помню, уже к концу весны, стоя на балконе с сигаретой во рту и головной болью после пьянки накануне, я обратилась к самой себе в надежде пробудить ту Татьяну, которая, казалось, уже несколько месяцев не подавала признаков жизни. Мне очень ее не хватало… И я спросила:

– Боже, Таня, что с тобой происходит? Как ты дошла до такого? Ты же спиваешься!

Я долго ждала ответа, но мертвая тишина внутри так и не нарушилась, а я так и не остановилась. В просветах между алкогольным дурманом в поисках путей решения внутренних и внешних конфликтов я стала задумываться о рождении ребенка. Почему-то мне казалось, что теперь только это могло мне помочь, нам помочь, причем одним махом, ведь у меня не будет столько свободного времени, которое мне просто не на что тратить, а Володя изменится, успокоившись и проведя переоценку жизненных ценностей. Наблюдая за молодыми мамочками, гуляющими с колясками во дворе, в некотором смысле я им даже завидовала. Им точно некогда было убиваться по любому поводу, замыкаясь в себе и на себе. Они виделись мне такими счастливыми, хоть и немного уставшими, что я с упоением представляла себя на их месте и чувствовала, как благодатное весеннее тепло проникало в промерзлую душу. Странно… За год семейной жизни эта мысль пришла в голову первый раз… Еще странней то, что за это время само собой ничего не получилось, хотя никто никаких мер по «предотвращению» не предпринимал. Случайность или злой рок? Одержимая до фанатизма этой идеей я сразу же помчалась на прием к врачу. Неведомо почему, я была уверена, что если и есть какие-то патологические показатели в репродуктивной системе, то они у меня, а не у Володи. Возможно, я думала, что это некая карма, в наказание мне за то, что я, последовав совету Натальи, устраивала ему проверку, объявив сначала о своей беременности, а вскоре – о выкидыше. Врач, как и положено, назначил с десяток дорогостоящих анализов, позволяющих достоверно подтвердить или опровергнуть все подозрения, но ни один из них так и не был сделан все по той же банальной причине – на них никогда не было денег, ибо к тому моменту у Владимира обнаружилась еще и слабость к азартным играм, благодаря которым лишь за пару часов таяла добрая половина его зарплаты. Спустя какой-то месяц я уже верила в самостоятельно поставленный диагноз – бесплодие – и закрыла для себя эту тему, снова пустив все на самотек.