9
Как-то в конце весны, прибираясь в комнате после очередного угарного веселья, мне попалась на глаза сложенная где-то в самом дальнем углу стопка университетских учебников, о которых я уже совершенно не помнила и ни разу не открывала с тех пор, как ушла в академический отпуск. Нахлынувшая ностальгия по тому времени, будто тоска по родному дому, заставшая тебя врасплох на середине пути, непреодолимым препятствием остановила меня, и мне захотелось перебрать их, покрывшихся уже сантиметровым слоем пыли. Да, я не была примерной студенткой, пусть я даже считала, что ошиблась в выборе профессии, но все же какой чудной была та пора! Конечно, возможность повернуть все вспять, восстановившись в вузе, была мне бальзамом на сердце, но я сомневалась в здравомыслии своего «победного» возвращения, ибо, если продукт протух, какое бы замудренное блюдо ты из него не приготовил, кулинарным изыском его, увы, никогда не назовут. Не все, к сожалению, можно исправить.
Полистав учебник греческого, я с досадой и некоторым раздражением поняла, что едва читаю даже по слогам, часто делая долгие паузы, пытаясь собрать буквы по правилам чтения, – и это не говоря об азах грамматики. А ведь прошло всего каких-то четыре-пять месяцев. Не зря мой преподаватель данной дисциплины так любил повторять, подтрунивая надо мной: «Как же легко забыть то, что ты толком и не знал… Умная голова такой дуре досталась!». Стыдно… очень стыдно! Я также понимала, что мое возвращение все равно не изменит моей репутации, злые языки не умолкнут, – и этот длинный шлейф славы «неудачницы-троечницы», или, как сейчас выражается молодежь, «лузера», будет тянуться за мной до самого выпуска, как бы я ни пыталась доказать всему миру, что чего-то стою. Безусловно, начать нужно было с себя и доказать это, в первую очередь, себе, потратив этот год на штудирование учебных пособий, но я была уверена, что моя ситуация уже настолько запущена, что мотивировать себя мне не удавалось. Казалось, легче построить что-то заново, основательно подойдя к закладке фундамента, чем укреплять шаткое строение всеми мыслимыми и даже немыслимыми «шаманскими» методами.
Как не крути, я должна вернуться, я дала обещание!
Единственным идеальным решением такой непростой дилеммы я посчитала смену специальности, поступив на факультет журналистики, как и мечтала когда-то. А почему бы и нет? Почему бы не воспользоваться такой возможностью? Несмотря на потерю двух лет, это был бы отличный шанс начать все с чистого листа, на равных условиях со всеми, с первого же дня усердно занявшись учебой. К тому же, как я думала, формально я бы не нарушила данное мною слово, ведь я закончила бы университет, пусть и в иной ипостаси. Конечно, как и все абитуриенты, я имела некоторые сомнения насчет успешности прохождения вступительных испытаний и моего зачисления, но в отличие от них я уже ничем не рисковала: не поступлю – «бронь» на греческой кафедре за мной сохраняется.
Все, что тогда от меня требовалось – подготовиться к экзаменам за тот месяц-полтора, который был в моем распоряжении до наступления срока подачи документов. Диктант и сочинение – два ключевых контрольных среза, которые, если судить по школьным годам, не должны были составить для меня серьезных трудностей, но уверенности в себе я не чувствовала, ибо, мне казалось, за последний год я настолько деградировала, что с легкостью не одолела бы задание даже для третьего класса. Конечно, в написании сочинения я могла тренироваться сама, чем я, по сути, и занималась все это время, а вот в записывании готового текста под диктовку мне нужен был помощник, и не абы какой. И тут снова без вариантов – тетя Лена. Вообще, по честному, Елена была единственным человеком из тогдашнего моего окружения, который поддержал меня в моем новом стремлении, да и не просто поддержал, а еще и воспринял его с энтузиазмом. Порой задумавшись о странности природы возникновения нашей дружбы, я не предполагала, я уверялась, что она приветствовала бы любую, пусть и самую фантастическую мою идею, лишь бы я продолжала двигаться. Я же, в свою очередь, какие бы решения ни принимала, во всем искала ее одобрения и никогда не спорила, если наши мнения все же расходились, хоть это и нечасто случалось.
К занятиям мы приступили сразу же. Всегда экспромтом. Диктантом становился любой текст, который оказывался под рукой – отрывок из книги, газеты, журнала. Дисциплина как подобает на уроке. За «прогулы» без уважительной причины – строжайший выговор и двойной объем. За пару недель в голове произошла настоящая интеллектуальная революция. Забавно… точно на физическом уровне ощущалось, как набирали обороты тугие поржавевшие шестеренки. Я воспрянула духом; возможно, даже загордилась собой. Скрывать от Володи и домочадцев свои визиты к его крестной на этот раз я не стала, ведь знала, что они выглядели «обоснованными». Скорей всего, поэтому муж им и не противился, хоть и насмехался над нами, считая это, как и его родня, обыкновенным валянием дурака. Как ни странно, такое отношение меня ни капли не оскорбляло; я будто бы научилась абстрагироваться от этих людей, наконец-то подавив в себе желание нравиться им, во всем угождая. Как отслаивается струп от заживающей раны, так и я отслаивалась от этого общества; и это само по себе приносило мне удовольствие. Необходимость прислушиваться к самой себе – вот, наверное, тот неизмеримый и бесценный урок, который преподала мне Елена за период нашего общения, и, казалось, я старательно его усваивала. С восстановлением «активности интеллекта» постепенно возвращалась и уверенность в себе, в собственных силах многое в жизни перевернуть, будь на то твоя воля. Вот только… где же она тогда, спросите вы?! Сколько себя помню, никогда не рубила с плеча – я никогда не спешила принимать решения относительно своего жизненного курса, затягивая с ними до последней секунды, все обдумывая и передумывая каждую минуту. Не знаю, хорошо это или плохо, но такова моя натура. И даже спустя, в обшей сложности, два года все-таки признавшись себе, что в отношениях с Володей никогда ничего не изменится, я так и не была готова рискнуть их прекратить. Думаете, по-прежнему все из-за болезненной любви? И я так думала ранее! Это слишком узкое суждение, от которого мне наконец-то удалось отойти. Нет, не только потому… Основная причина, но не единственная. Излечиться от нее я, конечно, не излечилась, – не буду врать, приумножая свои пока малосущественные успехи, – но уже не считала развод концом света и готова была согласиться на любой «курс лечения», даже на самый негуманный. Это был тот камень на шее, что тянул меня ко дну, и острая нехватка кислорода, включающая инстинкт самосохранения, аккумулирует все твои резервы перед лицом опасности. Однако… Побороть свое малодушие, чтобы покаяться перед родителями, глядя им в глаза, было мне все еще не по силам. Вспоминая свое ослиное упрямство, с пеной у рта доказывая их неправоту, боль и обиды, причиненные им, редкие звонки и приезды, явно показывающие мое отчуждение, мне казалось невозможным это загладить, вытравить из памяти самым чистосердечным «простите». Но оно должно было прозвучать! Прощение – тот стрелочный перевод, который позволяет твоему подвижному составу перейти на другой путь. И как его вымолить, если доверие к тебе утрачено?! А для начала… Как решиться просить о нем, осознавая все это?
– Ты столько долгов набрала за такой короткий промежуток времени, – неожиданно завела разговор тетя Лена, проверив мой последний контрольный диктант без единой ошибки и помарки. – На пять лет вперед, как минимум! Как отдавать-то будешь?
– Вы о чем? Каких долгов? – удивилась я, совершенно не улавливая хода ее мысли.
– Перед самой собой!
Этот вопрос так и останется без ответа, да и вряд ли женщина его ждала. Мы обе понимали, что он маловажен; ключевое значение имел как раз сам вопрос. Я отвела взгляд в сторону и будто бы ушла в себя. Я неоднократно спрашивала себя об этом, но ни разу даже не приблизилась к решению.
– Мне очень не хотелось бы, чтобы все твои старания рассыпались прахом, – продолжила она, выдержав минутную паузу. – Кредит тоже лимитирован и рано или поздно закончится… Ты веришь, что сможешь расплатиться по счетам?
Я отрицательно покачала головой. Почему-то сегодня я не была настроена на ведение подобных бесед и в надежде избежать долгих переговоров старалась отвечать кратко и сухо, но мою собеседницу это не остановило, хотя, я уверена, она всегда все верно подмечала.
– Как дела у родителей? – настойчиво спросила Елена, снова отсчитав минуту тишины.
– Наверное, хорошо… Я надеюсь на это… Мы давно не общались…
– Плохо! Пора бы уже посмотреть своим страхам в глаза! Навестить их не собираешься?
– Собираюсь… Мне надо медкомиссию пройти на поступление…
– Я сейчас не об этом! – жестко и громко произнесла женщина, заставив меня вздрогнуть. – Когда тебе хватит духу поговорить с ними? Сколько можно метаться? Ты не устала?
Я колебалась с ответом. Конечно, он у меня был, но дан самой себе окончательно еще совсем недавно и с таким трудом, что я пока просто не была готова делиться им с кем-либо. Оттого сейчас ее напористость едва не доводила меня до плача. Отмолчаться – все равно что проявить неуважение, солгать… Ей? Немыслимо!
– Безумно, – ответила я дрожащими губами, подняв мокрые глаза. – Мне не нравится здесь, не нравятся эти люди, и я себе тут не нравлюсь! Никогда это место моим домом не станет!
Так и недоговорив, силы сдерживать слезы меня покинули, и они, точно через прорвавшую плотину, хлынули по раскрасневшимся щекам то несколькими тонкими бойкими струйками, соревнующимися между собой в лихачестве, то, сливаясь, одной спокойной струей, уверенной в своей мощи. Впервые за последний год и немногий раз за жизнь моим слезам нашелся живой свидетель. Я их стеснялась. Как я ни старалась сохранить ровное дыхание и плавную тональность голоса, мне это не удавалось. Любой звук, вылетавший из моих уст, походил на вой: частые всхлипывания очень мешали придать внятную форму словам, а охрипший голос, потерявший какую-либо пластичность, не изгибался в нужную интонацию. Лишь с третьей или даже четвертой попытки я смогла выдавить из себя более отчетливое: «Я хочу домой!». Елена смягчила тон.
– Я поняла тебя… давно поняла! Как увидела впервые, сразу для себя заключила, что ты тут не приживешься; это все ненадолго. Я редко ошибаюсь, почти никогда. Я всегда придерживалась позиции невмешательства в чужую жизнь, чужие отношения. Никто не может меня в этом упрекнуть, даже Эля! Хотя она моя дочь и мне по праву учить ее уму-разуму до конца своих дней! Человек должен сам ко всему прийти! Прав он, на твой взгляд, или нет – ты можешь только рекомендовать, но никак не заставлять, не навязывать! Иначе во всем останешься виноватым… дай бог, чтобы не врагом! Но с тобой..! Я едва не изменила собственным принципам, из раза в раз твердя тебе: «с родителями надо мириться», «с родителями надо наладить контакт»! Извини меня! Больше я этого не допущу!
Я, было, открыла рот, чтобы, воспользовавшись очередной короткой паузой, ответить ей что-то в стиле «мне не за что вас прощать», но женщина, будто перехватив мои мысли, сделала жест рукой, запрещающий мне говорить. Я повиновалась. Я очень боялась, что она скажет больше к ней не приходить, потому лишь вопрошающе посмотрела на нее заплаканными глазами, напрягшись всеми мышцами тела. Елена сделала один круг по кухне и, остановившись у приоткрытой балконной двери практически спиной ко мне, медленно, с расстановкой продолжила свою речь:
– Невозможно помочь человеку, который этого не хочет! Точнее, хочет только на словах. Принуждать бесполезно. Он все равно уличит момент и сделает по-своему… за твоей спиной! Знаешь, я тут недавно застала Никиту с сигаретой в зубах… В двенадцать-то лет! Естественно, как и любому родителю и прародителю, мне это, мягко говоря, очень не понравилось! А если честно, я за ухо тащила его домой, чтобы оторвать голову. Но по пути задумалась… А чего я этим добьюсь? Убить не убьешь, а остальное имеет весьма кратковременный эффект. Ты это не проконтролируешь! Он просто начнет лучше прятаться! И даже без денег. Либо в школе сигареты стрелять, либо окурки собирать по улицам! Ладно, если первое… А если второе? Чтобы наблюдать за происходящим, тем самым полностью не лишая себя контроля над ситуацией, ты не должен вызывать к себе страх и неприязнь. Конечно, я имела с ним серьезный разговор, никто его не похвалил за это! Но я ничего не требовала! Просто обмен мнениями. Он сам пообещал, что больше такого не повторится. Верю я или не верю – уже мои печали, но пока у меня нет повода не доверять ему. Следить за ним по кустам, чтобы поймать или не поймать на брехне, я не буду! Да, обман будет на его совести, но ведь слежка – на моей! На каком основании мне потом высказывать свои обиды, если обман есть и он раскроется таким образом? Раз пошатнувшийся авторитет так же не восстановишь, как и раз обманутое доверие.
– Так как же мне наладить отношения с родителями, если веры мне уже нет? Вы же сами сейчас подтвердили, что никогда не будет как раньше! – не выдержав, заговорила я, как только тетя Лена замолчала, чтобы прикурить.
– Татьяна, между обманутым доверием и неоправданными надеждами не так много общего, как может показаться, если не вникать в содержание этих понятий. На нас возлагают надежды зачастую еще до нашего рождения, когда мы только развиваемся в утробе матери. И, наверное, это нормально! Думаешь, я желала своей дочери такого будущего, каковой является ее действительность? Нет. Думаешь, мои родители хотели мне такой судьбы? Вряд ли. Нельзя казнить человека за то, что он не стал таким, каким ты его мечтал видеть! Вообще, многие ли могут утверждать, что они соответствуют чьим-то ожиданиям? И счастливы ли они, неся это бремя? А иначе это никак не назовешь! Что же касается доверия… Главное, чтобы твои слова не шли вразрез твоим поступкам. Не обещай, если не уверена, что выполнишь. Зареклась – расшибись, но слово сдержи. Вверили тайну – сохрани даже под пытками. Не нужен человек, не интересен – с благословением отпусти. Умей признавать свои ошибки даже перед ребенком! Уважай себя настолько, чтобы ты могла позволить себе говорить правду!
Женщина затушила окурок и, грациозно разлив по чашкам уже хорошо настоявшийся чай, заняла свое место за столом. Аристократично сложив перед собой ладони, с легкой улыбкой на моложавом лице, она, казалось, излучает свет – невидимый, лишь ощущаемый, но такой благодатный. Еще раз внимательно ее осмотрев, я заключила: она абсолютно не вписывалась в картину окружающего. Прожив здесь не одно десятилетие, в ней по-прежнему узнавался человек приезжий, причем приезжий будто бы совершенно недавно из далекого мегаполиса. Сложно объяснить столь разительные отличия между людьми, чье личностное формирование происходило на различных административно-территориальных делениях, но с тем, что они имеются, думаю, нельзя не согласится. Возможно, если бы мы встретились в другом месте и при иных обстоятельствах, я бы не придала этому столь великого значения. Однако тогда, на общем фоне, ее «чужеземная» индивидуальность, сохранившаяся несмотря ни на что, меня восхищала.
– Не наказывай родителей за то, что они желали тебе счастья, – снова заговорила она, с минуту поразмыслив. – Вероятно, они избрали не тот подход к разрешению спора, – не знаю, как на самом деле развивались события, – но разве это преступление, если, в конечном счете, их действия оправдались? Это трудно, я не отрицаю… Трудно искренне попросить прощения, особенно после таких… бурных прений. Но ты умная и добрая девочка, и это в совокупности твоя необычайная сила! А сильный человек, какой бы тяжелой ни была ситуация, извинится, если не прав, и простит своего оппонента, если тот заблуждался. Поэтому… Всему свое время, и, я уверена, у тебя все будет хорошо!
– Думаете… они простят? – едва слышно спросила я, взором утонув в чашке с нетронутым чаем.
– Знаю! Я сама мать!
Конечно, слова Елены, как всегда убедительные, придавали сил и вселяли некоторую уверенность в примирении с родителями. Однако было еще кое-что, то, что не давало мне покоя, то, о чем я не стала говорить и своему лучшему другу – тете Лене, то, в чем я не могла признаться даже ей. Наверное, на тот момент я этого боялась даже больше, чем отказ родителей принять меня обратно с повинной. Не знаю, на что это можно списать – на черту темперамента или на личностную несостоятельность, – но самым действенным для меня способом справиться с муками совести был всегда один – поскорей все забыть, как ничего и не было. Иначе, мне казалось, многие эпизоды в жизни пережить было бы просто невозможно. А я боялась этих пыток, боялась, что это будет вспоминаться и ставиться мне в укор при малейшем же поводе до конца дней, не словом, так жестом или взглядом. И этот страх управлял мной, полностью себе подчинив, щедро одаривая «букетами» самых негативных эмоций по отношению к себе самой. Поэтому, переступив порог квартиры женщины, вместо должного облегчения я испытывала лишь чувство презрения и, войдя в ненавистный дом Володи, буквально подпрыгивая от переполняющего гнева на саму себя, единственной «движущей силой» на тот момент являлась мысль: «И поделом тебе такая судьба! Терпи!»
На следующий день после завершения моего экстренного курса подготовки к вступительным экзаменам уже не безызвестный Володин друг Роман, пришедший из армии с месяц тому назад, перед отъездом на другой конец полуострова на неопределенный срок зашел к нам попрощаться. От бабушки его матери в небольшом городе на восточном побережье осталась квартира, которую они каждое лето сдавали отдыхающим, в надежде хорошо заработать, как и большинство жителей курортных районов. Роме предстояло помогать в наведении там порядка для поселения новых жильцов, как единственному из троих детей шатающему без дела, и, судя по его лицу, такая перспектива его не очень радовала. К новости о его отъезде я отнеслась ровно, не ликуя, как раньше, от вынужденной разлуки двух товарищей, несмотря на то, что после их воссоединения трезвыми я их видела только на Володиных сменах. Наверное, моему безразличию есть одно объяснение: за тот год, что они не виделись, я наконец-то поняла – Рома ни в чем не был виноват, я слишком преувеличивала его «влияние» на Владимира. Все было как раз наоборот – это Владимир действительно очень дурно влиял на друга. Собственно говоря, не только Роман, все его собутыльники были вовсе ни при чем, что Вова, как утверждала свекровь, пошел весь в отца.
Неожиданное предложение Романа приехать к нему погостить на пару дней я приняла с нескрываемым удовольствием. Это маленькое путешествие должно было пойти мне на пользу – мне хотелось развеяться, хоть на короткое время перестать грызть саму себя. Конечно, сценарий этой поездки был мне заранее ведом, и «культурно отдохнуть» у парней в нем не числилось, даже присутствие мамы Романа никак не ограничит размах их гуляний, однако я все же верила, что муж, зная свою проблему, возникающую во сне на почве употребленного в огромном количестве спиртного, постыдится допустить это в чужом доме и сам будет сдерживать свои порывы.
Мы приехали спустя пару дней. Ради «веселого» времяпрепровождения Володя выпросил на работе дополнительные выходные, и сильно спешить нам было некуда. Честно сказать, оглядевшись, стоя в центре автовокзала, я не получила ожидаемого эффекта, который обычно бывает у любознательных, впечатлительных людей, посещающих новые города и страны. Я почувствовала некоторое разочарование. Глазу зацепиться совершенно не за что – кругом серость, унылость и деревенская простота. Уже вид самой автостанции, расположенной посреди пустыря и представляющей собой маленькое обшарпанное одноэтажное здание, где находились кассы, и несколько киосков вокруг с шоколадками и водой, с первых же минут пребывания здесь убивал в тебе дух авантюризма, не обещая никаких положительных эмоций. Когда же Рома повел нас к себе по разбитым, или вовсе грунтовым, дорогам через частный сектор, с простыми сельскими домиками в небольших дворах, где кудахтанье кур заглушало птичий щебет, а в неподвижном воздухе улавливался запах навоза, я и вовсе пожалела, что три часа тряслась в душном, затхлом автобусе. Тут плохо обстояли дела даже с растительностью, чего же можно было ожидать далее?! Нет, это не курортный городок, а самая настоящая деревенская глубинка, в стократ хуже, как я поспешно заключила, того места, откуда я была родом, и вспомнив, что здесь дом моей университетской приятельницы Ларисы, я ей посочувствовала.
Мы двигались размеренным шагом, но довольно быстро дошли. За частным сектором сразу начался район высоток, точнее, редко стоящих пятиэтажек, с запущенными детскими площадками, маленькими магазинчиками и овощными палатками, в котором все же стал угадываться городской тип поселения. Настроение понемногу выравнивалось. По пути зашли в первый же магазин и купили несколько литров пива под чисто символическую закуску, чтобы, не дожидаясь вечера, «отметить» наше успешное прибытие. Чего, как говорится, зря время терять, когда так неимоверно жарко. Море никого из нас не интересовало, а в полуденный солнцепек бродить по улицам, изучая пейзажи, и в голову бы не пришло. Поэтому в наших планах было нескучно отсидеться в квартире, пока не спадет жара. Мать Романа, хоть столов и не накрывала, приняла нас радушно, – она всегда к нам относилась хорошо, – и поселила нас в одной комнате с сыном (сколько их всего – две или три, увы, уже не припомню). Сама по себе комната была весьма тесной – даже при отсутствии доброй половины необходимой для спальни мебели в ней едва развернешься, – но вполне уютной. Мне нравилось, что из нее был выход на лоджию. Несмотря на первый этаж, выскакивать под подъезд, чтобы покурить, никому не хотелось. К тому же, думаю, именно за счет этого она оказалась самой прохладной. Так сказать, повезло. Было лишь одно неудобство, которое огорчало – нас трое, а кроватей лишь две. Хотя нет, не так! Нам с Володей выделили узкую односпальную кровать еще советских лет, на которой мы с трудом помещались даже в положении лежа на боку.
(Отсидеться, как планировалось, в квартире до захода солнца у нас так и не получилось. Мама Романа видела в некоем роде кощунство в том, чтобы, приехав на несколько дней в приморский город, не поспешить на пляж искупаться. Для чего же еще людям тратить столько денег и ехать сюда?! Мы не разделяли ее взглядов, да и после пива нас разморило так, что мы едва не засыпали на ходу, но отказать не поворачивался язык. Правда, в отличие от юношей, я в воду все равно так и не зашла. Я не привезла с собой купальник, к тому же стеснялась предстать перед Ромой в одном, по сути, нижнем белье. Поэтому просидеть под открытым солнцем два часа на совершенно диком и неухоженном пляже стало для меня настоящим испытанием, изрядно подпортившим мой настрой до самого вечера. А вечером мы собирались танцевать…)
Кипучая после заката компактная и красиво освещенная набережная разбавила мои первые неприятные впечатления об этом городе. Несмотря на то, что развлечения, предлагаемые здесь, ничем не отличались от тех, которыми изобиловал практически каждый курортный город нашего полуострова, – те же кафе, клубы, аттракционы и тому подобное, – все же ему удалось меня зацепить. И, казалось бы, чем? Железной дорогой! Да-да, железнодорожными путями вдоль всей набережной, у самого среза воды! Представьте мое изумление, когда я, ни о чем не подозревая, увидела проходящий поезд в нескольких метрах от того бара, где мы решили пропустить по бокалу и поплясать. С того самого момента, еще раз оглядевшись по сторонам, я посмотрела на этот городок уже абсолютно другими глазами и мне открылась его неброская красота, гостеприимство и уютность, заключенные в мельчайших деталях, которых я изначально не замечала. К примеру, что может быть примечательного в обычном большом коммунистическом корпусе пансионата, пусть и построенном асимметрично в высоту и в ширину? А для меня было..! Ночью при искусственном освещении он по сходству очертаний вызывал у меня ассоциацию с огромным лайнером, сродни «Титанику», готовым вот-вот поднять якорь и на всех узлах покинуть свою тихую гавань. А если прогуляться по опрятным улочкам к порту… Что поэтичного можно найти в десятке погрузочных кранов, беспорядочно стоящих на берегу? Все же здесь было пространство для полета фантазии. Издалека с разных ракурсов они порождали в моем воображении различные сравнения. Станешь правее – чем тебе не маленькие Эйфелевы башенки, отойдешь левее – самый настоящий хребет земли. И бело-желтые портовые огни, ослепляющие своим ярким светом, словно крошечные солнышки, покрывшие вокруг сусальным золотом черную гладь воды.
Как я уже сказала, после недолгой прогулки по главной артерии всех прибрежных поселений, для продолжения вечернего променада мы выбрали приличное, но довольно простое заведение. Посетителей было много: свободных столов буквально пару, а на танцполе толкотня, но это только еще больше приманивало. Конечно, танцы парням были не нужны, – едва мы успели занять места, как они уже сделали заказ – водка джентльменам, вино даме, по бокалу пива всем троим, легкая закуска, – а мне такая многолюдность, несмотря на давку, пришлась по душе, ведь я всегда предпочитала растворятся в толпе. А тогда в особенности… Тогда я чувствовала себя так неловко в очень короткой джинсовой юбке и топике, едва прикрывавшем бюстгальтер, надетых по настоянию Володи, что, хоть мне и хотелось потанцевать, первый час я из-за стола не вставала. Возможно даже, я и не вышла бы на танцплощадку, если бы не мои разгоряченные спутники, которые по очереди стали приглашать меня на медленные танцы. Лишь после нескольких таких выходов мое напряжение начало спадать и я смогла расслабиться, поддавшись всеобщему веселью. «Разогревшись», я даже осмелилась на соло, чтобы повыеживаться перед молодыми людьми, сопровождавшими меня, своими гибкими па. Безобидный забавный флирт, который им явно пришелся по душе. Но… этот вечер казался бы неправдой, если бы он вот так хорошо закончился… Когда парни вернулись с уборной с разбитыми лицами, по словам мужа, затеяв драку за хамское обращение с Романом с местными хулиганами, справиться со своим припадком гнева мне не удалось, и я устроила скандал прямо за столом. Не знаю, что на тот момент больше всего меня взбесило – их наплевательское отношение к своему здоровью и жизни, базирующееся на уверенности своей «непобедимости» или мое испорченное настроение от вида этих опухших красно-синих физиономий, которое так долго оставалось на нулевом уровне, – на сегодняшний день мое заключение таково, и оно куда честнее: мне было стыдно за них, стыдно находиться в их компании на обозрении у стольких людей, у стольких красивых, счастливых пар. Я чувствовала себя опозоренной, какой-то заклейменной. Я не подбирала слов; пытаясь перекричать музыку, я щедро осыпала парней оскорблениями: «Ну почему все люди как люди, одни вы …? Вас же без намордников и строгих ошейников выпускать из дома нельзя! Вот только деревня ваша вам и впору!» Рома, как всегда, отмалчивался, виновато потупив глаза, Володя злорадно улыбался, по чуть-чуть отпивая из бокала пиво. От криков я закашливалась, на секунды прерываясь, но как только кашель проходил, продолжала с еще большим воодушевлением. Да, я понимала, что это все бессмысленно, да и меня не красило, но усмирить себя никак не получалось. Всего не упомнишь, но зная свои «таланты», я могу лишь представить, что только не вылетало из моих уст; я так извращалась, что от выпитой бутылки вина, казалось, в организме не осталось даже характерного запаха – к концу своего бранного монолога я была трезвей, чем до первого глотка алкоголя. Только «выговориться» Володя мне все же не дал. На середине своей заключительной фразы я замолкла, вздрогнув от неожиданности, когда он, не произнося ни слова, сверля меня взглядом, со всей силы жахнул бокалом по столу, забрызгав остатками пива даже мою юбку. Конечно, я не подала виду, что мое сердце заколотилось в два раза чаще, причем где-то в пятках, лишь стряхнула с себя капли, презрительно уставившись на него, но закончить недосказанное я не осмелилась. Роман сразу поспешил удалиться, испугавшись, и не скрывая этого. Я не мешкая последовала его примеру, решив, что на данный момент это самый оптимальный исход нашего конфликта, но, в отличие от юноши, дожидаться у входа, пока муж рассчитается с официантом, не стала, предпочтя пойти наугад спокойным шагом по совершенно незнакомому городу глубокой душной ночью.
Я шла, ни разу не оглянувшись даже тогда, когда Володя меня несколько раз окликнул. Плетясь зигзагами следом, в десятке метров от меня, ему резко стало необычайно весело, – и по сей день уверена, что причиной тому была именно моя обида, – до моего слуха долетали его идиотский смех и обрывки язвительных реплик товарищу на мой счет. В тот момент я его люто ненавидела и, возможно, даже жалела, что в давешней потасовке ему не пересчитали все кости; мне не хотелось возвращаться домой и ложиться с ним в одну постель. Еще больше мою ненависть подпитывало осознание того, что сейчас мне совершенно некуда деться, я в полной зависимости. Я много раз в течение дня набирала Ларису, – мы столько времени не виделись и не общались, – но, по-видимому, она сменила номер, а это был единственный знакомый человек в этом городе. И ни копейки денег… как всегда…
…Я остановилась у самого подъезда, чтобы дождаться Романа, у которого были ключи. Как бы я не злилась, а будить его мать в три часа ночи, чтобы войти, я бы никогда не посмела. Два товарища подошли спустя пару минут, по-прежнему с чего-то смеясь. Оба были пьяны настолько, что открыть входную дверь в течение четверти часа так никому и не удалось, а я просто не пыталась, только гневно наблюдала со стороны. Как результат долгого и громкого копошения в замочной скважине, с комментариями приятелей во весь голос, мы все же подняли мирно спящую женщину, которая и впустила нас, но, видимо, совестно от этого стало одной мне, хоть она и не произнесла ни одного укоризненного слова. Пока я смывала макияж и переодевалась в ванной, позаимствовав у Володи длинную просторную футболку вместо ночной рубашки, все разошлись по комнатам и улеглись. Я, стараясь не шуметь и не включая нигде свет, довольствуясь лишь блеклым светом луны, на цыпочках прошмыгнула в спальню, в надежде, что Вова уже спит и я смогу расслабиться хотя бы эмоционально. Казалось, он действительно спал, развалившись на постели в позе морской звезды, так что мне пришлось, будто ювелиру, точно и размеренно координировать свои движения, чтобы, не потревожив его сон, лечь рядом. Мне не хотелось спать, мне хотелось покоя, а потому, наконец-то «оставшись одна», я стремительно ушла в себя, вспоминая наш последний разговор с Еленой в поисках очередных разгадок.