Что сказал Бенедикто. Часть 2

– Да, забавный переполох. Корпус ублюдков, – Абель прислонил падающую голову Вебера к своему плечу. Аланд врезал по тормозам, подошел к задней дверце, открыл ее и вышвырнул Абеля на тротуар.

– На гитару деньги есть – или подать?

– Есть, господин Аланд, не беспокойтесь. Сами управитесь с вашей сворой? Гейнцу привет! О, Вебер опять поехал… Сеньор Аландо, он уже не в себе.

– Что ты сказал?

– У вас сын умирает, сеньор Аландо, ладно уж, не до разговоров. Еще увидимся, чемоданчик мой у вас остается, присмотрите? Сами-то Вебера собрать сумеете?

– У тебя снова бред, Абель?

– Это у вас бред, мой дорогой отец, увидимся, надолго не прощаюсь. У Вебера полный стоп, может, обратите внимание на это печальное обстоятельство? Или хоть меня пропустите.

Аланд, тяжело опираясь на машину, прислонился к ней спиной.

– Нервы, сердце, а ведь истинные адепты не болеют. Истинные врачи спасают умирающего, истинные отцы любят своих сыновей, а истинный генерал ублюдочного Корпуса – сам ублюдок. Как вас всех чистит-то – приятно посмотреть! Значит, и вы не безгрешны, господин адепт, торопитесь, там ваша голодная свора уже топчется у ворот от нетерпения.

Абель все-таки втиснулся обратно в машину, привел в сознание Вебера, пока Аланд, сам не понимая, что с ним творится, пытался прийти в себя. Такого приступа бессилия он от себя не ожидал.

Абель выбрался из машины, лучезарно улыбаясь.

– Вам помочь, господин генерал? У вас что-то лицо посерело.

– Уйди, Фердинанд.

– Как прикажете. Пока, Вебер, Анечке привет от меня или поцелуй – как захочешь.

Абель сунул руки в карманы и пошел по тротуару прочь, подцепил носком ботинка кусочек льда и, гоня его перед собой, как мяч, продолжал уходить.

– Куда он, господин генерал? – забеспокоился очнувшийся Вебер.

Аланд молча сел в машину и поехал в Корпус.

Гейнц встретил их у ворот.

– Что-то фенрих рано вернулся! – весело улыбался он. – Опять не заладилось?

– Можно я пойду к себе, господин генерал? – тихо спросил Вебер. – Мне надо лечь.

– Ляжешь у меня. Тебя нельзя оставаться пока одному. Дай мне сюда деньги, что дал тебе вчера Гаусгоффер.

– Гаусгоффер дал тебе деньги? – Гейнц готов был расхохотаться. – И много? Ничего себе! Вебер, это за что он тебя так приплачивает?

От вчерашнего доброго друга ничего не осталось.

– За клоунаду ему приплачивают, Гейнц, – ответил Аланд, пресекая готовый снова вырваться наружу смех Гейнца.

– А то я уж подумал… Ты в последние дни – то возбужден чрезмерно, то как в воду опущен, странный такой, Вебер!.. – Гейнц всё-таки засмеялся. – Господин генерал, я хотел доложить, что у нас в Корпусе – гость, ждет Вебера. Это еще один твой поклонник, Вебер? Официальный повод прибытия, господин генерал, доставка забытых вчера в гостях у этого господина лекций нашего Вебера. Господин Адлер общается с Карлом на предмет теоретических проблем математики, гость проявляет о Корпусе исключительную осведомленность, рассказал Карлу о нем больше, чем знал о себе сам Карл, включая его доказательства теорем.

Аланд обернулся к Веберу.

– Значит, ты сегодня импровизировал, а пришли проверить?

– Я знаю лекции, мне эти бумажки не нужны.

– Что, фенрих, забыл в гостях тетрадку с домашней работой?

Гейнц все смеялся.

– Ты втягиваешь меня в неприятности, Вебер, я не ожидал от тебя этого, – сказал Аланд. – На Гаусгоффера больше не рассчитывай, он проблем не хочет, сказал, что в другой раз ты появишься в академии только через заключение медицинской комиссии, которого ты не получишь. Я не удивлюсь, если твой Адлер не последний, кто еще заявится в Корпус без приглашения. Так не поступают, Вебер, то, что Корпус для тебя не имеет больше значения, не означает, что он вообще его не имеет. Уходить, напуская на место, где ты провел свои не худшие годы жизни, грязь – не по-человечески.

– Уходить? Господин генерал, я не понимаю, – Гейнц вроде бы продолжал улыбаться. – Что он натворил? Какую еще грязь, фенрих?

– Ничего особенного, Гейнц. У Вебера изменились планы на жизнь, и с пребыванием в Корпусе они больше не связаны. Иди в мой кабинет, Вебер, ляг у меня, тебе нельзя оставаться одному.

Аланд пошел к столовой.

– Вебер? Я не понял, ты уходишь из Корпуса? – спросил Гейнц.

– Да, – Вебер старался отвечать спокойно.

– Что – да? Почему?

– Потому что вы мне осточертели, и ты больше всех, Гейнц. Я человек, и хочу, чтобы меня им считали.

– Ты не человек, Вебер, ты предатель, а я бы никогда о тебе этого не подумал. Корпус нельзя просто так оставить.

– Я наелся вашим Корпусом, я хочу жить, как простой человек. Говорить с тем, с кем хочу говорить, видеть того, кого я хочу видеть.

– Ты предатель, Вебер, получается, что ты просто предатель и негодяй.

Вебер не находил слов.

– Гейнц, не старайся, я знаю, ты хочешь, чтобы я вцепился в тебя, но я должен быть в порядке. Если Гаусгоффер устроит разбирательство, я должен сам отвечать на все вопросы.

– Я сказал тебе, что ты негодяй и предатель, может, это просто твоё имя и фамилия? Тогда можно так.

Гейнц свалил Вебера ударом в лицо, Вебер вскочил.

– Только за проваленную лекцию Аланд из Корпуса не выгонит, здесь что-то еще… – наступал Гейнц. – Почему ты этому бородатому вывалил вчера о Корпусе все? Почему доказательствами Карла распоряжался ты? Почему ты так хотел понравиться этому Адлеру, что ты у него вообще делал?!

– Гейнц, – Вебер зажимал рассеченную скулу, руки дорожали, и Гейнц всматривался именно в эту дрожь. – Гейнц, Аланд сам всё скажет.

– Вебер, даже я потратил на тебя столько лет, не говорю про Аланда. Как тебя понимать?

– Я ничего в жизни не знал, Гейнц, я встретил женщину. Я не хочу больше ломать комедию, я хочу жить сам, своей жизнью, а не твоими припадками – то ненависти, то великой дружбы. Ты не понимаешь, что такое встретить свою любовь.

– Это не твоя любовь, это жена Адлера, если я правильно понимаю. Ты всё сказал?

– Всё. Раз ты так печешься о Корпусе и об Аланде, то лучше бы ты доверил суд ему. Не потому что я тебя боюсь – сам давно дал бы тебе в рожу. Но если Гаусгоффер устроит дознание, то лучше будет, если я лично опровергну его домыслы, чем Аланд будет объясняться, почему ты меня убил.

– Какая забота о Корпусе, Вебер! А может, твои руки дрожат не от страха за Корпус, а именно потому, что ты понимаешь, что я тебя убью? Почему именно ты оказался предателем?

Руки Вебера сами сжались в кулаки, он с глухим рычанием бросился на Гейнца и отлетел на землю, от него осталась одна набитая болью оболочка.

Аланд выбежал на плац, доверив Адлера Клемпереру, оставив их за их разговором.

Вебер еще вздрагивал всем телом на плацу. Гейнц с прищуром смотрел на него, мертвея от страшного понимания того, что он сделал. Этот удар знали в Корпусе Аланд, Кох, Абель, и совсем недавно Аланд показал его Гейнцу, этот удар запрещен, только на случай самого крайнего форс-мажора и неравной обороны.

Это Аланд мог рассчитать силу энергетического удара, а Гейнц не мог. Он бил на поражение. Вебер умрет в несколько минут, потому что при полном отсутствии внешних повреждений – его внутренности истекают кровью. Сознание Вебера сейчас переживает такой коллапс, как рождение звезды, он взорван болью изнутри.

Аланд присел перед Вебером, направил ладони ему на сердце, потом ладони Аланда заскользили над телом, оглянулся на Гейнца, во взгляде полная пустота.

Ворота Корпуса открылись, появился Абель, он подхватил Вебера на руки и быстро понёс его не в операционную, а к машине, Аланд шел следом.

– Фердинанд, ты его не довезешь, кровопотеря.

– Не беспокойтесь, я вижу, что вы поработали, я остановил ему сердце, кровопотеря прекращена.

Абель развернул машину, едва не сбив Аланда, и вылетел за ворота, как музыку слушая пронзительный визг его железного коня на поворотах.

– Не уходи, Вебер, поболтайся поблизости. Ничего, вытянем. Продержись, просто слушай меня, держись за мой голос. Нельзя уходить, все не просто так. На двоих у нас с тобой еще хватит жизни, повиси на мне, я им тебя не отдам, для них ты сегодня умер.

Глава 28. Странная любовь доктора Абеля

Абель гнал машину по городу, ни о чем не думал, он считал и чувствовал в своем сердце жесткие удары сердца Вебера, которых не было. Этот счет диктовал примолкшему сердцу Вебера каждый предполагаемый удар.

Машина влетела во двор госпиталя, никого не видящий взгляд доктора Абеля объяснял только вид пациента, которого он вынул из машины и прямо на руках, почти бегом, понес не к главному входу, а в патологоанатомическое.

– Я на срочном вскрытии, меня не отвлекать, – бросил он кому-то на ходу.

Он пошел не в прозекторскую, а свернул во дворе в подвал, которым, кроме доктора Абеля, не пользовался никто. О том, что Абель время от времени работает там, что там у него своя операционная, знала только Агнес, Абелю иногда приходилось просить ее о помощи. Вспыхнули лампы, операционная была оснащена так, как этого хотел Абель. Здесь было всё: инструменты, медикаменты, системы вливаний, отличное освещение. Стены изменили окраску, и вместо песчано-желтого стали светло-голубыми вверху и белыми по низу, белыми и идеально чистыми.

Как сейчас нужна была помощь Агнес. После гибели Штейнгеля доверительных отношений в области экспериментальных операций Абель ни с кем установить не пытался. Агнес звать некогда, четыре этажа по бессчетному количеству лестниц и переходов. И если он хочет навсегда ото всех скрыть Вебера, то привлекать для помощи жену Аланда – опрометчиво.

Их с Агнес связывали деловые отношения, никаких личных бесед, работалось им идеально. Они без слов понимали друг друга, он не говорил – она по глазам считывала его намеренья. Она, как и Абель, видела тело пациента насквозь, у нее были удивительно умные руки, никакой женской рассеянности, слабости, она наравне с Абелем могла простоять у операционного стола по десять часов, и, когда он предлагал довезти ее до дома на машине, чтобы ей не идти пешком, она когда позволяла, а когда нет, и даже в машине – молчание, взгляд в окно.

Он бесконечно уважал эту женщину, его тянуло к ней, ничья оценка не была для Абеля так важна, как ее. Если после операции она говорила, что это было великолепно, он был действительно счастлив. Из ее внимательных глаз он пил веру в себя, ее глаза одобряли, он делался выше ростом и шире в плечах, он переставал быть только доктором Абелем, он становился еще мужчиной и рыцарем. В его смелые решения вдруг вторгался необходимый, иногда дерзкий авантюризм. Где любой бы сказал, что всё кончено, он продолжал искать пути излечения и чаще всего находил.

Если бы не ее связь с Аландом, он бы нашел способ ее позвать, даже мыслью – она бы услышала его, но мысли пришлось наглухо закрыть непроницаемой даже для Аланда стеной. Он не столько медициной был занят шесть лет на Востоке, Аланд не имеет понятия, где был Абель. Абель был в его Школе. Он не думал, что он там окажется, в его голове и мыслей таких не возникло бы никогда – он не настолько был амбициозен, чтобы даже предположить, что он может хоть когда-либо там оказаться, но оказался, это случилось само собой.

Тело Вебера лежало на столе, руки Абеля уже работали, он разговаривал мысленно с Вебером, испуганная душа которого не могла опомниться от пережитого ужаса.

– Они забыли о главном, Рудольф, о твоем Бессмертии. Не уходи от меня, будь рядом. Я соберу твое тело, подожди, пока я приведу твой дом в порядок. Все у тебя будет хорошо, любовь твоя никуда от тебя не денется. Ты спутал карты, ты создал проблемы, но тебе не вредно еще многому поучиться, это никому не вредно. Любовь того стоит, она всего стоит – даже их пугливой любви к Истине, потому что Любовь – и есть истина, она ничего не боится. Это замысел Господа, а Он умеет замыслить что-нибудь получше их последних небес. У любви не бывает долгов, испытания любви – не долги, это ступени к себе самому. Только в любви человек и понимает, кто он такой. Она одна всего стоит, она одна может всё. Не уходи, уходить тебе рано. Тем более, что это не смерть, никакой смерти нет – ты-то это прекрасно знаешь. Не оставляй свою девочку, она думает о тебе, она твоя, в этом ты не ошибся.

В дверь тихо застучали – у Абеля дрогнуло сердце, это был стук Агнес. Он уже видел ее встревоженное лицо у дверей, она оглядывается, потому что знает, Абель здесь тайно. Абель тенью метнулся к двери, локтем поддел задвижку, когда Агнес вошла, он уже снова склонился над столом. Агнес сменила халат, моет руки, и только потом вопрос:

– Доктор Абель, мне сказали, вы на экстренном вскрытии, что-то важное? Вам помочь?

– Шейте, фрау Агнес. Скорее, это хорошо, что вы пришли.

– Почему вы меня не позвали?

– Времени не было, скорее.

– Боже, что у него внутри? Падение с высоты? А голова? Странно, совсем незначительное сотрясение.

Она уже шила.

– Почему – здесь? Кто это?

– Неважно, фрау Агнес.

– Но он мертв, доктор Абель. Что мы делаем?

– Неважно, продолжайте работу.

Она замолчала, пальцы ее ювелирно сшивали сосуды, ткани, вправляли и расправляли органы.

– Доктор Абель, он мертв уже при мне час. Зачем мы это делаем?

– Делайте, фрау Агнес.

Абель взял флакон, набрал в шприц препарат, пристроил иглу для введения в сердце.

– Искусственное дыхание, фрау Агнес.

Она ничему рядом с Абелем не удивлялась, но теперь удивилась.

– Доктор Абель, он мертв столько времени.

– Дышите! – он повысил голос, чего и представить Агнес не могла. – Мне самому это делать? Тогда отойдите!

Впервые в жизни Абель напоминал ей сумасшедшего. Она сохраняла спокойствие, отворачиваясь, положила на синие губы салфетку и, разжав, как ни странно, мягкие челюсти, вдохнула глубоко и выдохнула странному покойнику в рот.

– Спасибо, фрау Агнес, еще, я вас прошу, – он извинялся голосом за вынужденную резкость и вводил препарат в сердце.

Тело дрогнуло короткой судорогой и застыло.

– Дышите.

Он выждал и продолжил вводить препарат, судорога повторилась, она была мельче, «подробнее», на нее откликнулись разные группы мышц, и Агнес показалось, что шелохнулось сердце. Она продолжала дышать, массаж сердца при таких разрывах, даже только что зашитых был невозможен. Что вводил Абель, она не знала, это какой-то новый его препарат?

Минуты через три он решительно ввел все до конца, тело ответило судорогой, которая разрослась в пока судорожное раздувание легких, первый самостоятельный вдох.

– Есть, – улыбнулся Абель. – Молодец, Рудольф. Дыши. Дыши. Давай, мой дорогой. Фрау Агнес, у меня в сейфе в кабинете в металлической коробке есть еще такие флаконы, пожалуйста, принесите.

Абель продолжал мысленно диктовать сердцу Вебера толчки, но теперь сердце отвечало.

– Это Вебер?.. – прошептала Агнес в ужасе.

– Неважно, – повторил он. – Этому парню терять было нечего, вы это видели, он молодец. Прошу вас, вы понимаете, что он не стабилен.

– Фердинанд, что вы ему ввели?

– Скорее, фрау Агнес, представится случай – расскажу. Одна просьба, господину Аланду о том, что я здесь, говорить не надо. Мы не договорились, он может мне помешать, и для Вебера это будет печально.

Она убежала, позабыв, что выглядит как солидная дама, Абель улыбнулся ей вслед и, наконец, опустился на стул, глядя на всюду выведенные дренажи. Ввел себе в вену толстую иглу для прямого переливания крови, спустил кровь, пока она ровно не потекла в чашу, и второй конец трубки с иглой ввел в уже упругую вену Вебера.

– Ты забудешь, Вебер, о том, что с тобой произошло, что это сделал с тобой твой лучший друг. Ты не должен этого знать и помнить, с этим трудно жить. Будем считать, что тебя сбила машина, по травмам похоже на тупой мощный удар. Дыши, это счастливое для нас с тобой место, выкарабкаемся. Ты был, в общем-то, прав, мое место в холодильнике, потому я так и спешил. Я готов зашунтировать аорту Анны-Марии, и вот уж не думал, что придётся шунтировать сосуды тебе.

Вторую руку Абель держал над головой Вебера.

– Ты здесь, Рудольф, ты здесь, не ушел. Я знаю, что ты терпеливый. Ты думал, что все можешь вытерпеть – теперь ты знаешь, что бывает боль, вышибающая из сознания, из тела, это тоже надо уметь пережить. Потому что рождаться еще предстоит не раз, надо получше отрепетировать. Мне больше всего жаль оставить тебя, тебе будет трудно. Я тебя спрячу, подучу, уйдешь в Школу, хочется, чтобы это было именно так. Если бы не моя возникшая верная смерть, я ушел бы с тобой, себе я помочь не могу, в этом не могу. Кому другому – помог бы. А вот остановить сердце себе, чтобы убрать опухоль, а потом самому себя запустить?.. Это было бы очень смешно. Мне не страшно умереть, мне жаль оставить тебя, тобой кормить псов, когда в тебе столько поэзии.

Сердце Вебера упрямо билось, и тень румянца проступила там, где только что была бледность и синева.

– Вот, доктор Абель, – Агнес вернулась.

Абель стоял у стены, прислонясь, потому что у него самого кружилась голова. Грамм восемьсот крови он Веберу влил, пульс полнее, дальше растворами.

– Наладите систему, вводите физраствор, я поставлю катетеры. Похоже, все даже работает.

– Как вы это сделали, доктор Абель?

Абель, как фокусник, с улыбкой развел руками, это был жест, который был и у Аланда. Абель снял иглу, Веберу подсоединил капельницу и тяжело опустился на единственный стул операционной. Лоб его взмок, он улыбался своим мыслям, и Агнес видела, что у него нет сил встать за салфеткой. Она сама, как во время операции, обтерла ему лицо, он благодарно улыбнулся.

– Внизу никого не было?

– Никого, доктор Абель.

– Тогда, если вам не трудно, откройте, пожалуйста, дверь. Вебера можно прикрыть простыней. Очень жарко, я, с вашего позволения, сниму мундир, так торопился, что халат нацепил поверх, а теперь из меня вытапливается последний подкожный жир, думал, что я у меня его уже не осталось.

Голос его тоже во многом копировал интонации Аланда. Он встал. Пока она открывала дверь, он уже снова набросил халат, отогнул пониже ворот рубахи, расстегнул пуговицы на груди пониже, все отворачиваясь от Агнес, ему было плохо, лоб снова блестел.

– Вы можете идти, фрау Агнес, ваша помощь сегодня была бесценна.

Он снова сел, причем вынужденно, он собирался пойти налить себе воды. Агнес подала ему воды, он пил, не забирая стакана из ее рук. Взгляд ее коснулся его открытой груди, и она увидела причину его страдания.

Он привык превозмогать болезненное состояние, он и сейчас приспосабливался к боли, лишь бы случайно себя не выдать. Знал ли он о том, что ним на самом деле? Коварная звездочка вгрызалась неровными краями в сердечную перегородку, он смертельно болен, не может быть.

Агнес ясно видела на его сердце опухоль со зловещими размытыми краями. Это так поразило её, что рука сама отогнула на груди Абеля шелк рубахи, мешавший ей хорошенько рассмотреть сердце Фердинанда.

Абель доверчиво улыбнулся ей и накрыл ее руку своей. Она перевела взгляд ему в глаза, пытаясь понять, знает или нет, но он просто любовался ею, чуть зарозовел, отвел взгляд, но не выпустил ее руку, даже когда она ее потянула. Он продолжал бороться с собой, молчал и держал ее руку в своей все крепче.

– Мне очень важно, что вы коснулись меня, для меня нет ничего дороже сейчас, чем ваше прикосновение. Не забирайте руку, прошу вас, – он поцеловал её запястье и приник к нему лбом. – Не уходите.

– Что с вами, доктор Абель? У вас болит сердце?

– Да, вы подошли ко мне, фрау Агнес, может быть, слишком близко, я вам благодарен за это.

Он встал, глаза его были теперь прямо над ее глазами, он немного склонился к ней, чтобы быть еще ближе, и коснулся ее лица.

– Я же знаю, какая вы, я очень не люблю этот ваш маскарад. Он вас прячет от других, но не от меня.

Ее рука все равно легла ему на сердце, встав между ними барьером. Она рукой выслушивала его сердце: тянущий, сосущий холод смертельной воронки.

– Фердинанд, тебе надо отдохнуть, я сама все, что нужно Рудольфу, сделаю. Ты будешь говорить мне, я буду делать. Не вставай, сиди, я вижу, что тебе плохо.

– Вы не то говорите, фрау Агнес.

Он взял ее за плечи, преодолевая сопротивление ее руки, склонился к ее волосам, осторожным, но сильным движением прижал ее к себе, отстраняя ее руку, отделявшую его грудь от ее груди. Оттолкнуть его было немыслимо, Агнес и грудью чувствовала тянущий холод его больного сердца.

– Не надо, Фердинанд, тебе плохо, я понимаю, ты не в себе, но нельзя.

– Да, горячим любовником меня не назовешь, но я давно хотел вас обнять.

Он послушно опустил руки, отошел к столу.

– Простите мою дерзость, фрау Агнес, это и не дерзость, если подумать. Вы, на самом деле, почему-то всегда много значили для меня. Я никогда бы не смог вас оскорбить, я давно люблю вас, уважаю и очень люблю. Вы великая женщина, с вами некого сравнить.

– А как же Анна-Мария? – Агнес улыбнулась.

Он вопросительно, с новой надеждой оглянулся на ее улыбку, принимая ее игру.

– Аланд говорит, что она моя сестра, я люблю и ее, мы с ней друзья. Не будь ваш муж так многодетен, я был бы с ней счастлив. Вам удалось родиться не его дочерью, немногим так повезло на свете.

Он говорил серьезно, с интонациями Аланда, но игра давалась ему все труднее, он пересиливал себя.

– Прошу прощения, фрау Агнес. Идите, отдыхайте, я управлюсь.

– Вам ничего не нужно, доктор Абель?

– Я бы не отказался от вас, – он сохранял на лице прежнюю серьезность, почти строгость. – И, может, еще от глотка красного вина, кофе, а то после кровопускания голова кружится и тошнит, как на третьем месяце беременности.

– Хорошо, кофе, вина, что еще?

– Я же сказал – вас, но сеньор Аландо может на вас рассердиться.

– Он может разве что на тебя рассердиться, Фердинанд, и сильно.

– Ну, это-то пустяки, что ему на меня сердиться? За то, что я украл Вебера и всего раз обнял его жену? Вас было за что сегодня обнять, даже если бы я не испытывал к вам никаких чувств, я не вижу, из-за чего ему сердиться. Но если вы намерены принести вино, то принесите уж хлеба и сыра, я толком не ел, наверное, уже два дня, все не до этого. Принесёте? Или мне лучше ни на что не рассчитывать?

Она пошла к дверям.

– От жажды и голода я вам умереть не дам. Из препаратов, медикаментов что-то нужно?

– Я запишу. Главное, Аланду нас не выдайте, надеюсь, он не выплеснет за это на вас свой гнев.

– Он никогда не делает этого, Фердинанд.

– Плюс в его пользу. А я вот… оказывается, могу, мне стыдно, фрау Агнес.

– Фердинанд, кто так избил Рудольфа?

– Всего один удар. Прошу прощения – два. Первый – предупреждающий – был в лицо. Я забыл обработать. А второй – это все остальные проблемы, коронный удар Аланда.

– Фердинанд, этого не мог сделать Аланд.

– Я не сказал, что он. Сказал, что это его удар, им владеют, кроме Аланда, трое. Я, Кох и Гейнц. Кто из нас троих это сделал?

– Гейнц?!

– Да, наш светлый мальчик со скрипкой. А теперь представьте, что тоже самое мне предстоит сделать с Гейнцем.

– Ты не сделаешь этого, Фердинанд.

– Не уверен, единственное, что господину адепту самому придется его шить. Вряд ли он справится, разве что вы ему объясните. Но у них с Гейнцем группы крови не совпадают, так что шансы ничтожны. Я рассердился на них, фрау Агнес. Веберу еще собирать и собирать тумаки – но это?.. Это ошибка Аланда. Сначала он прозевал Вебера в медитации, потом допустил, чтобы Гейнц это натворил, он не справляется со своей работой.

– Фердинанд, Гейнц не должен был так поступить, там было что-то еще, что для Гейнца оказалось не по силам.

– Аланду оказалось не по силам управлять Корпусом. Я не в восторге от самой идеи его создания, но не буду гадить на ветку, на которой сам много лет сижу. Вы знаете, за что они его убили? Пару дней назад этот мальчик встретил свою любовь, сразу сообразил, что к чему, Аланд, конечно, его, как открытую книгу, читает, но Вебер и раскаянья изображать не стал. Он не хотел уходить из Корпуса – это его дом, но при оставленном выборе – она или Корпус – выбрал ее. После того, как он заработал пробоину в сердце, у него развилась мерцательная аритмия, фибрилляция, за два дня несколько приступов, причем сам он не мог выйти из них, его приходилось выводить. На него все прогневались, а святой Гейнцек, прежний завсегдатай борделей, обезумел от гнева: как это Вебер посмел променять Корпус (то есть их) на какую-то… А для него не какую-то. Я до конца дней готов его носить на руках за то, что он выбрал любовь, я все сделаю для их любви. Он их не испугался, не испугался их хваленой смерти, он знает, что это просто глаза лесного чудовища, внезапно возникшие из темноты, жаль, что не настоящие. Как он семь лет назад веселился в этом подвале, когда смерть стояла с ним рядом, вы помните эту историю? Я не отдам его. Это самая тонкая душа в Корпусе. Он вроде бы невзрачен, ничем не блещет, но я знаю, что главный в Корпусе он. Я был в Школе, где когда-то учился сеньор Аландо. Я полагал, он умнее, мудрее, но чем дальше, тем больше я разочаровываюсь в нем. Так как, фрау Агнес? Не поздно одуматься и вернуться к мужу, и я не буду рассчитывать на вашу помощь.

Глаза его улыбались тихо и приветливо.

– Не думайте, что я посмею вас осуждать за это, я знаю, что Аландо помешан на Вас – его легко понять. Мне, конечно, своей убогой лысиной никогда не затмить его роскошной шевелюры. Решайтесь, я должен понять, на кого и на что мне рассчитывать, или мне ни на кого не рассчитывать, как это всегда и было.

Абель закончил процедуры над телом Вебера.

– У тебя достаточно обезболивающего, Фердинанд? Если он очнется…

– Я не дам ему пока очнуться, ему нельзя напрягаться – надо, чтобы ткани схватились. Погуляет пока по своим небесам, я присмотрю за ним. У Вебера в кармане где-то валялись сигареты Карла. Хотите закурить? Дрянь, конечно, но сейчас любые пойдут. Не знаю, как вы, а я адреналина сегодня годовую норму выработал. Я знаю, что иногда вы любите покурить в одиночестве. Аланд об этом не знает? Следовательно, вы тоже умеете от него закрываться.

– Аланд знает, он не говорит об этом, в такие моменты он бывает необыкновенно нежен со мной.

– Не говорите мне про его нежность, знали бы вы, как он меня бесит. И всё-таки вы закрываетесь от него, интересно, против чего вы бунтуете?

– Мне очень его не хватает, но мне не хочется этим его беспокоить.

Они с Абелем закурили, чуть улыбнулись друг другу. Абель продолжал пытать ее глазами, стараясь прочесть ответ на свой главный вопрос, останется ли она с ним, но она смотрела на Вебера. Не останется.

Тело Вебера еще не ушло полностью в свою автономию. Абель чувствовал в себе в его сердечные сокращения, и памятью тела чувствовал грудь Агнес, вплотную прижатую к своей груди.

Все равно он знает, что она его любит, ее преданность Аланду не позволит ей в этом признаться. Почему ему так остро хочется ее обнять, долго смотреть ей в глаза, почему так хорошо, когда она рядом – и будет так страшно, если она уйдет?

Вебер зашевелился, чуть застонал, Абель быстро склонился над ним, отшвырнув сигарету на каменный пол.

– Отвлекся я от тебя… Спать, Вебер, спать, не шевелись.

Вебер тронул губами смоченную салфетку и снова обмяк. Абель повернулся к Агнес.

– Фрау Агнес, я вас очень прошу, ко мне сострадания проявлять не нужно, но хотя бы два дня не говорите ему, что знаете, где мы, чтобы швы прочно схватились, и я убедился, что нет инфицирования внутренних швов.

– Я не считаю, что вы правы, пишите список, я посмотрю за мальчиком. Пишите, доктор Абель.

Абель потянул стул к столу. «Доктор Абель?»

Для любовного рандеву он, конечно, не в лучшей форме, особенно, если поспорить за женщину надо с Аландом. Что на него нашло? И списка бы никакого не надо, попросить ее посидеть четверть часа, принести свои бумаги – кое-что еще можно записать в эти дни затвора. Машина у госпиталя – плохо, надо бы отогнать ее куда-нибудь, Аланд машину может найти, он догадается, где Абель, при помощи самой обыкновенной логики. Плохо и то, что самому Абелю плохо, Вебер без него не выкарабкается. Очень хочется, чтобы он еще покуролесил, походил влюбленный и счастливый и сделал нос этим аскетам.

Абель опустил лоб на руку.

– Фрау Агнес, я думаю, что есть путь короче, если вы с четверть часа побудете с ним, я сам себя всем обеспечу. На проходной все будут знать, что я уехал, назад я вернусь иначе, и вы не будете подставляться из-за меня.

Он говорил прерывисто, спина его была сильно напряжена. Когда ее руки легли ему на плечи, он выдохнул чуть свободнее, продолжая улыбаться своему блаженству.

– Фердинанд, ты ведь знаешь, что ты болен. Аланд знает об этом?

– Нет.

– Тебе плохо, может, тебе самому принять обезболивающее?

– Не смешите меня, фрау Агнес, пока вы рядом со мной, я здоров, но если вы уйдете.

Он встал перед ней, снял ее парик, отбросил ее очки, взял ее лицо и засыпал его поцелуями. Она изумленно смотрела ему в глаза, пытаясь от него уклониться, но руки его налились знакомой аландовой силой, он прижал Агнес к груди, отвергая ее сопротивление.

– Агнес, ты же любишь меня, и я люблю тебя. К чему всё это?

– Ты знаешь, чем ты болен, Фердинанд?

– Чем я болен, не так важно, вы мне очень нужны, очень дороги. Я всю жизнь любовался на вас, ради вашего взгляда я лез из кожи, я хотел нравиться вам. Пока вы были молоды, вы были не так интересны, но сейчас я вернулся и вижу, что годы только прибавляют вам красоты и глубины, я хочу быть с вами последние свои дни, меня непреодолимо тянет к вам.

– Фердинанд, ты меня не понял.

– Да? Пока вы не сказали, я еще подержу вас в своих объятиях, я сам не знал, как я истосковался по вам. Пока вы прислоняетесь ко мне, у меня все на месте, мне даже не так больно, как было минуту назад. Агнес, – он повернул ее лицо к себе, – ну скажи, что ты любишь меня.

– Конечно, я люблю тебя, Фердинанд, я не могу тебя не любить. Только это не то, что ты думаешь.

– Я не хочу думать, и не хочу выпускать тебя из рук.

Она вывернулась и отошла к Веберу, чуть мотнувшему головой.

– Посмотри, Фердинанд, он приходит в себя.

– Вместе мы вытащим и укроем его, все изменится, Агнес.

Он встал рядом с ней так, чтобы плечом касаться вплотную её плеча, и все равно сбоку смотрел ей в лицо. У Вебера все было в порядке, насколько это возможно. Дыхание, пульс, давление в сосудах – на границе нормы. Это глубокий, гипнотический сон, мозг Вебера жаль, его надо беречь. Самый быстрый мозг в Корпусе: мысль Вебера вечно спешит, торопится и обгоняет саму себя. Перенервничал ребенок и, хоть его рви на части, спит. Морфий вводил, но немного, обезболивание преимущественно через поле, ткани схватываются, но силы Абеля утекли.

Если Агнес уйдет, чтобы вернуться, то Абель сразу в медитацию и до ее возвращения восстанавливается, поворот событий может быть самый неожиданный, Аланд серьезный противник. Не стоит сбрасывать со счетов и Коха. Хорошо, если он примет сторону Абеля, а если нет? Есть вещи, в которых Абель против Коха – младенец, да и Аландо, похоже, не догадывается о некоторых способностях своего любимца. Тоже любимца. У Аланда все любимцы – и все по-своему. Аланду сейчас не позавидуешь, но ему полезно пыль с глаз и мозгов отряхнуть, а может, и с сердца. Аланд не вечен, ему сегодня стало по-настоящему плохо у машины. Потому что и Абель любимец, и Вебер, и Гейнц, но сейчас Абель настроен решительно.