Что сказал Бенедикто. Часть 2

Аланд так трепетно влюблен в свою жену, уж кто-кто, а Абель это знает. Агнес стоит такого чувства, и Абель не виноват, что тоже любит ее, даже если он не смел прежде свое поклонение перед этой женщиной признать любовью. Если это взаимно, он будет счастлив, даже если это продлится день, неделю, даже за миг любви он готов отдать все.

Пусть Аланд походит рогоносцем, он всегда был так уверен, что этого с ним не может случиться, со всеми остальными – да. Его бы и сейчас уже в живых не было, видел бы он, как Абель целовал его жену, правда, и Абеля бы уже не было.

Абель смотрел на ее лицо.

– Доктор Абель, я не пойму, чего в ваших чувствах больше? Симпатии ко мне или желания досадить вашему отцу? – в глазах её промелькнуло что-то незнакомое, дерзкое. Про это Абель не подумал, что ей его мысли известны, от нее он не закрыт, и не может, не хочет, не будет ни за что.

Вместо ответа он снова обнял ее и пытался поцеловать в губы, но она не далась.

– Вы отвлеклись, доктор Абель. Где ваш список?

Как он ни задыхайся над ней, как ни хотелось бы к ней прислониться, пришлось отойти.

– Если вы привезете бутылку вина, я утоплю вас в своей благодарности, фрау Агнес, -голос его в тон ее голосу сделался дерзок. – Это место всем хорошо, нет только королевской постели.

– Насчет матраса для себя, раз вы тут собираетесь провести не один день, побеспокойтесь. В соседнем помещении хранятся старые тюфяки, обустраивайтесь, доктор Абель, но мне не предлагайте такой мерзости. Или вам придется умереть здесь от жажды и голода, вы ведь не оставите своего пациента.

– Я не люблю ханжества, Агнес, я люблю тебя, ты меня. Мы не дети, останься со мной. У нас с тобой может уже никогда не быть этой возможности.

– Её просто не может быть, Фердинанд. Что на тебя нашло? Я совсем вас, оказывается, совсем не знала, доктор Абель. Вы всегда поражали воображение своим целомудрием, кристальной честностью и чистотой.

– Хорошо, я заберу тебя с собой. У меня есть свой дом, не такой шикарный, как квартира Аландо, но нам будет хорошо. Вебера я тоже заберу туда. Если Аланд сунется, я его убью.

– Ты его сын, и мне ты как сын, и как сына я тебя люблю, Фердинанд, это не то, что ты подумал.

– Снова родственные чувства! Ни на один мой поцелуй ты не ответила, принуждать тебя я, конечно, не буду.

Он снова подошел к ней совсем близко.

– Агнес, к чему нам ломать комедию между собой, когда мы столько лет читаем друг друга по глазам? К чему тешить своей порядочностью твоего старого дурака? Я был в его Школе, принадлежностью к которой он так кичится. Он шарлатан. Я благодарен ему за ворота, которые он мне открыл в этот мир, за все, чему он научил меня, за знакомство с тобой. Но ведь он уничтожил своей любовью всех женщин, которые отдавались ему, потому что наверняка его любили. Он сам всегда уводил жен от мужей, ему не на что обижаться. Если бы я хотел только ему досадить, я бы сделал это иначе, но мы с тобой молодые, сильные, давно симпатизирующие друг другу люди, я люблю тебя. Я не слепой, я ловлю на операциях твой взгляд, оттого, как ты иногда смотришь на меня, я становлюсь всесильным. Что-то же ты вкладываешь в твой взгляд, если он так действует на меня. Я путаюсь в твоих взглядах и твоих словах, почему-то сейчас ты не веришь мне, я это чувствую.

– Слишком много лет я видела, как вы любите вашего отца. И знаю, что когда ваш гнев остынет, вы будете сожалеть даже о том, что уже себе позволили. Я не хочу, чтобы вы лишились человека, которого любите и который так любит вас. Фердинанд, я тебе помогу, и мы останемся друзьями, как это всегда и было.

Он отвернулся.

– Насчет моей любви к отцу вы ошибаетесь. Есть вещи, которые я в нем не принимаю и не приму никогда. Меня раздражает его любовь к вам, мне не нравится проснувшаяся в вас добродетель. Между нами пять минут назад пробегала искра любви, а сейчас одна фальшь, я не люблю фальши. Во мне течет не его кровь, я больше чувствую в себе черт его отца – Бенедикто, тот действительно был великим учителем.

– Ты знаешь про его учителя? Аланд уверен, что ты в Тибете учился медицине.

– Не так он всеведущ, еще одно подтверждение. Ему не надо знать, где я был. Я не собираюсь больше терпеть глупость этого выстарившегося комедианта, из-за него гибнут сильные, светлые души. Вебер в тяжелейшем состоянии, но разве Гейнцу лучше? Агнес.

– Как странно видеть тебя злым.

– Да, доброты во мне все меньше, но гнева моего они не видели. Агнес, останься со мной, я всё равно буду ждать тебя, ты вернешься? Почему ты с ним, Агнес? Что в нем такого? Даже этот твой вечный маскарад – это его неуверенность в себе, в тебе, во всем. Неужели ты этого не чувствуешь?

– Это я настояла. Я не люблю скользких мужских взглядов, Фердинанд. Мне от них плохо. И сейчас мне плохо. Потому что ты понял все превратно, ты выпустил из себя зверя.

– И я не смогу тебя больше обнять?

– Убери руки, я сама тебя обниму. Ты озлобленный, больной ребенок, Фердинанд, а никакой не любовник, пойми это. Насчет медитации была хорошая мысль, ты истощил свои силы, Фердинанд, что ты делаешь над собой? Это началось еще на Востоке? Тебе не смогли помочь?

– Этому нельзя помочь, на свете не все возможно поправить, фрау Агнес. И то, что вы сейчас хотите позвонить сеньору Аландо, тоже непоправимо. Вам довольно открыться ему – и он будет здесь, вы колеблетесь. Агнес… Что ты делаешь?

– Фердинанд, давай ты поедешь к себе на квартиру, а я, в самом деле, вызову Аландо. Он поможет Веберу лучше, чем ты, и ты не убьешь себя. Вы не будете с Аландо раскачивать общий канат, по которому вместе идете уже столько лет.

Абель сел за стол и порвал чистый лист, на котором список так и не возник.

– Фердинанд, он великолепный врач, он играл в свою некомпетентность, чтобы ты учился, полагая, что превосходишь его. Фердинанд, он лучше тебя помог бы Веберу, и наверняка только он может помочь тебе, иначе тебя не отправили бы к нему обратно. Ты все неправильно понял, Аланд – единственный, кто способен вам помочь. Ты зря мучаешь Вебера, надо звать Аланда, тянуть уже некуда.

– Зовите кого хотите, простите, мою непристойную выходку, раз для вас ничего другого не стоит за моими словами, мне становится тяжело в вашем присутствии.

– Фердинанд, тебе становится плохо, тебе самому нужна помощь.

– Ни ваша, ни его – нет. Да уйдите же, наконец!

Она пошла к дверям, его сердце сдавило от боли.

– Агнес, что ты делаешь?

Он слышал, что она ушла, уткнулся в сжатые кулаки.

– Тупица… – прошептал он себе.

Он подошел к Веберу, увидел его вновь посеревшее лицо. Вебер, ничего не понимая, потянулся лицом к Абелю. Абеля он узнал, губы его безголосо зашевелились, всё в нем сжалось и загуляло страшной, выворачивающей дренажи судорогой.

– Фердинанд, убей меня. Скорее… я не могу… это нельзя терпеть…

Что творилось с Вебером он не то что понимал, он чувствовал, стал набирать морфий и замер. Надо было приказать этому сердцу, сделавшему невозможное, остановиться, морфий Веберу не поможет. Что он собирается сделать? Вебер умрет все равно – и душа его не поднимется, завязнет внизу, отяжелев от наркотика.

– Прости, Рудольф, нельзя, понимаешь? Нельзя, – Абель швырнул шприц о стену. – Сейчас все кончится, прости, что потревожил тебя, думал, мы выберемся…

Нужно остановить его сердце, это все, о чем Вебер может просить сейчас, его второй раз разрывает изнутри, в дренажах уже одна кровь. Абель склонился над Вебером, посылая ему все, что в самом Абеле еще оставалось. Лицо Вебера чуть обмякло, нужно, чтобы он ушел в этом коротком антракте.

Ведь всё было хорошо, только что все было хорошо, пока тень благоразумного предательства не проползла между ним и Агнес и не перекроила пространство. Абель переставал себя чувствовать, он истощен полностью. Вебер смотрит с отчаяньем.

– Всё, Рудольф, всё. Идем отсюда, давай руку…

Рука Абеля скользнула по запястью Вебера, сердце Вебера глубоко сократилось и замерло. Абель остановил подсознательный счет и сам повалился у стола, прикрывая лицо от надвинувшейся на него каменной плиты. Глаза Вебера спокойно смотрели в небо – сквозь камни и потолки. Взгляд Абеля уперся в пустоту – сквозь камни и пол.

Аланд влетел в операционную, перевернул и отодвинул от стола Абеля. Руки Аланда застыли над телом Вебера, Агнес склонилась над Фердинандом.

– Что там, Агнес?

– Думаю, он остановил сердце и себе, и ему, он больше ничего не мог сделать.

– Почему ты не позвала меня, ты не видела, что он не в себе?! Кого первым тащить?

– Занимайся Вебером, там все слишком плохо. Не верти головой, успокойся.

Аланд работал, но она чувствовала, что чем дальше, тем больше он к ней оборачивается. Он начал видеть то, что происходило здесь без него. Отошел от Вебера и сел перед Агнес, осторожно беря ее лицо двумя руками.

– Агнесс, что это было?

– Ты вернул Вебера?

– Да. Что это было, Агнес?! Почему он обнимает тебя, почему он целует тебя и говорит о любви?

– Посмотри на его сердце, Аландо. Ты видел это?

Она отбросила рубашку с груди Абеля.

– Да, я знаю. Думал, что он закрылся от меня, стервец! …Но что же это такое, Агнес?

– Аландо, он был в твоей Школе, его вернули к тебе, ты должен ему помочь.

– Он, как вернулся, не доверял мне, он прятался от меня, я давно бы ему помог. Агнес, но ты? Ты?! Почему ты позволила ему?!

– Аландо, я первый раз увидела эту звезду у него на сердце, я тронула его рубашку, чтобы лучше рассмотреть. Он понял меня по-своему, стал целоваться… Истинной подоплеки своих чувств он не знает, не надо на него сердиться. Он измучил себя, он хотел, чтоб хоть кто-то сказал ему, что любит его. Займись им, будет поздно – и ты сам себе этого не простишь.

– Значит, тебя не любили, Абель? Агнес, поезжай домой, я сейчас могу сказать тебе, чего не следует. Не беспокойся, я верну тебе этого Королевича. Не подходи ко мне, Агнес, я прошу, уезжай домой. Я все для тебя сделаю, с мертвецами я счетов не свожу, но зачем ты со мной так – не пойму никогда. Только б сказала – и меня бы уже не было в твоей жизни, я бы давно не стоял между вами.

– Аландо, он уверен, что умирает, он просил побыть с ним. Он не понимает сам, почему для него так важно, чтобы я была рядом. Но ведь ты понимаешь?

– Не говори со мной, прошу, иди домой. Я должен сейчас побыть один. Или уйду я, и тогда я уже ничего не сделаю для него.

– Я буду ждать тебя дома.

– Я подозревал, что рано или поздно, он сделает это. Я видел, что ты закрылась, и он закрылся, но я не связал два эти события между собой. Уходи, или будет поздно помогать твоему дорогому Фердинанду. Ты будешь считать, что я ему отомстил, но я верну его тебе. В этой жизни ты ему никто, ты вполне могла быть его любимой, его женой… Считай, что это я был у тебя в прошлой жизни. Хватило бы одного твоего слова, чтобы я стал просто загробным выходцем из твоей прошлой жизни и знал свое место. Я никому не смогу теперь верить, ты не виновата, что я оказался недостоин твоей любви. Я шарлатан и выстарившийся комедиант. Спасибо, что иногда ты все-таки пыталась за меня вставить слово.

Аланд подошел опять к Веберу, погладил его висок, словно прощался с ним. Руки Аланда начали свою работу над телом Вебера. Аланд смотрел перед собой, и ничего не видел, кроме мрачной, глухой пустоты. Она разрасталась не вовне, а внутри его, заставляя тело стоя распадаться на атомы. Вебер был жив, дышал, а в Аланде дыхание замирало.

Она вышла. Аланд, переведя дух, вернулся к Абелю.

– Ладно, Фердинанд, спасибо тебе, дорогой. Давай, поднимайся, Вебер почти в порядке, гордись до конца жизни своей операцией.

Аланд направил обе ладони на сердце Фердинанда, и остаток сил вытек через ладони. Аланд пуст, это только его не нужная никому бездушная оболочка, сейчас и её не будет.

Аланд пошел к дверям, нащупывая в кобуре пистолет. Он шел в глухой тупик длинного коридора, на ходу подводя пистолет к виску. Глаза ничего не видели, кроме мутных разводов. Палец жал на курок зло, определенно и четко. Его швыряло из стороны в сторону, от грохота в голове проносились молнии, словно его зажало меж двух грозовых туч. Он все равно продолжал все чувствовать и понимать: чувствовал, как падает пистолет, как он сам сползает плечом по стене.

– Держи свои пули, – услышал он знакомый голос.

Он поднял глаза – перед ним стоял Бенедикто и протягивал целую пригоршню пуль, опаленных, без гильз.

– Обжег из-за тебя всю руку. Я собрал твои пули, но засунь их себе лучше в зад, так от них будет легче избавиться. Мозгов у тебя не так много, но набивать череп металлом всё равно бы не посоветовал. Не хочешь брать? Хорошо, ссыплю тебе их в карман. Вставай. Не хватало еще, чтобы твои сыновья видели тебя таким. Иди умойся и сбрей виски. Аландо, ты меня слышишь? Это все пустяки, Аландо.

– Ты обещал больше не приходить.

– Считай, что не приходил.

Руки Бенедикто поставили его на ноги, какое-то время удерживали его отказывающееся стоять тело. Держась за стену, Аланд смог сделать несколько шагов, оглянулся на пустой коридор. Бенедикто пропал. Аланд запустил в карман руку, вынул пули, пахло порохом. В мозгу шипело, словно кто-то проводил раскаленным утюгом по мокрой ткани.

Аланд медленно шел по коридору, в какой-то из дверей он видел рабочий кран, вошел, открыл воду, опустил голову под ледяную струю, хватал воду губами. Висок выжжен, вокруг белого стигмата опаленные до рыжины пучки горелой шерсти.

Аланд вошел в операционную, не глядя по сторонам, прошел к столику с инструментами, взял скальпель, ножницы и вернулся к раковине. Выстриг виски, подбрил корни скальпелем. Рядом появился Абель.

Скальпель падает из руки, Аланд прошел мимо, как случайно, задел плечом Абеля.

– Отвезешь его в Корпус? – это всё, что хватило сил спросить.

– Хорошо, отец.

– Ревельский ублюдок тебе отец, я тут не причем, забудь обо мне.

Аланд вышел на улицу, потер лицо снегом, и сам опустился на снег.

Пусть делают, что хотят.

Глава 29. Без Аланда

Прошло две недели, как Аланд исчез. Сколько бы Абель ни пытался увидеть Аланда, ничего не выходило. Видел Агнес, почерневшую, тоже ничего не знавшую об Аланде. Аланд уехал из госпиталя и пропал, как растворился в воздухе.

Какое-то подобие жизни в Корпусе существовало, Вебер поправлялся быстро. Абель смотрел на хорошо зажившие швы, внутренние и наружные, и не верил своим глазам. Тело работало правильно, но Вебер не приходил в сознание еще несколько дней, непонятно почему, словно спал.

Гейнцу Абель объяснил, почему Вебер не должен пока знать, что случилось. Гейнц понемногу начал примиряться с собой, но когда Вебер очнулся, радость Абеля померкла. Вебер был в разуме ребенка: прилежно читал книжки по складам, звал Гейнца и радовался каждому его приходу, он всему радовался и ничего не помнил.

Без Аланда Корпус впал в кому, во всем чувствовалась глубокая остановка, – словно из тела вынули душу, а тело продолжало медленно, принудительно функционировать, как тело, лишенное сознания.

Абель заходил в кабинет Аланда, садился у телефона, подолгу смотрел на него, не решаясь позвонить Агнес. Он понимал, что должен это сделать, и только неделю спустя он решился. В трубку услышал какой-то потусторонний голос.

– Я ничего не знаю о нём, Фердинанд.

И раздались гудки.

Как-то поздно вечером, когда блаженный разумом Вебер с улыбкой на лице делал вид, что спал, к Абелю пришел Гейнц и строго сказал Абелю, что тот как хочет, но мозги следует Веберу вернуть. Пусть ненавидит Гейнца, пусть творит, что угодно, пусть волочится за всеми юбками Берлина, видеть его идиотом – ничуть не лучше. Абель сам не понимал, что случилось, его вмешательство не могло дать такого эффекта, но Гейнц считал иначе.

– Я ему всё скажу, оставь нас вдвоем. О том, что ты навел порядок в его мозгах, я говорить не буду. Не делай этого, Абель, Аланд никогда с нами так не поступал, и Аланда пора найти.

О том, что произошло в подвале госпиталя на этот раз никто, кроме Абеля, Агнес и Аланда, не знал. Знал ли об этом Кох – непонятно, с Абелем он общался мало, как и со всеми в Корпусе. Кох пропадал у себя или в КБ, Карл на аэродроме – интуиция ли ему подсказывала, что в Корпусе пока лучше не находиться, или Кох так загрузил его?

Атмосфера в Корпусе была невыносимо разреженной. Отсутствие Аланда, его полное исчезновение, необъяснимая инфантильность Вебера всех лишали покоя.

Абель приказывал Веберу спать, а тот все открывал глаза и с улыбкой смотрел куда-то сквозь потолок.

– Рудольф, закрывай глаза и спи, – повторял Абель.

Вебер послушно закрывал глаза и открывал их снова. Пока Вебер не заснет, Абель не мог заняться своими делами. Абель заставлял себя не раздражаться, но, видя снова устремленный в потолок взгляд Вебера, все-таки раздражался.

– Фердинанд, – сказал вдруг Вебер. – А почему он все время лежит?

– Кто?

– Ваш Аланд, я как ни посмотрю на него, он все время лежит. И сегодня лежит, и вчера лежал, и позавчера – одно и то же. Он что, заболел? Или он такой лентяй?

Абель пересел к постели Вебера.

– Где он лежит, Рудольф?

– Какая-то комната. Очень маленькая, меньше твоей во много раз, как твоя душевая, и окно завешено полностью. Там, что днем, что ночью – одинаковый мрак.

– Рудольф, дом, в котором находится эта комната, ты видишь?

– Да, какое-то одноэтажное вытянутое здание… Лестницы интересные – с двух торцов в землю спускаются, как два полукруга.

– А рядом что?

– Деревья какие-то. Липы что ли огромные? Темно, кругом только снег, и деревья все одинаково голые… Парк какой-то?

– Рудольф, Аланд живой?

– Иногда шевелится. Он так в сапогах и шинели все и лежит. Холодно у него, наверно? Батарея есть, окно закрыто. Чем он только дышит?

– Вебер, где это? Что рядом?

– Ничего, дорога… Это придорожный трактир, с дороги указатель – трактир.

– Как он называется? Написано название?

– Слушай, Фердинанд, это какой-то не немецкий… Я не понимаю… Латиница, но не немецкий.

– Что написано, скажи по буквам или напиши.

Вебер с удовольствием слез с кровати, не спеша подошел к столу и написал стройными готическими буквами: Valge hobune.

– Белая лошадь, – проговорил Фердинанд. – Куда же его унесло? Машина у трактира стоит?

– Вся под снегом.

– Любовь свою хоронить поехал… И не доехал.

– Кого он поехал хоронить, Фердинанд? Тот, кого он поехал хоронить, протух давно, ваш Аланд столько времени лежит.

Абель сам не понял, как он мог его ударить, но он ударил Вебера в лицо. Вебер упрямо зажимая разбитый нос, не давал Абелю себе помочь.

– Что ты дерешься? Сам начал спрашивать… Ничего тебе не буду говорить, дурак.

Вебер размазывал по лицу кровь, стряхивал ее с руки на пол, попятился от Абеля, зашел в душ и закрылся. Пришел Гейнц, увидел пустую кровать Вебера, на полу капли крови и, медленно бледнея, спросил:

– Что у тебя тут, Абель?

– Сейчас подотру, Гейнц, не уходи. Черт с ним, – это он уже сказал про Вебера. – Сейчас я ему сладкого дам, успокоится. Не знаю, насколько это так, но то, что он сказал, вполне может быть.

Абель наклонился к полу, собирая салфеткой капли крови. Гейнц налетел на Абеля, подцепил его за рубаху, врезал Абелю кулаком, тоже в нос, кровь полилась ручьем.

– Почему ты о нем так говоришь?! Это ты его в убожество превратил!

– …А я думал, что это ты ему кишки с легкими перемешал…

Абель зажал переносицу, вид крови почему-то перестал вызывать у Гейнца дурноту, он смотрел на разбитый нос Фердинанда с удовольствием.

– Слушай, Абель, пойдем договорим.

– Гейнц, он видит Аланда. Он мне даже кое-что рассказал. Переубивать друг друга мы еще успеем, с Аландом появилась хоть какая-то зацепка. Главное, он жив, и круг поиска несколько сузился. Не скажу, что он указал точный адрес, но это уже реально найти.

Вебер вышел из душа и рассмеялся на Абеля.

– Так тебе и надо! Спасибо, Гейнц, а то он меня бьёт.

– Так ты – его?! – Гейнц снова двинулся на Абеля.

– Извини, Рудольф, – сказал Абель. – Я не хотел его ударить, Гейнц, не знаю, как это вышло. Он меня доконал.

– Тебя? А ему ничего?

– С ним не должно этого быть, я много лет занимаюсь гипнозом, этого не может быть. Аланд тоже постирал ему многое из времен его золотого детства, иначе бы он не был нормальным. Ты просто не знаешь, что над ним вытворял его отец, что с ним сейчас, я не могу понять.

– Абель, я хочу пирожное с кремом, принеси, – сказал Вебер капризно и требовательно.

– Гейнц, посмотри, в холодильнике, может, осталось?

– Сам посмотри. Хватит распоряжаться, Абель.

– Да, пусть сам принесёт, – подтвердил свою волю Вебер.

В комнату вошел Кох, разложил на столе карту.

– Фердинанд, смотри, – сказал он. – Это от Нарвы километров пятьдесят по ревельской дороге. Здесь поворот, вернешься километра три назад – указатель заметишь. Здание он описал верно. Бери документы, Гейнца, машину – поезжайте оба, машину Аланда все равно кто-то отогнать должен, его за руль не посадишь.

– Вильгельм, а с этим как? – спросил Абель, кивая на Вебера.

Гейнц во все глаза смотрел на Вебера, что-то изменилось в его взгляде.

– Рудольф, пойдешь со мной, – сказал Кох. – Поспишь сегодня у меня.

– Я не хочу, – возразил Вебер.

– А чего ты хочешь?

– Я сказал, чего я хочу.

– Что он сказал, Гейнц?

Абель уже ушел переодеваться, вышел в дорожном костюме.

– Гейнц, что ты встал? Ты не поедешь?

– Поеду, с Вебером что-то не то.

Гейнц видел в глазах Вебера слезы, но это не детские слезы каприза, это был злой и цепкий взгляд Вебера.

– Я сам ему дам его проклятое пирожное. Иди, собирайся живо. Паспорта не забудь.

Абель принес пирожное, снизу обернутое вощеной бумагой.

– На, чудовище, объешься и лопни.

Вебер взял пирожное аккуратно за обертку, развернул получше и запустил Абелю в лицо. Абель, отплевываясь, только отвел руки в стороны – вся эта жирная грязь валилась с его лица на только что надетый костюм. Гейнц неуверенно улыбнулся, всматриваясь в глаза Вебера.

Абель пытался отряхнуть грязь.

– Сейчас пойдешь отмывать мой костюм, чтоб к моему приезду было отчищено, ясно, Вебер?

Вебер отвернулся, Абель пошел отмываться. Гейнц крепко обнял Вебера.

– Ну? Ты очнулся, Вебер? Что ты отворачиваешься?

– Потому что ты, Гейнц, тоже…

– Мозги его Аланд забирал, – сказал Кох, продолжая смотреть на карту. – Аланд в себя приходит. Этого уже отпустил. Фердинанд, да сними ты это дерьмо, китель надень – и проваливай, пижон хренов… В твоих интересах встретить Аланда до того, как он сюда вернется.

– Кох, ты умеешь так выражаться? Никогда не слышал, – сказал Гейнц с одобрением. Вебера он так и не отпускал, Вебер замер у него в руках.

Абель переоделся в форму.

– Гейнц, первым не суйся, – говорил Кох. – Посидишь в трактире, пока Абель с Аландом первый пар выпустят. Твое дело только доехать туда и отогнать назад машину Аланда, без тебя разберутся.

– Абель, у тебя деньги есть? Черт знает, сколько суток мне там в трактире сидеть придется.

– Есть, иди, собирайся.

– Мне только документы у Аланда из сейфа взять, я собран.

Гейнц пошел в кабинет Аланда, Вебер пошел за ним.

– Что, Рудольф?

– Ничего. Я тебя очень люблю, Гейнц. И Абеля тоже. Я вас всех люблю. Скажи Аланду, чтобы он меня не выгонял. Даже если я на ней женюсь.

Гейнц рассмеялся.

– Ты неподражаем, Вебер. Женись, конечно. Всё, что хочешь, только не то, что было.

– А что было?

– Ничего, Рудольф. Мы с тобой двадцать третий Моцарта играть собирались. Ты пока болел – забыл, наверное.

– Это я помню, я вас провожу …

Вебера за плечо взял Кох.

– Нет, дорогой, ты пойдешь костюм Абеля чистить, тоже мне – развоевался.

Вебер хотел вывернуться, но пальцы Коха просто корни пустили ему в плечо – бесполезно. Гейнц улыбался, видя настоящую досаду на лице Вебера.

– Гад ты, Кох, что ты в меня вцепился? – прошептал Вебер.

Гейнц засмеялся и, уходя вслед за Абелем, приобнял Вебера на ходу.

– Иди, иди, чисти, фенрих, и пол помой хорошенько, а то уж там такого дерьма наваляли, только с полу есть не начни…

– И ты, Гейнц, тоже гад.

– Главное, что ты, принц заморский. Иди, поработай, у Коха не забалуешь. Он только с виду добрый, так что лучше слушайся. Он в рожу бить не будет, он из тебя шелковую ниточку сделает и сядет вышивать, ла, Кох? То гладью, то крестиком… Давай, гладью, Кох. От крестиков уже в глазах рябит.

Глава 30. Трактир «Белая лошадь»

Странный посетитель трактира «Белая Лошадь» хозяина начинал раздражать. У трактира остановился под утро, вошел в пустой зал, сел за стол. Машина у него была хорошая – и шинель офицера Германии в высоких чинах, генерал? Вроде как просто на дверь не покажешь.

Сел за стол, уткнулся лбом в сомкнутые ладони и молчит. Официант подошел, борясь с зевотой, и только зря изображал готовность услужить посетителю, на «что-господин-будет-заказывать?» – никакой реакции. Хозяин минут пять спустя сам подошел, скрывая раздражение под профессиональной маской.

– Господину офицеру что-то угодно?

Тот молча через плечо протянул деньги – вся дневная выручка была меньше, а день, что жаловаться, был неплохой.

– Что желаете?

– Чтоб ты ушел, мало – добавлю.

Хозяин посмотрел на официанта, официант даже проснулся и перестал зевать.

– Господин, четыре утра, трактир закрывается.

– Значит, дерьмовый у тебя трактир. Комнаты нет? Я хочу отдохнуть.

Вопросительно поднял еще купюры.

– Конечно, есть… Только, боюсь, для вас это не подойдет.

– Мне нужна самая маленькая комната, чтобы только кровать.

– Такие комнаты есть… Посмотрите?

Приезжий поднялся, закурил, затянулся раз, другой, поморщился, поискал глазами пепельницу, смял в руке почти целую зажженную сигарету и бросил в урну у двери.

Хозяин, изображая желание во чтобы то ни стало угодить, то почти бежал впереди, открывая двери, то семенил сбоку и сзади, потому что шагал генерал широко и мощно, заденет – сшибет.

– Вот, посмотрите…

Он открыл свою просторную комнату.

– Это твои хоромы, нет, мне попроще, на гонорар это не повлияет. Где-нибудь, где никто не ходит, мне надо отдохнуть.

– Вот комнаты по коридору, их три, взгляните, все сейчас пустуют.

Приезжий толкнул по очереди три двери, вошел в последнюю комнату, самую тесную, с окном, почти упирающимся в сарай, ее и сдавал-то хозяин, только когда просили до утра оставить кого-то мертвецки пьяного или битого. А за такие деньги?

– Плачу много, чтобы меня не тревожили, две недели – так две, проживу дольше – получишь еще.

– А… как имя господина?..

– Знакомиться я с тобой не собираюсь, ничего не предлагать, в дверь не стучать, если мне что-то понадобиться – выйду сам. Ясно?

– Да, господин генерал.

– Тогда мы с тобой поладим. Терпеть не могу, когда меня попусту тревожат.

– Ужин подать?

– Бутылку коньяка, если у тебя есть нормальный коньяк, кофе – только свари приличный. Хлеба и сыра. И поставишь графин с водой. Принеси пепельницу – на всякий случай.

Когда хозяин принес все указанное, и принес чистое постельное бельё, странный генерал уже лежал на кровати в шинели, сапогах и дымил в потолок, стряхивая пепел в пустой подсвечник.

– Поставь. Коньяк унеси, такой не пью, извини, без претензий. Я не запираюсь, но это не значит, что сюда можно входить.

– Да, господин генерал. Если вас будут спрашивать?

– Меня не будут спрашивать.

– Позвольте, я застелю вам постель.

– Не нужно.

– Но Вы хотели отдохнуть?

– Уже отдыхаю. Принеси темное покрывало и завесь окно, у меня глаза болят от света.

Хозяин принес темную штору, закрепил ее, красиво расправил, вытряхнул из подсвечника пепел, поставил хорошие, новые свечи.

– Иди, за две недели я заплатил – и две недели ты меня не тревожишь. Потом можешь попробовать постучать, не отвечу – подождешь еще немного.

– Для меня большая честь, давно не останавливались такие высокие гости.

– Ты едва не выгнал меня, болван, плести он мне тут будет про свое почтение.

Сказал обидное, но не обидно, даже стало смешно – в самом деле, болван, едва не выгнал.

И две недели он не то что ничего не заказывал – вообще не выходил. Дня через три хозяин посмотрел в дверную щель, жив ли? Жив. Ворочается, но не выходит. Через две недели хозяин постучал и зашел.

– Две недели, господин генерал, вы просили вам сообщить.

Так и лежит лицом к стене, через плечо указал на тумбочку – там следующая порция ассигнаций.

– Забирай, и все, как раньше договаривались.

Двухнедельный кофе, хлеб и сыр, и даже вода в графине почти не тронута. Засохшую еду хозяин хотел заменить свежей, воду сразу сменил. Пепельница пуста.

– Не надоедай, ничего не нужно.

И опять – день, второй, третий. Случилось у него что? По лицу не поймешь, глаза спокойные, говорит без нервов. Только непонятно, как он жив? Не сказать, что сильно осунулся.

Через три дня оказалось, что он гуляет на улице. На кровати лежал в шинели, а гуляет в мундире, потом и мундир сбросил в снег и снегом растирается, мускулы так и играют, быку шею свернет.

– Скажи, чтоб машину мою обмели.

– Уезжаете?

– Пока нет, не нравится, что ее так засыпало.

– Сейчас сделают.

– Идем, посмотрим, чем тут у тебя кормят, что-то я проголодался.

– На заказ лично сам приготовлю, скажите, что вам угодно.

– Можешь из себя не вылезать, я тобой доволен. Надо для начала попить, в горле как суховей прошел.

– Прошу вас, господин генерал. В зале люди, может, вас отдельно обслужить?

– Люди – это хорошо, давно их не видел.

– Там есть выпившие, не потревожили бы вас.

– Не потревожат. Где у тебя чистая вода?

– Сейчас принесу.

Перед Аландом возник высокий фужер с прозрачно чистой водой. Аланд долго подносил его к губам, но не выпил и половины. Смотрел на сидящих в зале, слушал чужую болтовню, попросил немного пропаренных овощей, и уже с полчаса пил свою воду. «Поел», называется, и ушел к себе.

Часа не прошло, вошли двое офицеров, сразу к стойке.

– Генерал Аланд?..

Говорить, конечно, не приказано, но и запрета не было. Он говорил, что не будут спрашивать, это точно не погоня. Оба, сразу видно, сыновья этого чудака. Молодой красавец и постарше – лоб с залысиной. Хозяин сказал шепотом, что «он здесь», но «просил не беспокоить, сегодня первый раз вышел, ушел к себе час назад». Старший младшему глазами указал на столик, а хозяину сказал также уверенно, как его генерал:

– Проводите меня к нему.

Хозяин молча развел руками – дело подневольное, что приказано, то и выполняй.

– Всё, спасибо, идите, – у дверей распорядился старший.

На каком языке они ругались, сказать трудно, вроде бы оба совершенно чисто говорили с хозяином по-эстонски, просто коренные жители, а тут – и не немецкий это, о немецком хозяин трактира представление имел. Кто б мог подумать, что этот генерал может выдавать голосом такие раскаты грома. И лысый-то не отстает, потрескивает молодым громовым треском: при таком молнии самые яростные и близкие, это уже не предвестники, это сама гроза в эпицентре, но генерал молодого так и впечатывает голосом, а тот знай распаляется. Щенок молодой, куда тебе против твоего генерала?