Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика

Война – самое большое бедствие, какое может быть в жизни, полное ужаса и смерти. Но есть своя красота в бою, где побеждает сильный, смелый, когда все силы человеческой души напряжены до предела в жажде победить или умереть, когда сильнее бьется сердце в груди и жарко пылает кровь. Только теперь в войне не будет ни такого боя, ни такой героики. Ужасно погибать в войне, в которой побеждает техника, а не личная сила и смелость. Но, может быть, война окажется немыслима уже потому, что жертвами станут беззащитные тылы, будут разрушены все вековые достижения человечества?

После окончания стрельбы начался ее разбор, и мы поехали к Кормиловым, где нас ждали обедать. На стрельбе я мельком видела нашего Пьеро, его наездник Рудков^[111] проезжал, чтобы он не боялся выстрелов. Вскоре приехал папа, и Ольга Николаевна^[112] буквально не знала, чем нас угостить, закармливая своими пирогами. Тину^[113] теперь было не узнать, так она выросла и похорошела. Теперь, встретясь с Борей, она все время смущалась, разговаривая. Это была уже не прежняя девочка, которая всюду бегала за Борей и, смотря в окно, приходила в восторг от проезжающих «тутуликов».

Вечером после чая папа на моторной лодке уехал в Стайки^[114], чтобы оттуда ехать пароходом в Киев, а мы на двуколке возвращались домой той же дорогой. На лугу мы останавливали повозку и, соскочив, рвали большие букеты цветов. На болоте, где росли крупные незабудки, Боря и Алеша собрали их целые охапки. Всю дорогу мы болтали, часто споря с Алешей, который шалил и не слушался Кати. Наш ездовой Посмитный, красивый чернобровый украинец с серыми большими глазами, прикрытыми длинными темными ресницами, много нам рассказывал о встречных высоких курганах в степи. Я люблю украинскую старину, озаренную романтикой. Много битв видели широкие степи, поросшие высокой травой. И все это осталось в прошлом, и нам об этом говорят лишь «высоки могилы, з витром размовляючи», да поют звонкие украинские песни. Глядя на Посмитного, я подумала, как было бы хорошо одеть его в казацкий запорожский костюм.

3 августа. Бедная Катюша, объелась всякой зелени и фруктов и лежит в постели. Алеша целый день пристает ко мне с поцелуями, а с Борей они не всегда ладят, уж очень они разные. Мы стараемся чем-нибудь помочь маме, накрываем на стол, моем посуду, чистим картофель и исполняем разные поручения; Алеша всегда старается многое сделать за меня, но не даром, а с уговором за 10–12 поцелуев, смотря по работе. Теперь их набралось слишком много, целая тысяча, вот я и расплачиваюсь целый день. Противный мальчишка, он сегодня надоел мне, а Боря его высмеивает. По вечерам, когда мы ложимся спать в клуне, я сквозь сон слышу пение девчат и хлопцев и засыпаю убаюканная их звонкими молодыми голосами.

Из лагеря приехал папа и привез наши карточки, которые ему передал для нас Жуков. Вышли все хорошо. В воскресенье в Рудяках вечером на площади будет кино, сказал папа. Из лагеря привезут аппарат и будет играть оркестр музыки. Мы собираемся пойти посмотреть. Катя все время подсмеивается надо мной, что я слишком нравлюсь Сергееву. Ну и некрасивый же он! Лицо круглое, как луна, толстенный нос, а сам большой, неуклюжий, толстый, настоящий «бегемот». Мы с Катей его называем за глаза «Жорой», как называет его жена. Он часто приходит к нам, зовет кататься на лодке и старается нам помочь сесть в лодку, беря за руку выше локтя, что нам с Катей не нравится. При этом он делает уморительные гримасы, через каждые пять минут отсыпая мне комплименты, называя меня «путеводной звездочкой» и самыми ласковыми именами. Мы решили, что ездить с ним на лодке лучше в компании его жены.

4 августа. Был очень жаркий солнечный день, и мы несколько раз бегали к Днепру, чтобы в его струях охладить разгоряченное тело, а когда наступил вечер, к нам пришла Сергеева и позднее ее муж. После чая мы с ними поехали кататься на лодке. Над нами было усыпанное крупными звездами небо, и Днепр отражал это небо в своих водах. Кругом были покой и тишина. Вся природа отдыхала от знойного дня. Мы ехали против течения и гребли по очереди, кроме Сергеева, который греб все время. Лодка была большая, тяжелая, и грести было нелегко, а потому Алеша быстро отказался, говоря, что он устал, и его заменил Боря. Сергеева пела украинские песни, слова которых так подходили к Днепру, к этому тихому вечеру, к золотым звездам наступающей ночи. Мягкие украинские знакомые напевы звенели, замирая, говоря о чем-то близком.

 
Мисяцю ясний, зирки прекрасни,
Вас я благаю, грудь облегчите,
Висть принесите з ридного краю^[115].
 

И представлялась тоска в далекой чужой стороне по родному краю, где степи и луг покрыты цветущим ковром трав, где солнце светит ярко и в темном небе горят яркие звезды, маня к себе. Когда в небе показался месяц и по воде побежала блестящая ломаная дорожка, я почувствовала особенно сильно всю прелесть украинской ночи. Мои глаза устремлялись в небо, на котором бесчисленные звезды ласково мне мигали, протягивая ко мне свои блестящие лучи. Я вдыхала ночные ароматы реки, ощущая ее прохладу, и часто отвечала невпопад на вопросы Сергеева. Я думала и мечтала совсем о другом… Все о том же!

5 августа. Было еще довольно рано, когда к нам пришла Лисицкая. Я влезла на шелковицу и, сидя в ее густых ветках, наблюдала за лавочкой, на которой сидели мама и Татьяна Ивановна, разговаривая. Она много интересовалась Катей и мной: как мы проводим лето и сколько нам лет? Определенно она нас недолюбливает, и на днях расспрашивала маму, правда ли, что я каталась верхом с ее «Володичкой». Часто она бывает просто смешна, даже жалка. Она пришла попрощаться, так как они в этот день уезжали в Крым. Прибежала Катя с письмами в руках. Письма были из Детского, от Павлуши, Сережи, Леши и Бори Абрамова. Сережа писал, что с нашим отъездом Детское Село опустело и без нас стало скучно. Павлуша, как всегда, в своем письме ядовито подсмеивается над нами, высказывая свое сочувствие маме, которая получила два «таких хорошеньких экземплярчика», как я и Катя, да еще на такой долгий срок. Противный Павлуша, вечные насмешки! Но как замирало мое сердце, когда я читала это письмо, боясь выдать перед другими волнение. Я не могу не думать о нем. И как часто я грущу от этого во время веселья, в самые беспечные минуты, сама себе стараясь в этом не признаваться.

Написав ответные письма, мы после обеда достали лодку и переехали на остров. Боря и Алеша пошли искать червей для удочки, а я легла на дно лодки и следила за блеском воды сквозь полуопущенные ресницы, отдаваясь горячей ласке солнца. Над лодкой тихо склоняла свои развесистые ветви плакучая ива, а Днепр неумолчно шептал что-то ласковое. В голове всплывали неясные образы, которые быстро исчезали, и в сознании мысли были спутанными. Я не совсем была здорова, мама мне купаться запретила, и Катя купалась одна.

8 августа. Вчерашнее недомогание прошло, и я здорова. День очень жаркий, и мы с Катей все время сидим на берегу в купальных костюмах. Я влезла с книгой на шелковицу, спрятавшись от жары в ее густых ветках, и ем ее спелые темные ягоды. Зелень листвы, пронизанная солнцем, трепещет яркими бликами, которые скользят по моей загорелой обнаженной коже. К маме пришла Мухина^[116], и они о чем-то разговаривают, сидя на лавочке. Вскоре мама позвала меня, Катю и мальчиков, предложив пойти покупать сливы и самим их снимать с дерева. Мухина показала нам дорогу в сад, где было много фруктов. В этом саду ветки яблонь и груш гнулись под тяжестью плодов к земле. Мы со старухой-хозяйкой рвали спелые сливы, яблоки, груши, наполняя корзины, и тут же не забывали класть самое вкусное себе в рот. Потом сидели на бревне с хозяйкой, и она жаловалась на свою старость, на тяжелую жизнь с невесткой. Она еще помнит крепостное право, когда ее мать ходила на барщину. Какая же она древняя! Сколько ей лет, она уже не помнит, но глаза ее горят ярко на морщинистом, когда-то красивом лице.

9 августа. Кино перенесено на сегодня, и вечером мы все пойдем на площадь смотреть картину. После обеда Пикус привел папе лошадь, чтобы ехать в лагерь, но было еще рано и оставалось время, чтобы я успела покататься верхом. Я переоделась и, сев на Нерона, поехала с Пикусом по берегу Днепра, а потом мы въехали в лес. Солнце заливало все окружающее своим блеском. Днепр ярко сверкал. Над водой летали белые чайки, и их крылья ослепительно белели в лучах солнца. Въехав в лес, наши лошади перешли на шаг. В густом лесу жара не чувствовалась так сильно, и было приятно наслаждаться запахом прогретой солнцем хвои, вслушиваясь в несмолкаемые голоса леса. Доехав до болота, мы повернули обратно.

Проводив папу, мы взяли лодку и поехали купаться на остров. Вода была теплая, и не хотелось из нее вылезать. День клонился к вечеру, когда к нам пришел Сергеев и сказал, что кино сегодня не будет, так как картину не привезли. Вместо этого он позвал нас покататься на лодке. С нами поехала и его жена. Мы с Катей не могли без смеха смотреть на милое супружество Сергеевых, на его умиленное лицо и расплывшуюся улыбочку, когда он в разговоре называл меня «русалочка с прищуренными глазами». Жена его пела свои любимые украинские песни. Проезжая остров, мы видели на болоте важно гуляющих голубых цапель, которые, взлетев, распускали большие красивые крылья. По дороге нас обогнала большая лодка с красноармейцами из Ржищева^[117], на ней играл оркестр, и мы плыли под звуки бравурного марша по зеркальной глади реки. Все ниже спускалось к западу угасающее солнце, становясь малиновым мячиком, на который можно было смотреть, не щуря глаза. По воде бежала золотая дорожка и быстро исчезла, угаснув вместе с солнцем. Снова мне хотелось стать художником и запечатлеть на память все краски угасающего вечера. В сумерки, еще светлые и прозрачные, мы вернулись домой. Когда мы ложились спать в клуне, папа сказал, что Пикус, когда ехал с ним в лагерь, спросил его: «И откуда, товарищ командир, ваша дочка научилась так хорошо ездить верхом? Ведь не только среди молодых красноармейцев, а и среди старых не все так хорошо ездят». Эта похвала Пикуса мне польстила. Ездить верхом я очень люблю, это моя страсть.

11 августа. Наконец вчера на площади было долгожданное кино, играл оркестр музыки, и вся площадь была заполнена народом, начиная с детей и кончая стариками. Мы тоже пришли. Мне было интересно посмотреть, какое впечатление картина произведет на окружающих. Мальчишки решили устроиться на плетне, чтобы лучше видеть, а мы, постояв в толпе, решили последовать их примеру и тоже влезли на плетень, но долго сидеть было неудобно, и мы слезли. Вечер был теплый, на темном небе сверкал медно-золотой серп месяца, и небо было усыпано блестящими звездами. К нам подошел молодой незнакомый военный и, улыбаясь, поставил перед нами скамейку, предложив сесть. Мы поблагодарили его за внимание к нам и сели; он тоже сел рядом с Катей. В темноте, при свете звезд, мы не могли хорошо рассмотреть лицо нашего незнакомца, но я заметила по его голосу и смеху, что он молод, с темными вьющимися волосами и белыми зубами. Он, не переставая, весело разговаривал, заразительно смеясь, и все свое внимание сосредоточил на Кате. К нам подошел Сергеев и сел рядом со мной. Он старался занять меня разговором, спрашивал, не кусают ли меня комары, отгонял их веткой, а я делала вид, что поглощена картиной, которую видела раньше, и старалась сохранить серьезность лица. По временам я вслушивалась в веселую болтовню Кати с незнакомцем. Оказалось, что ему 23 года, да это и было видно по тому, как они с Катей заливались беспечным, радостным смехом. Я, как ни старалась сохранить серьезность, вслушиваясь в их разговор и смех, начинала сама смеяться. Вскоре я заметила, что наш незнакомец совсем не смотрит на экран и картиной не интересуется, а взгляды его обращены исключительно на Катю. Смотря на Катю, я думала, что ее можно поздравить с новым поклонником. В самых интересных местах картины Катя прерывала болтовню и обращала его внимание на картину, но он не знал, что там делается, теряя нить событий на экране, и Кате приходилось объяснять ему, а он все путал, и начинался опять веселый заразительный смех. Без слов было ясно, что его больше интересуют глаза Кати, а не глаза «Андозии»^[118]. Когда кончилась картина, незнакомец попросил разрешения нас проводить домой. Со мной пошел Сергеев. Катя с незнакомцем шла впереди нас, и они так увлеклись разговором, что прошли мимо дома. Из слов Кати я узнала, что ее новый обожатель нас знает давно, встречал нас в поле, в лесу и на Днепре и давно хотел познакомиться с нами, но не было подходящего случая и он не знал, как это сделать. Поговорив еще немного, мы крепко заснули.

13 августа. Сегодня воскресенье. Утром Фомину его ординарец подал лошадь, чтобы ехать в Стайки, но было еще рано, и папа разрешил мне покататься с Андрющенко. Я быстро вскочила на лошадь, мы выехали за село и поехали крупной рысью по ровной дороге полем, переходя в галоп. Доскакав до леса, мы поехали шагом. Солнце все сильнее разгоралось, и день обещал быть жарким. По дороге мы разговорились; Андрющенко – веселый, разговорчивый красноармеец. Он мне много рассказывал о своей деревне, о своей жизни, о том, что страшно любит лошадей и всегда рад покататься со мной. Утренний воздух, не утративший еще свою свежесть, приятно ласкал мне лицо, шевелил волосы на голове, было хорошо покачиваться в седле и не хотелось возвращаться домой. На лугах пахло душистым скошенным сеном, и в глубоком безоблачном небе, трепеща крылышками, пели жаворонки.

Подъехав к дому, я соскочила с лошади, а из соседней хаты ко мне подбежала девочка и передала мне письмо. Оно было без марки, и на конверте небрежно, незнакомым почерком было написано просто: «Чумаковщина. Для Кати». Даже не было фамилии. Мне показалось это странным. «От кого же это?» – подумала я и побежала в клуню к папе, сказать ему, что из Ржищева приехала моторная лодка. По дороге, увидев в окно Катю, я передала ей письмо. Когда я вошла в комнату, Катя его читала. «Катюша, скажи, от кого ты получила письмо?» – спросила я. – «Да от нашего незнакомца. Слушай, что он мне пишет: „Почему я, уезжая с таким подъемом и радостным чувством, вдруг почувствовал, что после моего ухода от Вас – все это, как слишком натянутая струна, оборвалось? Для Вас это, быть может, является странным и непонятным, как и мое письмо. Но я с очевидной ясностью определил, что это есть не что иное, как отражение навеянных Вами на меня чувств в результате нашей случайной, мимолетной встречи. Я совершенно бескорыстно пишу Вам это письмо, независимо от перспектив наших будущих отношений, а поэтому полагаю, что Вы не будете сомневаться в искренности моих чувств и слов. Слово остается за Вами. Я больше не имею права писать Вам и только пользуюсь временем переезда по Днепру в Стайки, так как рискую потерять нити хотя бы письменной связи с Вами по отъезде моего перевозчика Кирилла Черкаса. Очень сожалею, что уезжаю сегодня; хотя на это нет никаких экстренных причин, но считаю, что было бы малодушием и слабостью моего характера отменить по каким бы то ни было причинам раз решенный вопрос времени моего отъезда. Итак, если Вы находите нужным мне ответить и поддержать письменную связь не без надежды когда-либо встретиться, то пишите, я всегда буду отвечать Вам взаимностью. Напишите свой адрес здешний, а также, если будете уезжать, то и ленинградский. Извините за мою нескромность. Быть может, мое письмо является Вам неприятным сюрпризом. Поднялся ветер и изрядно качает лодку, в результате чего получается искаженный почерк. До свидания, милое дитя! Выгружаюсь и передаю письмо Черкасу. Горю нетерпением побывать в родном городе. Мой привет Тане“». – «Вот так история! Юный незнакомец, оказывается, серьезно влюбился в тебя», – сказала я. Катя, смеясь, показала письмо маме, папе и мальчикам. Она абсолютно не умеет хранить ни свои, ни чужие секреты. Какой она еще ребенок! Вероятно, и я тоже, но все-таки, насколько я, видимо, внутренне старше, чем она. Мальчики подсмеиваются над ней, что, если она захочет, то может стать Шевченко^[119]. Вечером пришел Фомин, мы с ним катались на лодке, и он все время читал нотацию Кате за то, что она много кокетничает и всем кружит головы, особенно молодым командирам, которые не занимаются нужным делом, а пишут любовные письма и всюду за ней бегают, поэтому она и получает такие письма. А я думала, что он и сам не хуже молодых командиров увлекается Катей, ее живостью, ее смехом, как и ее хорошеньким личиком.

14 августа. Чудный, ослепительный, жаркий день. С утра купались, потом, сидя в лодке, читали. Я перечитывала Шевченко^[120] и несколько его стихов перевела на русский язык. Под вечер мы уговорили маму пойти с нами по Днепру к песчаным горам. Мы шли лесом, где растут мохнатые красноствольные сосны на крутых дюнах, и оттуда открывается вид далеко на леса, луга, деревни и широкий Днепр с его правым высоким берегом. Когда видишь внизу это море зелени и блеск воды, сердце замирает и губы шепчут слова Шевченко:

 
Здаеться, кращего немае
Ничого в бога, як Днипро,
Та наша славна Украина!^[121]
 

Пока шли лесом, несколько раз встречали зайцев. Наконец мы поднялись на самую высокую дюну. Белый песок слепил нам глаза, он был такой пушистый, мягкий, на нем не было отпечатков человеческих ног, и это было приятно. Вид был чудесный в обе стороны. Мы долго лежали на горячем песке, смотря на Днепр, по которому проплывали большие лодки и порой мелькал, как крыло чайки, белый парус. На высоком правом берегу Днепра, в зелени садов, раскинулось село. Мы перешли на другую сторону горы, и перед нашими глазами раскинулся вид на луга, болота, леса. По небольшому озеру внизу обрыва бродили серые цапли. Кругом было тихо, и только куковала кукушка в лесу, дятел стучал да пролетали сизоворонки. Кругом было безлюдно. Лежа на песке, мы сбрасывали вниз желуди, которые набрали в лесу, следили, как они, приобретая скорость, быстро скатывались вниз, оставляя в песке свой след, и гадали, чей желудь добежит до конца скорее. Потом решили скатываться сами с этой большой горы. Было весело лететь по песку вниз с нарастающей быстротой, с закрытыми глазами, потом стоять и смотреть, как перед тобой кружатся земля и небо, и со смехом взбираться вверх, таща друг друга за руки, падая и съезжая вниз. Мы даже уговорили маму разок получить это удовольствие, и потом все вместе помогали ей взобраться наверх, много смеясь. Мама решила, что в выходной день, когда будет свободен папа, мы сюда приедем лодкой на целый день и устроим пикник с полевой кашей. В этот день мы много купались и домой вернулись поздно, идя берегом реки.

15 августа. Дует сильный раздражающий ветер. Погода сегодня плохая, и мы сидим в хате, играем в слова, часто спорим между собой и больше всего с Алешей. Папа приехал из лагеря в первый раз на Пьеро. Он говорит, что на нем еще ездить трудно, все время надо быть настороже, что Пьеро ко всему прислушивается и по лесу идти боится. Недавно папа получил новое, очень хорошее кавалерийское седло, на нем лучше и удобней ездить. Когда мы приедем в Днепропетровск, папа обещал мне дать поездить на Пьеро.

После обеда читали, потом играли вчетвером в карты, и только к вечеру, когда ветер утих, мы с Катей пошли к Днепру. Там мы увидели на острове Борю и Алешу, которые махали нам рукой и звали к себе. «Кто бы нас перевез», – подумала я. Мимо нас проплывала лодка с девчатами, и мы попросили перевезти нас на остров. Там мы гуляли, бегали, читали. Туда же приехали Сергеевы и позднее Мухины. Когда Сергеевы уехали, Мухина подошла ко мне и резко заявила: «Вы, пожалуйста, не рассчитывайте на нашу лодку. Мы вас на ту сторону не перевезем». – «А мы и не собираемся вас просить об этом, у нас есть своя лодка, на которой мы уедем», – резко ответила я. Опять это глупое проявление ревности военных дам к нам, девчонкам! Мухина показала только, что она не умна и что она не хотела бы, чтобы мы ехали в обществе ее мужа. Очевидно, она уж не так хорошо воспитана, несмотря на аристократическое происхождение, которое часто любит подчеркивать. Когда вернулись домой, у нас была Ипатова, жена нашего ветеринарного врача, и в разговоре за чаем она заметила, что Мухина возмущается: как это я могу ездить на казенных лошадях? «Какое ей дело», – возмущенно подумала я, понимая, что дело не в казенных лошадях, а в том, что ее муж неоднократно ездил на них со мной.

16 августа. Рано утром, когда еще солнце было высоко, мы с мальчиками ходили с нашей хозяйкой и ее дочкой Аленой на луг собирать сено и его переворачивать. Мальчики теперь каждый день на рассвете уезжают с хозяином возить и складывать в копны сено. Наша хозяйка немолодая, но по ее лицу видно, что она была красивая. Работать на лугу приятно, там так хорошо пахнет свежим скошенным сеном, а пробегающий ветерок ласково охлаждает разгоряченное лицо. Кругом простор и ширь лугов. Высоко прыгают резвые кузнечики, треща в скошенной траве. Пролетают легкие, красивые стрекозы, блестя изумрудными крылышками, с цветка на цветок порхают пестрые бабочки. В голубом небе заливаются жаворонки.

Окончив работу, мы завтракали с хозяйкой под большим стогом сена, и все нам казалось очень вкусным – и молоко, и черный хлеб, посыпанный солью, и свежее сало с огурцом. Некоторое время мы отдыхали, сладкая истома сковывала все члены, руки опускались сами собой, а глаза закрывались ресницами, и хотелось, зарывшись в душистые травы, крепко заснуть. Через час мы снова работали и, когда все кончили, поехали домой, лежа на возу с сеном.

20 августа. Вчера вечером был пикник с полевой кашей. Фомин и два наших молодых командира поехали на лодке на охоту за утками, взяв с собой Борю и Алешу с тем, что мальчики им помогут доставать битых уток из воды. Когда солнце клонилось к западу, окрасив все небо и воду в красный цвет, мы на большой лодке подъехали к острову, где нас ждала Фомина и еще один знакомый военный с женой. Папа выбрал поудобней место, разостлал рядно, и мама с Гликерией Ивановной начали приготовлять закуску, а я с Катей побежали в кустарник искать сухих веток для костра. На берегу реки скоро запылал большой костер. К берегу подъехала лодка, из которой выпрыгнули Фомин и с ним два командира, а мальчики несли двух убитых уток. Все сели у костра, и охотники начали свой рассказ о том, как им было плохо без собаки: несколько убитых уток они не могли достать из болота. Боря был в восторге, что он лазал за утками по болоту. Папа стоял у костра, помешивал ложкой варившийся кулеш и подсмеивался над охотниками. На ковре появились закуска и выпивка. Ночь постепенно окутывала нас своим черным покровом, в небе все гуще и чаще вспыхивали звезды. Вода в реке потемнела, и только наш костер ярко разгорался, освещая пятна земли, вырванные у ночной тьмы. Вскоре показалась луна, медленно проплывая и по временам прячась в облаках. Она своим холодным светом придавала всему таинственность; по воде пробегала серебряная дорога, которой хотелось довериться и убежать в сказочную страну. Когда полевая каша была готова, все расположились на ужин. Здесь все казалось вкусным, особенно полевая каша, за которую не раз пили чарку. Нам тоже налили в чашки немного вина, но мы свою порцию не допили, и за нас все выпил Алеша. Я заметила в темноте, что он не только выпил наши порции, но также и Борино вино, а потом еще пил пиво и постепенно пьянел, без конца болтая всякую ерунду. Вначале мы с Катей думали, что он нас хотел обмануть, наливая из пустых бутылок и притворяясь опьяневшим, поэтому мы не придавали значения, смеясь над ним. Но когда он ушел и лег на песок, а Боря пошел за ним и позвал нас, мы убедились, что он по-настоящему пьян. Он катался по песку и бессвязно говорил, что я на него напустила страшных крокодилов и они к нему лезут, а он не может от них отделаться. Я побежала и позвала маму, которая была занята по хозяйству и только теперь обратила внимание, что нет Алеши. Она пошла с нами и, вернувшись, позвала папу и Фомина, сказав ему, что Алешу немедленно надо в лодке отвезти домой и уложить спать. Фомин на руках перенес его в лодку. Катя и Боря сели рядом с ним, держа его, а Фомин греб. Было темно, Алеша вырывался из рук, и Боре пришлось пересесть на весла, а Фомину крепко держать Алешу. Вырываясь, Алеша сильно толкнул Катю, ушиб ей колено, и она плакала, как всегда совсем по-детски. Наконец, приехав, Алешу перенесли в клуню и уложили спать, но он еще долго не мог успокоиться и говорил всякий вздор. Маме пришлось повозиться и с ним, и с Катей, которая долго плакала и не могла заснуть. Катя любит Алешу, и ей было жалко и стыдно за него. А он всегда ей грубит, плохо с ней обращается, и они вечно ссорятся. Из-за Алеши наш пикник вышел неудачным.

22 августа. Сегодня Фомины уезжают в отпуск, и мы были на прощальном обеде. Они хорошие люди, и было жалко, что они уезжают. За обедом было шумно и весело; Фомин все смотрел на Катю, любуясь ею. Да, она очень большая кокетка, умеет красиво опустить серые глаза, красиво надуть губки. И это у нее прирожденное, естественное кокетство. Гликерия Ивановна, прощаясь с мамой, всплакнула. За лето она к нам привыкла и привязалась к маме. Мы ее тоже полюбили, и было жаль расставаться. Вот экипаж тронулся и, выехав из ворот, покатился по дороге. Фомин махал нам фуражкой, экипаж за поворотом скрылся, и мы пошли домой. Накануне в отпуск уехали Сергеевы, и наша улица опустела. Придя домой, Боря взял лодку, и мы поехали кататься по Днепру.

23 августа. Каждый день рано утром Боря с нашим хозяином уезжает в поле или на луг и там помогает ему работать; он его охотно берет с собой, а Алешу нет, он там им мешает, а работать ленится. Домой возвращается Боря чаще всего к вечеру, и, когда мама кормит его обедом, хозяйка приносит еще свой обед и ставит чарку меду, говоря, что он заработал второй обед. День сегодня очень жаркий, и мы решили на лодке поехать к песчаным горам. На вершине одной из гор, в дубовых кустах, мальчики из веток устроили зеленый шатер, а мы насобирали сухих веток и развели костер, спекли картофель, вскипятили чай, из дома взяли масло, помидоры, огурцы, хлеб и приготовили теперь хороший завтрак. Несколько раз мы купались, скатывались с гор, смотрели, как на озеро прилетают голубые цапли, смотрели на пасущихся внизу коров, лежа на горячем белом песке, который в некоторых местах был так раскален, что обжигал босые ноги. К обеду вернулись домой.

24 августа. Погода испортилась, с утра стало хмуро, прохладно и идет дождь. Из клуни мы перебрались спать в хату. Целый день сидим дома. Мама читает нам Писемского^[122] и учит Катю вышивать английской гладью. Последнее время к нам часто заходит Ипатова. Она веселая, говорливая и острая на язык. После обеда, когда перестал дождь и выглянуло солнце, стало теплее, и мы на повозке поехали в лагерь смотреть конские состязания. Ездили только командиры. Лучшие лошади оказались в нашем полку, чему я была очень рада, а Пьеро был красивей всех других лошадей. На нем выезжал наш наездник Рудков. Он прыгал вне конкурса и все препятствия взял чисто. Первый приз получил командир Кириллов. Мне было обидно за Рудкова, ведь это он выездил Пьеро и он так хорошо прыгал, а за это ему ничего не дали. Это несправедливо. Но папа устроил так, что наш полк от себя преподнес ему первый приз – часы. Когда кончились скачки, под музыку раздавали призы, а я не могла насмотреться на лошадей, которых проводили красноармейцы. Вечером, когда начало темнеть, мы вернулись домой.

25 августа. Утром получили много писем из Ленинграда, Воронежа и из Днепропетровска от бабушки, где она пишет, что соскучилась без нас и ждет нашего приезда. Утром пришел к нам Ипатов^[123] с женой и снимал меня, Катю, Борю и Алешу на Днепре. Мы с Катей снимались в купальных костюмах в воде, а потом он снял нас всех в обыкновенных платьях, и меня и Катю еще в украинских костюмах. Деревенский портной сшил мне из шерсти синюю корсетку с зеленой шелковой отделкой. Дочка хозяйки Алена вышила рубашку, и теперь у меня свой настоящий украинский костюм. Погода сегодня по-прежнему плохая, хотя дождя и нет, но все время дует прохладный ветер и по временам набегают тучи, закрывая солнце. Мы сидим в комнате, играем в домино или в слова. К обеду из лагеря приехал папа и привез письмо Кате от Марии Ивановны, в которое мне было вложено письмо от Бори Абрамова. Из Конотопа мне было письмо от Паши^[124], где она пишет, что перешла на второй курс медпрофшколы, работает сейчас в детских яслях и живет неплохо. Второе письмо было от Оли^[125], где она вспоминает Батурин и нашу совместную жизнь там^[126]. Аня^[127] и она перешли на второй курс профшколы, а Дода^[128] остался на второй год, но зимой собирается ехать в Ленинград и там поступать на чертежные курсы. Аня и Дода шлют мне привет. Все же, какой Дода лентяй!

26 августа. Наконец снова жаркий день, и мы решили на прощанье съездить на остров. На днях Катя с Алешей уезжают в Детское, а мы так за лето к ним привыкли, что без них нам будет пусто. С нами в этот раз поехали мама и папа. Мы варили на костре полевую кашу из курицы, ели печеную картошку, пили чай с мамиными пирожками. Сейчас много всюду фруктов, и мы их едим, сколько влезет. Спустившись к берегу, мы купались и загорали, лежа на песке, а потом я с Борей побежали дальше от берега вглубь острова. Там было небольшое озеро, берега которого заросли камышом, а на воде цвели прекрасные белые лилии, их были целые заросли. В камышах стояли две стройные тонконогие цапли, но при нашем появлении они мягко взмахнули большими крыльями и бесшумно улетели, четко вырисовываясь на ясном безоблачном небе. Боря лазал в камышах и нарвал мне камышовых палочек с коричневой бархатной верхушкой, а в озере достал белых лилий. На острове мы пробыли до вечера. Когда возвращались домой, нас нагнала большая туча и пошел дождь. Его крупные капли падали в серую воду, растворяясь в струях, а вокруг шли по поверхности воды маленькие круги. Мы усиленно по очереди гребли, торопясь домой, но против течения лодка шла медленно, дождь все усиливался, и когда мы вышли на берег, то вода с нас стекала ручейками. Глядя друг на друга, мы не могли не смеяться. Наш вид был очень жалким и комичным, и мы всю дорогу, идя к дому, хохотали. Дождь все усиливался, гремел гром и вспыхивали молнии; все ближе надвигалась гроза.

28 августа. После вчерашнего дождя погода изменилась к худшему, сегодня пасмурный день, по небу бегут низкие облака, стало по-осеннему холодно. Жуков должен ехать в Киев и по просьбе папы возьмет с собой Катю и Алешу, а там посадит их в ленинградский поезд. Поэтому вещи их уже уложены и мы ждем Жукова. К вечеру приехал Жуков и сказал, что надо торопиться ехать, чтобы не опоздать к поезду. Катя и Алеша быстро оделись и, попрощавшись, сели в экипаж. Мы долго смотрели вслед отъезжающим с грустью и, когда вернулись домой, сразу почувствовали пустоту. Всегда бывает грустно провожать и особенно возвращаться в опустевший дом. На прощание Катя подарила Алене свое платье и брошку. После их отъезда папа привез письмо и посылку из Детского от Марии Ивановны, где она посылала конфеты и печенье. Как жаль, что посылка опоздала. Теперь сладости придется кушать нам, без них. С посылкой пришло и письмо мне из Конотопа от Елизаветы Иосифовны^[129], и приписка от Оли.