Loe raamatut: «Пехотная баллада»
Terry Pratchett
MONSTROUS REGIMENT
Copyright © 2003 by Terry and Lyn Pratchett
© В. Сергеева, перевод на русский язык, 2013
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Полли отрезала волосы, стоя перед зеркалом, и почувствовала себя слегка виноватой из-за того, что ничуть этого не устыдилась. Волосы были ее главной гордостью, все говорили, что они чудесны, но за работой Полли обычно собирала их под сеточку. Она твердила себе, что природа зря старалась, но все-таки позаботилась, чтобы длинные золотые пряди до единой упали на расстеленный платок.
Если какие-то сильные чувства и владели ею в эту минуту, то исключительно разочарование при мысли о том, что Полли не понадобилось ничего, кроме стрижки, чтобы сойти за юношу. Не пришлось даже бинтовать грудь (Полли слышала, что так делают всегда). Природа позаботилась, чтобы здесь у нее трудностей не возникло.
Результат возни с ножницами получился… слегка странным, но не хуже, чем бывают иные мужские прически. Сойдет. По обнаженной шее прошел холодок, но не только потому, что Полли рассталась с длинными волосами. Она чувствовала Взгляд.
Герцогиня смотрела на Полли со стены над кроватью.
Это была скверная гравюра, раскрашенная вручную, преимущественно в два цвета – синий и красный. Она изображала пожилую женщину; отвисший подбородок и слегка выпученные глаза могли навести иного циника на мысль, что кто-то сунул ей в вырез платья рыбу, но в этом странном, безжизненном выражении лица художник сумел передать нечто большее. Глаза на некоторых портретах следят за тобой. Взгляд Герцогини пронизывал насквозь. Ее лицо было в каждом доме. Жители Борогравии росли с мыслью о том, что Герцогиня смотрит на них.
Полли знала, что такой же рисунок висит в комнате родителей. Когда мать была жива, каждый вечер она делала перед ним книксен. Полли протянула руку и перевернула гравюру лицом к стене. Внутренний голос сказал «нет». Но Полли одержала верх. Она уже решилась.
Потом она натянула братнину одежду, упаковала содержимое платка в мешочек, сунула его на дно сумки вместе с чистой рубашкой, положила записку на кровать, забрала вещи и вылезла в окно. По крайней мере, в окно вылезла Полли, но земли коснулись ноги Оливера.
Рассвет только-только превращал темный мир в монохромный, когда Полли проскользнула через двор харчевни. Герцогиня наблюдала за ней и с вывески. Отец всегда был верноподданным, по крайней мере, пока не умерла мать. Вывеску в этом году не подновляли, ее засидели птицы, и казалось, что Герцогиня косит.
Полли удостоверилась, что тележка вербовщика по-прежнему стоит перед трактиром. Яркие флаги повисли, отяжелев от ночного дождя. Толстяк сержант вряд ли собирался отправиться в путь раньше чем через несколько часов. У нее было много времени. Этот тип скорее всего принадлежал к тем, кто завтракает не торопясь.
Она вышла через калитку в задней стене и зашагала по холму. Добравшись до вершины, Полли обернулась и посмотрела на просыпающийся городок. Из нескольких труб поднимался дымок, но в харчевне еще никто не встал, поскольку Полли всегда поднималась первой и будила заспавшихся служанок. Она знала, что вдова Кламберс осталась ночевать (отец сказал: «Дождь слишком сильный, чтоб отпускать ее домой»), и, честно говоря, надеялась, что так будет и впредь – ради отца. В городе хватало вдов, а Ева Кламберс была добродушной особой, которая вдобавок превосходно пекла пироги. Долгая болезнь жены и отсутствие Поля измучили отца. Полли радовалась, что он вновь обретает силы. Старухи, которые проводят целые дни, сердито глазея из окошек, непременно будут все разнюхивать, злиться и ворчать, но так всегда было. Никто их уже не слушает.
Она подняла глаза. В прачечной Работной школы для девочек уже топили печи. Школа грозно нависала над окраиной городка – большая, серая, с высокими узкими окнами. Там всегда царила тишина. Когда Полли была маленькой, ей сказали, что туда отправляются Плохие Девочки. Но взрослые не объяснили, кто они такие, и к пяти годам у Полли сложилось смутное впечатление, что быть плохим значит не ложиться спать, когда велено. В восемь лет она поняла, что в Школу можно запросто угодить, если купить брату краски.
Она повернулась и зашагала между деревьев, исполненных птичьего пения.
Забудь, что ты Полли. Думай как мальчик. Вот что главное. Громко пускай газы и гордись этим, двигайся как марионетка, у которой наугад обрезали пару ниточек, никого не обнимай, а если встретишь приятеля – отвесь ему тумака. Работая за стойкой, Полли получила много материала для наблюдений. Зато ей не приходилось думать о том, чтобы не качать на ходу бедрами. Природа и здесь ее обделила.
Нужно научиться ходить по-мужски. По крайней мере, женщины качают только бедрами. У молодых людей шевелится буквально все, что ниже плеч. А еще надо занимать как можно больше места, подумала Полли. Тогда ты сам кажешься больше, совсем как кот, распушивший хвост. Она не раз видела это в харчевне, когда одни большие парни выставлялись перед другими большими парнями. Я злой, я плохой, я крутой, гони пинту имбирного пива, а то мама велит мне быть дома к девяти…
Ну-ка попробуем. Руки подальше от тела, будто несешь пару мешков с мукой… так. Плечи вперед-назад, словно проталкиваешься через толпу… так. Руки полусогнуты и ходят по кругу, будто вращаешь две рукоятки, прикрепленные к поясу… так. Ноги расслаблены, переступают по-обезьяньи… так…
Она благополучно прошла несколько метров, а потом что-то сбилось, мышцы не поняли, что нужно делать, и отправили Полли кувырком в куст остролиста. После этого она сдалась.
Тем временем послышался гром; порой гроза висела над горами целые дни. Но, по крайней мере, дорога не превратилась в реку грязи, а на деревьях еще оставалось достаточно листьев, чтобы укрыться от дождя. Некогда было ждать хорошей погоды, Полли предстоял долгий путь. Вербовщик наверняка переправился на пароме, но Полли знали в лицо все паромщики, и сторож потребовал бы пропуск, которого, разумеется, у Оливера Перкса не было. Значит, предстояло сделать крюк и добраться до тролльего моста в Тюбце. Для тролля все люди одинаковы, и любой клочок бумажки сойдет за пропуск, поскольку читать тролли не умеют. Потом она дойдет сосняком до Плюна. Вербовщик непременно остановится там на ночь. Плюн – одна из тех захолустных деревень, которые существуют лишь потому, что обширные пустые пространства на карте действуют на нервы. Никто там не знал Полли. Никто туда не ездил. Плюн – просто дыра.
Такое-то место ей и нужно. Вербовщик остановится там, и она запишется. Полли не сомневалась, что толстый сержант и грязный маленький капрал не обратили внимания на девушку, которая подавала им еду накануне вечером. Она, как говорится, красотой не блистала. Капрал, впрочем, попытался ущипнуть ее за ягодицу, но скорее всего исключительно по привычке, как попытался бы прихлопнуть муху, да и какой это был щипок.
Полли остановилась на холме над переправой и позавтракала холодной картошкой и сосиской, наблюдая за паромом. Никого, кроме сержанта с капралом, в тележке не было. Парни из Мунца не спешили вступать в армию. Они предпочитали держаться подальше. В последние годы слишком много молодых людей ушли воевать и далеко не все вернулись. Да и вернулись порой не с полным комплектом конечностей. Капрал мог сколько угодно бить в большой барабан. Количество сыновей в Мунце сокращалось столь же быстро, как росло количество вдов.
День был жаркий и душный, и желтая славка следовала за Полли, перелетая с куста на куст. Над вчерашней грязью поднимался пар, когда Полли подошла к тролльему мосту, висевшему над рекой в узком ущелье. Он был тонким и изящным – поговаривали, что его выстроили без известки. Поговаривали также, что благодаря своему весу мост еще прочнее держится за камни по обе стороны. А еще говорили, что мост – настоящее чудо света; впрочем, немногие местные жители верили в чудеса, не говоря уже о том, чтобы повидать свет. За проход брали один пенни (или сто золотых, если к пешеходу прилагался козел1). На полпути Полли глянула через перила и увидела тележку вербовщика далеко-далеко внизу – она катила по узкой дороге над самой рекой.
Дальше тропа все время шла вниз, через темный сосняк в ущелье. Полли не спешила. Еще до заката она увидела постоялый двор. Вербовщики уже приехали, но, судя по всему, сержант даже не старался произвести впечатление. Никто не бил в барабан, как накануне, и не кричал: «Подходи записываться, молокососы! В «Тудой-сюдой» хорошо живется!»
Война была всегда. Чаще всего происходили стычки на границе – нечто вроде соседской ссоры из-за того, что чья-то изгородь непомерно разрослась, только в национальном масштабе. Порой дела обстояли еще хуже. Миролюбивую Борогравию окружали вероломные, злобные, воинственные враги. Ведь если бы они не были вероломными, злобными и воинственными, мы бы с ними не сражались, не так ли? Война была всегда.
Отец Полли служил в армии, прежде чем получить в наследство от Поллиного дедушки «Герцогиню». О войне он почти не рассказывал. Он принес с собой саблю, но вместо того, чтобы повесить ее над очагом, ворошил ею огонь, словно кочергой. Иногда заходили старые друзья; закрыв ставни на ночь, они усаживались вокруг камелька, пили и пели. Маленькая Полли под разными предлогами оставалась и слушала песни, но развлечению пришел конец, когда она ввернула одно из самых интересных словечек в присутствии матери. Потом она подросла и стала подавать пиво; видимо, старшие решили, что она уже знает все интересные словечки – ну или скоро выяснит, что они значат. Кроме того, ее мать отправилась туда, где сквернословие не оскорбляет ничьих ушей и теоретически вообще не существует.
Солдатские песни были частью ее детства. Полли наизусть знала «Весь мир перевернулся», «Дьявол – мой сержант», «Джонни ушел на войну» и «Девушку я оставил». А когда было выпито уже достаточно, старики затягивали «Полковника Свинского» и «Зачем я ее поцеловал?».
Ну и конечно, «Душку Полли Оливера». Отец пел ее, когда маленькая Полли капризничала или грустила, и она смеялась, просто потому, что в песне упоминалось ее имя. Она запомнила слова, еще прежде чем узнала, что значит большинство из них. А теперь…
…Полли распахнула дверь. Сержант-вербовщик и капрал сидели за грязным столом. Они подняли глаза, задержав пивные кружки на полпути к губам. Полли сделала глубокий вдох, подошла и попыталась отсалютовать.
– Чего тебе, парень? – прорычал капрал.
– Хочу записаться, сэр!
Сержант уставил взгляд на Полли и осклабился, так что шрамы у него на лице странно задвигались, а подбородки задрожали. Его нельзя было назвать толстым – первым на язык проталкивалось слово «внушительный». Сержант принадлежал к тем людям, у которых вместо талии экватор. Воплощенная сила тяжести. Случись ему упасть – в любую сторону, – и он бы закачался, как яйцо. От солнца и спиртного его лицо побагровело, маленькие темные глазки мерцали на красном фоне, словно искры на лезвии ножа. На столе рядом с ним лежали две старомодные сабли – оружие скорее сродни мясницкому ножу, чем мечу.
– И все? – уточнил он.
– Да, сэр!
– Правда?
– Да, сэр!
– Ты не хочешь, чтобы сначала мы напоили тебя до соплей? Такова традиция, знаешь ли.
– Нет, сэр!
– Если не ошибаюсь, я еще не рассказал тебе о замечательных возможностях сделать карьеру и подзаработать.
– Нет, сэр!
– Я упомянул, что в шикарном красном мундире у тебя отбою от девчонок не будет?
– Кажется, нет, сэр.
– А харчи? Если ты в наших рядах, каждый ужин – это пир! – сержант похлопал себя по животу, вызвав некоторое волнение в прилегающих областях. – Я тому живое доказательство!
– Да, сэр. Нет, сэр. Я просто хочу записаться и сражаться за мою страну во славу Герцогини, сэр.
– Правда? – недоверчиво спросил капрал, но сержант его как будто не слышал. Он оглядел Полли с головы до ног, и у нее возникло отчетливое ощущение, что этот тип не настолько пьян и глуп, как кажется.
– Похоже, капрал Страппи, нам достался настоящий патриот старой закалки, – сказал он, не сводя глаз с лица Полли. – Ну что ж, ты обратился к кому надо, мальчик. – Он с шуршанием извлек стопку бумаг. – Знаешь, кто мы такие?
– Десятый пехотный, сэр, известный также как «Тудой-сюдой», сэр, – сказала Полли с облегчением. Она явно прошла испытание.
– Правильно, парень. Старые добрые Сырцееды. Самый лучший полк, какой только есть, в самой лучшей армии на свете. Хочешь вступить, э?
– Чертовски хочу, сэр, – ответила Полли, чувствуя подозрительный взгляд капрала.
– Молодец, парень!
Сержант открыл чернильницу, обмакнул металлическое перо и занес его над листом.
– Как звать?
– Оливер, сэр. Оливер Перкс.
– Возраст?
– В воскресенье исполнилось семнадцать, сэр.
– Ага, конечно, – сказал сержант. – Если тебе семнадцать, то я – Великая Герцогиня Аннаговия. Пустился в бега, э? Сделал какую-нибудь дочку матерью?
– Да ему в одиночку не справиться, – с ухмылкой заметил капрал. – Он же пищит, как сосунок.
Полли поняла, что начинает краснеть. Но ведь и юный Оливер покраснел бы, не так ли? Нетрудно вогнать парня в краску. Полли проделывала это одним взглядом.
– Неважно, – отрезал сержант. – Поставь тут крестик, поцелуй Герцогиню – и ты мой со всеми потрохами, ясно? Меня звать сержант Джекрам. Я теперь тебе вместо отца и матери, а капрал Страппи – вместо старшего брата. Каждый день будешь лопать бифштексы и ветчину, а если кто захочет тебя забрать, ему придется тащить и меня заодно, потому что я буду держать тебя за шиворот. Можете не сомневаться, мистер Перкс, никому это не под силу. – Толстый палец уткнулся в бумагу. – Вот здесь.
Полли взяла перо и расписалась.
– Это что? – спросил капрал.
– Моя подпись, – ответила Полли.
Она услышала, как у нее за спиной открылась дверь, и обернулась. Несколько парней – точнее, еще несколько парней, мысленно оговорилась Полли, – с шумом ввалились в трактир и подозрительно огляделись.
– Грамотный? – спросил сержант, посмотрев на новоприбывших и снова переведя взгляд на Полли. – Вижу, вижу. Красивый почерк, да. Такие, как ты, и выходят в офицеры. Дай ему шиллинг, капрал. И картинку не забудь.
– Слушаюсь, сержант, – капрал Страппи достал картинку в рамке с рукояткой, похожей на зеркало. – Чмокай сюда, рядовой Пукс.
– Перкс, сэр, – поправила Полли.
– Ну, Перкс. Целуй Герцогиню.
Это была дешевая копия знаменитой картины. Рисунок выцвел, и за потрескавшимся стеклом вырос мох. Задержав дыхание, Полли слегка коснулась Герцогини губами.
– На, – сказал Страппи и сунул ей что-то в руку.
– Что это? – спросила Полли, разглядывая бумажный квадратик.
– Считай, долговая расписка. Шиллингов у нас нехватка, – сказал сержант, а Страппи ухмыльнулся. – Но хозяин поставит тебе пинту эля за счет ее светлости.
Он повернулся и взглянул на новоприбывших.
– Однако вы прямо косяками идете. Хотите записаться, парни? А ведь мы даже в барабан не били. Наверное, все дело в удивительной харизме капрала Страппи. Подходи ближе, не стесняйся. Кто у нас следующий?
Полли взглянула на очередного новобранца с ужасом, который по мере сил постаралась скрыть. В сумерках она не разглядела его, потому что он был одет в черное. Не стильное, а пыльное черное, в таких костюмах обычно хоронят. Судя по виду, парень и впрямь не так давно прибыл с того света. Он изрядно зарос паутиной, а на лбу у него были швы.
– Как звать? – спросил Джекрам.
– Игорь, шэр.
Джекрам сосчитал швы.
– Так я, знаешь ли, и подумал, – сказал он. – Как вижу, тебе восемнадцать?
– Пробудитесь!
– Боги, боги… – командор Сэмюель Ваймс прикрыл глаза руками.
– Прошу прощения, ваша светлость, – сказал анк-морпоркский консул в Злобении. – Вам нехорошо, ваша светлость?
– Как бишь тебя зовут, молодой человек? – переспросил Ваймс. – Прости, но я две недели в дороге, мало спал и весь день знакомился с людьми, у которых очень сложные имена. Это вредно для мозгов.
– Кларенс, ваша светлость. Кларенс Трепло.
– Трепло? – переспросил Ваймс, и на его лице Кларенс прочитал все.
– Боюсь, что так, сэр, – ответил он.
– В школе хорошо дрался?
– Нет, ваша светлость, зато никто не мог меня обогнать на дистанции в сто ярдов.
Ваймс засмеялся.
– Знаешь, Кларенс, любой национальный гимн, который начинается со слова «пробудитесь», рано или поздно приведет к неприятностям. Разве в кабинете патриция тебе этого не объяснили?
– Э… нет, ваша светлость.
– Значит, сам поймешь. Продолжай.
– Да, сэр. – Трепло откашлялся. – Национальный гимн Борогравии! – объявил он во второй раз.
Пробудитесь, прошу прощения, ваша светлость,
сыны Отчизны,
Довольно пить вино из кислых яблок.
Дровосеки, беритесь за топоры,
Фермеры, разите врага орудиями, которыми вы
прежде копали свеклу.
Расстроим бесчисленные козни наших недругов.
Мы с песнями шагаем во тьму,
Готовые сражаться против целого мира.
Видите золотой свет над вершинами гор?
Грядет новый день, и будет рыба!
– Э… – сказал Ваймс. – Последние слова…
– Это буквальный перевод, ваша светлость, – нервно объяснил Кларенс. – Значит, что-то вроде «отличная возможность» или «первый приз», ваша светлость.
– Когда мы не на людях, Кларенс, говори просто «сэр». «Ваша светлость» предназначена исключительно для того, чтобы впечатлить местных.
Ваймс откинулся на спинку неудобного кресла, подперев подбородок ладонью, и поморщился.
– Две тысячи триста миль, – сказал он, поерзав. – Чертовски холодно, когда путешествуешь на метле, даже если лететь невысоко. Потом лодка, потом карета… – он снова поморщился. – Я читал твой отчет. Как по-твоему, целая нация может сойти с ума?
Кларенс вздохнул. Он знал, что его собеседник – второй по влиятельности человек в Анк-Морпорке, но Ваймс вел себя так, как будто совершенно не подозревал о своем могуществе. Он сидел в холодной комнате в башне, за шатким столом, который до вчерашнего дня принадлежал коменданту кнекского гарнизона. На исцарапанной поверхности грудами лежали бумаги; они же громоздились и за креслом Ваймса.
Кларенс решил, что Ваймс вовсе не похож на герцога. Больше всего он походил на стражника, каковым, в общем, и являлся. Кларенса Трепло это оскорбляло. Те, кто стоит на вершине власти, должны выглядеть соответственно.
– Это… интересный вопрос, сэр, – сказал он. – Вы хотите сказать, что люди здесь…
– Не люди, а нация, – поправил Ваймс. – Борогравия, по-моему, спятила – судя по тому, что я прочел. Люди по мере сил выполняют свой долг и воспитывают детей – должен признать, что лично я сейчас предпочел бы заняться именно этим. Ты ведь понимаешь, о чем я. Вот люди, которые вроде бы ничем не отличаются от нас с тобой… но если собрать их в кучу, получается один огромный маньяк с государственными границами и национальным гимном.
– Отлично сказано, сэр, – дипломатично отозвался Кларенс.
Ваймс обвел взглядом комнату. Голые каменные стены. Узкие окна. Здесь чертовски холодно даже в солнечный день. Скверная пища, тряска, ночевки на дрянных кроватях… путешествие в темноте, на гномьих лодках, по секретным протокам под горами. Одним лишь богам известно, какую тонкую дипломатию пришлось пустить в ход Ветинари, чтобы это устроить, хотя Король-под-горой и впрямь был кое-чем обязан Ваймсу…
…и все это – ради холодного замка над холодной рекой, на границе между двумя дурацкими странами, ведущими дурацкую войну. Ваймс хорошо знал, чего ему хочется. Будь это уличные буяны, он бы не растерялся. Он бы стукнул их лбами и скорее всего сунул до утра в камеру. Но невозможно стукнуть лбами две страны.
Ваймс взял лист бумаги, покрутил и бросил обратно.
– К черту, – сказал он. – Что творится в крепости?
– Мне известно, что в некоторых труднодоступных частях еще остались очаги сопротивления, но противник уже практически подавлен. С тактической точки зрения, цитадель в наших руках. Это был отличный ход, ваша све… сэр.
Ваймс вздохнул.
– Нет, Кларенс, это была глупая старая уловка. Только идиот пропустит в крепость вражеских солдат, переодетых прачками. Да у троих из них были усы!
– Борогравцы в таких вопросах… довольно старомодны, сэр. Кстати говоря, в нижних подвалах мы, кажется, наткнулись на зомби. Жуткие твари. Судя по всему, здесь веками хоронили представителей высших военных чинов Борогравии.
– Правда? И что они там делают?
Кларенс поднял брови.
– Бродят, сэр. Я так думаю. Стонут. Как и положено зомби. Что-то их встревожило.
– Наверное, мы, – сказал Ваймс. Он встал, пересек комнату, открыл большую тяжелую дверь и крикнул: – Редж!
Через несколько секунд появился стражник и отсалютовал. Лицо у него было серое, и Кларенс не мог не заметить, что пальцы Реджа крепятся к ладони нитками.
– Ты уже видел констебля Башмака, Кларенс? – бодро спросил Ваймс. – Один из моих подчиненных. Мертв уже больше тридцати лет и наслаждается каждой минутой нежизни. Да, Редж?
– Так точно, мистер Ваймс, – ответил Редж, обнажая в ухмылке множество коричневых зубов.
– Здесь, в подвале, собрались твои соотечественники.
– Ну надо же. Бродят и стонут?
– Боюсь, что так, Редж.
– Тогда я пойду и перекинусь с ними словечком, – сказал Редж. Он снова отдал честь и вышел, слегка прихрамывая.
– Он… э… отсюда родом? – спросил побледневший Трепло.
– Нет-нет. Ну, сам знаешь – страна, откуда еще никто не возвращался и всё такое, – сказал Ваймс. – Он мертв, но, отдам Реджу должное, смерть его не остановила. А ты не знал, что в Страже служит зомби, Кларенс?
– Э… нет, сэр. Я пять лет не был в городе, – он сглотнул. – Судя по всему, многое изменилось.
Притом катастрофически, с точки зрения Кларенса Трепло. Служить консулом в Злобении было несложно – оставалось много свободного времени, чтобы заниматься своими делами. А потом в долине появились большие семафорные башни, и внезапно Анк-Морпорк оказался в часе пути. Раньше письмо из Анк-Морпорка шло больше двух недель, поэтому никто не волновался, если консул пару дней размышлял над ответом. Теперь ответа ожидали немедленно. Кларенс обрадовался, когда борогравцы разрушили несколько треклятых башен. Но в результате разверзся ад.
– У нас в Страже кого только нет, – сказал Ваймс. – И мы, ей-богу, в них нуждаемся, Кларенс, особенно теперь, когда злобенцы и борогравцы дерутся на улицах из-за какой-то дурацкой ссоры, которая началась тысячу лет назад. Это хуже, чем гномы и тролли! И все потому, что чья-то светлейшая прапрапра– и так далее бабушка дала пощечину какому-то прапрапра– и так далее дедушке. Борогравия и Злобения даже не условились насчет границы. Они назвали границей речку, которая меняет русло каждую весну! Иногда семафорные башни оказываются на борогравской земле, точнее, грязи, и тогда какие-то идиоты сжигают их по религиозным соображениям.
– Э… дело не только в этом, сэр, – сказал Трепло.
– Я знаю. Я читал историю. Ежегодная война со Злобенией – своего рода местное развлечение. Борогравия дерется со всеми. Но почему?
– Национальная гордость, сэр.
– Чем они гордятся? Здесь ничего нет, кроме нескольких жировых шахт. Борогравцы неплохие фермеры, но у них нет ни памятников архитектуры, ни больших библиотек, ни знаменитых композиторов, ни высоких гор, ни потрясающих пейзажей. О Борогравии можно сказать только одно: она расположена именно здесь, а не где-то еще. Что в ней такого особенного?
– Думаю, для борогравцев она особенная, потому что они тут живут, сэр. Ну и конечно, Нугган. Их бог. Я принес вам «Книгу Нуггана», сэр.
– Я читал ее в Анк-Морпорке, Трепло, – ответил Ваймс. – По-моему, просто чепу…
– Вы читали не самое последнее издание, сэр. Сомневаюсь, что там, в городе, следят… за обновлениями. Вот этот экземпляр, сэр, содержит все поправки, – сказал Трепло, кладя небольшую, но увесистую книжку на стол.
– Поправки? Как это? – Ваймс озадаченно взглянул на него. – Священное Писание, оно… уже написано. Делай то, не делай этого, не желай вола ближнего твоего.
– Э… Нугган на этом не остановился, сэр. Он… э… вносит дополнения. Преимущественно в раздел Мерзостей, если быть точным.
Ваймс взял свежий выпуск. Он был заметно толще, чем привезенный из Анк-Морпорка.
– Эту книгу называют Живым Заветом, – объяснил Трепло. – Она… ну, можно сказать, умирает, если вывезти ее из Борогравии. Завет перестает… пополняться. Новейшие Мерзости в конце, сэр, – добавил он.
– То есть это священная книга с приложениями?
– Именно так, сэр.
– На скоросшивателе?!
– Да, сэр. Люди вкладывают пустые страницы, и записи… появляются сами собой.
– Чудесным образом?
– Я бы сказал, божественным, сэр.
Ваймс открыл книгу наугад.
– Шоколад? Нугган не любит шоколад?
– Да, сэр. Это Мерзость пред Нугганом.
– Чеснок? Положим, я тоже его не люблю, так что пускай… Кошки?
– О да. Он очень не любит кошек, сэр.
– Гномы?! Здесь сказано: «Народ гномов, что поклоняется Золоту, сие есть Мерзость пред Нугганом». Да он с ума сошел. И что случилось, когда об этом узнали?
– Гномы закрыли свои шахты и исчезли, ваша светлость.
– Да уж неудивительно. Они беду сразу чуют, – сказал Ваймс. На сей раз он простил Кларенсу «вашу светлость»: молодой человек явно испытывал удовольствие, разговаривая с герцогом.
Он полистал книгу и вдруг замер.
– Синий цвет?..
– Так точно, сэр.
– Что мерзостного в синем цвете? Это просто цвет! Небо тоже синее.
– Да, сэр. Ревностные нугганиты стараются на него не смотреть. Э… – Трепло, будучи профессиональным дипломатом, не любил все называть своими именами. – Нугган, сэр, э… довольно нервический бог, – наконец произнес он.
– Нервический? – переспросил Ваймс. – Нервический бог? Что, он жалуется, если дети шумят? Требует выключать громкую музыку после девяти?
– Э… мы здесь наконец стали получать «Анк-Морпоркскую Правду», сэр… и я заметил, что Нугган… эээ… очень похож на тех, кто пишет жалобы в редакцию. Ну, вы понимаете, сэр. «Понаехали тут!» и прочее в том же духе.
– То есть он действительно спятил, – сказал Ваймс.
– Я ничего такого не хотел сказать, – поспешно возразил Трепло.
– И как с этим управляются священники?
– В общем… никак… сэр. Насколько я понимаю, они втайне смотрят сквозь пальцы на самые, э, радикальные Мерзости.
– Значит, нелюбовь Нуггана к гномам, кошкам и синему цвету – это не предел? Есть еще более безумные заповеди?
Трепло дипломатично кашлянул.
– Ну ладно, – проворчал Ваймс. – Более радикальные заповеди.
– Устрицы, сэр. Они ему не нравятся. Но это не беда, потому что никто здесь никогда и не видел устриц. А еще – дети. Они тоже Мерзость.
– И все-таки люди по-прежнему их заводят?
– Да, ваша све… простите, сэр. И чувствуют себя виноватыми. Лающие собаки – тоже Мерзость. И рубашки с шестью пуговицами. И сыр. Э… люди просто… избегают самых сложных требований. Даже священники, кажется, уже не пытаются их объяснить.
– И я, кажется, понимаю почему. Итак, мы в стране, пытающейся жить по законам бога, который, судя по всему, надевает подштанники на голову. Кстати, Нугган еще не объявил подштанники Мерзостью?
– Нет, сэр, – Трепло вздохнул. – Но, вероятно, это лишь вопрос времени.
– И как же люди терпят?
– В наши дни они по преимуществу молятся Герцогине Аннаговии. Ее изображения висят в каждом доме. Ее называют «Матушка».
– Ах да, Герцогиня. Я ее увижу?
– Нет-нет, к ней никого не пускают, сэр. Никто, кроме слуг, не видел Герцогиню вот уже более тридцати лет. Честно говоря, сэр, она, возможно, уже умерла.
– Возможно?
– Никто не знает наверняка. Официальная версия гласит, что она скорбит по мужу. Печальная история, сэр. Молодой герцог скончался спустя неделю после свадьбы. Его растерзал дикий кабан на охоте. Чтобы оплакать его, Герцогиня затворилась в старом замке КнязьМармадьюкПётрАльбертГансЙозефБернгардВильгельмсберг и с тех пор не появлялась на публике. Официальный портрет написали, когда ей было около сорока.
– У нее нет детей?
– Нет. Когда она умрет, род прервется.
– И люди ей молятся? Как богу?
Трепло вздохнул.
– Я упоминал об этом в своих докладах, сэр. Представители правящего дома Борогравии всегда имели полубожественный статус. Они возглавляют церковь, и крестьяне молятся им, надеясь, что герцоги замолвят за них словечко перед Нугганом. Они некоторым образом… местночтимые святые. Посредники между небом и землей. Честно говоря, в здешних краях это главное правило. Если хочешь сделать дело, знай, к кому обратиться. Наверное, проще молиться человеку на портрете, чем богу, которого не видишь.
Ваймс некоторое время сидел, глядя на консула. Когда он заговорил, Кларенс перепугался до полусмерти.
– Кто ей наследует? – спросил Ваймс.
– Сэр?..
– Я следую монархической логике, мистер Трепло. Если Герцогиня покинет трон, кто займет ее место?
– Э… это очень сложно, сэр, в силу кровнородственных браков и различных юридических систем, как-то…
– На кого ставить деньги, мистер Трепло?
– Э… на князя Генриха Злобенского.
К удивлению Трепло, Ваймс рассмеялся.
– И он, наверное, сейчас гадает, как там тетушка. Если не ошибаюсь, я видел его утром. Не могу сказать, что он мне понравился.
– Но он друг Анк-Морпорка, – с упреком заметил Трепло. – Я об этом тоже писал. Он человек образованный. Его очень интересуют клик-башни. У князя огромные планы в отношении этой страны. Прежде Злобения тоже поклонялась Нуггану, но он запретил старую религию, и, надо сказать, никто особенно не возражал. Князь хочет, чтобы Злобения шла вперед. Он восхищается Анк-Морпорком.
– Да, знаю. По-моему, он такой же ненормальный, как и Нугган, – сказал Ваймс. – Насколько я понимаю, здесь плетется замысловатая интрига, цель которой – вывести Генриха из игры. Как управляют Борогравией?
– Ничего особо сложного. Собирают налоги – и, в общем, всё. Высшие придворные чины ведут себя так, как будто Герцогиня жива. Единственное, что по-настоящему функционирует в Борогравии, так это армия.
– А стража? Любой стране нужны стражники. По крайней мере, они-то твердо стоят на земле.
– Неформальные гражданские комитеты следят за исполнением заветов Нуггана, сэр.
– О боги. Иными словами, они всюду суют нос, отдергивают занавески и всячески бдят, – сказал Ваймс.
Он встал и посмотрел через узкое окно на далекую равнину. Стояла ночь. Костры вражеского лагеря складывались в темноте в зловещие созвездия.
– Кларенс, тебе объяснили, зачем меня прислали сюда? – спросил он.
– Нет, сэр. Мне сообщили, что вы… э… будете наблюдать за происходящим. Князь Генрих не в восторге, сэр.