Обжигающий воздух, потрескавшаяся земля, солома. Сухие деревья, опавшие листья и пыль. «Почему все так переменилось? Где наши плодородные, зеленеющие поля и заливные луга? Где богатые урожаи, которые мы могли собирать хоть по два раза в год. Почему вся деревня теперь совершенно опустела, а жители разбрелись неизвестно куда? Где все те задушевные долгие песни, которые мы могли петь иногда вплоть до самого утра? Где, где, где…» – все эти вопросы задавал себе старый Ору сидя на вершине холма, который возвышался посреди некогда обитаемой шумной деревни. А ведь это действительно были хорошие времена: радостные, суматошные, живые. А теперь все словно бы остановилось, истлело и высохло, потому что в их деревню неизвестно откуда пришла неумолимая и постоянная сушь.

Все началось уже очень давно и совсем незаметно. Так, что поначалу никто ничего и не понял. А ведь он, Ору, прекрасно запомнил тот первый день. Когда его дочь непривычно рано вернулась с поля домой и прямо с порога попросила попить. «Папа, – сказала она ему, – почему сегодня так жарко? Ну просто невероятно жарко. Даже Мирто ушел с поля, а ведь он из нас самый выносливый». А он даже и не нашелся, что ей на это ответить, а просто налил полную кружку воды, которую его дочь тут же и выпила. На следующий день все повторилось опять, хотя на улице и было, пожалуй, несколько легче. Ведь с раннего утра повсеместно выпала освежающая роса, а под вечер еще и плотный сырой туман окутал пологие низменности полей. Но вот на третий день все стало уже совсем плохо. И такого тримы ни из этой, ни из соседних деревень вообще никогда не видели.

Жара началась уже с самого утра. И он, Ору, тоже запомнил это. Когда выйдя из своего дома во двор, привычно поводил босой ногой по траве. Однако вместо ожидаемой прохлады неожиданно почувствовал, что чуть было не порезался. Тогда он внимательно посмотрел себе под ноги. Да, действительно, роса на траве была, кажется. Вот только с ней было явно что-то не так. Тогда он присел на корточки и пригляделся. Эти мелкие, поигрывающие на солнце капли, которые обычно скапливались на покатых зеленых травинках, все были теперь как будто бы неживые. Они уже не играли на солнце как прежде, а выглядели неприятно мутными, словно наполненными мелом. Ору дотронулся до одной такой росинки, отчего она, слегка закачавшись из стороны в сторону, тут же беззвучно лопнула. А вместо нее на траве осталось лишь маленькое белое пятнышко. «Это еще что за фокусы, – сказал Ору сам себе, – они тут что, все теперь сухие что ли?» Он посмотрел вокруг. Да, по виду роса практически не изменилась. Но вот внутри у нее была явно пустота. Тогда он, все так же босиком пересек свой обширный двор и вышел на улицу. Однако на улице в такое раннее время никого из соседей конечно же не было, отчего он, печально вздохнув, вернулся назад к себе в дом. Дома в то жаркое утро было еще довольно прохладно, потому что дом Ору был деревянным и хорошо противостоял холоду зимой и жаре летом.

Ну вот наконец проснулась и его дочка, которая, также почувствовав нечто неладное, подошла к нему и, взяв за руку, шепотом спросила: «Папа, что происходит, почему везде так тихо?» Ору подумал было, что она хотела сказать «жарко», но, прислушавшись, понял, что она была права. Да, вокруг было действительно тихо, отчего он, все так же держа дочь за руку, вышел с ней прямо во двор. Потом посмотрел по сторонам, потом негромко свистнул и вновь посмотрел. Но нет, вокруг ничего не изменилось. «Странно, – сказал Ору сам себе, – ведь теперь и не так уж и рано, почему везде такая тишина?» Он посмотрел на дочь. Но та просто стояла рядом с ним и тоже оглядывалась по сторонам. «Папа, – сказала она наконец, – мне страшно. Почему нет соседей? И собак, и кошек тоже нет. Куры все куда-то исчезли? Где все? Неужели же они тоже ушли?»

Ору сел на крыльцо и задумался. Да, он помнил, конечно, что еще примерно с неделю назад уже испытывал нечто подобное. Когда ему показалось, что все вокруг стало пустым и ненужным. Что жизнь вот как-то так, совсем незаметно, покинула его самого. А сам он ничего с этим не в состоянии был поделать. И она тогда сказала: «Я ухожу». И все. Вот так все просто и ясно. Да, она уходила. И не куда-нибудь, не к кому-либо, а просто так, в никуда. От него подальше. Но ведь он так ее любил, он всегда любил ее… или это ему так казалось? Ору встал.

– Знаешь что, дочка, – обратился он к девочке, – пойдем-ка лучше домой. Даже если все и ушли из нашей деревни, то нам-то с тобой идти все равно некуда. Мы здесь жили и будем жить. И это наш дом. Поэтому… – он сделал приглашающий жест рукой.

Но дочь его отчего-то не послушала.

– Нет, – сказала она, – я останусь здесь, на улице. И пусть солнце иссушит мое тело, а жар испепелит душу, но я больше никогда не войду в твой дом.

– Но почему? – Ору, хотя это и могло показаться немного странным, совсем не испугался и даже ничего не почувствовал. – Ведь тебя-то я всегда очень сильно любил. Уж этого ты не можешь отрицать.

– Нет, папа, – девочка посмотрела на него прямо и уверенно. – Ты никогда не любил нас. И мама моя поэтому отсюда ушла. Хотя она, на самом деле, очень любила тебя. И я тебя люблю. А ты нет.

– «Нет», – повторил Ору опять равнодушно, – но ведь я все делал для тебя. Ну скажи мне, какую из твоих просьб я не выполнил?

– Ни одной, – ответила ему девочка. – Ты всегда делал в точности все так, как мы с мамой тебя просили. Но ты не любил нас. И собаку свою, и деревню эту, и природу, что вокруг, и даже землю, на которой стоит твой дом. Поэтому все тебя и покинули. Потому что все они и все это, – девочка повела рукой, – на самом деле очень любило тебя и отдавало тебе себя полностью, без остатка. А ты пользовался.

– Но почему вы мне раньше об этом не сказали, – Ору задумался. – Быть может тогда проще было бы мне уйти из деревни?

– Нет, – опять повторила девочка, – ты бы не ушел. Ты слишком упрям и недоверчив, чтобы послушать кого-либо. Тебе и ветер об этом шептал, и дождь пел ночью, и я это очень хорошо слышала. Но ты остался глух к просьбам природы. А нас с мамой ты не послушал бы и подавно. И вот теперь ты получил именно то, что хотел: пустоту, тишину и сушь, которая тебе более всего по душе. Но, прощай, – девочка повернулась и прямо босиком вышла на дорожку, которая вела к уличной калитке, – мы никогда больше не увидимся.

На это Ору лишь слегка пожал плечами и прошел обратно к себе в дом. «Да, конечно, – подумал он, – жена, дочь, соседи… Какое это имеет значение? Главное, что он, Ору, остался таким же как прежде, не изменил себе. Вот ни на сколечко. И он все по-прежнему совершенно спокойный, умный и уверенный. А что может быть важнее этого?»

На следующий день, после того как хорошенько выспался, Ору пошел побродить по деревне. Солнце все так же пекло, но при этом ни туч, ни малейшего ветерка вокруг не было заметно. Земля начинала уже сильно трескаться, а трава по обочинам грунтовой дороги превращаться в идеально высушенное белесое сено. «И это даже совсем неплохо, – как-то расчетливо подумал Ору, – будет чем скотину кормить. Ах, да, – он почесал затылок, – скотины-то у меня теперь нет. Ну и пусть, если некого кормить, то и хлопот намного меньше». Он подошел к колодцу. В глубоком колодце, где-то на самом дне все еще была вода. Ору опустил ведро, потом поднял его и напился. «Однако, – сказал он себе озабоченно, – этак мне и на несколько дней воды здесь не хватит. Колодец-то этот скоро высохнет». Тогда он пошел к центру деревни и поднялся на невысокий холм, что был там. Где стоя на самом солнцепеке, громко проговорил:

– Ветер, я обращаюсь к тебе. Принеси мне тучи полные живительной влаги, чтобы колодец мой не высох совсем.

После чего повернулся и, глядя на маленькую речушку, что текла вдалеке за полем, и которая теперь превратилась в узкий и мутный ручеек, заговорил опять:

– Вода, что течет в этой реке, не покидай меня. Ты всегда бескорыстно дарила мне свою прохладу и утоляла жажду даже в самые жаркие и засушливые дни. Не покидай меня, ты нужна мне.

После чего посмотрел наверх и обратился уже к Солнцу:

– Солнце, милое родное. Будь снисходительно ко мне. Не пеки ты так сильно. Ведь только ты одно теперь у меня осталось. Потому что ветер, похоже, покинул эти места, а вода покидает. И я просто не выдержу здесь один, с тобой наедине.

И Солнце ему ответило:

– Нет, Ору, я не покину тебя. Потому, что кроме меня у тебя никого больше нет и мне тебя жаль. Я знаю, что ни ветер, ни вода тебя больше не слышат. Потому, что ветра здесь нет, а вода скоро утечет. И только я одно хорошо понимаю тебя. Ведь я настолько же одиноко и мне также не нужен никто. А оттого мы всегда теперь будем вместе.

И сел Ору тогда на тот пологий холм и стал размышлять. «Отчего все стало таким? Где зеленеющие поля и заливные луга, где богатые урожаи? Где все соседи и отчего они покинули эту деревню? Коровы, свиньи, куры, где все? Моя семья, жена, дочь? И почему я ничего этого не знаю? Почему вокруг меня теперь уже так жарко, а я совсем этого не чувствую. Почему мне не хочется ни есть, ни спать? Пить почему не хочется? Да уж не умер ли я в самом деле?» Ору подвигал рукой. Потом встал и пошел обратно в свой дом. Лег спать. А на следующее утро вновь вышел на улицу и медленно двинулся по ней, даже не поднимая по пути невесомой пыли. Затем взобрался на тот самый холм и вновь стал размышлять. Но сколько не старался, так и не нашел он ответов на мучившие его вопросы.

Другие же тримы, и те что ушли из деревни, и прочие, которые жили поодаль, нередко видели этого блуждающего одинокого призрака из покинутой всеми деревни, который частенько сидел на холме и, подперев руками свою голову, словно бы о чем-то размышлял. А вокруг него, тихо шипя и кружась, похрустывая сухими ветками словно соломой, переваливаясь с ноги на ногу, шагала спокойно и неторопливо сушь. И никто с ней поделать ничего не мог, потому что она была частью того призрака. Тем, что было когда-то внутри него, а теперь вырвалось наружу. А призраки, – и это все тримы очень хорошо знали, – не могли никогда умереть, потому что и так давным-давно уже умерли.

14. Цветение

Сохранившиеся города были прекрасны. Особенно без людей. Свободные улицы, широкие проспекты, гулкие пространства всевозможных помещений, лестницы и подъезды, крыши и фундаменты. Парки, в которых теперь уже никто не гулял, пруды с чистейшей питьевой водой, сады, пестрящие всевозможными цветами, за которыми давным-давно никто не ухаживал. Все это производило поистине неизгладимое впечатление. И стороннему наблюдателю могло бы даже показаться, что он попал в сказку. Поскольку все, что было создано для миллионов людей теперь принадлежало ему. Ему одному. И все это находилось теперь вокруг него, устремленное в стороны и ввысь, подчиненное выверенной долгими расчетами и изысканиями логике. Той мысли, имя которой – совершенство.

Стекло и бетон, железо и пластик, многие другие всевозможные материалы, сконфигурированные в причудливые и разнообразные формы. Наполненные светом и электричеством, снабженные кондиционированием и отоплением. С удобствами, о которых теперь никто и не мечтал, с украшениями, которые современному наблюдателю могли бы показаться излишними. Причем все это находилось сейчас в совершенно заброшенном состоянии, отчего и выглядело еще более манящим. Однако, с некоторых пор, едва лишь жившие здесь прежде люди все куда-то подевались, как сразу, причем в первый же день после этого в сумеречных глубинах опустошенных городов стало происходить нечто.

Разрушение началось у самого их основания, в сердцевине. Как у упавшего с дерева спелого яблока, которое внешне хотя и выглядит еще по-прежнему нормальным, однако в центре начинает незаметно гнить. Со временем это гниение распространяется на весь поврежденный плод. И вот, довольно скоро наступает момент, когда упавшее с дерева сгнившее яблоко уже попросту нельзя есть, а во внутренне истлевшем и проржавевшем у основания городе почти невозможно жить. Не многие бы решились тогда зайти в хоть какой-нибудь заброшенный город, поскольку там постоянно что-нибудь да происходило. То падали с большой высоты острые стекла, выдавленные из оконных рам непрекращающимися перепадами суточных температур, то проваливался грунт, подмытый дождевыми или талыми водами. Из самих зданий иногда выскакивали дикие животные, в том числе и весьма опасные, которые к тому времени уже повсеместно расселились по заброшенным городам. Причем, поскольку они находились в постоянном поиске пропитания, то не брезговали вообще никакой добычей. Вы могли там встретить, например, тигра или медведя, а иногда и носорога, которые от полной своей вседозволенности наглели непомерно и делали вообще все, что им заблагорассудится.

Еще же в городах было очень много пыли. Причем не только от рассыпающихся бетона или асфальта, но и самого простого, органического происхождения. Точнее, это была пыльца всевозможных растений, которые к тому времени также заполонили все города. Пыльца эта была разных форм и размеров. Она была и довольно крупной, овально-зернистой. Но чаще всего мелкой, подобной муке. Была она и бесцветной, с приглушенным сероватым отливом, но также и ярких цветов. И тем не менее, одно особое качество весьма отличало ее ото всей той пыльцы, которая существовала когда-то еще при древних людях. И это странное свойство проявилось у новой пыльцы отчего-то именно в тот момент, когда из городов и исчезли их прежние обитатели. Причем, можно было подумать даже, что это таинственное свойство как раз и было непосредственной причиной их исчезновения. Но так ли это было или нет никто не знал в точности. Возможно, хотя это и не было известно наверняка, она была ядовитой, причем исключительно для людей. И еще, она почему-то светилась. Правда, свечение это стало заметным лишь по прошествии некоторого времени с момента опустошения городов. Сначала это был лишь очень легкий, флуоресцирующий свет. Потом уже более насыщенный, с переливами в различные цвета спектра. И наконец, довольно яркий. Конечно, свет этот более всего был заметен лишь по ночам. Когда города, практически полностью покрытые такой вот пыльцой, буквально сияли в темноте, становясь заметными за многие и многие десятки километров.

Зрелище это было поистине завораживающим. Когда переливающаяся всевозможными красками пыльца, делала заброшенные города почти живыми. Словно бы оттуда вовсе и не уходили люди, а пользуясь электрическим освещением, разукрашивали места своего обитания самыми невероятными видами подсветки. В таких городах по ночам можно было даже просто гулять. Поскольку там все было очень хорошо видно. Вот только одно обстоятельство, связанное именно с этой пыльцой, оставалось все же довольно непонятным. Пыльца эта отчего-то не распространялась за пределы городов или дорог их соединявших. И уж чем это было вызвано, сказать вообще не мог никто. Хотя однажды, кто-то из ученых тримов, увлекшись изучением данной проблемы, предположил, что за пределами древних городов природа не была такой подавленной, а оттого и не столь остро реагировала на долгие годы своего уничтожения. Когда она, буквально как мощная огромная пружина, сдавленная человеческой цивилизацией до самой крайней степени, стала неумолимо разжиматься. Однако, все это была не более чем гипотеза, да к тому же еще и не подтвержденная никакими, хоть сколько-нибудь достоверными фактами.

Безусловно, всю эту светоносную пыльцу порождали и такие же светящиеся растения. А еще через какое-то время и насекомые, которые на этих растениях жили, также стали весьма отчетливо светиться. Но тем не менее дальше некоторых видов насекомых это странное направление эволюции почему-то не пошло, отчего ни птицы, прилетавшие в заброшенные города, ни животные, которые там постоянно обитали совсем не изменились. Да в противном случае они, наверное, и не смогли бы попросту выжить. Поскольку если бы хищники, например, или травоядные потеряли возможность оставаться незаметными, то одни поймать бы никого не смогли, а другие убежать или спрятаться.

Нужно также еще отметить, что за долгие годы такого беспризорного существования, покинутые города могли бы, наверное, и полностью разрушиться. Однако этого не произошло. Каким-то удивительным образом, но силы природы, изначально разрушавшие такие города, со временем стали их буквально поддерживать. Огромные деревья, выраставшие подле стен, не давали этим стенам падать или трескаться, а лианы, оплетавшие старые дома изнутри и плотный мох, покрывавший дырявые крыши, защищали их от действия эрозии. Ведь на самом-то деле растениям было намного удобнее существовать, опираясь на столь высокие конструкции, где не было почти никаких вредителей, да и свежего воздуха с водой было предостаточно. Вблизи же этих построек практически отсутствовало естественное гниение, а те биологические останки некогда исчезнувшей древней цивилизации прекрасно их еще и питали.

И таким вот неожиданным образом древние города постепенно превратились из бездушных, мертвых, закованных в бетон конгломераций в прекрасные, цветущие, светящиеся по ночам природные комплексы. В которых всем находилось место и всем было удобно жить. Даже тримы, которые изначально избегали заброшенных городов и категорически отказывались в них заходить, стали иногда сначала наблюдать за ними издалека, а затем, пусть и довольно редко, туда наведываться. Да признаться, им и было ради чего это делать. Поскольку в городах они находили многое из того, чего сами никак не могли изготовить. Иногда они находили там вещи очень ценные и нужные, а иногда и совсем непонятные. Но все же, из-за огромного скопления всевозможных хищников, такие походы всегда представляли из себя предприятие весьма рискованное. Тем более, что некоторые из вернувшихся назад тримов, рассказывали своим сородичам истории о городах настолько странные и пугающие, что их и повторять-то потом решались не все. Кое-кто из таких путешественников приносил в свои поселения еще и светящиеся растения, чтобы те светили им по ночам. Однако такие растения в сельской местности отчего-то редко когда приживались. А те, что приживались, переставали через какое-то время светить.

Довольно часто в городах происходили разного рода катаклизмы. То вдруг раздавался оглушительный грохот из-за рухнувшего очередного небоскреба. То слышались мощные взрывы или вспыхивали пожары. А бывало и такое, что ни с того ни с сего начинала играть музыка. И тогда городские обитатели, переполошенные этими локальными событиями, начинали метаться по пустынным улицам вообще не разбирая дороги. О том, чтобы охотиться или, наоборот, прятаться, звери в тот момент уже и не помышляли. Отчего нередко случалось такое, что хищники и травоядные, спасаясь неизвестно от чего, бежали перемешанной шумящей толпой в одну сторону, или дрожа от парализующего страха, прижимались к какой-нибудь надежной преграде.

И все же, во время подобных происшествий интереснее всего было наблюдать за поведением насекомых. Особенно если что-нибудь подобное случалось по ночам. Ведь тогда заброшенные города буквально вспыхивали очень ярким светом и всевозможными красками, которые разносили во все стороны мириады и мириады этих крошечных созданий. Маленькие и большие жуки, которые как искорки от пылающего костра взмывали высоко в небо, странного вида и расцветки бабочки. Кузнечики и муравьи, световыми волнами выплескивавшиеся на окрестные территории. Все это создавало впечатление совершенно сказочное, футуристическое, нереальное. И стороннему наблюдателю могло бы даже вновь показаться, что он попал в сказку. Прекрасную, счастливую и добрую. Но тем не менее, подобные светопреставления не обманывали обитателей сельской местности. Поскольку они прекрасно знали, что все эти светоносные создания не являлись ни хорошими, ни плохими. А были очень чуждыми и совершенно непонятными. Ведь их голосов и поведения разобрать не мог никто. Не понимали их ни обычные лесные насекомые, ни дикие животные, ни даже тримы. Которые считали, что все эти «светляки», как они называли всю эту светоносную братию, либо давным-давно уже опередили весь остальной мир в своем развитии, либо, напротив, безнадежно от него отстали. Но во всяком случае, все это было очень непонятно, тревожно и загадочно. А что может пугать сильнее непонятного? Да, пожалуй, что и ничего.

Вот так и существовали уже долгие столетия эти полуразрушенные, прекрасные, светящиеся древние города со своими странными обитателями и сельская местность. Немного неказистая на вид, но зато такая понятная и простая. И так же, как и тогда, во времена те далекие, когда еще существовала человеческая цивилизация, эти два мира очень сильно тянулись друг к другу, но при этом ни в коей мере не смешивались.