Ключ повернул два раза – закрыто – два отрывистых звонка – шаги и снова скрип замка: встречает Мила. Что-то ты рано. И ты. Она обнимает меня, я кладу ей голову на плечо, и мы стоим, замерев в этом тусклом пространстве прихожей. Я слышу, как на паркет капает вода, как у соседей надрывается телефон, как ее наручные часы нехотя отмеряют нам секунды, однако мне отчего-то спокойно – я готов забыть и про часы, и про телефон, и про прилипшую к позвоночнику рубашку, но только с ней и только в этот миг.
– Горячая ванна, горячий кофе, горячий поцелуй, – шепчет Мила, – и горячая пицца на дом.
–Ты прелесть, – улыбаюсь. – Горячий поцелуй тоже на дом?
–Ну, – тянет Мила, – можно в номер заказать.
Смотрю на нее удивленно.
– Я подумала, а почему бы нам не рвануть куда-нибудь в выходные. В Париж, например, или в Прагу?
– Или в Вену.
– Нет, – Мила наигранно-капризно поджала губы, – не хочу в Вену.
– Жаль: такая шутка пропадает.
Я снова услышал звонок, но уже в настоящем: отец (кто ж еще?) предупреждает о надвигающемся шторме. Прошу инструкций. Наставник буркнул: «По обстоятельствам». Интересное дело, снова год ждать, если смоет всех к чертовой матери? И на это лишь спокойное «не выражайся». Злюсь и игнорирую еще какие-то малозначительные – я уверен – наставления. Да черт с ними, но Ада? – это я уже про себя, но мой внутренний голос осуждающе-предательски подсовывает «не выражайся». Связь прервалась, вылезаю на поверхность – в замкнутом пространстве замкнулась мысль – надо мной безмятежная синева. Глубокая и спокойная. Обманчиво глубокая и обманчиво спокойная. Лживо безмятежная синева. Решение принято, возвращаюсь и нахожу по номеру нужный мне экземпляр – все, теперь не ускользнешь! Под прицелом моего взгляда Ада чистит рыбу, проводя ножом от свисающего хвоста к прикрытой второй рукой голове снова и снова, снова и снова, с каждым взмахом раздражая меня сильнее и сильнее, сейчас к ней присоединилась вторая, синхронно, будто отражая ее, делает взмах, и еще, и еще, и перламутрово-серые пайетки осыпаются им под ноги. Ада внезапно встает и целенаправленно идет к приветливо спешащим навстречу волнам. Остановилась на границе сухого и мокрого песка. Неужели заметила признаки шторма? Я, например, не вижу ничего. И она не видит. Волна смогла коснуться лишь кончиков ее пальцев, а затем смиренно поползла назад, Ада резко, будто желая догнать, рванула вперед – мгновение – и вот она уже плывет. Я нетерпеливо жду, а время будто замерло, порождая сходство Ады с бабочкой, застывшей в ловушке янтаря. Наконец, Ада на берегу, но, увы, никуда не спешит: стоит, щурясь, лицом к солнцу, выжимая морские слезы из пепельных волос. Изгрызенный карандаш пришел в негодность: выплевываю щепки, одновременно рукой шаря в ящике стола в поиске новой деревянной жертвы и гипнотизируя экранное изображение: «Ну же, давай, иди к озеру, ну же, ну же». Ада, словно поддавшись, действительно направилась к нужной тропе. В это время я судорожно (и почему раньше не догадался узнать, как) пытался подключиться к индивидуальному динамику. Вскоре мне это удалось – удобный пользовательский интерфейс – и я то ли от неожиданного успеха, то ли от нервного перевозбуждения крикнул: «Ада, слышишь, Ада?» Она мгновенно остановилась и зажала уши руками. Не хватало только стать причиной ее глухоты! Начал снова, уже шепотом: «Слышишь?» Ада, боязливо озиралась, но наконец, ответила: «Кто здесь?» Как-то я не продумал вероятное продолжение нашей беседы после этого (что уж там) ожидаемого вопроса, но быстро нашелся: «Создатель всего. И говорю с тобой, чтобы ты была моим наместником здесь. Вернись на берег, как можно быстрей собери всех людей у озера и жди. Такова моя воля». – «Ждать чего?» Снова логично. «Жди моих слов», – убедительно и значимо, на мой взгляд.
Ада поочередно подходила к каждому, рассказывая о разговоре с самим Создателем всего, и вскоре, один за другим клоны – безымянное стадо – потянулись к островному озеру, все, кроме Ады и двух германов (вот так сюрприз!). Что же это получается: внешне одинаковы легковерные и скептики? Не время противостоять: посмотрите только на заплывшее ватной чернотой небо, на встающие на дыбы волны, на склоненные в благоговейном страхе пальмы и поверьте, но нет, они уперлись как два барана в отличие от остальных покорных овец. Один заявил, что не сдвинется с места, второй назло – глупая бравада – пошел соревноваться с обезумевшей стихией, но был сбит с ног, а через мгновение сдернут с берега морской рукой. Звоню отцу, ответил тут же, будто ждал. Докладываю: ЧП. Расспрашивает о подробностях. Да какие тут подробности? Один из поселенцев, вернее, одна, заметила, что погода меняется и уговорила всех жителей пойти к озеру. Почти всех. Двое отказались, один погиб. А второй? «А второй…» – начал было я, взглянув на рябую дрожащую картинку на экране, и внезапно голос пропал, хотя я продолжал открывать рот, будто копируя движения молчаливого персонажа, придавленного массивным стволом, который изо всех сил пыталась поднять хрупкая беззвучно кричащая Ада. Не обращая внимания на недовольные «чего там у тебя» отца, я попытался подключится к динамикам и микрофонам, но тщетно – одни помехи. Тогда я стал просить отца прислать медпомощь: у мужчины, на сколько могу судить, открытый перелом, а у женщины лицо в крови (мнимая надежда, что не в ее). В ответ сухое «исключено», а далее инструкция: каждые полчаса докладывать о координатах места положения мужчины, давлении и пульсе. «А если наши дикари решат похоронить его в водах мирового океана, – сказал словно с издевкой, – то доложить сразу». Внезапно связь прервалась и погасли все мониторы. От бессилия ударил кулаком по столу и тут же взвыл – боль быстро отрезвила: безопасней мерить комнату шагами. Пройдясь несколько раз по периметру, из угла в угол, от стены до стены, я вылез наверх. Надо мной все та же лживая синева.
Вернулся. Первое, что я увидел – глубокую царапину на лице Ады. Звоню отцу, первый вопрос от него: «Что, уже пошли топить?» Не сразу понял – нет – быстро нашел раненного – пока нет. Выслушав новость об Аде, сказал только действовать по аналогичной инструкции: «Строго каждые полчаса, ты понял?» Да понял я, что подопытных у вас миллионы: минус один, два – никого не жалко. Оказалось, не совсем. «Трех еще можем прислать, но ты там повнимательней приглядывай за ними. Надо было, конечно, всех увести». Конец связи. Сразу и не обратил внимание на последнюю реплику, раздумывая о количестве клонов, но медлительным эхом повторив, понял, что вроде бы я сам участник эксперимента. А вдруг я единственный участник? Вдруг этот остров находится в центре бассейна на задворках паршивой киностудии, где солнце всходит на правой стене, по потолку перебирается на левую, и далее – скрывается за фанерным горизонтом, а перед камерами кривляются загримированные первокурсники какого-нибудь захудалого театрального училища. Эй, Ада, подправь макияж! Через минуту, однако ж, говорил ей совсем другое – это была и проверка, и способ спасти: я просил найти тот нож, которым она еще недавно счищала скользкую чешую, промыть его в чистой воде, подержать над костром и приложить к царапине. Все это она проделала без колебаний – даже не как человек, а словно запрограммированная машина, но теперь я был уверен в реальности происходящего и с радостью разогнал застрявших в пессимистическом воображении сценаристов, костюмеров и ассистентов режиссера. Не знаю зачем, от трудно сдерживаемой радости, наверное: изуродована, зато жива, сообщил Аде о предстоящей замене, а, затем, войдя во вкус, но прикрываясь намерением предотвратить панику, выдал лучшую за свою жизнь речь о Рае. Конечно, мой Парадиз не был хрестоматийным, но я старался, чтобы он был достоверным: каждый попавший туда после земных страданий, забот и труда осуществлял общую земную мечту – ленился и при этом получал все требуемое, все желаемое. Потом я подумал, что это надоест любому – получать все, что ни захочется, но тут же нашел решение: в моем Раю у адамов и ев короткая память.
Ада, мой верный заместитель, как я и предполагал почти слово в слово донесла мою лучшую речь до, как выяснилось, не слишком благодарных слушателей. Мне казалось, что с большим интересом они выслушали бы инструкцию по пользованию стиральной машиной. Например. Однако, я ошибся – это был успех: утром следующего дня, когда вылезшие из своих домов островитяне увидели двух новых попавших сюда невесть как людей, одна из женщин схватила топор. К тому моменту я опередил ее – в моем воображении уже была красно-желто-синяя картинка, секундой позже наложившаяся на экранную, немногим отличавшуюся: слегка не такая поза. Отец, у нас снова ЧП. Глубокая рана ноги. Передаю координаты, помня про получасовые интервалы. Что на этот раз? Несчастный случай. Хорошо, что успел шепнуть Аде о существовании противоположного – Ада. Я удивился невольному фонетическому совпадению и практически отключился от разговора – меня сейчас занимало другое: а может это и есть моя персональная Преисподняя. Не в прямом, конечно, смысле – я был уверен, что жив. Могу наблюдать за Адой, смотреть на нее часами – сквозь мониторы, сквозь сны, сквозь воспоминания. Она всегда рядом, но не со мной, и, увы, не будет ближе. Изо дня в день я страдаю и наслаждаюсь своим страданием, проклинаю тех, кто это затеял и благодарю за то, что не готов отказаться от личного сладкого яда.
Отбросим все это – сейчас я желаю только веры паствы в извлеченные из моей памяти тени черного дыма над неугасающим пламенем, чтобы двадцать четыре руки не подняли над покорными головами двадцать четыре топора, расширив циферблатный круг до моего уединенного годового ожидания. Вера. Она меняет все. Придает сил. Дает ощущение силы. Дает ощущение власти. Возвышает. Ада. Теперь она не одна из них. Теперь она над ними, и они не против: освободив от примитивного труда, безропотно выполняя все ее сначала просьбы, а потом требования, принося ей самые сочные плоды, люди ждут моих ежевечерних сказок, пропущенных сквозь ее уста. Сказок о том, что помимо меня, Создателя всего, есть еще Боги, которых, разумеется, я создал, и эти Боги похожи на людей – есть веселые, есть грустные, есть ленивые, есть смелые – словом, разные. И вот однажды самый грустный Бог так долго плакал, что наплакал целый океан слез, который держит в своих ладонях. Другой Бог, желая развеселить собрата, придумал рыб, китов и дельфинов, но вскоре грустному Богу надоело смотреть не рыб, китов и дельфинов, и он снова начал плакать. Тогда третий Бог подарил остров, вырастил на нем пальмы и населил его крабами, летучими мышами и змеями. Но и на них смотреть вскоре наскучило. И тогда я, Создатель всего, из порывов ветра и земной пыли, горячего дыхания и соленых слез сотворил людей – миниатюрные копии Богов, которые как ожившие марионетки все равно повторяют заученные движения своих владельцев.
– Марионетки? – лишь на мгновение Ада задумалась над вопросом. – Марионетки – это тени.
– А как держится на небе огненный шар?
Вот же любопытные, но похоже Ада разобралась, что к чему:
– Он в руках у одного из Богов, который перекатывает его по небу – с одной стороны на другую, потом задувает, и искры его мерцают звездами всю долгую ночь.
– Зачем? Зачем он это делает? И почему гасит, а не катает все время?
Сейчас и мне любопытно. Ну так, Ада, почему?
– Это вопросы к Богам. А я говорю только с Создателем всего.
Ада включилась в игру, находя неожиданные объяснения повседневным явлениям, мне тоже нравилось выдумывать белиберду, и нравилось, что в нее верят: наконец я почувствовал себя значимым. Наши небылицы превращались в прочное знание о мире, а я лишь посмеивался – пара доказательств в самом начале пути, и можно пустить стадо по ложному следу без лишних доводов – здесь уже не отделить веру в слово от веры на слово. Иногда я завидовал положению Ады – слишком уж много получал посредник. Никому не приходило в голову, что она точно такая, как и остальные, и захоти я – я! – мог бы каждому лично поведать о ветрах, о волнах, о себе. Не странно ли, что одним приносят дары, других запирают в дома для душевнобольных, а третьи – потенциальные шизофреники – ходят с непознанным, нераскрытым потенциалом: пока нет желания с ними говорить.
Отцу я исправно отправлял отчеты, из которых следовало, что Ада превосходный синоптик, поэтому ее так ценят. Еще шрам отличает ее от других. Нет, никто не пытался наносить себе шрамы. Нет, не знаю, как она предугадывает погоду. Нет, ничего больше не происходит. Да, это ненормально. Да вообще все ненормально, их существование ненормально, вся моя жизнь ненормальна. И что? Конечно, это вызывало беспокойство. И вроде бы эксперимент про власть, но выходило, что причина банальна, и потому неинтересна. Я ждал реакции отца, как игрок, который с нетерпением поглядывает на шахматные часы, готовый в свой черед поразить противника ядовитым «шах и мат», но тот уже давно злорадствует, поменяв местами наших королей. Внезапный звонок, неожиданный текст и в конце как удар: «Ты рад?» – «Потрясающее меня известие», – буркнул, пытаясь понять, что от меня зависит. Похоже, что ничего – меня просто ставят в известность, спасибо и за это. Планируют прислать две группы новых подопечных с другими физическими характеристиками, что на языке отца означает, что были еще подопытные, помимо меня и Ады, которые прибудут сюда в размноженном виде, то есть в виде клонов, и тогда местное население увеличится вдвое. Забавно получится, если прибудут райхманы и милы – отличный повод сойти с ума. Я бы еще смог пережить, осознавая, что мою жизнь определяет Судьба, Бог или, по крайней мере, я сам, но не другие смертные. Подумав об этом, признал свою догадку о знакомых клонах невероятной. Тем не менее, мне вовсе не хотелось, чтобы на остров привозили кого –либо еще, кроме новых германов и ад, однако я понимал: моим хозяевам интересней борьба между соперниками, более развитыми физически, и моими уже привыкшими к жизни на острове слабаками. И все же я не удержался от лжи самому себе: ревность выдал за привязанность. Отвратительна сама мысль, что с Адой или ее подобиями будет рядом кто-то еще, кроме меня – внезапное озарение – да чтоб вас! – часами вглядываясь в порядком надоевшие экраны, всех братьев-близнецов я заменял собой: шутка восприятия. Конечно же, теперь запаниковал – не представляю, что делать. А может, мне просто нужен план побега, если она захочет бежать, если она действительно Ада. Не знаю, почему раньше не решился спросить напрямую, да нет, знаю – боялся. Боялся, как и прежде, что вместо сотни представленных тихих, нежных, решительных, оглушающих «да», услышу только одно (не важно, тихое ли, громкое) обжигающе-холодное «нет». Но даже признавшись в этом, я все равно оттягивал судьбоносный разговор. Сначала я попросил ее сходить к озеру, потом, после нескольких попыток начать разговор со слов о погоде, наконец спросил про то, что мучило меня на протяжении последних лет. Спросил резко, внезапно, без предыстории: «Для тебя хоть что-то значил наш поцелуй?» и так же внезапно осознал, что ее изумленное «что?» совсем не прояснило, кто передо мной. Я растерялся и начал было напоминать про то, что «помнишь, мы отмечали окончание сессии перед последней практикой» и еще «помнишь, я еще тогда напился в дым», но тут все же оборвал рассказ: облекаемые в звуки слова воссоздавали лишь убогость, примитивность и схематичность сюжета, в тишине же я мог из любых застрявших в памяти мелочей возродить тот наш последний, как оказалось, вечер. Мы тогда впервые собрались группой на даче сокурсника. Сначала все чувствовали себя скованно, не знали, чем себя занять, кто-то даже уехал. Я тоже подумывал, но начавшийся ливень отменил мои планы, как и многих других обреченных остаться здесь до утра. То ли принудительная неизбежность, то ли вливаемый стопка за стопкой портвейн заставили по-новому взглянуть на ставший восхитительным вечер. Вдруг что-то до боли знакомое промелькнуло между растянутых свитеров, расстегнутых рубах, тлеющих сигарет, пустых стаканов и острых локтей, что-то пепельное, что-то дымчато-неуловимое. Я приподнялся, под неодобрительные дребезжащие возгласы бросил карты на стол – оказывается, я играл – и, стараясь не прилечь, направился, как мне казалось, к Аде. На самом же деле я с непривычки от количества выпитого принимал свои покачивания взад-вперед за шаги, пока двое немногим более трезвых соратника, подхватив под руки, не дотащили мое податливое тело до умывальника и не засунули мою поддавшую голову под упругую струю ледяной воды – тогда-то и пришло осознание. Немного протрезвев, я направился к наиболее оживленно спорящей группе будущих обществоведов. Шел медленно и осторожно: доски будто положены на волны, никогда не найму таких бестолковых строителей, но вот я у цели, и уже приобняв, чтоб не упасть, двух юных дев, хриплю в ответ на возмущенно-вопросительный взгляд: «Моя гексера причалила к прекрасной пристани. Уставший от соленой пустыни Ваш покорный раб покорно молит о глотке воды». Коралловые губы обнажили две крупные и несколько мелких жемчужин – хороший знак: рука руке передает ограненный сосуд с прозрачным эликсиром – только не расплескайте! В этом стакане единственное средство борьбы с засухой в моей глотке, в этом стакане – жизнь. Жадно вдохнул, жадно глотнул, обреченно бросил: «Водка», и, перейдя на доверительный шепот: «Прошу меня простить, пора отчаливать в гальюн». Тошнота от непомерного объема выпитого и от омерзения к себе неожиданно гармонично дополнила морские образы, всплывавшие, стоило мне только подумать (если этот термин вообще здесь уместен) о собственном состоянии: «я будто дырявый носок с вожделенной заначкой, выворачиваемый наизнанку незадачливым юнгой». Снова ледяная вода (как же медленно трезвею!), на выход. Все еще держусь за открытую дверь, всматриваясь в знакомые и порядком поплывшие лица. Прямо по курсу – та же толпа предателей, но среди них будто прищуренные глаза (улыбка? презрение? мираж?) Ады. Немного погодя я почти достиг цели, перебираю людей словно вешалки в шкафу – не то, не то, не то, неудачливый исход не оставляет вариантов, понуро волочусь к дивану и здесь за прикрытыми веками наслаждаюсь просмотром более желанной версии сегодняшнего суаре. Кто-то выдернул из сна, едва дотронувшись до плеча, лицо горит – успешная пощечина от подлокотника – потираю рукой. Передо мной Ада, смеется, присаживается рядом. Почти не соображая, выхватывая из ее плавной речи лишь звучные, попадающие в висок точно в мишень слова, прервал ее, предложив выйти на воздух.