Та самая пятница, которую нервно ждали Ромуальда и Альгрид, наступила незаметно, как любой другой роковой день. Ожидание было мучительно долгим, застывшим в худшем времени, а переживания с каждым часом становились всё более опустошающими. Зависнув в неизвестности, они оба едва не упустили из виду жизненно важную дату. Для Ромуальды в этот день решалось, каким будет её будущее, для Альгрида – будет ли у него будущее.

«Плоскоклеточная карцинома правой миндалины. Простым языком – рак. Третья стадия. На данный момент опухоль в состоянии распада, из-за этого ему больно глотать, и появились характерные зловония».

Воспоминание о том чудовищном дне, с которого всё началось, преследовало её долгие месяцы, не давая ей спокойно думать, сытно есть и полноценно спать. Травмирующая сердце вспышка возникала, как скелет, выскакивающий из шкатулки, которую Ромуальда когда-то украла у кузины Эльзы. Как только выпадал редкий и драгоценный шанс отрешиться от нагрузки повседневной суеты, расслабиться, закрыть глаза, дав им и самой себе отдых – этот проклятый первый раз в кабинете онколога выхватывал её из реальности, заставляя переживать мучительные минуты из прошлого снова и снова.

«С этим ещё можно бороться?»

Тогда, она задала этот страшный вопрос, переживая за брата. К несчастью или всё же к недооценённому счастью, Ромуальда не подозревала, что считанные месяцы отделяют её от момента, когда этот же вопрос ей нужно будет задавать, переживая за саму себя.

«Комиссия определит порядок лечения, но первым делом разберитесь с распадом. Сейчас у него там всё поражено и бактериальными, и грибковыми инфекциями. Вам, как человеку, которому и так нелегко, конечно, лучше об этом не знать, но для дела знать об этом важно и нужно. В таком состоянии никто не возьмётся его лечить. Лекарства, что мы сейчас выпишем, ему помогут. Запах пройдёт через пару дней. Не бойтесь. Настраивайтесь на долгий и трудный период лечения. Начинайте подготовку уже сегодня. И позвольте дать Вам совет. Внизу, рядом с регистратурой, есть информационный стенд с контактным номером телефона психолога. Не отвергайте профессиональную помощь».

Невыносимый аммиачный запах, которым разило на пару метров в радиусе вокруг Альгрида, и в самом деле исчез после курса антибиотиков. Отверженные Нойманны прилежно готовились к главному бою за жизнь, которую оба высоко ценили и бесстрашно перешли на новый виток их мятежного существования, где от них одновременно зависело и всё, и ничего. Общее горе так сплотило близнецов, что они, будучи занятыми бесконечным утешением друг друга, даже не замечали оказанной им реальной помощи со стороны другого человека. Лолита строго следила за тем, чтобы Альгрид вовремя принимал лекарства, и, выслушивая капризные тирады человека, привыкшего спать до полудня, водила любимого друга на подготовительные обследования в клинику, где её оскорбляли и поднимали на смех люди, которые документально были признаны больными.

Три курса химиотерапии дались Альгриду гораздо легче, чем ожидалось. Не покидая дома и к своему счастью не познав тягот лечения в отделении онкодиспансера, он принимал таблетки, убивающие его внутреннего врага, и продолжал жить так, словно он уже победитель. Вопреки прогнозам тех, кто догадывались о ситуации, которую не принято было обсуждать, хоть и изредка, но Ромуальда Суперстар блистала на сцене «Распутников». Все страшные предположения о болезни, забравшей больше человеческих жизней, чем самые страшные войны, ровно, как и десятки историй о личном опыте тех, кто столкнулись с раком раньше, чем он, казались ему преувеличивающими ужас страшилками. Иногда, Альгрид говорил, что у него не рак, безоговорочно в это веря. Его вера всегда была заразительной и Ромуальда вместе с ним попадалась на крючок многообещающих заблуждений. Это были кратковременные моменты помутнения его рассудка, который, казалось, был у них с сестрой один на двоих. Регулярно появляющийся характерный запах оказывал на них отрезвляющее воздействие от беспечных, но спасительных иллюзий. Для этого запаха невозможно было найти ни одного обнадёживающего объяснения.

Первые результаты лечения вселяли веру в будущее, которое могло быть. Позитивная динамика открывала новые возможности. К борьбе с раком должна была подключиться «тяжёлая артиллерия» – лучевая терапия.

Перспектива затеряться в больничных стенах на три недели казалась Альгриду чудовищной. С другой стороны, новый поворот давал ему право вполне обоснованно полагать, что до победного конца осталось совершить два, от силы три, волевых рывка, ведь половина трудного пути уже была им пройдена.

По иронии судьбы, госпитализацию назначили на единственный день недели, когда он мог чувствовать себя счастливым человеком. Особое отношение к пятнице сформировалось и утвердилось в зыбком и нестабильном периоде расцвета его взрослой жизни. Пятница всегда оправдывала лучшие из ожиданий. Решающая пятница, когда он был вынужден отдаться на волю случая, пробуждала в Альгриде куда больше ожиданий и куда меньше веры. В последние дни с ним стало происходить что-то странное, чего он не мог объяснить другим, поскольку не мог понять этого сам. Чувствуя себя по-новому, Альгрид иначе посмотрел на свою личность, болезнь и на то, ради чего, как ему казалось, он жил. В момент, когда сбилась его идеальная самонастройка и режим «преждевременного победителя» выключился, рядом с ним никого не было. Альгрид трезво оценил свои шансы, но предпочёл не сходить с дистанции, преодолев которую, возможно, он не станет победителем. Более не располагая необходимой силой и желанием держать сопротивление, он принял как должное проклятую такими же мучениками глухую тоску, которая всегда была рядом.

Глухая тоска охватывала Ромуальду при виде умирающих посёлков, в которых доживали свой скромный век бедные люди. Неприглядная картина, длинным до бесконечности и гротескным до неприличия полотном, простиралась от крайних районов Старого Света до Околицы – административного центра Южного Округа. Седьмой по счёту раз они с Альгридом двигались в этом мрачном направлении. Им приходилось преодолевать нелёгкий путь к онкологическому диспансеру, укачиваясь до тошноты и замерзая до костей в старом, грязном, холодном, ненавистном для них автобусе, названном ими «раковой колесницей». Этот чудовищно ранний рейс на рассвете собирал десятки людей, опустошённых горестями и ежедневными проблемами, требующими немедленного решения. У каждого при себе была пара-тройка пёстрых сумок. Половина из них, впервые или в очередной раз, держали свой путь всё в тот же онкодиспансер. «Раковая колесница» останавливалась в каждом городишке, посёлочке и даже в самой мрачной деревушке. Одна из остановок символично находилась у входа на кладбище.

«Это ужасно, но нас не касается», – уверенно декларировала Ромуальда, пытаясь блокировать любую мысль, порождённую чувством страха. В день, когда они узнали диагноз, в одном богом забытом сквере неподалёку онкодиспансера Ромуальда впервые за долгие годы осознанно посмотрела на небо. Взгляд её устремился к пышной кроне самого большого, и, наверное, очень старого дерева. Женщина, как и её жизнь, застыла на месте, с упоением созерцая за тем, что ещё вчера не имело для неё значения. «Он больше не увидит жёлтых листьев», – внезапно подумала она. Беспощадная мысль жестко выдернула её из приятного медитативного транса и вернула обратно к жизни, в которой из приятного остались только выдуманные воспоминания. С того дня она ни разу не думала о том, что Альгрид совсем скоро может умереть, и предпочитала не поднимать голову вверх. Ей удалось сохранить взращенную братом крепкую и непреклонную веру в то, что он будет спасён.

Знаковая пятница была насыщена дурными предзнаменованиями. Ещё ночью начался непрерывный проливной дождь. Подозрительное действо в начале февраля наталкивало Лолиту на тревожные мысли, о которых она не могла молчать. Её страхи были достаточно убедительными. Казалось, стихия намеревалась что-то или кого-то смыть с лица земли. С трудом успокоив подругу, Нойманны решительно пошли встречать «раковую колесницу».

Когда они проезжали череду захолустных поселений, поражённых тотальным упадком, Ромуальда услышала тот самый – до боли знакомый аммиачный запах. Монотонный стук дождя, адский холод, грустные лица больных людей, остановка у кладбища и любимый брат, который так не вовремя начал вонять, всё это в одночасье стало живым кошмаром, но вера в благоприятный исход обладала равноценной силой воздействия, позволяя ей сохранять странный, но эффективный внутренний баланс.

Прервав непривычное для него долгое молчание, Альгрид резко вскрикнул и немного наклонился вперёд. Не успев понять, что происходит, он выплюнул на свою ладонь кровянистый сгусток чёрного цвета. Бросив вопросительный взгляд на сестру в надежде найти утешение, он встретил такой же вопросительный взгляд и ещё сильнее испугался, когда увидел гримасу ужаса Ромуальды.

«Что ты творишь?!», – закричала она, – «Что ты творишь, ненормальный?!».

Первое кровотечение застигло их врасплох. Они даже представить не могли, что это в принципе может случиться. Крови было немного, но в панике Альгрид успел испачкать себя, сестру, свои вещи и сидения автобуса. Посмотрев вниз, Ромуальда оцепенела. Под их ногами образовался маленький ручеёк из дождевой воды, обретающей рядом с ними жуткий багровый оттенок. С каждой минутой Альгриду становилось всё хуже и хуже. Сильнее физического кризиса его подтачивал страх. Ромуальда, снова и снова, повторяла: «Давай остановимся и выйдем отсюда. На воздухе станет легче. Должно стать легче. Должно», и каждый раз получала его молчаливый отказ. Альгрид стоял на своём. Он знал, что доедет до онкодиспансера и надеялся, что там его спасут.

В онкодиспансере ему вынесли смертный приговор. Придерживаясь принципа гуманности, честный и страшный ответ на главный вопрос доктор огласил Ромуальде с глазу на глаз:

«О госпитализации не может быть и речи. У него огромная язва рядом с язычной артерией. Лучевая терапия спровоцирует обширное кровотечение с летальным исходом. Проконсультируйтесь с химиотерапевтом, но я уверяю вас, вы получите такой же ответ. Ваш брат проживёт дольше, если его не трогать. Увы, это не последний раз. Скорее всего, во время очередного кровотечения он умрёт. И всё же, не торопитесь его хоронить. Нормальное состояние можно будет поддерживать какое-то время. Обращайтесь к семейному доктору».

У них были семейные тайны и семейные распри, но не было семейного доктора.

Обратная поездка на «раковой колеснице» казалась вечной. Вместо триумфа они везли поражение. Ромуальда боялась, что у Альгрида снова откроется кровотечение, и страшнее всего было то, по каким местам пролегала их дорога к дому. Сжимаясь от холода и пережитого стресса, она держала наготове уже заплёванный кровью целлофановый пакет и с опаской смотрела в окно. Там мелькали леса, поля, заброшенные жилища, то самое кладбище и серые полуразрушенные городишки. Она представляла, как самое страшное может произойти в одном из этих мест.

Погрязнув в драматической суете происходящего, она забыла о том, что в этот день у неё была запись на скрининг в том же онкодиспансере. Вспомнив о своей упущенной возможности, Ромуальда решительно отказалась от перспективы проходить тот же мучительный путь, который протоптали её отец и брат.

– Это всё тот…третий, которого я поглотил в утробе, – заговорил Альгрид, – в моём теле не только его зубы, но и его озлобленная душа. Он мстит мне за то, что я живу, а он не жил и дня. За то, что я стёр даже память о нём. Я хищник.

– Не говори чепухи! И без того тошно.

– Это вовсе не чепуха! То, что сейчас со мной происходит…оно живое, с разумом! Оно тактично меня изводит! Этот третий – та ещё паскуда!

– Мы все паскуды. За паскудство мы и платим такую цену.

Думая о паскудстве, Ромуальда возвращалась домой. Она знала, что её встретит восторженная Одри. Ей не хотелось отвечать любовью, которой не было на любовь, которой было в избытке. В свой ад она втянула существо, для которого там не было места. «Я спасу её от меня же», – решила она, подходя к входной двери своей квартиры. Но Одри исчезла. Собаки не было слышно. Собакой даже не пахло.

Предвосхищая закономерный вопрос, Саймон сказал:

– Собаки нет.

– Её нет в нашем доме или нет совсем?

– Скажем так, она стала ещё одной чистой капелькой вечной радуги.

– Ладно, – спокойно ответила Ромуальда, тем самым, уничтожив дерзкие ожидания своего мужа.

Месть Саймона обернулась против него же. Он полагал, что потеря собаки уничтожит Ромуальду, но его подлый поступок даровал ей облегчение, а ему – нанёс вечный и ужасный отпечаток на совести.

«Да, я паскуда, и я готова за это заплатить», – признала Ромуальда, погружаясь в тёмную глубину своих мыслей. Некрасивая правда была направлена в неведомые сферы – туда, где мог быть услышанным любой человек, даже если он самый ужасный представитель человечества.

Глава 10. Прощальная матерщина

Два с половиной месяца потребовались Ромуальде для многократных и безуспешных попыток принять факт близкого присутствия смерти. Точка зрения сухого прагматика наделяла её зрелым пониманием, что к трагическому и травмирующему психику развитию событий нужно подходить с особым терпением, формирующим специфическую привычку, то есть ей требовалось привыкнуть к тотальному негативу и заранее свыкнуться с будущей утратой. Пока нужный навык не был наработан, она избегала встреч с Альгридом, не отвечала на его звонки, игнорировала однотипные жалобные сообщения Лолиты и не открывала дверь, когда та приходила к ней домой.

Её персональный режим эскапизма мгновенно отключился, как только она прочла последнее сообщение. Подробно описывая их с Альгридом положение, Лолик вложила всю горечь накопившегося за эти месяцы отчаяния, с которым её оставили наедине:

«Он добивает себя и меня! Делает то, что нельзя, а потом начинает вонять, жаловаться на боль и не спать ночами! Я опять пичкаю его тонной таблеток и как только ситуация исправляется, он начинает всё заново!

Ему страшно. Мы кое-как управляемся с тем, что приносит ему телесные муки. В каждом его дурацком поступке из него вместе с истерикой выходит то, что мучает его ум. Но мне не легче оттого, что всему этому ужасу находится адекватное объяснение. Как он не понимает, что мне тоже больно?! Возможно, мне гораздо больнее, чем ему! Когда он плачет, я хочу убить себя!

Каждый раз, входя в дом, я смотрю на его туфли. Он всегда ставит их ровненько и они так прекрасно смотрятся на своём местечке. Мне невыносимо от одной только мысли, что настанет время, когда я больше не смогу увидеть эти туфельки. Мне не жить без него. Я пропаду».

Откладывать неизбежное можно сколько угодно, но это не избавит от самой неизбежности. Оставаться в стороне, потворствуя мелочному желанию оградить себя от плохих чувств, не имело смысла с самого начала.

Ромуальда чувствовала всё, ведь между ней и Альгридом была мистическая связь, о которой в общих чертах знают едва ли не все, но истинно знают только близнецы. Тем не менее, она активно пыталась разрушить эту связь. Ей казалось, что брат вредит ей, словно паразит, но она не понимала, как он это делает. Ей хотелось решительно покончить с тем, что связывало их сильнее, чем должно. С её позволения, процесс сепарации самопроизвольно развивался в её сознании, но требуемый результат был недостижим. Для этого мало было одного ума. Без дозволения сердца невозможно влиять на то, что родилось вместе с человеком и для чего-то осталось при нём.

Направляясь к брату, Ромуальда рассчитывала увидеть его таким, каким он запомнился ей с момента их последней встречи. Она позволила себе в последний раз довериться позитивным ожиданиям, поскольку моральные силы, требуемые для встречи с неутешительной действительностью, всё ещё были для неё в дефиците. Соблюдая укоренившееся правило жизни «ничего не делать, но надеяться», Ромуальда саботировала любое положение дел и в лучшем случае получала ничто. Относительно Альгрида, она с радостью приняла бы даже ничто.

Игнорируя звонки брата и большую часть сообщений Лолиты, она не узнала, что Альгрид пережил два критических кровотечения и дважды чудом остался жив. Она не видела тех внешних перемен, которые окончательно обезобразили его внешность, не услышала, как исказилась его речь. Её не было рядом, когда родной человек переживал самое страшное унижение в своей жизни. На его глазах умирала его же сила. До этого, умерла его красота. Он слышал, как умирал его дивный голос. Для самого себя, он превратился в мерзкого монстра, ненавистного, и, как назло, живучего.

Лолита была единственной свидетельницей этих перемен. Прекрасно понимая, какой ужас настигнет Ромуальду, она пыталась предупредить подругу, но та ворвалась в их дом, словно хищная птица, наспех поздоровавшись и даже не посмотрев в её сторону.

Облачившись в плюшевое одеяло, Альгрид танцевал перед зеркалом под любимую песню о Венере в мехах. Одной рукой он прикрывал правую челюсть, а в другой держал ведёрко из-под пломбира. Туда он сплёвывал слизь, которая постоянно скапливалась у него во рту и стекала по подбородку, когда он пытался заговорить.

Надвигающаяся смерть оформила его так же, как и всех, кого постигла подобная участь. На его плечах уже лежал тот невидимый груз, неся который, человек с каждым днём склоняется всё ниже и ниже, приближаясь к земле. Его взгляд стал холодным. Пропала та глубина и чувственность, когда-то захватывающая с первого же мгновения, как только поднимались его веки. В этих глазах уже нельзя было усмотреть осознанности и понимания. Всё осталось в прошлом, которое предстояло забыть тем, кто будут жить дальше.

Осторожно развернувшись, чтобы встать лицом к лицу с сестрой, Альгрид выровнял спину и полминуты просто смотрел ей в глаза. Никогда до этого он не приветствовал её так холодно и враждебно. Он не произнёс ни слова. Он не встретил её своей особенной улыбкой, посвящённой только ей одной. Он просто стоял, уставившись на неё с завистью и злобой. Затем, его рука игриво проделала несколько гротескных жестов. Так когда-то размахивали своими ловкими руками экзотического вида фокусники, которые при каждом волшебном действе говорили: «Трах-тибидох-тибидох». У Альгрида вместо маленького милого кролика апогеем фокуса стала большая уродливая опухоль на нижней челюсти.

– Ой…ужас…ты что?! – вскрикнула Ромуальда от неожиданности.

Альгрид молчал. С помощью языка примитивных, но вполне понятных жестов, он пригласил её разделить с ним обед за общим столом, как было заведено у них дома в сказочные времена, когда главой семьи был их отец.

Ничуть не стесняясь неприглядной картины, жалким персонажем которой был он сам, Альгрид ел свою порцию супа, как мог. Со знанием дела и вынужденной сноровкой, указательным пальцем он проталкивал в глотку то, что мог прожевать, а остальное выбрасывал в ещё одно специальное «отходное» ведёрко, расписанное его авторскими узорами. Лолита была рядом и помогала ему преодолеть каждый неловкий момент, словно мать, опекающая своё дитя.

– Как видишь, так и живём, – сказала она, обращаясь Ромуальде, что явно не понравилось Альгриду.

– Вижу. Это ужасно. Это безнадёжно. Это меня убивает.

Услышав ответ сестры, Альгрид горько заплакал. Это было окончательное подтверждение его поражения, к которому никто из них не был готов. Ромуальда отказывалась верить в то, что видела. Так плакать мог кто угодно, но только не Альгрид. Душераздирающее зрелище подспудно наталкивало её на куда более страшную мысль о том, что ему было бы лучше умереть.

Альгрид не мог сдержать своей обиды на Ромуальду за то, что она не была рядом с ним с момента, как он стал провозглашённым смертником. Ему было стыдно, что именно таким его видят любимые люди. Но добило его всеобъемлющее понимание собственного положения. Он нуждался в помощи самого слабого человека из всех, с кем ему приходилось иметь дело за сорок лет его многогранной жизни. Некогда желая быть достойным покровителем Лолиты, он сам попал под её откровенно неудачное покровительство. Не успев ей дать ничего стоящего, он невольно отнимал единственную ценность, которая у неё оставалась – драгоценное время, отданное Лолитой в жертву его болезни. Альгрид возненавидел Ромуальду и Лолиту в равной степени за то, какими они были, а себя за то, что продолжал всё так же сильно их любить, тем самым, усугубляя собственную муку.

Теряя самообладание, он стал неразборчиво кричать:

– Иг-и-и а-уи огс-юг-а-а, и оп а-я е-е и-и-геу ипя икак-га-а-а.

Эти слова оказались неразборчивыми по форме, но вполне понятными и конкретными по сути. Ромуальде не потребовалось времени для осознания и постороннего разъяснения того, как и куда она была послана. Однако оскорбительное послание Альгрид адресовал им двоим. Единственным условием была готовность кого-то из них принять это на свой счёт.

– Ты ещё попросишь у меня прощения! – крикнула Ромуальда в ответ, после чего сразу же ушла, громко хлопнув всеми дверьми, что были на её пути.

Она сбежала от ненависти брата и бессилия Лолиты, мысленно отрекаясь от единственных людей, которых считала своими.