– Лен, я уже оглох от грохота, давай двигаться домой, – предложил я допив пиво из картонного стакана.
– Мишуля, самый драйв пошел, – обидчиво надула губы Лена. – И ребята еще не собираются уходить.
– Как хочешь, а я двинул в сторону дома.
Бросив свой стаканчик под ноги, где уже лежал ковер из смятых и затоптанных стаканов, на прощание я пожал всем руки и попытался поцеловать Лену в губы, но она отвернулась. Опять обиделась. Лена очень красивая девчонка, но неизбалованная и не капризная, видимо, потому что из многодетной семьи. Это она просто сейчас так мстила за мое опоздание. Все верно, я опоздал, но нельзя же за это вечно мной понукать. Я два часа честно делал вид, что тащусь от концерта. Моя епитимья выполнена, грех искуплен, теперь можно и домой. Виталька и Леха тоже собрались ехать со мной. Мы уже выходили из зала, когда нас догнала Лена.
– Стой! Я с тобой поеду.
Уже без тени обиды или чего-то подобного из женского арсенала, она взяла меня под руку, и мы пошли к гардеробу. Леха пальцами нащелкивал какой-то ритм и неслышно подпевал себе. Долговязый, как всегда улыбающийся, Леха шел впереди своей обычной размашистой походкой. Его удивительная способность постоянно находиться в хорошем расположении духа, не опускать свой чуть вздернутый нос и никогда не проваливаться в бездну уныния, всецело искупала запах его грязных носков, который начинал атаковать, как только он снимал обувь, что являлось следствием абсолютного Лехиного безразличия к физической составляющей его сущности.
– Леха, че ты там изображаешь? – Виталька шел рядом и смотрел как Леха ногами и руками орекструет какую-то мелодию.
– Все путем, Вит, он генерит вектор, – успокоил я, и приобнял Лену. – Леха еще прославит нас и весь наш город. После ухода в небытие “Ленинградского рок-клуба” здесь совершенно потеряли способность создавать музыкальные смыслы.
– Господи, как пафосно, Миш, – фыркнула Лена.
Она надела беличью шубку. В противовес западным технологиям в “наших палестинах” вошла в моду одежда из натурального меха. Всевозможные белки, лисы и волки служили отличной сырьевой базой для скорняков-модельеров. “Возврат к корням” популяризировался в СС и по телевизору. Провинциальная молодежь с удовольствием носила косоворотки, сарафаны, полушубки. Но дальше этого мода нигде не пошла. В Москве и Питере оказались востребованы вообще только женские шубы.
Попрощавшись с ребятами возле Просвета, мы с Леной пошли к ее дому.
– О чем ты думаешь? – тихо спросила Лена.
– Так ни о чем.
На самом деле я мучился вопросом как и где устроить квартирник. Наш первый с ребятами квартирник. Лене не очень нравится мое увлечение, поэтому я не люблю с ней делиться планами, которые касаются нашей MPM-группы.
– Врешь, опять про группу свою думаешь, – Лена природной женской проницательностью считала меня на раз-два. – Зря вы это затеяли, Миш. Я слышала, что за это отправляют в трудовые лагеря, а семью подвергают общественному порицанию. А из трудлагов, ты же знаешь, мало кто возвращается.
Лена вдруг заплакала, трогательно вытирая слезы ладошкой. Она сразу стала похожа на маленькую беззащитную девочку.
– Что ты, Лен, – я притянул ее к себе, и стал целовать.
IV
– Где ты шляешься? – Отец рвал и метал. – Ты пил?
Он подошел, и заглядывая в глаза, потребовал дыхнуть на него. Я дыхнул. Сжав кулаки, отец в упор смотрел на меня и тяжело дышал.
– Ты знаешь, что на южной границе начался конфликт с Кавказским эмиратом? Знаешь, что теперь всех гребут на фронт? Знаешь, что тебе туда прямая дорога, если не поступишь в институт с военной кафедрой? Ты, дурак, единственный наш ребенок.
– Я не ребенок… – Моя фраза повисает в воздухе, отец останавливается, смотрит на меня с непониманием, затем продолжает.
– Что нам делать, если тебя, не дай Бог, убьют? Ты о нас думаешь? Мать вся извелась, меньше полугода до вступительных экзаменов осталось, а ты и в ус не дуешь. – Отец в бешенстве ходит по нашей тесной прихожей: два шага от стены до стены. – Я сегодня говорил с дядей Вадимом. Он обещал помочь с поступлением в университет. Ты понимаешь, что от предстоящих шести месяцев зависит вся твоя последующая жизнь?
– Пап, я все понимаю. Не переживай ты так, я все сделаю: закончу школу, поступлю в универ. Все будет хорошо.
Я стал разуваться. Отец отодвинулся ближе к входу в зал и теперь наблюдал за мной.
– Ты зачем пил?
– Да чего я там пил – литр пива. Всех дел-то.
– Я в твоем возрасте столько не пил.
– Ладно заливать, пап. Дядя Вадим рассказывал, как вы гуляли на первом курсе.
– Слушай ты больше дядю Вадима, он еще не такое расскажет. Ладно, иди на кухню, там мама тебя покормит.
Мама сидела за столом зябко закутавшись в старый шерстяной платок. На голове простая белая косынка, никакой косметики на лице. Рядом с ней стояла полная тарелка с горячим овощным рагу, от которого поднимался пар. Дома стало прохладно после того, как в целях экономии снизили температуру центрального отопления. Я сел за стол, она пододвинула мне еду и подала вилку.
– Ешь, сынок. – Помолчала, наблюдая как я жадно орудую вилкой, и добавила, – не расстраивай ты нас с отцом.
Я люблю маму. Только мне бывает ее немного жалко. Рано состарившаяся на вредном производстве, она тяжело переживает свое прощание с молодостью и красотой. Она борется за нее всеми скудными средствами, которые может себе позволить, но ее зарплаты мастера гальванического цеха, да отцовской зарплаты преподавателя техникума едва хватает на жизнь без излишеств. Родители особо никогда и ничем не увлекались, живя тихой размеренной жизнью от отпуска до отпуска на даче. Когда еще был жив дедушка по отцу, мы частенько ездили к нему в гости, но после его смерти квартира по наследству отошла моему дяде, отцовскому старшему брату, семья которого жила вместе с дедом, а нам досталась небольшая дача. Вскоре наши семьи, никогда по-настоящему не дружившие, перестали общаться вовсе. Интересы мамы замыкались исключительно на нас с отцом. У нее больше никого не было. Бабушка, мамина мама, умерла десять лет назад, успев отправить меня в первый класс. Дед ушел от нее, когда маме исполнилось два годика. Она больше не вышла замуж, посвятив всю оставшуюся жизнь дочери. Бабушка это единственный человек, кроме отца и матери, которая любила меня искренне и беззаветно. Я плохо ее помню, но сейчас бабушкин образ стал как-то для меня постепенно проступать в маминых чертах, делая ее еще более дорогой и любимой, хотя казалось бы куда еще дороже. И вот мамина фраза: “Ешь, сынок”, очень похожа по интонации, по тому чувству, с которым она ее произносит, на бабушкины слова, когда она кормила меня на своей маленькой кухоньке.
– Как Лена?
В отличие от папы, мама очень хорошо ориентировалась в моих делах. Она знала всех друзей, чем они занимаются, из каких семей. Вообще я успел заметить, что женщины любого возраста уделяют этим вопросам самое пристальное внимание. Лена тоже подробно спрашивает и о моих родителях, и о друзьях, которых она не знает лично. Один раз я задал вопрос для чего ей надо знать все то, о чем она спрашивает, но вразумительного ответа, кроме: “интересно же”, я не получил. Больше я не предпринимал попыток понять зачем это надо, иногда отвечая, а чаще отмахиваясь от ее вопросов.
– Все нормально, мам.
Вот, опять же, непонятно зачем ей эта информация. Скажу я, что с Леной плохо, все плохо или все очень хорошо, в моих взаимоотношениях с ней ничего не изменится. Какой практический смысл в этом вопросе?
– Она девушка хорошая, – мама внимательно смотрела на меня и ждала реакции на свои слова.
– Хорошая, – кивнул я в ответ.
– Лена даже постится. Молодец. Вы, молодежь, ведь совсем святого писания не блюдете, а Лена вот посты держит, в церковь ходит, причащается. Такая жена тебе и нужна. – Наконец мама высказала ту мысль, ради которой она и завела весь этот разговор.
– Мам, я же еще школу не закончил. Какая женитьба?
– Сынок, слышал, что отец сказал? Война с Кавказом началась, если в университет не поступишь, заберут тебя. Сколько там воевать придется одному Богу ведомо. – Мама тяжело вздохнула. Помолчала, и продолжила. – А так женитесь, Леночка нам внука или внучку родит, пока ты там басурман бить будешь. А мы их прокормим, ты же знаешь. Что нам еще в этой жизни делать? Молиться, да смерти ждать, а так радость появится.
– Мам, я не собираюсь жениться. Лена хорошая, я ее люблю, но долго ли эта любовь проживет…
– Сынок, ты сейчас глупость говоришь. – Она сказала это мягко, но с такой внутренней убежденностью, что я ей на мгновение поверил. – Мы с твоим отцом поженились в девятнадцать лет и живем душа в душу до сих пор. Любовь, если она настоящая, никогда не умрет. Любовь к детям, Богу никогда не может пройти. И ваша с Леной любовь настоящая, вы созданы друг для друга.
– А если нет любви к Богу? – я внимательно посмотрел маме в глаза.
Она испуганно перекрестилась.
– Ты что такое говоришь, Михаил? – Первый испуг прошел, уступив место возмущению. – Такую глупость сказать, это надо же догадаться! Вот бабушка сейчас, наверное, слушает тебя и негодует. Разве можно так думать, тем более говорить? Прости, Господи. – Она снова перекрестилась. Все, иди спать, завтра в школу.
Я встал и пошел в свою комнату. Долго ворочаясь в постели, я думал о родителях. Почему такая вера в Бога у мамы, да и у отца тоже? Лет десять назад у нас в доме стояла только одна иконка на полочке в книжном шкафу. Все началось сразу после смерти бабушки. Видимо, родители неожиданно осознали, что их жизнь конечна. Кроме всего прочего по телевизору и в СС постоянно транслировались религиозные передачи, где православные батюшки проповедовали населению Слово Божие. Мы все растем и живем с заповедями Господа нашего Иисуса Христа. В принципе, я согласен с тем, что говорится в Евангелие, но мне совершенно не нравится смирение. Дух бунтарства присущ молодым поколениям в любые времена, поэтому смирение для нас непонятно и противоестественно. Многие из сверстников готовы сражаться за Веру и Отечество, они готовы умереть, но не смириться с тем, что исконно-русские земли Кавказа, Сибири и Дальнего Востока топчет сапог врага. Честно говоря, лично мне нет никакого дела до когда-то наших земель, Веры, Отечества, я хочу участвовать в создании MPM. Я хочу создавать, а не разрушать, но нас везде учат, что любовь к Богу, Родине – это готовность умереть за них, а значит готовность убить всех, кто их не любит. Поэтому все религиозные разговоры мне не интересны, а любовь к Родине я вижу в стремлении прославить ее в сфере далекой от насилия. С такими мыслями я заснул.
V
– Мы же договорились – ты все будешь отрицать! – Лена почти кричала. – Зачем ты сказал, что занимаешься MPM? Ты знаешь ЧТО сейчас за это бывает! И Леха и Виталик от всего открестились. Тебе больше всех надо?
– Лен…, – я пытаюсь вставить слово, но она не хочет ничего слушать.
Лена рыдает, у нее истерика. Ее отчаяние отключило все остальные эмоции и рассудок. Она расценила мое признание школьной комиссии в увлечении MPM как предательство. Я разворачиваюсь и ухожу.
Пару месяцев назад на одной из ТВ проповедей Патриарх объявил mindpower music бесовским увлечением и предал анафеме всех, кто не только участвует, но и просто слушает. Началась общерусская кампания по борьбе с MPM.
Конечно, случилось все в самый неподходящий момент – накануне выпускных госэкзаменов. Кто-то из парней сдал всю группу, когда директриса стала искать среди старшеклассников адептов чуждой нам западной музыки. Зная мой характер, Лена просила, умоляла не сознаваться в участии в подпольных музыкальных проектах, но я все-таки поступил по-своему. Леху и Витальку ввиду их “конструктивного сотрудничества со следствием”, как назвала это директриса, они дружно показали на меня, как на организатора, что было правдой, простили и допустили до экзаменов, а мне решили устроить показательную порку. Теперь меня отчисляют из школы без аттестата, что означает одно – “волчий билет”. Я не смогу больше никуда поступить учиться, не смогу устроиться на работу, где требуется хотя бы среднее образование, единственный способ “выскочить за флажки” – это искупить принародным раскаянием свой проступок, или отдать жизнь за Родину на поле сражения. Так у нас наказывают способ избавиться от чуждого элемента, вроде бы не казнят, не вешают, голову не рубят, просто выкидывают из жизни как окурок. Я кое-что читал из литературы советского периода, чтобы понять как это близко по духу времени “застоя”. Также как тогда, самых неустроенных, самых асоциальных членов общества отправляют умирать на войне. Вся лишь разница, что сейчас в подавляющем большинстве на смерть идут с охотой. Это выдающееся достижение современного режима, которое кардинально отличает его от “брежневской эпохи”. Сегодня большинство населения верит, верит искренне, с надрывной надеждой на обязательное избавление и райское вознаграждение за земные страдания, и на возможность “оттуда” помогать оставшимся здесь.
В свое время мне достаточно было бы пойти в церковный хор, чтобы сейчас не стать жертвой антиМРМ-кампании. На худой конец, меня послали бы на войну в качестве фронтового батюшки, что в принципе гарантирует сытую безопасную жизнь пусть в неглубоком, но тылу, и дальнейшую полную реабилитацию. Но отец воспитал меня по-другому. Я не терплю, когда на меня давят, и я не люблю приспосабливаться под обстоятельства. И я никогда не изменю себе.
VI
Выйдя на крыльцо военкомата, я уже привычно закурил. Июнь выдался дождливым. Низкие серые тучи источали мелкий дождь на залитые водой тротуары. Кусты в палисаднике возле входа искрились от яркого электрического света бурным потоком изливающегося из комнаты начальника военкомата. Я стоял в тени козырька. Синий дым сигареты во влажном воздухе был особенно вкусным. После спертого воздуха казенного дома, я наслаждался запахом воды и табака.
В повестке, которая лежала у меня в заднем кармане джинсов, значилась в/ч 14118, дислоцированная в Астраханской губернии. Я достал смартфон и яндекснул инфу о ней. На военных новостных агрегаторах говорилось, что это наиболее боеспособная воинская часть на наших южных рубежах, что ее доблестные солдаты и офицеры бесстрашно сражаются с полчищами исламских фанатиков Кавказского эмирата, неся небольшие потери в живой силе и технике. В соцсетях удалось нарыть несколько свежих сообщений от родственников раненых солдат, проходящих лечение в госпиталях. Ничего хорошего там сказано не было. Все-таки неоперативно у нас работает охранное ведомство. Частные сообщения, опубликованные еще третьего дня, рассказывали об огромных потерях, которые понесла в составе соединения теперь уже моя в/ч при наступлении на Астрахань. Не взяв города войска отступили. В официальной СС об этом не было ни слова. Позиционная война за Астрахань шла уже полгода. Когда ее сдавали, наши газеты рассказывали о тактическом приеме, призванном завлечь противника вслед за отступающими войсками в “котел” вдоль Волги. Попались ли на эту уловку войска противника наши СМИ не сообщили. Теперь мы пытались вернуться в Астрахань, но сил не хватало. Понимая стратегическую и идеологическую значимость города для обеих воюющих сторон, битва за него разгорелась под стать сталинградской во время Великой Отечественной Войны. Исламисты перебрасывали в город сотни и тысячи шахидов со всего Ближнего Востока, Северной Африки и Европы. Великая Булгария тоже по-тихому помогала Кавказскому эмирату добровольцами и деньгами. Зажатая между Китаем по Уральским горам и реке Урал с востока, Россией по Волге на западе, и до самого Удмуртского ханства на севере, Великой Булгарии приходилось сложно, но спонсируя войну она лелеяла надежду на то, что единоверцы-победители отдадут ей русские области по правому берегу Волги и тогда она обретет протяженный отрезок транзитного коридора из Китая в Европу и плодородные земли для сельского хозяйства. Из-за столкновения интересов приволжских государств положение на астраханском участке южного фронта сложилось тяжелое.