Сначала неуверенно, а потом всё решительней, его пальцы гладили шёлковую кожу, губы отзывались на горячие поцелуи, но сомнение не ушло до конца, глаза его выдали.

– Лис, – прошептала Ольга на ухо Элану, – помни главное, я – женщина. Выбрось из головы остальное…

* * *

Пять эволэков в традиционных одеждах, говорящих о принадлежности к конкретному Клану, застыли, полные торжества и решимости, перед необычным полем. Довольно большой участок земли сплошь был усыпан бочкообразными деревянными кадками, из которых к свету Авроры стремились Вайнары. Их было так много, что от красоты этого сада дыхание перехватывало даже у ветеранов, не раз наблюдавших воочию феерию красок бесчисленных Вечных Цветов. Они были не только необыкновенно красивы, но и необычайно живучи. Каждый из них, когда приходило его время уйти из бренного мира, уступал дорогу молодому отростку, отпочковавшемуся от доживающего свои последние дни цветка, тот пускал корни, и устремлялся ввысь. Они действительно не умирали. Жизнь никогда не прерывалась безобразной картиной увядшего растения, сморщившихся листьев ржавого цвета, осиротевшей Земли. Крепкие корни держали удары стихии, перенося и лютые морозы, и свирепые засухи. Впрочем, человеческое тепло не давало природным катаклизмам губить красоту цветов, а с каждым годом их становилось всё больше и больше.

Сегодня ещё пять Вайнаров, бережно покоящихся на руках эволэков, были готовы присоединиться к своим братьям. Парень и четыре девушки единым движением пошли вперёд, и опустились на колени перед пока пустыми кадками, на каждую из которых уже поместили бронзовую табличку с именем эволэка и датой назначенного погружения в Океанес. Не дыша от волнения, будущие контактёры освободили корневые системы цветков от мокрых тряпочек, и с величайшей осторожностью поместили их в лунки, засыпав землёй до строго определённого уровня, оставив уже вполне взрослые стебли красоваться на свету. Всё делалось только руками, использование каких-либо садовых инструментов в ритуале не допускалось категорически.

Пять зелёных стебельков, ещё ни разу не распускавшихся великолепными бутонами, трепетали на студёном ветру, а пять человеческих душ трепетали от пока едва слышного шёпота волн Океанеса. Погружение уже началось, и хотя они ещё сохраняли рассудок, но с каждым днём их сердца раскрывались всё сильнее навстречу новой Вселенной, и кураторы, замершие за спинами юных храбрецов, уже невооружённым глазом видели очень характерные и легко узнаваемые изменения в поведении подопечных.

Это же непередаваемое состояние своих друзей безошибочно чувствовали и все собравшиеся на ритуал эволэки, стоящие за спинами великолепной пятёрки полукругом вместе со своими наставниками: пропустить проводы товарищей в погружение – немыслимая грубость. Какие бы личные отношения не были между ними, будь она или он тебе хоть друг, хоть враг, но дань уважения ты отдать обязан, или обязана.

Кувшины с водой, повинуясь рукам кураторов, грациозно и плавно поплыли в воздухе, замерев в поклоне каждый у своего Вечного Цветка. Четыре девушки и юноша, сложив ладони лодочками, приняли тонкие струи живительной влаги, согрели собственным теплом студёную воду, и та оросила только что посаженные цветы.

Пятеро смелых поднялись с колен, отошли, взявшись за руки, назад, не поворачиваясь при этом (уберегите Небеса от такой глупости!) спиной к саду. Их наставники водрузили полупустые кувшины на специальные площадки, каждый напротив своего цветка, разумеется, и встали за эволэками, положив им свои руки на плечи.

Всё это действо происходило в почти абсолютной тишине. Никто из присутствующих не проронил ни звука. Даже родители, провожающие своих детей в опасный путь, сохраняли спокойствие, как могли, и их лица были торжественно-печальны: даже матери не позволяли себе слёз и причитаний. Только трепет на ветру полотнищ знамён четырёх Кланов нарушал тишину прекрасного сада, напоминая всем присутствующим, что цель, собравшая воедино таких разных людей, необычайно важна для человечества, но и как всякое важное дело требует самоотречения, а порой и самопожертвования.

Вольный ветер гулял между бесчисленной ратью Вечных Цветов, трепал красные лианы: сад располагался в самом сердце последнего оборонительного кольца, недоступный для посторонних. Не было даже вездесущих корреспондентов – их попросту не пускали, а съёмка на память ненавязчиво велась Аммой, единственной, кому было дозволенно действительно всё.

Девушки и наставники, пришедшие почтить память старших поколений и пожелать своим товарищам удачи, так же взялись за руки, замерли на секунду, и тишину торжества нарушил волшебный голос Ворожейкиной, тут же подхваченный остальными.

Мир огромен, ему всё равно,

Болен ты или устал,

Стал игрушкой в руках колдунов,

Пропустил тревожный сигнал.

Мир меняется постепенно,

Навсегда, и ладно, и пусть,

В прежний дом свой – к прежней себе,

И назад я уже не вернусь.

Многие могли бы только недоумённо пожать плечами, слушая неофициальный гимн, которым эволэки провожали в путь своих друзей. Он не имел ровным счётом ничего общего с тем, что обычно вкладывается в смысл самого слова «гимн». В нём не было ни намёка на мощь, непреодолимую силу, с которой отправляются к далёким мирам звездолёты, не было слышно радости от созидательного труда или суровой решимости солдата, идущего в бой. Но никто из собравшихся не морщился в брезгливой гримасе – чужих тут попросту никогда не было, а свои понимали потаённый смысл.

Едкий дым и горький паслён

Навсегда изменили всё.

Я бросаюсь в Реку Времён,

Пусть она меня унесёт.

Всем течениям вопреки,

Разлучит с моим естеством,

Я вернусь из этой Реки

Обновлённым, другим существом.

Песня лилась, как горная река, чистая и светлая, наполняла сад мелодией Судьбы. И он отвечал. Сад мог поведать любому желающему историю сотен людских судеб, тысяч погружений, триумфа воли и духа, горечь тяжёлых потерь, и поделиться страстным желанием Души Верить. Верить в то, что, всё что было, и ещё будет, не зря, не напрасно.

Свой у каждой пылинки маршрут

И начало всех движений.

Грандиозные стройки идут

На местах больших разрушений.

Возвышаюсь, падая ниц,

Вижу всё, закрывая глаза.

Всё равно я люблю эту жизнь,

Её страшные чудеса.

Всё, пот, кровь, слёзы радости и горя, восторг свободного полёта и усталость возвращения к родным берегам – всё это можно было прочесть в ауре, разбуженной песней, этого священного для каждого эволэка места.

Едкий дым и горький паслён

Навсегда изменили всё.

Я бросаюсь в Реку Времён,

Пусть она меня унесёт.

Всем течениям вопреки

Разлучит с моим естеством,

Я вернусь из этой Реки

Обновлённым, другим существом.

Даже Афалия, раньше почти с открытой насмешкой относившаяся к ритуалам, не держала даже мысли отколоть фортель. Она вдохновенно пела вместе со всеми. Тепло встретившихся рук, тепло множества голосов, слившихся в едином порыве, заставляло души звенеть в унисон.

Моя ноша меня не убьёт,

Как бы ни была тяжела.

Всей душой я начну вот-вот

Верить в необходимость зла.

В то, что тёмной своей стороне

Благодарна я быть должна -

Вместе с нею ещё сильней

Моя светлая сторона.

Они не были рыцарями без страха и упрёка, но летели на свет, потому что, не могли иначе, хотя точно знали, что свет может как подарить жизнь, так и отнять её. И надо было отбросить страх, оставить за спиной тёмный клубок липкой паутины неуверенности, и сделать шаг.

Едкий дым и горький паслён

Навсегда изменили всё.

Я бросаюсь в Реку Времён,

Пусть она меня унесёт.

Всем течениям вопреки

Разлучит с моим естеством,

Я вернусь из этой Реки

Обновлённым, другим существом.

Люди рукоплескали сами себе и друг другу и, смешавшись, весёлой и шумной толпой двинулись назад, по единственному коридору в смертоносных насаждениях: эволэки на всякий случай шли по краям, внимательно следя, чтобы кто-нибудь из взрослых не сделал рокового шага с тропы.

Афалия догнала Элана и, обняв за шею, ехидно спросила:

– Ну, напарничек, как жизнь половая?

В её голосе уже не было, как раньше, едкой желчи, просто шуточка на грани фола, но и этого было достаточно, что бы кто-то захихикал, кто-то залился краской от смущения, а кто-то и раскрыл рот от удивления: эти двое были совсем недавно чуть ли не злейшими врагами, а тут…

– С чего ты взяла, что она вообще есть? – подозрительно спросил Элан, не очень желая развивать тему, дружески приобняв девушку за талию.

Родители шли рядом, нога в ногу, как говориться, и за их реакцию он поручиться не мог. Одно дело формальный брак с киборгом, подчинённый интересам Дела, а такое… Впрочем, те сделали вид, что ничего особого не слышат, то ли намереваясь взгреть любимое дитя после, в более подходящее для нравоучений время, то ли уже смирились со свершившимся фактом, понимая неизбежность такого развития событий.

– Да перестань увиливать, я же вижу, что ты на Олю смотреть стал иначе, – не унималась девушка, подпрыгивая на ходу от нетерпения. – Ну, расскажи! Расскажи, расскажи, расскажи!!!

Тут их догнала Мирра, влепив Афалии подзатыльник, не очень сильный, правда.

– Чего лезешь своим носом в чужой огород? – хмуро спросила староста. – Или дохнешь от зависти, как подумаешь про собственную глухую фригидность?

Подчинённая на укол лидера Клана не обиделась, чуть склонила голову, и хитренько улыбнулась:

– А ты, зверь-одиночка, чем похвастаться можешь? Сама уже, небось, засохла!

– Если судить по стервозности, – хмыкнула та в ответ, – то хроническое воздержание свойственно тебе, а не мне.

Элан понял, что дело пахнет керосином, и надо срочно принимать меры, но сделать ничего не успел. Ольга, под смех и одобрение окружающих, сцапала забияк железной хваткой:

– Сейчас обеим шеи намылю, – пообещала девушка-киборг, а две жертвы забились в конвульсиях, ведь шеи им зажали крепко.

– А ведь ты, сынок, действительно, смотришь на неё по-другому, – с широкой улыбкой на лице глядя на устроенную девушками заварушку, сказал Андрей Николаевич. – Так же было и с Сашей.

– Как «так»? – недоверчиво спросил Элан.

– Ну, – отец с глубокомысленным видом почесал затылок. – Сначала они для тебя Богини, пишешь картины, и поэмы, то есть… А потом я встречаю тебя в очередной раз, и вижу перемену: смотришь на женщину. Всё, сынок попался…

Он развёл руками, и потрепал отпрыска по макушке, показывая, что всё видит и понимает, но сердиться не собирается. Элан умом сознавал невозможность скрыть истинные отношения с куратором от умудрённых опытом родителей, но всё же стеснялся такой явной прозрачности собственных чувств.

– Да ладно тебе краснеть, – мать ободряюще обняла сына. – Вы же в браке, в конце-то концов!

– Ты же сам говорил, что человек – такая же биохимическая машина, – поддержал Николай Иванович внука.

– Или уже собственные слова забыл? – от знакомого баса эволэк аж пригнулся, но традиционной оплеухи не последовало.

Отец Серафим вырвал-таки у божественных дел денёк, и приехал напутствовать детей на благое дело. Не усидел, ведь сам причастен к происходящему!

Элан раздражённо махнул рукой, показывая нежелание развивать тему – попросту не знал, подшучивают над ним все, или нет, и переключился на другую:

– Вы когда улетаете?

Мать и отец переглянулись, прямо скажем, не очень обрадованные стечением обстоятельств. Корабль, завершив ремонт в самый неподходящий момент, уходил в испытательный полёт, и супруги в числе старших инженеров белоградской верфи должны были лететь на нём, дабы убедиться в высоком качестве проведённых работ, и уже на борту подписать акт сдачи-приёмки звездолёта.

– Через восемь дней подъём на орбиту, – Екатерина Вячеславовна опустила глаза.

Все прекрасно понимали, что это значит: родители не смогут ни разу навестить сына почти на всём протяжении Контакта. Если улыбнётся удача, то свидятся они только перед самым «всплытием», а до этого момента единственное дитя будет отделено от них бездной вакуума – не докричаться, хоть горло себе сорви. И, что самое скверное, на протяжении всех этих бесконечных месяцев, запечатанные в скорлупку корабля, они не смогут получить из ИБиСа весточки. Как всё идёт, всё ли хорошо, или, вернувшись домой, им придётся испить до дна чашу горькой утраты?

Родители чувствовали себя не в своей тарелке, сознавая собственное бессилие перед жизненными коллизиями. Сын их не упрекал ни словом, ни взглядом, за то, что в такой ответственный момент они оставляют его один на один с непредсказуемым будущим. Да и будь они рядом, чем бы могли помочь? Только ты сам и твой куратор, ваше единство и противоположность, ум и чутьё – вот, пожалуй, и всё, на что можно положиться.

– Не расстраивайтесь, – Раткин-старший прямо на ходу крепко обнял обоих. – Я за мальцом присмотрю.

Мимо пронеслась стайка весёлых соратниц, на руках несущая визжащую и захлёбывающуюся смехом Надю. А тащили они её прямиком к открытому бассейну. Элан ускорил шаг, не дожидаясь, пока ему «помогут» окунуться в купель, и сам прыгнул в воду, пока эволэки раскачивали Верховскую, и на счёт «три» запустили жертву в полёт. Два фонтана брызг взвились в воздух почти одновременно, окатив дополнительной порцией уже вымокших «моржей»: Линара и Ханнеле нырнули самостоятельно, а Афалию, после короткой, яростной, но бесполезной борьбы, коллеги отправили освежиться прямо перед Надей.

Это тоже была обязательная и очень важная часть ритуала. Высокие стенки бассейна не позволяли с лёгкостью подняться наверх, и девушки протягивали руки пловцам, помогая выбраться на сушу. Символическое погружение и символическая же помощь товарищей, были воплощением единства коллектива, показывали, что дорогих сердцу друзей очень ждут на этом берегу. Поднявшись наверх, они оказывались в кругу подруг, те кутали их в тёплые полотенца, растирали вмиг замёрзшие тела.

Элана вытащили Ольга и Мирра, и он, мокрый с головы до ног, но очень довольный, снова оказался в компании близких. Родители и дед, все сразу заключили его в объятия. Последние минуты вместе.

– Ну, удачи, – от всей души пожелал отец сыну. – Идите, а то простынете ещё!

Эволэк с куратором двинулись к зданию, на несколько секунд остановившись рядом с настоятелем.

– Сказал бы сейчас: с Богом, так ведь не веришь же, – тепло молвил тот.

– Никой бог не сделает за нас то, что мы должны сделать сами – вот моя вера, – ответил эволэк. – Когда человек добивается чего-то по настоящему важного своим трудом, старанием, волей, он обычно говорит: мне Бог помогал… У него есть право так говорить… И, как знать, может так оно и было?

Элан неуверенно скривился, пожав плечами, и они пошли дальше, а отец Серафим, тяжело вздохнул «богохульнику» вслед:

– Так разве я что другое когда-то утверждал?

Перед самым входом в пенаты вся пятёрка смельчаков и их наставники снова на минуту задержались, повернувшись лицом к провожающим. Ободряющие жесты и улыбки, скупые слёзы. Элан одними губами прошептал: спасибо Вам всем, не сомневаясь, что те, кому предназначено послание непременно его получат.

* * *

Граница прохладного моря и раскалённой как сковорода суши была зримой. Холодные течения неспешно несли воды на юг, эгоистично не желая делиться живительной влагой с убитой засухой землёй: они всегда, на протяжении сотен лет, были вещью в себе, безразличные ко всему, что происходило вне их тесного мирка.

Впрочем, Деилес совершенно точно знал, что теснота их мира относительна – можно было лететь много дней напролёт к скованным льдами морям, или наоборот, изнывающему круглый год от жары тропическому океану, а они не исчезнут, величественно проплывая под крыльями почти незаметной для глаза лентой чуть более прозрачной воды. Здесь, в узкой полоске освежающей прохлады, бурлила жизнь. Морским обитателям были невдомёк трудности близких полупустынь, о существовании которых они, занятые повседневными делами, состоящими, в основном, из размножения и поедания друг друга, даже не догадывались.

Он охотился. Низко стелясь над едва обозначенными ветром верхушками волн, Деилес с молниеносной быстротой выхватывал из воды рыбёшек. Удача улыбалась далеко не всегда, точнее сказать, относительно редко. В среднем, только каждая пятая атака завершалась успехом, о чём возвещало трепыхание живой плоти в лапах. Голодовкой назвать такое существование – означало покривить душой: сезонная миграция сельди была настоящей манной небесной для тысяч таких же как он обитателей воздушного океана.

Изъеденные ветрами и солью прибрежные скалы становились временным пристанищем бродяги, давая отдых натруженным за день крыльям. Как перекати-поле он двигался с сородичами по маршруту мигрирующей рыбы, и также как легендарное растение пустыни гнали по земле подчинённые воле Творца ветры, так и он гнался за огромными косяками, следующими по одной им ведомой причине из далёких тёплых морей к ледяным волнам приполярья. Каждый год, сначала в один конец мира, а потом обратно, в погоне за простым счастьем, чье присутствие в воде выдавали миллионы рыбьих спин ртутного цвета, прекрасно видимые в синеве прозрачной воды с высоты птичьего полёта.

Солнце вставало каждое утро из-за горных отрогов, знаменуя собой начало нового дня бесхитростной жизни Деилеса, дарило тепло и свет прозябшему в студёной ночи пернатому хищнику, призывая к движению навстречу новым испытаниям и радостям. И он окунался в эту жизнь с головой, пока полуденный зной не заставлял искать в расселинах прохлады, а потом наступал долгожданный вечер, огненный диск падал в океан, и суетливая стая пожинала последние плоды свершившихся за день достижений: доедала уже пойманную рыбу, ловила в убывающем свете дня замешкавшуюся с погружением на спасительную глубину сельдь. Потом устраивалась на ночлег, инстинктивно выбирая скалы повыше да покруче – там спокойней, даже вечным врагам, крупным змеям, было непросто преодолеть коварные обрывы, а неуклюжим двуногим и подавно!

Деилес всегда сторонился их, и, завидев издалека, никогда не ленился сделать крюк, ибо знал, что они несут смерть. Ничего похожего он не встречал ранее. Не было привычного острому слуху шороха чешуи ночного ловкого хищника, состязания в хитрости и терпении, стремительности и ловкости. Не было внезапного броска и честной победы, которая если что и вызывала, так это уважение к мастерству врага, когда один из твоих братьев или сестёр вмиг оказывается обездвиженным в железной хватке.

Всё было иначе. Тишину и восторг невесомого полёта вдруг прерывает оглушающий гром, прямо как при летнем шторме, едва видимое, терзающее чуткое обоняние, смердящее сизое облако, поднимающееся над местом незамеченной засады, жуткий вой смерти, с которой в очередной раз удалось разминуться на расстоянии тончайшего пёрышка, и чьё-то тело, кровавым сгустком рухнувшее вниз. Не то, чтобы они разили без промаха, но вырывали из стаи соплеменников одного за другим почти на всём протяжении долгого пути вдоль границы воды и суши, к бесконечной цепочке больших и малых островов там, на Севере, где только и ослабевал их натиск, давая временную передышку.

Он часто думал о них, пытаясь постичь природу их невероятной способности собирать дань со всех пролетающих стай, не поднимаясь при этом в воздух самим. Странная жизненная коллизия сбивала с толку Деилеса, привыкшего к опасному, но честному танцу со смертью. Так не должно быть, это неправильно! Если ты оказался умнее врага, то он тебя не достанет на высоком утёсе, если ты оказался проворней, то воздушные потоки подарят тебе спасение, оставив ползучего хищника ни с чем. А против этих не спасал ни воздух, ни камень: первый предательски выставлял тебя на показ, второй лишал привычной свободы, не оставляя совсем никаких шансов.

Иногда он видел их совсем близко: довольно быстро Деилес понял, что те, кто движутся по водам на дурно пахнущих островах, не представляют для него и его соплеменников опасности. Такие же, как и те, что обитают на суше, они были похожи и не похожи друг на друга одновременно. Та же жуткая вонь, не имеющая ничего общего с привычными запахами моря, прибрежных скал и пустынь, но если устроится на движущемся вопреки всем привычным знаниям о мире острове с наветренной стороны, то можно было наблюдать за их странными поступками. Главное – не мешаться под ногами, и двуногие (о чудо!) не только не пытались убить его, но и даже вполне благосклонно относились к его присутствию. Завидев Деилеса, кружащего над волнами, а уж тем паче в компании братьев и сестёр, они радостно шумели, устремлялись к своим гибким, похожим на очень толстую траву, со странно перепутанными между собой стеблями, покрывалам, и спускали их в воду, окружая рыбьи стаи. Обе стороны уже давно стали охотиться вместе, помогая друг другу находить на бескрайних водных просторах косяки, и каждый получал за свой труд залуженную награду. Птицы были лучшими разведчиками, а плавающие острова двуногих легко догоняли добычу, своими странными штуковинами сбивали рыб в такую плотную массу, что та не могла уйти от пернатых на спасительную глубину, и начинался настоящий пир, в котором можно было, не прикладывая по-настоящему серьёзных усилий, наесться до отвала.

Но, удивительное дело, стоило только Деилесу появиться у одного из поселений двуногих, и их поведение беспричинно менялось до неузнаваемости. Эти, как правило, никуда не отлучались далеко от своих насиженных мест ночёвки, зачем-то каждый день ковыряясь в земле не мене странными приспособлениями, чем те, которые использовали повелители плавающих островов. Они часто вели себя агрессивно: бросали камни в прилетевших птиц, а иногда, в период, когда до жаркого лета оставалось не так много времени, убивали сородичей Деилса своими жутким громом. Он знал, почему они так поступали – птицы воровали зёрна из земли в голодные месяцы, когда в межсезонье рыба уходила слишком далеко от берега, а море чернело от штормов, и ветер гнал гигантские волны, заставляя двуногих остерегаться выходить в открытые воды. Всё равно, он не понимал их жестокости, ведь зёрен было очень много!

Почему двуногие так охотно делятся рыбой, и так свирепо защищают свои бесчисленные лоскутки земли, пахнущие круглый год испражнениями животных? Ведь и там, и там еды хватит на всех!

Операторская комната «аквариума» долгими сутками напролёт напоминала мёртвое царство: куратор не пела песен, не вела задушевных бесед сама с собой, не общалась с внешним миром по телефону. Застыв на стуле с присоединённым к височному разъёму шунтом, она, не открывая глаз, сидела неподвижным сфинксом, не шевелясь долгие часы, пока, повинуясь расписанию, тишину электронного мира не нарушали бытовые роботы, пришедшие убрать и без того стерильно чистое помещение, да покормить единственного обитателя чертогов. Пища отличалась разнообразием, если не сказать изысканностью (в институте на еде экономить не привыкли!), но девушка уничтожала её без видимого удовольствия, просто пополняя истощающиеся со временем собственные внутренние запасы. Закончив трапезу, она снова застывала истуканом до следующего прихода механической прислуги или до планового посещения санузла.

Она ещё не играла запланированной роли стержня для всей пятёрки, но чутко отслеживала не только своего подопечного, но и ещё четырёх девушек, составляя собственное видение картины в целом. Якорь уже работал, хотя и в начале погружения воздействовал на сознание эволэков совершенно не так, как планировал юноша. Виновником этому он сам же и был.

Лис не остановился на достигнутом, не почивал на лаврах. Постоянно прокручивая в голове постулаты выдвинутой теории, предложил подкрепить Якорь, ведь на начальной фазе Контакта его присутствие в Эфирных мирах, по сути, не предусматривалось вовсе. Времени детально отработать версию не было, но поверхностная оценка, выданная независимо и Ольгой, и Аммой, не оставляла место опасениям: хуже точно не будет, и всеобщим голосованием без воздержавшихся добавка была принята к исполнению, приведя к серьёзной переделке плана.

И теперь Ольга пока не могла дать окончательную оценку происходящему, ведь они были в самом начале трудного пути, но, ознакомившись с данными по предыдущим погружения Элана, не могла не видеть ощутимой разницы. Только вот радоваться ли этим переменам, или ждать от них подвоха, ни киборг, ни кто-либо из ещё четырёх кураторов, пока понять не мог, и все, не сговариваясь, не спешили с оптимистичными прогнозами.

Старосты группой навещали все пять операторских залов каждый день по два раза минимум – ранним утром и вечером, живо интересуясь свежими данными, оживлённо споря, пронося с собой запрещённые строгим режимом продукты, дабы поддержать боевой дух старших. Не хлебом единым, конечно, жив человек, но… Приятные мелочи, одним словом. С собой они приносили не только всякую вкусную, но малополезную для работающего на пределе организма снедь, но и информацию из внешнего мира, от которого кураторы были отрезаны полностью на всё время Контакта.

По ИБиСу чёрными змеями ползли самые невероятные слухи, ведь только слепой мог не заметить единства устремлений «заговорщиков». Версии состязались друг с другом в оригинальности, причём лидеры кланов сознательно вносили в тихое, но бурное обсуждение синхронного погружения собственную лепту. Умирая от смеха, они рассказывали кураторам контактёров о записях, «случайно» забытых на столах, о «тайных» разговорах в узком кругу старост, содержание которых тут же становилось общеизвестным среди эволэков и наставников, благодаря «случайным» (опять же!) свидетелям, вырвавшим из едва слышного шёпота несколько ключевых фраз. А потом, в меру собственной образованности и фантазии, подруги-эволэки домысливали увиденное или услышанное, строя такие версии происходящего, что впору было всю классику мировой литературы детективного жанра выбрасывать на помойку, а на великих мэтров пера смотреть со снисходительной ухмылкой, как на жалких ремесленников, посмевших бросить вызов истинным мастерам!

В невообразимом хаосе мнений руководство института теряло остатки самообладания. Понимая, что старосты их преднамеренно водят за нос, что в мешанине версий нет и десятой части правды, члены Учёного Совета только и могли, что включиться в обсуждение намерений «конспираторов», образовав собственный «клуб знатоков», с жаром обсуждающий множество вероятных путей развития событий.

Давить на кураторов они не могли – стоило тем нажаловаться непосредственно в министерство, мол, старики своим любопытством мешают нормальному сопровождению, и Совету тактично и мягко предложат отложить расспросы на потом. И попробуй не последовать этому, хм, совету!

Амму пытать было бесполезно по определению: электронная бестия сама кого угодно запытает, и собственная бестелесность ей в этом деле не помеха. Острый ядовитый язычок девочки-призрака заставлял корчиться в судорогах похлеще, чем укусы многих ядовитых гадов! Общепризнанная мастерица словесных баталий была явно не по зубам ветеранам института с их расшатанными нервами.

Особисты вообще устранились от участия в разборке – встряска носила исключительно внутренний характер, и не имела ровным счётом никакого отношения к их должностным обязанностям, чему, признаться, они были несказанно рады. Инцидент с попыткой имперских властей отформатировать мозги Амме ещё был слишком свеж: эволэки тогда забаррикадировали единственный туннель, ведущий в самое сердце ИБиСа, и были готовы биться насмерть за свою любимицу. Некоторые, в том числе и Элан с Миррой, были при оружии, и на протяжении долгих часов СБ попала в более чем щекотливую ситуацию. С одной стороны дружная команда молодёжи, рассвирепевшая от самоуправства взрослых, решивших, что они могут решать за них: чему быть, а чему нет. С другой стороны невозмутимые ребята серьёзного вида, спокойного типа, не менее решительно настроенные исполнить полученный приказ. Приходилось сдерживать и тех, и других от глупостей. Так что, у Усова и его подчинённых уже был печальный опыт нахождения между двух огней, и повторять прошлые ошибки никто хотел.

Старосты сохраняли статус неприкасаемых – просьбу Доронина Совет уважил (попробовали бы не уважить!), а осторожные попытки вызвать лидеров Кланов на откровенный разговор не увенчались успехом. Девушки успешно уходили от ответов на все вопросы, способные пролить свет на сердцевину «зловещего заговора».

Автор, и по совместительству главный режиссёр переполоха, следовал своей излюбленной тактике: заварив кашу, оставил других у плиты следить за тем, чтобы варево удалось на славу, а сам ушёл в дорогу, по которой успел соскучиться за последние годы, чтобы вернуться к тому моменту, когда блюдо поспеет.

Лесавесима научилась быстро бегать гораздо раньше, чем быстро летать. Знакомые тропы на земле, вьющиеся между деревьями и кустами огромного зелёного мира, пока заменяли ей воздушные маршруты, а пещера с весёлым ручейком была родным домом, укрывая от палящего зноя, спасая от голодной решимости волков – главной опасности красивых, но гораздых на сюрпризы лесов.

Она стрелой летела вперёд, не жалея сил, едва касаясь лапами поверхности, поднимая фонтанчики земли, а потревоженные ураганом опавшие листья тёмным туманом стремились вслед, щекоча перья длинного хвоста. Стволы мелькали перед взором, заставляя ежесекундно с головокружительной быстротой менять направление, избегая болезненного удара, но курс оставался неименным: знакомая дорога вела её из глухой чащи к реке.

Вся в предвкушении волнующего момента она прибавила темп и, разогнавшись по прямому участку, выскочила на крутой склон. Мощный толчок поднял молодое поджарое тело в воздух, с треском распахнулись полотнища крыльев, и стремительный бег остался позади, уступив место пьянящему восторгу короткого полёта. Ещё не совсем уверенно держась в воздухе, она круто спланировала, едва не цепляясь подобранными лапками за жёсткие ветки кустарника – напрасно те тянули к ней свои крючья, словно пытаясь оборвать миг волшебства безобразным падением! Точно рассчитав момент, Лесавесима, совершенно не боясь стремительно приближающихся прибрежных камней, сделала несколько мощных махов, от которых ходуном заходила сочная трава луга, и, широко расставив задние лапы, заскользила по холодной глади, растревожив безупречное зеленоватое зеркало заводи и стайку некрупной форели, и, ещё интенсивней работая крыльями, грациозно опустилась на мелководье.