Она всегда поступала именно так – умное создание быстро сообразило, что вода в случае неудачи лучше подходит для вынужденных посадок, чем твёрдая земля, и ставила свои первые опыты с полётами именно тут. Труднодоступный каньон на поверку оказался идеальной детской площадкой, ведь Лесавесима без труда и малейшего страха лазала по скалам даже с отрицательным уклоном, совершенно не боясь высоты. Если же случались проколы, и пальцы всё же соскальзывали с камня, пока слабые, но уже сформировавшиеся крылья выносили хозяйку из опасной ситуации, и всё заканчивалось очередным всплеском студёной воды, а плавать она научилась едва ли не раньше, чем ходить.
Широко расставив крылья, и держа их навесу, чтобы не замочить, существо почти бесшумно добралось до валуна, с незапамятных времён стойко держащемуся прямо посреди потока, и, устроившись на прогретом солнцем камне, занялось важным ритуалом – чисткой оперения. Тщательно и не торопясь, она каждое утро, пока не так жарко, доводила свои пёрышки до идеальной чистоты, интуитивно понимая огромную важность процедуры. Уши настороженно ловили шёпот реки и звуки подступающего со всех сторон леса, глаза следили за обманчивой неподвижностью кустарника и высокотравья, ловя малейшее движение. Здесь было тепло, очень удобно и безопасно. Волкам, даже если им каким-то чудом удастся не расшибиться в лепёшку на горных тропках, придётся делать решающий бросок по открытой местности, да и река поможет: коротколапые хищники уйдут в воду по грудь, и Лесавесима легко оставит их с носом. Так уже бывало, и не раз.
Но сегодня она ждала не врага. Странное существо, не похожее ни на что, видимое ранее, каждое утро приходило в это тихий райский уголок. Вот и сейчас, закончив чистку оперения, Лесавесима замерла, стараясь слиться с камнем в единое целое, настороженно глядя в прореху между деревьев.
Гостья появилась вовремя, не опоздав ни на минуту. Высокая стройная фигура, довольно ловко спускающая по склону, нагоняла страх, хотя хищником не была – хозяйка каньона знала это точно. Те, кто жаждет плоти, совершенно иначе выглядят – окрас прячет их под пологом деревьев, высокая трава скрадывает силуэты. Те, кого дурманит запах свежепролитой крови, ведут себя иначе. Они подкрадываются, держась по ветру, чтобы собственный запах не выдал их присутствие намеченной жертве, они избегают открытых пространств, чтобы острый взгляд не заметил их до рокового мига, мягкая подстилка опавших листьев глушит и без того тихие шаги смерти.
Существо же было иным. Презрев покровительственный окрас, оно выставило себя на всеобщее любование, пронзительно белое, белее речных камней. Тем страннее выглядела голова, гораздо менее яркая, с тёмной, как ночь, длинной шерстью. Она уже сбежала к самой воде, ловко прыгая по камням, издавая странные звуки, отрывистые, резкие. Лесавесима уже знала, что удивительное существо выражает таким образом восторг. Она сама, когда удаётся поймать крупную форель или сладко выспаться на скальном уступе, не тревожась о собственной безопасности, испытывала похожие чувства: душа пела от счастья. И гостья тоже пела, мурлыкая что-то себе под нос.
Но самое интересное начиналось дальше, то, ради чего, будущая спутница ветров и пряталась в засаде. Остановившись на большом плоском камне у самой кромки заводи, двуногое прямоходящее существо стало снимать с себя свою белоснежную кожу. Лесавесима видела это зрелище уже не раз, но снова и снова, забыв осторожность, поднимала голову, широко распахнув глаза от удивления. Судя по всему, процедура не причиняла гостье абсолютно никаких неприятных ощущений, что было уже решительно непонятно, ведь сама она привыкла к иному восприятию мира – когда ты линяешь, всё жутко чешется, когда поранишься – болит.
Белая кожа, огромными лохмотьями спадала с пришелицы, пока та не осталась совсем нагой. Бледная, ещё более стройная, чем раньше, она с непонятной осторожностью, чуть согнув одну ногу, вытянув другую, опустила ступню в воду, проделывая при этом смешные движения руками. Это чтобы не упасть, поняла Лесавесима, она также в стремительном беге помогает себе хвостом, заметно облегчая вход в крутые повороты.
С невообразимым шумом двуногое создание рухнуло в воду, заполняя окрестности воплями восторга – студёная чистая вода явно пришлась ей по вкусу, впрочем, как во все прошедшие дни. Широкими взмахами рук она поплыла против слабого течения, отгоняя попадающиеся на пути листья, направилась к противоположному концу отнюдь не маленького природного бассейна.
Лесавесима ждала именно этого момента. Гостья, и без того ведущая себя очень беспечно, в такие минуты вообще переставала замечать что-либо вокруг от охватывающего её восторга, и это было только на руку. Она очень хотела это сделать, но никак не решалась. До сегодняшнего утра.
Собрав всю волю в кулак, хозяйка каньона покинула убежище и, быстро преодолев мелководье, выбралась на берег. Стелясь над землёй, ужом двинулась к цели. Пластичное тело и вроде как даже бескостный хвост безошибочно изгибались в нужные моменты, так что ни одна веточка кустов не дрогнула на всём пути. Перед самым носом мелькали пучки травы, корни деревьев, стебли цветов. Что твориться на берегу, она не видела, но это было и не нужно – шумная гостья выдавала себя с головой, и Лесавесима легко мерила расстояние на слух. Пока далеко. А вот уже знакомый запах всё ближе. Сделав небольшой крюк по зарослям, она снова оказалась на берегу, замерев в метре от цели.
Ворох шкуры, сброшенной странным существом, манил к себе дурманящим ароматом. Что за наваждение? Запахи всегда манили Лесавесиму, являясь неотъемлемой частью удивительного мира, много ведая ей, не сказав ни единого слова. Собственный запах в самую непроглядную темень приводил домой, тяжёлый запах грозы заставлял искать убежища подальше от воды, иначе вздувшаяся в считанные минуты река понесёт тебя как веточку, приторный запах мёда выдавал расположение ульев, обещая удивительно вкусную награду. Запахи манили её, но не сводили с ума, не заставляли, как сейчас, забыв об осторожности, неподвижно лежать, уткнувшись носом в источник этого божественного аромата, не вгоняли в наркотическое опьянение.
Из блаженного ступора её вырвал лёгкий плеск воды, заставив прянуть назад, под сомнительную защиту жиденькой растительности. Низвергая на камень настоящие потоки, гостья выбралась из воды, шумно дыша, и Лесавесима сознавая ошибку, замерла в траве как змея, инстинктивно прикрыв веки. Она всегда так делала в минуты опасности, оставляя только узкую щёлку, сквозь подрагивание ресниц наблюдая за обстановкой, а сама слилась с местностью: стала травой и землёй, камнем и ветром, опавшей прошлогодней листвой. Только бы собственное сердце, сорвавшееся от испуга в стремительный галоп, не выдало оглушительным стуком.
– Приветик, это снова я.
От звука голоса существа Лесавесима вообще превратилась в камень, мышцы ломило от напряжения, инстинкт самосохранения кричал о необходимости спасаться бегством: тебя заметили! Полный озорства взгляд гостьи, несмотря на все таланты маскировки, нашёл-таки её в переплетении стеблей, настоящих и мнимых.
– Ты отлично прячешься, – двуногое создание не делало попыток приблизиться, оставаясь на месте, только потихоньку присела на разогретый солнцем камень, и медленным движением закинула назад мокрые волосы, послушно переставшие застилать лицо. – Потрясающая способность к мимикрии, я под впечатлением!
Она прищурилась, негромко, но звонко рассмеялась:
– Но, глаза тебя выдают.
Спокойный голос гипнотизировал, колокольный звон тревоги в голове притих, страх быстро сменялся любопытством ещё более жгучим, чем то, которое толкнуло её на безумный поступок несколькими минутами ранее. Лёд недоверия ещё держался прочным панцирем, но тепло уже коснулось его корки.
Старосты, обступив Ольгу плотным полукругом, открыв рты от удивления, боролись с одолевающим их предобморочным состоянием. Уж кто-кто, а лидеры Кланов, ветераны погружений, видели собственными глазами, понимали умом и чувствовали сердцем – это оно самое, их спасение. Чудовищную разницу с тем, что обычно представало перед взором в операторской, невозможно было описать никакими словами, ибо разум отказывался верить в происходящее. Слишком часто привычная картина искалеченного сознания эволэка, бьющегося за стеклом «аквариума», мелькала перед взором долгие годы. Постоянное столкновение с пугающими реалиями работы, своей, подруг и друзей, притупила восприятие, заставила принять жизнь такой, какая она есть, со всеми её страшными чудесами. Порочный круг обстоятельств, который они из-за собственной слепоты не могли разорвать, разорван. Дымка, вроде бы скрывшая истину навсегда, рассеялась от единственного взмаха крыла синей птицы удачи, которая, наконец, смилостивилась над детьми и залетела в их дом.
– Невероятно, – Лассава произнесла слово по слогам, не отрывая восхищённого взгляда от мониторов.
Ничего не говорящие непосвящённому человеку потоки данных поражали воображение.
– Я сплю. Я сплю. – Заворожено повторяла Диолея.
Глава Клана Земли вся стремилась вперёд, фактически повиснув на миниатюрной Нариоле, а та, не чувствуя от возбуждения тяжести её тела, кистью левой руки раздавила лежащий на подносе пирожок – пальцы испачканы в повидле. Но сюда с таким же успехом мог бы зайти хоть и сам Господь, никто бы не обратил на его визит никакого внимания, как Лассава не обращала внимания на собственную косу: не пойми какими путями, её кончик окунулся в кружку.
– Как вы думаете, – спросила Ольга, вынув косу повелительницы ветров из своего кофе, а ручку принцессы цветов убрав с подноса, тут же подав им салфетки, – то, что я внесла в матрицу Эфирного мира себя саму – это не будет воспринято как проявление нескромности?
– Оля! – вскричала Мирра. – Да о чём ты говоришь! Тут революция настоящая!
– И то правда, – поддержала Нариола. – Если так пойдёт дальше…
Все разом поплевали через левое плечо, а вот с деревом в операторской было сложнее, и стучать три раза пришлось по собственным головам…
–…то, мы по завершению можем напиться до свинячьего визга и голышом танцевать на столах – никто нам и слова не скажет… Хоть бы так оно и было…
Слёзы радости потекли по её щекам.
– У всей пятёрки показатели аналогичные, – поспешила успокоить старосту девушка-киборг, ободряюще потрепав ей волосы. – Приходите через пять с половиной часов – мы разом уложим наших котяток спать, вот тогда и поговорим. А пока – брысь отсюда!
Старосты расцеловали Ольгу и, визжа от восторга, гурьбой бросились на выход.
Кураторы специально рассчитали погружения каждого подопечного так, что бы получалось окно – время, когда эволэки синхронно погружаются в сон в Океанесе, и наставникам можно собраться, оставив сонь на попечение недремлющей Аммы, и обсудить всё произошедшее за истекшие сутки. Далось это непросто – Мосем и Новая Россия имели разные периоды обращения, да и Эфирные миры поддавались управлению достаточно условно, но всё получилось.
С каждым днём апатия наваливалась на Эфу всё сильнее, пока не прижала неподъёмной ношей. Испепеляющая жара нещадно и медленно, словно наслаждаясь её мучениями, иссушала водоём, превратив полноводную реку, колыбель рыбки, в цепочку больших и малых луж. Мелководье, взбаламученное от перенаселённости, уже едва поддерживало жизнь обитателей, сбившихся в такую плотную кучу, что по их спинам ходили птицы, не пачкая ног в тёплой до омерзения жиже.
Знойным днём она почти не шевелилась, только время от времени переворачиваясь с одного бока на другой. Когда лучи светила нагревали её плоть совсем уж сильно, она отчаянно старалась зарыться как можно глубже в грязь, но и там не было спасения, разве что пропитанная влагой земля чуть облегчала страдания несчастного существа, обречённого на медленную и мучительную смерть.
Дышать было очень тяжело. Кислорода не было нигде, ни в сожжённых солнцем лужах, ни в перегретом воздухе, лишь ночь приносила временное облегчение.
Когда небосвод застилался невидимым покрывалом богов, сквозь прорехи которого едва пробивались немигающие искры света, Эфа, покидала очередную негостеприимную гавань, и с отчаянной решимостью устремлялась в путь, искать лучшей доли. Длинное змеевидное тело, едва касаясь не успевшей остыть земли, скользило вперёд, инстинктивно стремясь вниз по течению: чем ближе к морю, тем шире русло, тем глубже заводи, только там она могла найти спасение. Покрытое влажной, липкой грязью и собственной слизью тело на ночном ветру сохло не так быстро, как днём, примитивные лёгкие лучше усваивали кислород, и она двигалась довольно быстро. Страх не найти до восхода солнца очередную лужу или хотя бы достаточно влажную и податливую почву подстёгивал её не хуже плетей.
Но капризная дама, Фортуна, решительно не желала уделять измученной рыбке никакого внимания. Пока ещё сохранялись остатки сил, Эфа стремилась вперёд, но каждый очередной ночной бросок не давал взамен ничего, кроме новой волны усталости – река провалилась глубоко в каменистую почву, оставив своих обитателей один на один с проблемой выживания. Всё труднее давались метры пути, всё чаще ей приходилось переносить полуденный зной в едва влажной почве, прячась от нещадно палящих лучей в тени прибрежных растений.
А теперь сил не осталось вовсе. Эфа застыла двухметровой плетью, присыпанная едва влажным илом, с полным безразличием к собственной судьбе наблюдая занимающуюся зарю. Светлеющее небо предвещало начало новой пытки, но ей уже было всё равно – истощенный организм отказался бороться дальше, вряд ли ей дожить до завтрашнего утра. Да и не ей одной.
Котлован жуткого серого цвета, оставшийся от былого изобилия воды, весь растрескавшийся от жары, был усеян умирающими братьями и сёстрами Эфы, как поле боя после неудачной атаки устилают тела храбрых бойцов. Они честно боролись до конца, сделав всё возможное и невозможное, но проиграли…
Едва теплящееся сознание Эфы встрепенулось, она уловила тревожный сигнал: почва размеренно подрагивала, и это дрожь была ей хорошо знакома. В лучшие дни к реке приходили огромные создания попить, и освежиться. Их колоссальные туши безбоязненно заходили в воду, и рыбам приходилось спасаться от их всесокрушающей мощи, ища глубокие ямы, где можно было укрыться от копыт сухопутных чудовищ.
Но сегодня спасаться не было сил, ни моральных, ни физических. В конце концов, уж лучше быть затоптанной насмерть, чем вот так медленно спекаться в собственном соку. По крайней мере, мучения будут короткие – когда огромная масса разорвёт хрупкое тельце пополам, ты почти ничего не почувствуешь.
Будь Эфа в сознании, а не в беспамятстве агонии, она, может быть, и уловила бы отличия, ведь тот, кто приближался, был один, и ходил не на четырёх ногах. Он выглядел странно, как оранжевый апельсин, совершенно неуместный цвет в выжженной долине (откуда рыбе было знать значение термина униформа?), но его ноша была ещё более странной: из плетёных корзин змеиными хвостами свисали её обессиленные сородичи.
Дойдя до середины котлована, он с величайшей осторожностью поставил груз на землю, стараясь не прищемить ненароком какой-нибудь из уже лежащих рыб хвост, и поочерёдно вынул из корзин двоякодышащих, уложив их рядом с сородичами, и снова ушёл.
Но вернулся довольно быстро, принеся ещё несколько рыб, уже больших, зрелых, и совсем маленьких, повторил процедуру выгрузки, и снова исчез ненадолго за изгибом пересохшего русла, что бы вновь появиться с новой партией едва живых существ.
Тел на «поле боя» стало заметно прибавляться, они уже лежали плотным ковром, а Эфа, внезапно почувствовавшая вкус к жизни, не могла понять смысла ритуала, проделываемого двуногим существом. Зачем он сносит сюда, в пересыхающую котловину всех, кто оказался неподалёку? Почему по мере восхода солнца в его движениях появляется суетливая торопливость?
– Потерпите, ребятки, сейчас легче будет, – сказало оно, рука коснулась чешуи Эфы, успокаивающе погладила зашевелившуюся змеевидную рыбу.
Почва задрожала сильнее – какое-то неведомое чудище, тяжело приседая на странные конечности, похожие на речные камни идеально круглой формы, приближалось к руслу, такое же пронзительно яркое, как и двуногое создание, заторопившееся навстречу монстру, и бесстрашно пустившееся в пляс прямо перед носом зверя. Повинуясь жестам языческого танца прямоходящего, монстр приблизился к реке, замерев на почтительном расстоянии от коварного обрыва, и выпустил из своего чрева ещё одного двуногого.
Эфа, прекрасно видящая и в воде, и на суше, была шокирована произошедшим. Она не привыкла к подобным событиям – если уж кто-то кого-то слопал, то назад не выпустит! Но чудеса на этом не кончились. Двуногие стали вытаскивать из чрева чудовища огромную змею, чья длина поражала воображение: один тащил её за ярко красную голову к реке, второй следил, чтобы серое тело не путалось в кустах. Затем тот, что стоял рядом с огромным зверем сделал несколько резких движений, и случилось невероятное – из пасти змеи ударила тугая струя воды.
Живительная влага стремительно заполняла котловину, Эфа и сотни её сородичей, радуясь спасению, зашевелились, добавляя мути в и без того непрозрачную воду, но постепенно уровень поднимался, позволяя уже нормально плавать.
А двуногих становилось всё больше и больше: постоянно кто-то приходил, и с обрыва в воду летели новые двоякодышащие, и скоро образовалась огромная заводь, кишащая рыбой.
– Ну вот, другое дело, – произнёс один из спасателей, – грунт тут плотный, и вода быстро уходить не будет, а деревья защитят от солнца.
– Сколько здесь особей? – спросил другой, похожий на первого, как две капли воды.
– Больше тысячи. Другие команды, надо думать, уже справились не хуже нашего, так что, на этом участке реки будет восемь таких бассейнов. Рыбам надо продержаться ещё три недели – и пойдут дожди.
– Ничего, мы им поможем.
Эфа, сгорая от любопытства, двинулась к ним. Будучи одной из самых больших особей она не испытывала особых затруднений – собратья сами уступали ей дорогу. Уже почти пересохшие жабры отмокли, и кислород побежал в кровь, но она, держась у самой поверхности, бесстрашно двинулась к двуногим. Те, заметив её приближение, замерли, с интересом наблюдая, как огромное, почти двухметровое тело, грациозно изгибаясь, стремительно сокращает расстояние.
– Чего это она? – недоумённо первый посмотрел на второго, когда Эфа замерла на расстоянии вытянутой руки, подняв голову над водой.
– Чего у меня спрашиваешь? У неё спроси…
Она была в смятении, чувствуя явное родство душ таких непохожих внешне на неё созданий. Вода вернула ей жажду жить, но почему-то сородичи не казались такими близкими, как эти двое двуногих, и в голове Эфы, неведомо откуда, рождались строки.
Прохладнее бы кровь и плавников бы пара,
И путь мой был бы прям.
Я поплыла б вокруг всего земного шара
По рекам и морям.
Безбровный глаз глубоководной рыбы,
И хвост, и чешуя…
Никто на свете, даже ты бы,
Не угадал, что это я.
Молнией в сознание Эфы мелькнули картины: прошлая жизнь. Душу обожгла обида горчайшей измены, рана в сердце, о которой она успела забыть в этом мире, заныла вновь. Яростно ударив лопастью хвоста по воде, она ушла ко дну, не желая вспоминать, умоляя голос замолчать, оставить её в покое, наедине с такой понятной и простой жизнью, не знающей человеческих страстей. Но тот не отпускал.
В проеденном водой и солью камне
Пережидала б я подводный мрак,
И сквозь волну казалась бы луна мне
Похожей на маяк.
Была бы я и там такой же слабой,
Как здесь от суеты.
Но были бы ко мне добрее крабы,
Нежели ты.
И пусть бы бог хранил, моря волнуя,
Тебя в твоих путях,
И дал бы мне закончить жизнь земную
В твоих сетях.
В операторском зале Сафировой паники не было – там царил упорядоченный ужас. Сознание самого куратора, сорвавшись в галоп, едва поспевало отдавать мнемонические команды СЖО, а та, в купе с примчавшимися медиками, пыталась унять Афалию. Девушка билась, как раненый зверь, издавая вопли, от которых стыла кровь, четверо здоровых мужиков-санитаров едва справлялись с хрупкой на вид леди, пока, хлынувшие в вены лекарства не возымели действие.
Блокада. Под коротким термином крылся настоящий кошмар любого куратора. Марина Евгеньевна сглотнула ком в горле, переводя дыхание, собираясь с мыслями.
Подопечная чуть не всплыла. Внезапно, без малейших намёков на саму возможность такого исхода, и хотя бы вялых предупреждений. Почему? Ответ вертелся на языке, хотя и был неочевиден, да и сейчас, по правде говоря, женщине было не до него. Осторожно, шаг за шагом, она стала разворачивать грубо обрубленную двустороннюю связь, моля всех богов разом, чтобы эволэк ответила.
– Ну что, экспериментаторы, доигрались? – ехидный голос Аммы заставил вздрогнуть. – Ну вы, людишки, и Т-У-У-У-П-Ы-Ы-Ы-Е.
Последнее слово она протянула с особым наслаждением, и продолжила после короткой паузы:
– Вот так, с ходу, ставить такие опыты?! Глупо, но храбро…
Девочка-призрак на секунду состроила глубокомысленное выражение лица:
– Или наоборот… Храбро, но глупо… Да, пожалуй, так более правильно!
– Заткнись! – хором ответили пять человек.
К счастью, все скоро вздохнули с облегчением – душа эволэка пусть и нехотя, но отозвалась…
Учёные утверждают, что большую часть жизни кошки спят. Они правы. Фелида, оправдывая расхожее мнение о своё семействе, досматривала уже десятый сон, пока яркое солнце, не спеша, описывало дугу по небосводу. Жаркие дни она проводила в тени, охотясь почти исключительно ночью, когда не так донимал летний зной, а видела она в темноте даже лучше, чем днём.
Лёжа чуть ли не на самой высокой ветке раскидистого дерева, она, свесив лапы вниз, не тревожилась ровным счётом ни о чём: хищников, способных забраться на самую верхотуру, по отчаянно трясущимся, готовым сломаться в любую секунду веткам, в лесах точно не было. Зелёный зонтик укрывал от палящих лучей, ветерок, гуляющий на высоте, раскачивал шикарный хвост и гладил шёрстку, доставляя непередаваемое наслаждение.
Прекрасное ничего неделание закончилось в тот час, когда диск солнца, упав к самому горизонту, коснулся вершин далёких елей. Фелида нехотя проснулась, быстро, но осторожно спустилась к земле (как ни тренировалась, а лезть вверх было гораздо проще), и неслышной расслабленной походкой двинулась к реке. Когда кошка просто идёт, то ни один её мускул не напрягается ни на чуть-чуть больше, чем это нужно – в каждом движении хищника читалась скупость, нежелание тратить ни чуточки лишней энергии. Привычка!
Тропа, знакомая до боли, вела её к водопою, запах приближающейся реки невозможно было спутать ни с чем, ушки ловили плеск рыб в омутах, он будоражил воображение. Она любила полакомиться ими, но купания, как и все кошачьи, старалась избегать всеми правдами и неправдами.
Быстро сгустившиеся сумерки не убаюкивали, наоборот сгоняли сонливость, пробуждая желание двигаться, и Фелида бесшумно кралась в подлеске, замирая тенью, и снова бестелесным призраком скользя между кустами.
Она хорошо знала границу своих угодий. Они были благодатны, обеспечивая хозяйку и пищей, и водой, но имели небольшой недостаток, частично охватывая странные заросли, непохожие на привычный глазу зелёный хаос леса. Тут, в густом океане стеблей, Фелида охотилась наиболее часто, успешно регулируя поголовье многочисленных пушистых зверьков, занятых поеданием растительности. Земля обетованная располагалась довольно далеко от её привычных мест отдыха, но богатая и часто легкодоступная добыча, заставляла её приходить сюда снова и снова, невзирая на возможность встретить ИХ.
Опасности они не представляли, только надо было соблюдать правила приличия, то есть, не устраивать резню в их жилищах, забитых до отказа птицей. Вот тут реакция двуногих была мгновенной и свирепой, и Фелида пару раз просто чудом унесла ноги, бросив добычу. Спина по-прежнему иногда ныла, особенно при перемене погоды, обожжённая в памятный день жуткой болью – хищница не могла до сих пор забыть громовой раскат, леденящий душу вой смерти, заставивший инстинктивно прижаться ближе к земле, собственную кровь, хлещущую из раны, и безобразный клок вырванной шерсти.
Зажило, но память осталась. С тех пор она и не пыталась дорваться до дармовой, на первый взгляд, добычи, предпочитая охотиться на бескрайних полях, по которым целыми днями неутомимо двигались чудовищные звери, управляемые двуногими.
Странно, но завидев издалека Фелиду, несущую в зубах убитого только что кролика, они не только не пытались причинить ей неприятностей, но и вежливо сторонились, шумели не так сильно как обычно, радовались её успешной охоте. И хищница приняла правила игры. С тех пор обе стороны уважительно относились друг к другу: днём двуногие хозяйничали на полях, а с наступлением ночи отдавали эти бескрайние просторы большой кошке, позволяя ей вдоволь и беспрепятственно охотиться. А с восходом солнца уже Фелида вежливо удалялась на покой, не мозоля глаза своим присутствием ни людям, ни их странным помощникам.
Так было и сегодня…
Борисова напряженно следила за происходящим в Океанесе. О происшествии с Афалией ей уже было известно, и она с натянутыми, как струна, нервами ожидала завершения ночной охоты своей подопечной. Девушка из высшего общества оказалась крепким орешком, раз уж даже полная блокада не оборвала связь до конца, и всё удалось быстро вернуть в нормальное русло. Уверенности, что Линара выдержит подобную встряску, не было ровным счётом ни какой. Слишком ещё свежи были в памяти дни отчаяния, когда девушку мучительно тяжело выводили из последнего погружения, а потом ещё и две недели отчаянно боролись за её жизнь.
Но стрелки часов наматывали круги, события в зазеркалье шли своим чередом, а ничего страшного не происходило. Хищница на запах нашла убежище будущей жертвы, почти час неподвижно лежала, дожидаясь момента, когда кролик совершит неосторожный поступок. Стремительный бросок, пыль, поднятая лапами, короткий писк, и Фелида уже не таясь, помчалась по полю огромными прыжками. Остановилась на миг у дороги, недоумённо поглазела на проезжающего в столь поздний час на велосипеде человека, не отпуская при этом из челюстей пойманную добычу, и от греха подальше задала стрекача, исчезнув из людского мира в более привычном мире лесных лабиринтов.
Только когда кошка вышла из зоны, где вполне мог состояться полноценный контакт с человеком, Инна Владимировна облегчённо вздохнула – лучше скольжение по краю миров дикой природы и цивилизации, чем лобовое столкновение! Её девочке стоит держать дистанцию.
Она часто задумывалась над природой Океанеса, не находя ответов на элементарные вопросы. Почему эволэки с такой лёгкостью создают Эфирные миры, ЭМ, и что они такое? Если они нематериальны, то почему с такой точностью воспроизводят все явления на физическом уровне, заставляя контактёров переживать все, что подкидывает жизнь в этих сотворённых силой разума вселенных? Даже организмы юношей и девушек реагировали на происходящее в Великой Реке, и, что удивительно, эта реакция не ограничивалась только моторикой тел! Доходило до невероятного – организмы эволэков вырабатывали специфические вещества, свойственные существам, над которыми они работали, а не людям. В малых дозах, но вырабатывали, добавляя ко многим хворям ещё и интоксикацию!
Женщина откинулась на спинку кресла, с наслаждением потянулась. Всё шло хорошо. Необыкновенно хорошо. Слишком хорошо…
Жизнь флоры многим может показаться скучной, этаким застоялым болотом неподвижности, однообразия прошедших дней и беспросветной скуки. Это не совсем так, вернее это совсем не так. Пине скучно не было, и она на месте не стояла.
С каждым восходом солнца она становилась другой, росла и хорошела, приковывая к себе восхищённые взгляды. Деревья не стоят – они просто медленно двигаются, повинуясь собственному взрослению. Их жизнь, полная глубокого философского смысла, не терпит мышиной суеты, и наполнена величественным спокойствием. Только реки, такие же неторопливые и постоянные, понимали её радость от подобного существования.
Каждый день она незаметно для множества вечно спешащих созданий преображалась: ветки едва заметно двигались, желая уловить как можно больше света и тепла, корни торили дороги в земле, искали пищу и воду, пробивая себе путь вглубь, и стремясь во все стороны. Пина становилась всё выше и крепче. Те, кто совсем недавно мог, походя, не заметив, сломать хрупкий росток, отчаянно сражающийся за своё место под солнцем, сегодня уже деликатно обходил подросшую красавицу. Дожди, ранее заливавшие молодое деревце чуть ли не по самую макушку, сейчас уже едва омывали ей ноги, а снега, засыпающие спасительным белым покрывалом, сберёгшим дитя от морозов, не могли добраться теперь даже до её колен. Ветры лишь чуть гнули стройное тело, и Пина словно склонялась пред миром, благодаря его за подаренную жизнь, жизнь полную сладостного ожидания нового дня.
Со временем у неё появились друзья. Соседние деревья рассказывали ей истории о своих радостях и печалях, птицы останавливались на отдых, получая в награду за порцию новостей, принесённую из дальних краёв, порцию орехов. Но был некто, кто интриговал её больше всего.
Как только сумрак раннего утра начинал рассеиваться, а Пина, верная собственным привычкам, гасила голубоватые огни иголок, появлялся ОН. Всегда в одно и то же время, тяжёлые шаги возвещали о приближении человека. Большой, даже немного грузный, чуть переваливаясь с бока на бок, он шествовал по обочине дороги, поднимая старыми, стоптанными сапогами облачка пыли. Сильный, но добрый, он каждый раз приносил Пине в детстве вкусную еду: с торжественным видом ставил свой большущий мешок на землю, и со словами: «Посмотрим, что у нас тут», доставал из такого же пропылённого волшебного сидра порцию угощения. Своими огромными ручищами он заботливо и очень осторожно разрыхлял почву, не задевая хрупких ещё корней, и щедро сыпал с таким трудом принесённое издалека добро. Он не скупился никогда, любовь к Пине всегда наполняла его радостью, и дерево отвечало тем же, даря своему благодетелю душевное тепло.
С тех пор прошло уже много лет, но человек нет-нет, а заходил проведать свою любимицу, каждый раз задирал голову вверх, удивлённо восклицая: эко, как вымахала! Пина действительно неудержимо стремилась в небо, и постепенно добрый великан перестал казаться таким уж большим.
Настал день, и человек уже не мог обойтись тем, что позволяли ему принести собственные ноги, и он завёл себе помощника. Такое же большое и степенное, под стать хозяину, существо, приносило его к посадке в своей утробе, послушно выполняло команды, становясь где нужно, и друг Пины извлекал на свет из бездонного сундука всё, что было необходимо для общения с деревьями. Он следил за почвой – она всегда была богата, её силы стараниями человека не истощались никогда, не оставляя растения на голодном пайке. В знойные периоды, когда с неба много дней подряд не падало ни капли дождя, щедро поливал посадку, даря Пине и её подружкам столько влаги, сколько те и желать не смели в сухой сезон.