* * *
Следователь оказался молодым и очень симпатичным мужчиной с большими серыми глазами. Все без исключения, даже безмерно скорбящая невеста Виктора Сергеевича, были рады его приходу и говорили без умолку, рассказывая о событиях прошлой ночи. Удивительно, что может сделать с компанией женщин присутствие одного-единственного человека противоположного пола: неприятности забываются, грусть улетучивается на время, и начинается здоровое соперничество за внимание.
Мало кто из нас помнил финал вечера – слишком пьяным оказалось мамино вино из красной смородины, но поучаствовать в разговоре хотелось всем.
– Я ушла часов в двенадцать, – тараторила Кира, – да, мама? Я наливку пролила, помнишь?
– Нет, в половину двенадцатого только Сара пошла спать, – сухо отвечала Кристина, вытягивая шею. – Мы засиделись дольше.
– Я вообще на время не смотрела, – смущённо добавляла Карина. – Мне почему-то так грустно было вчера…
– Сколько же мы сидели?
– Часа три точно.
– Не может быть! Как часа три? Нет, мы сразу потом разошлись. Около двенадцати. Как только я наливку пролила, так и разошлись.
– До состояния, чтобы наливку проливать, нужно было дойти. За полчаса попробуй уложись! – Люся насмешливо смотрела на Киру, которая продолжала уверять, что нисколечко не опьянела и пошла спать по собственной воле, потому что захотела, а не потому, что её увели под руки.
– Мы же потом ещё пели, – вдруг вспомнила я, и знакомый похмельный стыд подкатил к горлу, губы скривились от осознания невозможности что-либо изменить, тело бросило в пот.
Собравшиеся согласно закивали головами. Следователь переводил заинтересованный взгляд с одной из нас на другую и с трудом сдерживал улыбку.
– Вы выпили вчера две пятилитровые бутыли, – безжалостно начала Люся, глядя на нас. – Что вы можете помнить? Я убирала со стола, когда все разошлись, поэтому точно знаю.
Следователь оживился:
– Так вы уходили последней?
– Из нас – да, – невозмутимо ответила Люся. – Я, простите, мужчин не считаю – я только за девочками приучена следить.
Лицо её угрожающе оскалилось, как у собаки, готовой броситься на обидчика.
– Так где же был покойный, простите, Виктор Сергеевич, когда вы уходили? – следователь не сводил с Люси глаз.
– Он остался сидеть за столом, а куда дальше делся – понятия не имею. Я ему не нянька, чтобы до кровати провожать! – в Люсином голосе послышалась плохо скрываемая неприязнь. – Перед ним водки недопитая бутылка стояла, вот он и не уходил. Не возиться же мне с ним было, у него вон – своя сиделка есть.
Люся кивнула на блондинку, которая от таких слов вновь залилась слезами.
– Похоже, что вы его недолюбливаете, дядю вашего, – начал следователь, но Люся не дала ему договорить.
– А за что мне его любить-то? Он мне не дядя и даже не родственник, – её тощая грудь воинственно выпятилась вперёд, лицо приобрело вызывающее выражение. – Свалился, как снег на голову. Тридцать с лишним лет про него слышно не было, а тут, как старуха померла, сразу объявился.
Мама попыталась перевести разговор в другое русло:
– Люся недолюбливала моего покойного мужа, брата Виктора Сергеевича, вы не обращайте внимания.
Симпатичный дознаватель не последовал совету и весь превратился в слух, его глаза пытливо присматривались к каждой из нас по очереди, скользнув без особого интереса лишь по Наташе.
– Думаю, мне придется со всеми побеседовать. Без свидетелей, один на один, – почёсывая подбородок, начал он. – У вас есть отдельная комната?
Люся махнула рукой в сторону злополучной лестницы и злорадно улыбнулась:
– Наверху у нас целых четыре отдельных комнаты, но я бы на вашем месте туда не ходила.
– Что так? – следователь принял заинтригованный вид.
– А то, что лестница наша не очень мужчин жалует, – Люся отрывисто захохотала, сиплый смех вырвался из гортани несколькими приступами кашля, – сыплются они с неё, как груши.
Сероглазый милиционер перевёл взгляд на маму:
– Что, он не первый?
Та глубоко вздохнула и сокрушённо покачала головой.
– Не первый. Словно проклятие какое-то…
Тут не выдержала я:
– Какое проклятие? О чём вы говорите? Может, стоило лестницу поменять, чтобы по ней не так опасно ходить было?
Мама посмотрела на меня с укоризной и загадочно произнесла:
– В том-то и дело, что меняли, несколько лет назад.
Возразить было нечего.
– Дамы, – подытожил следователь, – нам совершенно точно нужно с вами пообщаться с каждой по очереди. И если уж наверх по лестнице вы подниматься не советуете, то скажите, куда мне в таком случае идти.
– Идите в баню, – не задумываясь, ответила Люся.
– Куда, простите?
Следователь замер от неожиданности, нахмурился и беспокойно начал перебирать бумаги, разложенные на столе.
– В баню, – невозмутимо продолжала настаивать Люся. – Там прекрасный предбанник оборудован, со столом, лавочками и кофеваркой – очень удобно. Идёмте, я вас провожу. С меня и начнёте ваш допрос.
Следователь успокоился и заулыбался:
– Ну, я бы не стал называть нашу беседу допросом. Поговорим, вспомним события прошлого вечера, восстановим хронологический порядок…
Люся звонко хлопнула в ладоши и пружинисто встала.
– Называйте, как хотите, мне всё равно. Пойдёмте беседовать. У нас со вчерашнего застолья пирог с красной рыбой остался. Захватить?
Следователь вежливо отказался, и они удалились в баню под призывный лай собак на веранде: с утра никто из нас не вспомнил, что с ними нужно выйти погулять.
Меня следователь вызвал предпоследней, после Киры и перед Наташей. На подходе к бане я ощутила тоскливое будоражащее волнение, которое порой испытываешь, не зная, что тебя ждёт. Следователь сидел за столом вполоборота, подперев голову ладонью левой руки, а правой перебирал бумажки.
– Присаживайтесь, Каролина Сергеевна.
Меня передёрнуло от звука собственного имени в сочетании с отчеством, но что тут сделаешь: как назвали, так и живёшь. Хорошо, что у англичан не принято использовать отчество.
– Кем вам приходился покойный?
– Дядей, как выяснилось несколько дней назад,– я нервничала, как будто была преступницей, которую вот-вот разоблачат и схватят; ладони вспотели, коленка правой ноги нервно подпрыгивала на одном месте, зубы стучали. – Он был родным братом отца, которого я не знала.
– Но вам кажется, что в их смертях есть нечто общее, не так ли?
Я усмехнулась:
– Бесспорно. Они оба упали с одной и той же лестницы.
Следователь с деланой грустью и сочувствием посмотрел на меня в упор.
– Мне кажется, что никто в этом доме особенно не скорбит о смерти вашего дяди, или я ошибаюсь?
Он был до неприличия хорошенький, этот следователь: лет тридцати пяти, широкоплечий, со скульптурными выпуклыми венами на кистях рук, темноволосый и светлокожий. Можно было утонуть в его серых глазах, они манили к себе, просили довериться и рассказать обо всём, что тревожит, обещая с пониманием отнестись к любому, даже самому страшному признанию.
– А как нужно скорбеть о смерти незнакомого человека? Да, неприятно. Жутковато, я бы сказала. Не каждый день видишь труп на полу дома, в котором проснулся. Но скорбеть? Это не тот случай: мы с дядей не успели познакомиться.
– Я вас прекрасно понимаю, просто к слову пришлось.
Следователь спрашивал меня об отце, которого я не знала, о его смерти, которую я не помнила, и о застолье прошлой ночью, о котором у меня сохранились лишь отрывочные воспоминания. Первое волнение прошло, я отвечала спокойно и с искренним желанием рассказать то, что знаю. Мне хотелось говорить с ним, мне нравился звук его голоса.
Я сообщила ему, что когда я уходила минувшим вечером, в беседке оставались мама, Люся, блондинка Наташа и Виктор Сергеевич. Дядюшка много пил, Наташа сидела с остекленевшими глазами, плохо соображая, что происходит; Люся увела меня в дом, придерживая под руку, чтобы я не споткнулась и не упала, а мама, занятая своими мыслями, забыла пожелать мне спокойной ночи, хотя я не была в этом уверена.
– Как вам показалось, никаких споров или ссор за столом не возникло?
В памяти, словно фрагменты полузабытого сна, всплыли мамин шелестящий шёпот и нехорошая ухмылка Виктора Сергеевича, но я предпочла не распространяться по этому поводу.
– Мне кажется, нет.
Следователь отметил что-то в своих бумажках.
– А имущественный вопрос? – после секундной паузы вкрадчиво спросил он. – Квартира на Проспекте Мира – серьёзный повод для ссоры. Завещания нет, неожиданно появляется родной брат, законный наследник, планы рушатся… Есть, от чего разозлиться.
Натянутый разговор между мамой и дядюшкой, который я краем уха подслушала в беседке, и намёк следователя сложились как два плюс два. В голове закопошились сомнения: дядя Витя, действительно, умер очень вовремя, сразу после того, как появился на сцене. Нет человека – нет проблемы. Странное совпадение, удачное стечение обстоятельств или чей-то злой умысел?
Больше кого бы то ни было в смерти новообретённого родственника казалась заинтересованной Кристина. Я живо представила, как худосочная старшая сестра пытается сбить с ног увесистого валаамского послушника, чтобы сбросить его с лестницы, и сомнения улетучились сами собой.
– Такое случается сплошь и рядом: позлились и перестали, – перед глазами коротким эпизодом из чёрно-белого кинофильма промелькнула богомол-Кристина, опутывающая длинными лапками-палочками толстого майского жука-дядю Витю, и я рассмеялась. – Поделили бы как-нибудь. Это всего лишь квартира, а не состояние в миллион долларов.
– Зря вы смеётесь, в нашей стране квартирный вопрос до сих пор очень болезненно решается, – следователь покачал головой. – Родные братья и сёстры порой идут на такое, что с трудом поддаётся объяснению, не говоря о более дальних родственниках. Даже убивают друг друга. Не так давно у нас по делу проходили два брата…
– Подождите, – прервала я рассказ сероглазого милиционера. – Ваши братья и сёстры чем убивают? Лестницей?
– Что, простите?
– Я говорю, чем убивают? Лестницей в загородном доме или всё-таки обычными орудиями убийства: ножами там или пистолетами, или бронзовыми статуэтками, на худой конец?
Следователь заулыбался.
– Согласен, лестница – не совсем традиционное орудие убийства, но с неё можно столкнуть, особенно если жертва не в самом устойчивом состоянии.
– А где гарантия? – я чувствовала нарастающую уверенность в своих словах. – Если человека столкнули, то он будет хвататься за перила, попытается сгруппироваться и совсем не обязательно умрёт. Ну, сломает рёбра, заработает сотрясение или даже что-нибудь посерьёзнее, но в больнице придёт в себя, начнёт говорить и расскажет, кто с ним такое сотворил. Это только в детективных романах один раз стукнул – и покойник. Мы не настолько хрупкие, за жизнь цепляться умеем.
Следователь слушал с вежливым вниманием, не перебивал меня, кивал красивой головой и продолжал улыбаться. На какое-то мгновение у меня появилось необыкновенно приятное чувство: мне показалось, он не хочет, чтобы я уходила. Его взгляд потеплел, лицо приобрело участливое выражение, он смотрел на меня с явным интересом и симпатией. Я занервничала от того, что могла ошибаться в своих предположениях, начала размахивать руками, что я обычно делаю, когда волнуюсь, и поспешила закончить мысль.
– Нет, я не утверждаю. У вас в данной области несравнимо больше опыта, чем у меня, но то, на что вы намекаете, не выдерживает никакой критики. Опять вспоминаются детективные романы, особенно такие, которые издают в мягких обложках и продают в газетных ларьках у метро, честное слово! Кто-то из нас, у кого есть виды на квартиру, решает устранить нежелательного наследника, напаивает его, а потом подстерегает у лестницы, чтобы столкнуть вниз. Поверьте, мы все вчера были в таком состоянии, что без посторонней помощи сами бы по этой лестнице не смогли подняться. Мама, возможно, и Люся – они немного выпили, но вы же их видели! Воробушки просто, в них весу – килограмм по пятьдесят, а то и меньше, и Виктор Сергеевич, дядя, на все сто тридцать потянет… Или тянул, если быть точной.
– Пятьдесят плюс пятьдесят – уже сто, – промурлыкал следователь, водя ручкой по чистому листку бумаги.
– Да-да, конечно! Люся – главный подозреваемый, она недвусмысленно выразила антипатию к покойному. Классика жанра! Только по законам этого самого жанра убийцей должен оказаться тот, на кого меньше всего падает подозрение. Невеста, например, или моя тринадцатилетняя дочь Сара. Или нет! Пусть это будет сосед из дома напротив. Он переехал инкогнито несколько недель назад, а на самом деле является сыном старухи, которого она сдала в детдом, когда была студенткой, чтобы её не исключили из комсомольской организации. Или давайте представим, что это было коллективное убийство, как у Агаты Кристи в «Восточном экспрессе», родственный заговор, где каждый поучаствовал. Можно ещё рассмотреть как рабочую версию тайное женское общество со штаб-квартирой у мамы на даче: скажем, Орден непорочного Единорога, цель которого – истребить мужчин как вид. Эксцентричная семейка озлобленных мужененавистниц и истеричек, ритуалы при свете полной луны и клятвы верности ордену…
Меня начало раздражать собственное настойчивое желание разубедить себя в том, что смерть дядюшки была неслучайной.
– Вы, Каролина Сергеевна, наверное, очень любите детективные романы читать, – примирительно заговорил милиционер, стараясь обратить всё в шутку. – Но семейка у вас и впрямь странная: одни женщины, и мужчины почему-то не задерживаются. Не часто такое встретишь.
Я пожала плечами.
– А по моим наблюдениям, очень часто. Около сорока процентов семей в Великобритании по статистике являются неполными, в России же эта цифра, я уверена, выше. Нас – три сестры, так что в этом нет ничего странного, поскольку в большинстве случаев уходят мужчины.
– Или умирают, – иронично хихикнул следователь, и мне перестало казаться, что он относится ко мне с симпатией.
– И такое случается, – уже со злостью огрызнулась я. – Мы здесь с вами о превратностях жизни собрались поговорить или что? И, кстати, детективы я не люблю читать, так что и в этом вы ошиблись.
Дознаватель скорчил недовольную мину.
– Да нет, конечно, простите. О превратностях жизни поговорим после экспертизы, если понадобится. Так вы считаете, что ваш дядя просто упал с лестницы и всё?
– Упал и всё.
– Ну, хорошо, так и напишем, – следователь помолчал немного и, не поднимая глаз от разложенных по столу бумаг, как бы невзначай спросил. – Ваша дочь по-русски говорит?
Это уже ни в какие ворота не лезло.
– Кто? Сара? Она-то вам зачем? – я подскочила на месте от возмущения. – Может, она тоже дядю с лестницы толкала?
– Не берусь утверждать, – ответил милиционер вкрадчивым тоном, как будто был психиатром и беседовал с пациенткой, которая, согласно записям медицинской карты, подвержена беспричинным вспышкам гнева. – А вот то, что она могла что-то слышать, не исключено.
Мне не хотелось, чтобы Сара приходила в предбанник и разговаривала с ним.
– Нет, она по-русски не говорит и почти ничего не понимает.
Следователь не настаивал.
– Ну, хорошо. С ней я побеседую позже, опять же, если потребуется. Вы ведь пока здесь остаётесь?
Его последняя фраза прозвучала скорее настоятельно, чем вопросительно, и я ответила, что да, конечно. На самом деле, я намеревалась улететь как можно скорее, в понедельник или во вторник – у меня в сумке наверху лежал обратный билет с открытой датой – но следователю я предпочла не рассказывать о своих планах.
– И зря вы злитесь, Каролина Сергеевна, – вдруг ласково, по-дружески, мягким бархатистым голосом добавил он. – В моей профессии нельзя исключать любые версии развития событий. Я бы вам с удовольствием рассказал парочку интересных историй где-нибудь за чашкой кофе, и тогда вы не стали бы меня осуждать за сегодняшние вопросы.
«Значит, всё-таки нравлюсь. Приглашает меня, что ли?» – промелькнуло у меня в голове, и я тотчас же оттаяла, как брикет пломбира, который положили в микроволновку: он сохраняет прямоугольную форму, но становится мягким и пористым изнутри. По всему телу разлилось приятное тепло, и я нежилась в нём, согревая собственное самолюбие.
Следователь отложил ручку и развернулся ко мне в фас.
– Спасибо за ваши ответы, Каролина Сергеевна. Думаю, мы ещё увидимся, а пока зовите убитую горем невесту. Она одна, кажется, осталась?
Вот так: ни полслова больше про кофе, ни очередного намёка на возможную встречу в неформальной обстановке, ничего, только угрожающее «думаю, мы ещё увидимся», прозвучавшее обещанием вывести меня и остальных на чистую воду. Щёки горели так, что, сжав лицо ладонями с обеих сторон, я ощутила их пульсирующий жар. Мне было неловко от осознания нелепости своих подозрений, возникших в разговоре со следователем, и стыдно за глупые мечты о его симпатиях по отношению ко мне.
В гостиной я махнула несчастной Наташе рукой на дверь, чтобы она отправлялась на уединённую беседу с дознавателем, а сама поспешила вверх по лестнице в спальню Сары, где лежала моя сумка. Дрожащими руками я вытащила билет и начала, путаясь в цифрах, набирать номер телефона, когда услышала мамин голос за спиной.
– Что случилось? Кому звонишь?
Я, не объясняя причин, коротко сказала, что хочу улететь на следующий день и что звоню в аэропорт узнать, есть ли места на рейс до Лондона. Мама подошла ближе, поднесла мою руку к своим губам и погладила меня по голове.
– Не торопись так, останься ещё на пару дней. Улетишь в среду, как планировала, ничего страшного. Нам всем сейчас непросто. Вот увидишь, завтра всё образуется.
Мамины прикосновения оказались настолько неожиданными, что я растерялась. Что-то тяготило её, иначе она не стала бы так успокаивать меня – мы никогда, даже в детстве, не обнимались с ней и не целовались. Я сжала в ответ её руку, но когда она ушла, шёпотом, чтобы никто не услышал, всё-таки забронировала места на рейс во вторник в четыре часа дня: дольше оставаться в доме не представлялось для меня возможным.
Вечер воскресенья прошёл как в тумане. Мы не разговаривали, не обедали и не ужинали, а лишь обречённо слонялись из угла в угол, прятались по укромным местам, где нас не было видно, и разбрелись по своим комнатам в девять.
Я долго не могла уснуть, возвращаясь мыслями к событиям последних двух дней. Мне не хотелось думать плохо о родных, но смерть Виктора Сергеевича произошла как по заказу, и этого нельзя было отрицать: он явно мешал и маме, и Кристине – и его не стало. Я по-прежнему не жалела о нём – он был для меня чужим человеком и, к тому же, не вызвал ни грамма симпатии. Я несколько раз задавала себе вопрос, изменится ли моё отношение к маме или сестре, если я узнаю о них нечто ужасное, но ответа не было, как я ни старалась проиграть в воображении возможные сценарии. Не подлежащими сомнению казались лишь две вещи: первое – то, что я хочу побыстрее уехать и поскорее забыть обо всём, и второе – что не жажду торжества справедливости. Ситуация представлялась мне безнадёжной, сомнения не отпускали, и на такой унылой вопросительной ноте я погрузилась в беспокойный сон.
Наступивший день вновь вселил в меня надежду, и ночные подозрения улетучились. О, эта жизнеутверждающая сила утра следующего дня! Не будь её, человечество давным-давно потеряло бы рассудок.
Следователь приехал во второй половине дня с результатами судебно-медицинской экспертизы и подписанным разрешением на захоронение. В осторожном молчании мы заслушали вердикт: несчастный случай. Вскрытие показало обширный инфаркт, произошедший одновременно с падением, дело закрыто, но что-то в выражении лица дознавателя меня настораживало. Он водил носом по сторонам, словно вынюхивал, и несколько раз посмотрел в сторону меня и Сары, пытаясь поймать мой взгляд своим. Если всё так понятно и просто, и смерть признана несчастным случаем, зачем тогда было ему приезжать самому? Не ближний свет, дорога заняла часа полтора, не меньше, по московским будничным пробкам. Что-то он не договаривал, этот красивый и проницательный следователь.
– Спасибо вам огромное, Сергей Александрович, что приехали, – маминой признательности не было предела. – Теперь я буду совершенно иного мнения о сотрудниках милиции и их работе.
– Ну что вы, не стоит благодарности, – добродушно оскалился тот в ответ, но меня не покидало ощущение, что он наблюдает за нами, играя в кошки-мышки. – Учитывая ваши обстоятельства и предстоящие хлопоты, я просто не посмел заставить вас ехать в участок. А вот от чая не откажусь, уж извините.
Люся недовольно выругалась себе под нос, но пошла на кухню ставить чайник и звенеть чашками. Мы расселись вокруг обеденного стола в гостиной, избегая взглядов друг друга.
Следователь просидел у нас до позднего вечера, раздражая меня и Люсю своим присутствием. Остальные не возражали, а, наоборот, были рады, что кто-то посторонний, тем более мужчина, разбавил немногословную компанию и нарушил тревожную тишину дома. Мама оживилась больше всех, стараясь не обращать внимания на косые Люсины взгляды, которые та то и дело бросала через стол, и находила всё новые темы для разговора. Правда, дознаватель, похоже, и сам не торопился.
Мама была интересным собеседником, многое знала и могла поддержать разговор практически на любую тему, начиная от поэзии Сафо и заканчивая процессом образования кучевых облаков. Мы, её дочери, неизменно блёкли на фоне красивой и умной матери, но на этот раз ни одна из нас не чувствовала потребности быть замеченной, каждая – в своих мыслях. Кристина заметно успокоилась после смерти дядюшки и была занята построением планов на будущее: в её сосредоточенном взгляде мелькали, как вагоны проносящегося мимо станции поезда, восьмизначные цифры; Карина окончательно поникла, замкнулась в себе и не прекращая размешивала ложкой давно растворившийся в чае сахар; я, насторожившись, ждала подвоха, который, я уверена, вскоре должен был вскрыться.
Как ни странно, ничего не происходило, если не считать того, что мама заливалась соловьём, рассказывая о себе, о нас, о покойных мужьях и доставшихся ей квартирах, а следователь Сергей Александрович необычайно внимательно слушал и задавал наводящие вопросы.
– Что вы говорите! Так, значит, вы в этом доме уже много лет живёте?
– Он мне достался от третьего мужа, отца Каролины, – словоохотливо продолжала рассказ мама, и следователь вновь многозначительно покосился на меня, – так что да, почти сорок лет. Когда девочки были маленькими и ходили в школу, мы не жили на даче постоянно, а проводили здесь лето, каникулы и выходные. Всегда между московской квартирой и домом. Мы с Люсей часто подменяли друг друга: то она приезжала в Москву, то я – сюда, и девочки были по очереди то со мной, то с Люсей. Вы знаете, если бы не она, то не знаю, что бы я делала.
– Вышла бы замуж, – брякнула Люся и сипло захохотала над собственной шуткой, стукнув рукой по столу так, что подпрыгнули чашки на блюдцах.
– Не исключено, – кокетливо подбоченилась мама, необыкновенно довольная предположением компаньонки. – Желающие были, что и говорить.
– Я ни минуты не сомневался в этом, – следователь растягивал рот всё шире и шире, и улыбка у него была располагающая, открытая и доверительная, только взгляд оставался сосредоточенным и внимательным.
Маму понесло – она трещала без умолку. Жизнь на даче вдали от подруг и знакомых не лучшим образом сказалась и на ней: изголодавшись по обществу и учуяв в следователе заинтересованного слушателя, она не могла остановиться. Мы понуро кивали головами, чтобы время от времени подтвердить правоту сказанных слов, и роняли скупые фразы, с неохотой отвечая на её реплики, обращённые к нам.
Сара сидела со всеми, но вскоре утомилась прислушиваться к знакомому, но мало понятному ей языку и потеряла нить разговора. Она привстала из-за стола и неоднократно показала мне глазами на лестницу, приглашая пойти с ней наверх. Я отказалась, чувствуя, что хочу дождаться окончания беседы во что бы то ни стало. Зачем – я точно не знала, но в очередной раз не составила дочери компанию. Со мной всегда так: каждый день даю себе слово быть лучшей матерью, поговорить с ребёнком, поиграть с ней и стать причастной её интересам, но именно тогда, когда мне выпадает возможность и дочь зовёт меня с собой в комнату, я нахожу десятки причин, почему не могу этого сделать.
Самое обидное заключалось в том, что разговор ничем не закончился. Около девяти следователь прервал беседу на полуслове и решил откланяться.
– Каля, проводи Сергея Александровича, – обратилась ко мне мама, и мне показалось, что тот обрадовался.
Мы пошли в прихожую, где он молча надевал ботинки, а я смотрела на него, прислонившись плечом к стене.
– Спасибо, дальше я сам, – следователь коротко кивнул мне на прощание, никак не оправдав моих ожиданий.
– Да нет, я провожу через веранду, чтобы собаки на вас не прыгали, – предприняла я последнюю попытку выяснить, насколько верны были несмелые предположения о его симпатиях по отношению ко мне. – Задняя дверь закрыта, поэтому придётся выходить здесь. Мама её на ночь запирает, а ключи уносит наверх – боится, что кто-нибудь придёт из леса и всех поубивает.
Я соврала, не моргнув глазом. Мама, действительно, имела обыкновение запирать дверь, ведущую на террасу заднего двора дома, методично проверяя по нескольку раз каждый вечер, не забыла ли повернуть ключ. Неправда заключалась в том, что сегодня, увлёкшись беседой, она не вспомнила о привычных мерах предосторожности. Увесистая связка ключей лежала на подоконнике у всех на виду, но следователь мог их и не заметить.
На веранде, сдерживая натиск собак, которые на радостях сбивали меня с ног и норовили лизнуть в шею, я провожала взглядом его уверенную широкую спину, когда, наконец, услышала то, ради чего соврала.
– И всё-таки, как насчёт кофе, Каролина Сергеевна? Может быть, я вам позвоню?
Он был определённо не в моём вкусе: слишком красивый, слишком сероглазый и слишком высокий. У меня не складываются отношения с таким типом мужчин – я на них просто-напросто никогда не смотрю, как и они – на меня. Маме бы он подошёл, а я выбираю для себя экземпляры попроще, без излишнего блеска во взгляде. Мой нынешний бойфренд работает водителем в нашей конторе, развозит туристов по гостиницам. Он невысокого роста, слегка расплывшийся в талии мужчина неопределённого возраста, застрявший где-то между тридцатью и сорока пятью, со светло-голубыми глазами под рыжими ресницами. Обесцвеченный островной тип, без амбиций и ярко-выраженных желаний. Он болеет за Chelsea и каждый вечер ходит в паб.
Раньше я завидовала красивым длинноногим девочкам, которые шли по жизни с высоко поднятой головой и с удовольствием смотрели на себя в зеркало. Потом я поняла, что человеческая зависть подчиняется цепной реакции: если ты завидуешь кому-то, то с большой долей вероятности можно утверждать, что существует на этом свете человек, который, в свою очередь, станет завидовать тебе. Я живу в Лондоне, езжу на красном «Мини» с белой крышей, говорю на четырёх языках и зарплату получаю в фунтах стерлингах – чем не повод для зависти? Круговорот зависти в природе. Его смысл – видеть только то, чего у тебя нет и чего тебе не хватает. Тот понедельник был днём моего триумфа: красавец-милиционер, на которого я сама никогда бы не решилась посмотреть, пригласил выпить с ним чашечку кофе. На этом моменте можно было и остановиться – продолжения не требовалось.
– Я улетаю завтра, так что как-нибудь в другой раз.
Мой голос звучал спокойно и равнодушно, я переборола первоначальное волнение и была довольна собой.
– Быстро вы… Что ж, очень жаль, очень жаль.
Следователь сокрушённо покачал головой, посмотрел на меня и совершенно отчётливо подмигнул, выходя на улицу. Покосившаяся деревянная дверь веранды захлопнулась за ним, собаки вырвались и накинулись на меня с намерением зализать до смерти. Моя поездка в Москву на похороны так называемой бабушки оказалась полна сюрпризов.
Ночью накануне вылета я практически не спала: ворочалась с боку на бок, впадала в полудрёму и видела бесконечные запутанные сны, в которых фигурировали сёстры, мама, Люся и мой босс-пакистанец. В ночной неразберихе участвовал также ритуальный агент с печальной улыбкой и старая карга, которую я убила подсвечником, завернула в цветной, изъеденный молью настенный ковёр и пыталась незаметно вынести на помойку, где планировала избавиться от тела. Когда меня, крадущуюся по пролёту лестницы третьего этажа многоквартирного дома, заметил сосед по площадке, я проснулась. Шея под волосами вспотела, и ужасно хотелось пить. Осторожно ступая, чтобы никого не разбудить, я спустилась вниз на кухню, как вдруг заметила, что одна из люстр в гостиной не выключена, и услышала чьё-то бессвязное бормотание. За обеденным столом в тусклом верхнем свете лампы сидела Люся, а перед ней возвышалась наполовину пустая двухлитровая бутылка маминого колдовского ягодного вина. Люся, похоже, была очень пьяна, так что я постаралась не слишком шуметь, чтобы не привлекать к себе внимания, но было поздно – она меня заметила.
– Кто там? Чего надо?
Голос Люси был хриплым и надтреснутым, как звук ломающихся щепок.
Я сказала, что спустилась попить и ухожу, но она позвала меня.
– Не собиралась, но раз ты пришла… Вот и поговорим, иди сюда.
Я нехотя послушалась. В таком состоянии я Люсю не видела ни разу: жидкие сальные пряди волос падали на лицо, глаза блуждали, неспособные смотреть подолгу в одну точку, мутные и злые, тело покачивалось, напоминая деревянную куклу на шарнирах, с такими же бесцельными и непредсказуемыми движениями.
– Садись, что смотришь?
Я присела на край стула напротив.
– Плохие вы дочери, очень плохие. Не любите мать совсем… Тебе налить?
Люся тряхнула бутылку, подёрнутый белесой пеленой взгляд зацепился за моё лицо. Я смотрела на мамину компаньонку с недоумением и опаской, и это её разозлило.
– Я запойная, не знала? – она засмеялась жутким лающим смехом, словно выплёвывала лёгкие в надрывном кашле туберкулёзного больного. – Последний раз, когда Сирпа ощенилась. Десять щенков. А куда их девать было? Я их в пакет засунула, и в ведро. Держала минут десять, пока они… того…
Сирпа была одной из маминых приблудных дворняг, которая прибилась к даче лет двенадцать назад, я помнила её очень хорошо: шумная трусливая собака, захлёбывалась лаем по любому поводу и мочилась под себя как от страха, так и от радости. Одной зимой, разозлившись на надоедливое тявканье, её пристрелил из охотничьей винтовки сосед, отставной генерал, который жил напротив в огромном трёхэтажном доме из тёмно-красного траурного кирпича.
– Две недели тогда пила. Как хлопнула стакан после, так и не остановиться было.