С поварами и другим персоналом Даша поддерживала приятельские отношения и не более того. Она ни с кем не пыталась сблизиться и никого не подпускала к себе в душу, не рассказывала подробностей личной жизни и не участвовала в бессмысленной трескотне на бытовые темы, которые из раза в раз заканчивались обсуждением мужиков или знакомых.
Так один день сменял другой и первая неделя пролетела незаметно. За утром наступал день, потом и шумный вечер. Открывалась и закрывалась дверь, и в кафе залетали снежинки, клубился морозный пар, лился пронзительный солнечный свет – свет надежды, окаймленный сверкающими искрами снега. За скрипучей дверью с колокольчиком жизнь продолжала кипеть и эта суета дарила надежду и радость как никогда прежде.
Однажды дверь открылась и в кафе вошла Любава. Даша, которая в это время вытирала тряпкой клеенку на столе, даже не сразу ее заметила.
– Дашка!
Любава выглядела возбужденной, подбежала к Даше и бесцеремонно заключила ее в объятия.
– Ты почему не звонишь, не пишешь? Абонент не доступен, как ни наберу! Мне окольными путями пришлось выяснять, где ты теперь обретаешься целыми днями!
– Так нам нельзя на работе телефоном пользоваться! Да и что звонить-то? У меня ничего не происходит, каждый день одно и тоже.
– Ну ничего себе! Пропала и я знать не знаю, где и ты и с кем! Давай что ли сядем, поговорим!
Даша оглянулась назад, на кухню за стойкой раздачи и сказала:
– Люб, мне нельзя. Антон увидит, оштрафует. Давай лучше я к тебе в выходной заеду, а?
– Эх ты…, – Любава укоризненно покачала головой, – ладно, короче. Я че пришла-то. У меня предки решили свалить на новый год к бабушке. Старушка разнылась, что ее все позабыли-позабросили, она совсем одна и у нее давление. Ну, знаешь, как они манипулируют. Еще и меня хотели утащить, еле отбрехалась! Короче, они поедут к бабушке, где тихо и по-семейному посидят. Ииииии…
– И?
– И вся квартира на новый год в нашем распоряжении! Ты не представляешь, чего мне стоило их уломать, но, в общем, они разрешили собраться нам со всеми и хорошенько отметить! Я уже всех позвала: Сашку, Димедрола с Юлькой. Девочки еще с моей группы будут: Жанна, Олеся и Катя.
На этих словах Любава схватила Дашу за плечи и немного потрясла. Глаза ее сверкали из-под длинных ресниц.
– Ну?
– Что ну, блин?! Приходи, говорю, тридцать первого новый год отмечать! Или тебе уже есть с кем справлять?
– Да нет, я вообще одна дома хотела…
– Дура что ли? Че как бабка старая? Давай к нам, весело будет!
– Ну ладно, – улыбнулась Даша, – приду. А что надо купить?
– Да давай мы с собой спишемся попозже и решим. Только ты телефон включи, будь добренькой!
– Спасибо, Люб! – Даша обняла подругу в внезапном порыве нахлынувших чувств. – Что бы я без тебя делала? – Тут она оглянулась на двух угрюмых парней, занявших крайний от входа столик и выжидающе глядящих на них. – Извини, мне работать надо, а то взбучку получу.
– Давай, работяга! – и Любава упорхнула так же быстро, как и появилась, только уже в дверях оглянусь и погрозила пальцем, – Я жду звонка!
***
Дом показался внезапно – только что его не было, а в следующее мгновение он вдруг вынырнул из-за других, как близнецы похожих домов, – основательный, трехэтажный, покрытый грязно-желтой старой краской, весь в паутине витиеватых трещин. И хотя Даша сотни раз ходила этим маршрутом, она чуть не проскочила мимо, погруженная в свои мысли.
Она не ожидала, что это будет так трудно – отстоять свой законный выходной в новогоднюю ночь. Антон топал ногами, воздевал короткие пухлые руки к небу и кричал: «Самый жирный ночь в году! Самый жирный! И как мы без тибя должны справляться, а?!», но Даша была непреклонна. В конце-концов ее выручила Татьяна. Она отчаянно нуждалась в деньгах и согласилась выйти обслужить гостей за двойную оплату. Но даже при этом она не собиралась убирать разгром после празднования, и Даша клятвенно всех заверила, что придет утром первого числа наводить порядок и мыть посуду.
Опустив тяжелый пакет на бетонное крыльцо, Даша с облегчением растерла побелевшие пальцы, расправила плечи и позвонила в домофон, и внезапно легко взбежала на третий этаж. Чтобы раздеться, ей пришлось протискиваться между горой курток, чрезмерно навешанных в прихожей, и кучей сумок с едой на полу. Она бухнула свой пакет рядом, а тяжелая металлическая дверь с громким стуком закрылась за ней.
Все уже были в сборе. Люба возилась на кухне, а Сашка переносил компьютер в большую комнату. «Делаю нам музыку!», – крикнул он Даше вместо приветствия. Свет в прихожей не горел, поэтому Даша стояла и ждала, пока ее ослепленные искрящимся снегом глаза привыкнут к полумраку, и только потом увидела все сразу – старый советский раскладной стол, расправивший крылья в ожидании пиршества, высокую, в потолок, идеально ровную, искусственную елку с красными и золотыми шарами. Разномастные стулья вокруг стола. Сверкающий дождик в дверных проемах. Снующих по квартире девчонок.
– Ну вот, – сказал Сашка, поднимаясь на ноги и включая компьютер, – теперь у нас будет нормальная музыка, а не хор голодных кошек по голубому огоньку, – и оглянулся на Дашу.
На лице у него была совершенно неожиданная, торжествующая, гордая улыбка. Даша смотрела, как он улыбается и неожиданно вспомнила тот день, когда впервые увидела его. Тогда, первого сентября, Сашка умудрился опоздать на самую первую лекцию в их новой студенческой жизни, и, вихрем влетев в аудиторию, сначала шлепнулся на скамейку рядом с Дашей и только потом спросил: «Можно?» и улыбнулся. И на лице у него было торжествующее и гордое выражение. Такое же, как сейчас. И поэтому Даша сделала шаг ему навстречу и заставила себя улыбнуться. Она еще не знала, что сегодняшняя ночь разобьет ее мирок на множество мелких осколков.
А потом они носили пакеты из прихожей в кухню, раскладывая продукты по столу и холодильнику, чистили и резали заранее отваренные овощи, включали духовку, «Люб, я не знаю, как ей пользоваться», – кричала растерянная Катя, нарезали хлеб, колбасу, сыр и фрукты, носили тарелки на укрытый кипенно-белой скатертью стол и нитки дождика плясали в воздухе, тревожимые снующими туда-сюда девчонками, впуская и выпуская их из комнаты. Сашка наконец-то включил музыку, а потом почти все ушли курить на балкон, и они остались одни – Даша и Любава, и сразу словно стало пусто и тихо, хотя в соседней комнате гремел «Skillet». Было заметно, что Любава собирается с духом, чтобы что-то сказать, что должно быть очень важно, и Даша настороженно смотрела ей в глаза. Она смотрела, не могла солгать этим глазам, молчала, тонула. Но потом захлопала балконная дверь, впуская ребят одного за другим, а вместе с ними терпкий табачный аромат, и Любава так ничего и не успела сказать. Вместо этого она вытащила из холодильника бутылку шампанского и пузатые пластиковые полторашки с пивом и понесла к столу.
Они слушали музыку и хохотали, пили пиво, раскладывали салаты по тонким изящным тарелкам, телевизор в углу беззвучно пестрел яркими картинками, и лишь когда на экране появился президент, убавили громкость и включили звук.
– Так, слушаем все! Отэц родной нам будет бухтеть, какой тяжелый был год! – сказал Сашка, откупоривая пробку у бутылки шампанского и протягивая ее вперед требовательным движением. Пробка не выстрелила, а лишь негромко хлопнула, выпуская белый дымок. Все подставили бокалы, один за другим, под тугую пенную струю, льющуюся из горлышка. Разливал он с размахом, расплескивая капли на скатерть.
– Денег нет, но вы держитесь! – хохотнул Димидрол, вторя речам президента.
– Ну! С новым годом! – произнесла Люба и оглядела гостей. В этот момент комната наполнилась чарующими, волшебными звуками курантов, от которых у Даши всегда замирало сердце. Когда часы пробили последний, двенадцатый раз, она закричала вместе со всеми «С новым годом!», заглянула внутрь своего бокала, потом зажмурилась и выпила его залпом. Подняв глаза на Любу, она увидела, что та до сих пор даже не пригубила.
– А ты что же не пьешь? – спросила Даша и едва выдержала внезапно серьезный пристальный взгляд.
– Не люблю шампанское. Даже запах не переношу, – скривилась Люба и отставила бокал.
В ушах у Даши моментально зашумело, щеки сделались красными и она не рискнула больше пить. Три часа пролетели незаметно. Звук на телевизоре снова выключили. Оказалось, что девчонки приготовили «культурную программу», как они выразились, сплошь состоящую из пошловатых, но смешных конкурсов, и Даше пришлось танцевать с шариком между ног, потом с тем же шариком между двумя партнерами, попадать карандашом, висящем между ног на ниточке, в бутылку. Насмеявшись, все устали, уселись за стол, снова разлили пива.
– Ой! Окорочка же! – внезапно воскликнула Люба, подскочила и убежала на кухню, Олеся встала и пошла следом. Где-то в коридоре хлопнула дверь. Юлька и Димедрол, обнимаясь и уже слегка пошатываясь, ввалились в комнату и плюхнулись на стулья. Жанна с Катей принялись обсуждать предстоящую поездку за границу. И только Сашка не принимал участия в разговорах. А потом его нога прикоснулось к Дашиному бедру. Глаза его не отрывались от телефона, палец скользил по экрану, а колено льнуло к Даше. Помертвев, она оцепенела. За столом четверо ребят весело смеялись, громко разговаривали, перебивая друг друга, бубнил телевизор. Поначалу она решила, что это случайность, что Сашка принимает ее ногу за ножку стола, ждала, что он вот-вот заметит, отодвинется и пробормочет «Извини», но его колено по прежнему прижималось к Даше.
Заслоненный столом, Сашка опустил руку и мягко, опасливо погладил ее колено – так гладят собаку, которая может взбеситься и укусить. Она не кусалась. Не шевелилась. Даже не дышала. Он продолжать читать что-то в смартфоне, поглаживая ногу свободной рукой, и ее разум ускользнул. Он парил под потолком, и она видела себя сверху: сутулые плечи, отрешенный взгляд, давно не крашенные волосы.
А потом в комнату вошли Любава и Олеся, неся на вытянутых руках тарелки с дымящимися картошкой и окорочками. Сашка отодвинулся. Кожа на колене – там, откуда он убрал свою руку, – похолодела, в комнате все пришло в движение и еще больший шум: девочки поднялись, чтобы помочь втиснуть тарелки на и без того заставленный стол, Димедрол уже приготовился накладывать. И никто не знал, что случилось прямо перед ними.
– О, горячее подоспело! – воскликнул Сашка и поднялся.
Люба ушла спать первая. Она за всю ночь так и не выпила ни грамма и со стороны казалось, что ей в тягость все это веселье, только она тщательно это скрывает. Спустя еще час Димидрол завалился прямо на диване, как был, в джинсах и футболке, по-детски подложив под щеку обе ладони. Рядом с ним, кое-как уместившись с краю, на автопилоте пристроилась Юлька и внезапно зычно и громко захрапела.
Олеся с Катей были не такие пьяные и предложили убрать за собой. Даша встала у раковины и привычными, быстрыми движениями соскребала объедки в ведро, мыла посуду, которую девочки приносили из комнаты, а Сашка убирал по местам стулья. Когда с уборкой было покончено, девчонки хихикая, удалились в пустую родительскую спальню
Даша упустила момент, когда Сашка скрылся в комнате Любавы и дверь за ним закрылась. Она подумала, что это даже хорошо, что она так устала: мысли текли медленно и лениво, и то, что любимый ушел спать с лучшей подругой, вдруг перестало ее беспокоить, и несмотря на странное его поведение сегодня вечером, она вдруг отчетливо поняла: ей нужно оставить этот любовный треугольник.
Даша взяла свою сумку и потихоньку прошла в ванную. Даже когда мама была жива, они не запирали двери на защелки, а уж одна Даша и вовсе не имела такой привычки, поэтому дверь просто прикрыла. Там она с облегчением стянула надоевшие за день джинсы, тесную рубашку и бюстгальтер, натянула просторную домашнюю футболку и долго и тщательно мылом и холодной водой смывала макияж. А когда она подняла глаза, то увидела в зеркале Сашку.
Даша вздрогнула и резко обернулась. Кровь хлестнула ей в лицо. От страха она не могла ничего сказать и только глубоко дышала.
– Извини, не хотел пугать.
Он подошел, положил ладони на талию. Его глаза – медленный, нежный, теплый, все обволакивающий яд.
– Сашка, ты что, дурак? Ты что?!
– Я ведь вижу, как ты на меня смотришь. Думаешь, не понимаю?
Даша хотела что-то сказать и не могла. Не могла солгать этим глазам. Она молчала, тонула…
– Но… Любава?
– Не увидит. Спит она. Крепким сном беспробудным спит.
– Но как же так… это не правильно…
– Тссс, – приложил палец к ее губам, заставляя молчать, – К черту все! Думаю, тебе понравится, что сейчас будет, – шепнул ей в самое ухо Сашка. Он медленно, медленно, все глубже вонзая в сердце острую, сладкую иглу – прижался плечом, рукою, весь. Она отодвинулась и уперлась спиной в стиральную машинку – больше путей к отступлению не было. Даша не двигалась. Сашка поднял руку и накрыл шею ладонью. Спустился ниже к предплечью, к рукам, к линиям жизни, рассматривая их, проводя подушечками пальцев. Дашка обжигалась об эти прикосновения, страшась мысли, что все это ненастоящее. Что все пройдет, развеется как горький дым, станет чужим. Хотя оно и было чужим…
Она подняла руку и пробежала подушечками пальцев по его лицу. Ее коробило, просто разрывало на части. Она вторглась на территорию, которая ей не принадлежит. Она отнимала у подруги самое ценное, хотя та об этом даже не подозревала. Она крала. Через мучительное мгновение нерешительности они переступили границу. Рубеж дозволенного, после которого назад никак. Только с поднятым белым флагом в душе.
Дашка целовала его так, будто хотела выпить до дна. Она обнимала его, словно собиралась запечатлеть в памяти каждый сантиметр кожи, каждый атом заполучить в единоличное пользование. Он, плененный этой неожиданной близостью, шел навстречу, трогая губами каждый сантиметр ее кожи.
Звякнула пряжка его ремня, потом его руки оказались под футболкой.
– Подожди, подожди, – зашептала Даша. Слышно было как за стенкой соседи фальшиво орут «Ой, мороз, мороз», – Нас услышат, обязательно услышат.
– Плевать, малыш, я хочу тебя, – и он закрыл Даше рот рукой.
Рассудок отключился. И больше ни одного слова. Только дыхание, и то, что даже вспоминать больно. Закрутило – не выплывешь…
А потом все закончилось. Он оторвался от нее, на цыпочках перелез в ванную, зашумел водой.
Дашка села прямо на пол, не зная, что дальше сказать. Что делать? Как жить теперь? Как дышать, если без него даже дышать невозможно? И как смотреть в глаза подруге? Подруге ли?
Время тянулось бесконечно. Наконец Сашка вылез из ванной и наспех вытерся и натянул джинсы. Какой-то злой, виноватый. Тихо, с кривой ухмылкой произнес:
– Ну-с, падший ангел. Мы ведь теперь погибли. Нет, не боишься? Хотя все еще можно исправить. Оставить все как было. Я думаю, что это было ошибкой. Тебе стоит сейчас пойти домой… Уходи, ну!
Медленно, словно в немом кино, Дашка поднялась с пола.
– Хорошо. Я уйду. Я больше не буду вам мешать, – хрипло прошептала она. Так же медленно оделась, покидала в сумку вещи. На работу. Ей надо на работу. Забыться там, отвлечься. Глядишь, и боль отступит.
Уже в пороге, одетая, она обернулась на Сашку и прошептала:
– Саш, а ты знаешь, что такое смерть?
Сашка молча подошел к ней и вскинул удивленно брови. Даша обожглась об этот странный взгляд, но все же сказала:
– Смерть, Саша, это когда я смотрю вокруг и не вижу тебя. Вот такая она, смерть. Страшная. Без твоих глаз.
И она не стала слушать, ответит ли пораженный Сашка что-нибудь, повернулась и вышла. Она медленно шла по высоким ступенькам вниз. Третий этаж, без лифта. То, что вчера осталось незамеченным, сегодня бросалось в глаза, кричало, просило о помощи, как и ее раненое сердце: облупившаяся краска крутых, натертых до бурого блеска множеством рук перил, грязные надписи на стенах в кружевах трещинок, жестяная банка из-под кофе на подоконнике, а в ней месиво из бычков и пепла.
Даша покидала дом, где восемь человек, тех, кого она считала друзьями и просто приятелями, остались спать, чтобы потом продолжить жить своей жизнью. Их ждали каникулы, любящие родные, встречи с друзьями и потом снова пары, домашки, коллоквиумы. Они остались прежними, но Даша изменилась. Она теперь не была человеком. Она стала беспредельна. Пока они, обычные и приземленные, спали после литров выпивки, она парила, оставляя позади удушливо-тяжелый шлейф предательства. Она больше не была собой, она была никем. Абсолютной пустотой.
Она вышла из подъезда и зашагала по усыпанным обрывками золотой бумаги и конфетти тропинкам. Кое-где еще горланила песни изрядно напившаяся молодежь, время от времени слышались выстрелы дешевых фейерверков, а потом небо над крышами озарялось яркими цветными вспышками. Даша шла домой, где ее никто не ждал.
На одном из поворотов парковых дорожек в тонкой, не по погоде, и грязной одежде стояла уже знакомая Даше старуха. На ее безобразном лице застыла кривая ухмылка и она махнула, подзывая, Даше рукой, похожей на птичью лапку.
У Даши потемнело в глазах, она огляделась по сторонам и не заметила и тени страха или удивления на лицах гуляющих людей. «Значит, они не видят ее, а я схожу с ума», – в который раз подумала Даша.
Она не помнила, как добралась до дома, как переходила с шага на бег, как кололо в боку и сбивалось дыхание, как заходила в подъезд и поднималась на третий этаж. В себя она пришла уже дома, сидя в большом плюшевом кресле. Ее еще трясло, но мысли становились уже более отчетливыми. С трудом убедив себя, что ей показалось, разделась, закуталась в одело и уснула.
Глава 16
Впервые за долгое время Даша проснулась от того, что выспалась. Она лежала на спине и смотрела, как в незашторенном окне машет голыми ветвями старая береза.
Нащупала телефон под подушкой. Шесть! Шесть пропущенных вызовов! Пять от Антона и один от Любавы. И ни одного от Сашки. Сердце противно ухнуло куда-то вниз, в желудок, вязким киселем стекая по ребрам.
Люба узнала? Или не узнала? Сашка сказал? Или сама догадалась?
Эти мысли пронеслись в ее голове буквально за одну секунду, прежде, чем телефон в руках завибрировал и на экране засветилась фотография улыбающейся Любы. Даша колебалась недолго: буквально пару секунд и смахнула “Ответить”. Поднесла телефон к уху, боясь вымолвить хоть слово. Лучше прежде послушать, что скажет Люба.
– Даша! Алло, Даш, ты меня слышишь?
– Слышу…
– Ты что, спишь что ли? Что с твоим голосом?
– Ничего. Спала.
– Слушай, ты куда делась ночью? Я просыпаюсь, а тебя нет. Убежала, даже ничего не сказала мне!
– Люб, мне на работу надо. Дневную смену поставили сегодня. Антон придурок решил, что нам просто необходимо работать первого числа, хорошо хоть с обеда.
– Бедняга… что ж ты не говорила, что тебе на работу? Могла бы не сидеть с нами всю ночь, а лечь пораньше… Ладно, послушай, ты во сколько вернешься? Я приеду вечером? Мне тебе надо кое-что рассказать!
– Конечно… приезжай. Ты одна будешь?
– Одна, одна. Ладно, вечером буду, жди. Я позвоню еще.
Даша отшвырнула телефон в сторону и откинулась на подушку. Что же, по крайней мере, ей стало ясно, что Люба похоже ничего не знает. Или знает, но старательно держится. Какой разговор ждет ее сегодня? К чему готовиться?
Теперь, после того, что случилось новогодней ночью, из Дашиного чувства вины между ними вырос невидимый кордон. Даша старательно отгораживалась им от подруги, которую сама же и предала и растоптала.
С этими невеселыми мыслями она поплелась на кухню, поставила турку на плиту. Кофе, соль, корица. Этот рецепт она подсмотрела у Любы давным-давно и с тех пор пила кофе только так.
Пока электроплита медленно нагревалась, она плеснула в лицо холодной водой в бесплодной попытке смыть следы похмелья. Выпитое шампанское маленькими молоточками противно тукало в висках.
Трясущимися руками она снова взяла сотовый и принялась набирать номер Антона, тыча в кнопки так быстро, что ошиблась и пришлось набирать заново.
– Антон Леонович, это Даша.
– Даша, да тибя как до смольнава, ни дазваниться! Пачиму трубку ни бирешь, да? – прозвенел на том конце слегка недовольный голос начальника. Даша даже невольно улыбнулась, представив, как смешно морщит лоб этот толстый армянин на коротких ножках.
– С новым годом, Антон Леонович! Рано же еще!
– С новим годом, Дашенька! Я хотель убидиться, что ты придешь на работу! А то вдруг ты очень харашо праздновала, да?
– Нет-нет. Что вы! Обязательно приду, к двум часам, как обещала! – сказала она.
– Давай, Дашенька, ни опаздывай! Работать абизательно сиводня, народ придет похмиляться, да?
– Да-да, до свидания.
Даша нажала отбой, посмотрела на часы – начало двенадцатого. Вроде бы и тут все хорошо, но на душе было так неспокойно, словно что-то нехорошее должно случиться. От тишины в квартире ей стало жутко. Огляделась вокруг – неужели снова сейчас увидит в каком-нибудь углу эту странную старую женщину в лохмотьях – бесплотный призрак или плод ее воображения? Ей кажется или действительно, каждый раз, когда она появлялась, происходило что-то плохое? Вся мебель в квартире будто вытянулась, привстала на цыпочки в тревожном ожидании. Она слышала как стучит ее сердце, слышала, как где-то в трубах гудела вода, сквозняк исподтишка шевелил кухонные занавески, но не было слышно привычных соседских выкриков, хлопанья подъездной двери, тявканья мелкой собаки из квартиры напротив. Спали все. Наверное просто потому, что она бестолково стояла посреди кухни, ей казалось – нужно действовать. Нужно заглушить расползающийся могильный холод в груди.
Она налила кофе в большую кружку с отбитым краешком и стершимся от временем рисунком коровы – уже и забыла, кто дарил ей ее на новый год много лет назад, открыла холодильник, в некотором замешательстве оглядела пустые полки и хлопнула дверцей. На работе поест. В шкафу нашла мешочек с квадратными печеньками «к кофе» – мамины любимые, она по привычке продолжала их покупать, сама не осознавая почему. Хотела высыпать печенье на тарелку, но отчего-то вдруг передумала, так и понесла в спальню прямо в пакете. Включила компьютер, открыла «Вконтакте» и выкрутила на полную громкость колонки – пусть «Scorpions» плачут так, как плачет ее сердце. Бездумно, совершенно не читая, прокручивала ленту, качала и баюкала свою душевную боль.
Она представляла, как вечером придет Любава, как сбрызнет ее смехом, как будут лучиться ее счастливые в неведении глаза, как она будет беспечно болтать о всякой ерунде. Что же она хочет сообщить ей, очень важное, и непременно счастливое, раз позвонила утром первого января? Даша представила, как снова натянет свою маску, как будет улыбаться в ответ, как будет говорить что угодно, лишь бы Люба ей поверила. Сейчас, в эту минуту она поняла, что не позволит Любе узнать о том, случилось прошлой ночью между ней и Сашкой. Она представила, как будет врать, и ложь, вырываясь, обожжет ей горло, а может это будут слезы, с которыми она столько боролась. Плачь, Даша. Сейчас, пока никто не видит, можно.
Вспомнила Сашкины слегка прохладные руки на своих бедрах, вспомнила как прижималась губами к его шее в том месте, где заканчивался ворот футболки, как пульсировала на шее теплая жилка, как изо всех сил вдохнула и закрыла глаза, и как показалось ей, что это именно то место, где так хорошо и спокойно, где она и должна быть, и то, каким мимолетным было это ощущение. Вспомнила, какими холодными и колючими стали Сашкины глаза после и ей захотелось кричать. Она скорчилась на стуле, кулаком зажимала рот, а из горла рвался вой. Жуткий, нечеловеческий. «Дура! Какая же ты дура! Воспользовался! Он просто воспользовался тобой! Не любит он тебя, не любит! Женится на Любаве, а ты так и останешься ни с чем… »
Она безмолвно кричала всем существом, всем телом, каждой клеточкой. Нет, Даша, не твой он! Не твой!
Сколько она так просидела, взобравшись с ногами на стул и уткнув подбородок в колени, обхватив руками теплую щербатую кружку? Полчаса, час? Какая-то ее часть занемела от отчаяния, словно она лабораторная крыса, которая во время эксперимента потеряла всякую надежду и улеглась на пол умирать от голода. Другая часть лихорадочно гоняла мысли по кругу.
Перед ней теперь стояли две проблемы. И если с Сашкой все было слишком очевидно, то на другой вопрос у нее ответа не было. Может ей пора к психиатру? Почему последние месяцы она так часто видит ее? Почему слышит за собой ее плоские, будто хлюпающие по лужам шаги? Впереди, сбоку, сзади, серо-коричневая двухмерная тень: через нее все проходят, на нее наступают, ее никто не видит, но она все так же неизменно здесь, рядом, привязанная незримой пуповиной.
Мама учила быть сильной, смелой. Несгибаемой. Учила стойко держать удары судьбы. «Где же ты сейчас, мамочка? Зачем умерла так рано, зачем бросила меня одну? Как мне тебя не хватает… Я скучаю, мама… Ты бы обняла, успокоила, выслушала недосказанные слова, вытерла слезы. Ты бы сказала, что все беды от мужиков. Сказала бы, что я сама могу справиться со всем…» Так почему же она ничего не делает, а просто молча ждет, пока остальные все решат за нее? С каких пор она сделалась такой пассивной? Откуда взялась в ней эта коровья терпеливая покорность?
Нет, нужно разобраться с этой тенью, раз и навсегда. Может и не стоит ее бояться, пойти навстречу, может она зовет зачем-то?
Даша вытерла ладошкой слезы, отнесла кружку на кухню и еще раз умылась. Замазала пудрой опухший нос, синяки под глазами, накрасила ресницы тушью. Натянула дежурные джинсы, кинула в сумку телефон, помедлив секунду – батарейка садилась, но если не пользоваться днем, то до вечера протянет, выключила компьютер. Оделась и, с трудом узнав себя в уставшей, с жесткими глазами женщине в зеркале, сказала своему отражению: «Я больше не разрешу себе плакать.»
Свежий морозный воздух воздух бодрил не хуже кофе. Тихий, заснеженный, залитый полуденным солнцем город постепенно просыпался. Кое-где зевали, прикрыв варежкой рот, заспанные собачники. По обеим от дороги сторонам стелились широкие улицы, пустые и грязные. Они были усыпаны бесчисленными новогодними блестками, конфетти, фальшивыми деньгами из хлопушек.
Даша не спешила. Она медленно брела к кафе, осторожно ступая по тонкой корочке льда на асфальте. Гололед.
Официанткой в кафе у Антона она проработала всего неделю, не успев еще покрыться пленкой от липких взглядов, не разучившись краснеть от сальных фамильярных нежностей, но уже невзлюбила неудобные форменные юбочки, хохот, густые кухонные ароматы. Хотя сам Антон и жена его, Лейла, ей очень нравились: непьющие, работящие, с добрыми лучистыми глазами.
Даша зябко поежилась, когда ветер швырнул ей в лицо пригоршню сухого колючего снега. Густые снежные облака закрыли солнце, вмиг стало темно и неуютно. Ветер погнал поземку и конфетти, крутил, сек по щекам. Дышать трудно. Стало как-то очень тихо. Даже редкие машины – и те словно перестали шуршать шинами. Появилось ощущение, будто время замедлилось и реальность вытягивается причудливыми формами. Казалось, воздух корчился от напряжения. Появилось ощущение чего-то отвратительно сладкого во рту и Даша даже не могла проглотить слюну. Так не раз уже бывало, перед тем, как она видела ее.
Даша остановилась на мгновение, чтобы оглядеться – и правда: по другую сторону улицы стояла безобразная старуха, сморщенная, как печеное яблоко. Далеко, так, что даже трудно разобрать, во что одета. Какие-то лохмотья. Они будто жили своей жизнью, парили в воздухе, не подчиняясь порывам злого ветра. Глаза впились прямо в сердце. Цепко, глубоко. Губы ее шевелились, она как будто что-то говорила, и Даша поняла, что слова предназначены именно ей, хотя их нельзя было расслышать.
Липкий противный страх овладел Дашей и все, что она могла сделать – не закричать да повыше подтянуть сползающую с плеча сумку. Она замерла на миг, а потом, подчиняясь, шагнула навстречу. В этот раз ее тянуло, влекло неудержимой силой, словно океанская волна затягивает на глубину маленького слабого человечка. Она видела только старуху, а весь остальной мир схлопнулся до размеров пульсирующей точки на краю сознания.
Шаг. Еще один один. Еще несколько осторожных шагов навстречу. Она шла, не думая, зачем, знала только, что ей надо туда, через дорогу, к ней. Почему-то в эту минуту ей было очень важно добраться наконец до старухи, перестать прятаться, может быть потрогать руками, поговорить, наконец, спросить, почему она ее преследует.
Даша не слышала пронзительного визга тормозов, не видела, как машину продолжает тащить по скользкой дороге, даже почти не почувствовала удара. Она нелепо вскинула руки вверх, потом ее развернуло и она отлетела вперед в сторону, прочертив головой красную полосу на грязно-серой корочке льда. Ее распахнутые глаза продолжали смотреть в ту сторону, где от призрачной старухи не осталось и следа. Словно ее и не было.
Боли тоже не было, словно она от удара выскочила из груди как упругий футбольный мяч и укатилась далеко-далеко.
– Твою мать, корова колобковая, куда прешь, придурочная?! – звонкий отчаянный выкрик водителя, безусого молодого парнишки, что выскочил из машины и уже подбежал к лежащей разломанной куклой посреди дороги Даше, взлетел в воздух, и растаял в густой, словно кисель тишине.
Чуть скосив взгляд, она попыталась повернуть голову, но не смогла разглядеть ничего, кроме маленькой снежинки. Она немного покружилась в воздухе у нее перед глазами, приземлилась на щеку и растаяла. Из-под головы медленно расползалась в стороны темная глянцевая лужица. Она уже не слышала воя сирены скорой помощи, не слышала встревоженных голосов вокруг себя, не видела их обладателей, только почувствовала, как ее переложили на носилки, которые слегка покачивались под торопливыми шагами невидимых людей, почувствовала толчок, когда их задвинули в машину и вместе с хлопком закрытых дверей прикрыла глаза, перед которыми плясали черные круги и какая-то неведомая бездна стала затягивать ее сознание, и она туда падала, падала, падала…
Глава 17
Непонятно, сколько прошло времени, когда темнота сменилась розовым свечением. Казалось, светилось все вокруг: стены, потолок, даже сам воздух напоминал розовую вату. Откуда-то издалека доносились незнакомые голоса, мелькали руки, с огромной высоты на Дашу смотрели чужие лица. Сфокусировать взгляд не получалось. После бесплодных попыток осознать себя, Даша снова провалилась в небытие.
Когда она очнулась снова, то увидела рядом с собой фигуру в голубом. Дашины глаза встретились с карими глазами медсестры, и в них она увидела сострадание.