–Вот будет всем причина посмеяться! Но, если позаправду, я вся насквозь твоя. Хоть миг мне без тебя сейчас остаться, – настанет тотчас смерть моя! Так этот член твой шевелит живот мне, так приятно?

– Мм. Ты руку положи на свой животик. Я ж на руках держусь, следи ладонью, я перемещусь. От входа и до самого конца. И там качну твой свод. Ты чуешь молодца? Вот, чувствуешь, в ладонь твою я нежно бьюсь.

– Да-да. А дальше можешь?

–Дальше? Кажись, могу, но боль тебе я причинить боюсь.

– Попробуй всё же. Заранее испытываю дрожь от наслажденья. Не думаю, что будет больно. Я так тобой раскинута широко, что он войдёт, как никогда глубоко.

–Давай попробуем, любимая, мы сами. Мы обойдёмся, думаю, без голосов. Я так тебя люблю, и я на всё готов!

Никто не сомневался в Клёне никогда. Он делал всё отлично, за что б ни взялся. Было так всегда. Войдя совсем уж глухо, он сделал членом круг, ещё вворачиваясь дальше. Объяты страстью оба. Но вспомнил он, себя сдержал. Лишь член немного задрожал, живот ей содрогая. И из груди её раздался новый стон, все предыдущие сметая! Стон матери Земли, стон Неба! И задержать, и заглушить его б никто не смог.

И этот стон жены втянул его в себя, и член его стал смело, ритмично двигаться, в неё врываясь, дергаясь , вращаясь. Всё в ритме бешеном, чтобы её догнать и дать ещё ей наслажденье их юного совокупленья.

Одна волна другой волной сменялась, от лона во всё тело разрасталась… Казалось, им конца не будет… И двум телам соединенным взлететь хотелось на самую высокую волну…одновременно.

И, вот…, взлетели, наконец,…взлетели… – пустота ошеломила!

Разверзся космос. Леденящий жар любовников объял, в одно спаял содрогнувшее тело. Ещё одна высокая волна…Ещё… Ещё…!Не в силах сладостную муку перенесть, в его руках она затрепетала и издала протяжный низкий стон. Жар чрева, лёд судорог любовных перенести не мог и он. И глухо застонав в неё вонзил, что было мочи, тело.

И, содрогаясь, член изверг фонтан в вагину. Она лежала, выгнув спину, и ноги вверх подняв, как опытная женщина умело. Вагину судорога мерно сокращала, из члена выбирая всё. И всё вагина выпивала, и плотно член так обнимала, что, даже ослабев, не сразу выполз он, её любовной силой поражен. И только прежний стон её затих, другой, на крик похожий, с новым стоном слился… Он, долго задыхаясь, длился, пока совсем не вывалился член.

На ней, её объяв, его лежало тело. Казались мертвыми они, как две подстреленные птицы. Казалось, нету сил, ни встать, ни сжать колени. Ни пот убрать с ложбинки живота. Он приподнялся, было, кое-как… И снова рядом рухнул! Накрыв ей грудь ладонью и щекой, и только сердце гулко билось. Лежали долго. Серая полоска над кровлей храма где-то появилась.

Открыв глаза, она тихонечко сказала: «Наверное, зажгли мы наш костёр. Мы так стонали. Я так тебя мучительно люблю. Наверняка все это услыхали. Зачем же все сидят у храма? Ждут заключения жрецов?»

– Не знаю, милая. Да что нам до жрецов? Нам главное обрадовать отцов. Поди сумели? И я вообще не понял, вот эта плошка с пылью, зачем тебе была дана? И семечко какого-то зерна? Чего жрецы молчат, в конце концов? – в ответ же – гробовая тишина. Ребята даже задремали. Конечно. Эдак-то всю ночь. Устали. Устали дети Сварога. И сын устал, и дочь.

Лишь через полчаса в ушах раздался голос, слышимый едва: «Костёр сложили вы, и вспышки были ярки. Но надо научиться вам в костёр подкладывать дрова. Чтоб ровно он горел всегда. Весь день, всю ночь. И нынешние вспышки – вам подарки. Но не всегда они возможны. Ведь, будет сын потом большой у вас, и будет дочь.

Но если вам захочется до неба ваш костерок взметнуть, в наш храм лежит вам Путь священный. Ночами он открыт для посвященных. Здесь темнота, – любовников приют, когда нет свадеб новых тут. Вот, кстати, вам питьё несут. Урок последний нам остался с вами. Согласны? Я не слышу? Да что случилось с голосами?!

– Согласны. – Клён тихонько прохрипел.

– Понятно. А впрочем, что за болтовня? Питьё подымет вас быстрей меня.

–Вы мне большую дали чарку. А ей гораздо меньше. Почему? – Клён возмутился, чарку осушив. – Ещё дай чарку ей, вампир! Мы сильно пить хотим. Я точно.

– Да только потому, что сколько ей сейчас питья ни лей, она сама идти уже не сможет на свадебный ваш пир. Никак оно не вмочно. Но жажду утолит её вполне. А вот тебе её до дома несть. Вопросы есть? Похоже – нет. Тогда окончим дело. Мне, честно говоря, за двести с лишним лет вас всех учить порядком надоело.

– Что ты ворчишь? Бесстыдный старикан! Ты сам, зачем напитка выпил чан? –взметнулась где-то жрица. – и голос тоже был усталым и глухим, как клёкот сонной птицы. – Старушка подождет твоя. Уйми свою охоту. По мне, так стонов за ночь было мало. Не кончена работа, пока не рассветало. Светило спит и целых два часа любовникам дарит.

А Клён с Малашей, слыша перебранку двух умных и смешных жрецов, обнявшись в потолок глядели, он у её сосцов: щекой у одного, рукой прикрыл другого. Не думая, он просто так лежал, напитком сухость горла утолял. Она, конечно, тоже утоляла, но, может, не совсем.

Её, как будто что-то напрягало: «Боль снизу живота – ну… это точно, вход в чрево – всё вообще в огне… как же, всё-таки, было приятно, когда он был во мне…А ноги не могу свести… совсем. – она случайно потянулась, и грудь ея коснулась губ его. Случайно тоже.

Уже привычно он схватить её успел и… отдавать не захотел. Другой рукой он сжал сосок другой, уже готовый выпрыгнуть из кожи.

– С ума сошел! – сказать жена хотела, но посмотрев в его серьёзные глаза, горящие, как звёзды, не посмела. А через мгновенье звезда зажглась уже и в ней. Прижалась к милому Малаша, так уж плотно, что уж некуда плотней. Своей рукою руку обвила его и вниз стянула, меж ног вложила.

– Чувствуешь? Горю. Я ничего сегодня больше не сумею, тебе я правду говорю. И здесь болит, – к лобку ладонь его прижала, и сразу он её согрел своей горячею ладонью,–вернее даже не болит. Замерзла я немного. Твоя ладонь мне кожу здесь теплит. Нет. Точно. Мёрзнет – не болит.

Закрыл он рот ей пухлыми губами, и обнял всю её руками и ногами. Ну, чем ещё согреть, коль мерзнет здесь жена?!

– Любимая, нам два часа даны ещё зачем-то. Не знаю я зачем, но я готов… с большою плошкой мази ещё остаться часика на три!

– Молчи и ничего не говори! Я же сказала, как в печке у меня меж ног горит. И мне самой, пожалуй, стало жарко. Дай, лягу на твою я грудь. Нам, может, скажут эти стариканы уже, хоть что-нибудь?

– Сейчас, сейчас, вам скажут стариканы! – в ушах супругов раздалось. – Ещё не все уроки вы прошли, не всё пока нам удалось. Чтоб не было любовных тайн для вас, ещё дадим один вам мастер-класс. Увидите, насколько вы сильны. Хотя уже сейчас вы были бы готовы, кабы не боль, все повторить по нову. Хотим вас наградить супружескою страстною любовью. Ей можно ночь всю заниматься – не устанешь. И в возрасте любом – вот что здесь важно, коли зараньше зельем запасаться. Когда беременна Малаша будет, а это у ворот уже стоит, вам это очень может пригодиться, ежели согласно вы будете к соитию стремиться, Никто и никогда не сможет вас сманить к измене. Нигде и никуда.

Ребята присмирели. Не круто ли берут жрецы? Услышала Малаша в ухе, как будто булькнула вода: «Ну? Что? Утихла боль уже?»

Ответила Малаша тихо: «Да».

–Питьё тебе и впредь поможет. Потом возьмёшь рецепт. А в чрево вход, ещё, наверное, болит? Возьмите мазь, остатки. И не забудьте плошку, что на полу стоит. Смешайте обе части, пусть разойдется в мази порошок.

У Клёна в ухе раздался шепоток: «Сейчас ты ей поможешь непременно. Возьми в ладонь комочек, растопи. И ноги аккуратно ей раздвинув, обильно смажь, что видишь. Не торопись и смажь отменно! И зернышко её не позабудь, ему досталось. Но бодро заработает оно, презрев усталость. Ему такое свойство в дар дано. Нам это от Богов осталось.

Всё сделал Клён, что приказал старик. От этой нежной процедуры его дружок. воспрял, возник, почти из пепла страсти. И быстро тело Клёна напряглось, соединилось всё, и всё срослось из кучи мышц, почти разобранных на части.

Ей снова в ухо голосок: «Ну, что? Уходит жар, уходит боль горенья?

– Уходит… наступает онеменье…

– Уйдет и это тоже, не спеши. Всегда так действуют коренья на брачном ложе.

Ты Клёну тоже помоги. Засунь остаток мази под кожу плоти у него.

Запомни, девонька, всё, что сегодня делала, запомни, что и мужа тоже ласкать должна ты. Как и он тебя ласкал на вашем ложе. Всё в ласках применяй, слова, движенья, тело. Ну, в общем, делай так ему, как для себя бы ты хотела. Немного только жестче. Не очень кожу гладь его. Царапай больше. И не целуй. Кусай. Им это нравится – такие шрамы и следы любви. Им это – просто Рай. Не будь колодой неподвижной. Как кошечка играй. Корми собой, но не совсем досыта. И чуточку голодным оставляй. Для аппетита! И праздники устраивай ему, будь неожиданна, смела. Не докучай. Но если уж ругать его возьмёшься, то тут уж не скупись: «На, милый – получай!» – и развернись на всё, на что способна! Да только очень редко! И не усугубляй!

Запомни: только то в цель попадает, что справедливо, зримо, метко. Ну, ладно. Думаю, что ты меня найдешь, коль в трудную в какую карусель, случайно с Клёном попадёшь. Ты зернышко, надеюсь, не теряла? Оно понадобится вам в момент последний. Сейчас без ласки мужа не оставь, пока он полностью не возродится.

И юная жена склонилась к корню мужа своего, губами тихо стала подниматься выше. Ладонями разгладила лобок, с курчавыми и жесткими власами. Поцеловала в пах, потом в пупок, всё выше уводя язык с губами. А теплыми руками, между тем, мошонку гладила, слегка играла ею. Соски его смешные губами нежно щекотала. Шутя, щенком кусала шею.

Глаза его так вожделенно в её глаза смотрели. И руки нежно гладили её, по-прежнему терзать – не смея.

А, ведь всего лишь полчаса назад, они лежали оба, бездыханны. И снова вдруг соитие желанно. Желанно так, что плоть его почти совсем открылась. А у неё рукой он ощутил меж ног, что там всё сильно увлажнилось.

Ей в ухо шепчет голосок: «Возьми зерно губами, и в щель на плоти у него, его вложи, засунув нежно языком, как можно глубже. Чтобы не выпало до срока.

Губами зернышко она взяла, как два овсяных. И к члену мужа поднесла, в расщелинку его втолкнула мягко и легко.

Жрец только этого и ждал, и сразу Клёну зашептал: «Сейчас почувствуешь, как чудно велико твоё желанье. К ней боком повернись. Одной ногой приподнимись. Пусть между ног твоих она одну свою поместит ногу. легонечко её зажми, другую ж сверху, на себя ты протяни.

Твой друг своей зудящей головой здесь напрямую встанет напротив зева молодой. Нет между вами никаких препятствий, свободен вход. Входи. Свободны руки, ноги. И губы далеко, и грудь не близко. Лишь можно пальцами её достать. Но, брат, шалишь, уже не пососать. И это ни к чему. И так сегодня им досталось крепко. Пусть отдохнут.

Но есть одно серьёзное тебе смятенье, ты можешь чечевичное её зерно нажать, как ловко ей и самому, и им играть. Чего ж тебе ещё? Глаза в глаза, на страстном эшафоте. Свободны руки. И никому почти совсем не слышны звуки. Бывает это важно. За занавеской – дети, внуки. Так можно долго отдыхать, сил набираясь…

Под шепот, исходящий из пупышки, его рука блуждала, по телу молодой жены. Им двигаться, похоже , вовсе не хотелось. Но вот, проделки провиденья, за лень им отомстило всего одно движенье. Рука его, затронувши сосок, Малашу тотчас возбудила, вагину сильно сократив. Подобно поцелую то движенье было. Зерно, истекшее в вагину, так стало член сжимать и сокращать, что очень стало страшно Клёну: сумеет ли обратно он забрать что так спешил отдать?

– Не бойся. Забирать его не надо. – тихонько голос просипел. И Клён повеселел. Послушался совета, тихонько снова тронул грудь ея … И вдруг забился в этой тесной клетке, где приготовились его доить. И началось мучительно и сладко сокращенье…

Лежишь себе без принужденья, а там идёт своим всё чередом… от тебя ничто уж не зависит. И сладострастье получай, оно само тебя находит. Не часто, правда. И не устанешь, лежишь почти что отрешенный. Идёт всё время ток через тебя. Пока влагалище не разомкнется. Тогда лишь вывалится член опустошенный. И вновь, через какие-то поры, он встрепенётся, запросится в свой дом, в сосуд. Где так его целуют и сосут…и нежат, и играют им, любя .

И вновь в ушах раздался тихий шепот седого старика: «Вся наша жизнь течёт в работе, дети. Как полноводная река. И целый день вы будете, как все работать, ожидая, когда на Землю ночь падет, любовников тела в любовный жгут свивая. И это самый чистый наш родник любви и красоты, и верности, и доброты. И из него поток любви земной течет на землю, деточек рождая. Которые потом, работая, ваши места займут. На склоне лет вам вашу старость утешая. Течет любви поток, в сердцах мужских честь, доблесть возбуждая. А в женских – верность, доброту. Спокойствие, надежность, нежность, к любимым детям, к мужу поселяя.

Вот только вы про меру не забудьте. Она во всём всегда нужна. Иной раз больше, чем желание любви, она важна. Как часто вам любить друг друга?? Неважно то. Можно не часто. Но надо всласть! Чтоб не терялась в суете слиянья жажды власть. Заранее жену готовь. Целуй, притягивай и трогай. Тогда она всегда горячей печкой будет. А не холодной недотрогой. И время не жалей на разогрев. И день, и два – пусть хочет! Они в любви сильнее нас. Хоть тресни!

Нам не достичь той высоты любовной песни, что их тела, лаская, жжет. Но если повезёт, сумеешь с ней совсем соединиться, Она тебя с собою унесёт, в заоблачье своё, где будете парить, как птицы. И ты получишь всё назад сполна. Сожжет в своей печи она твои напасти. В костёр горящий с ней нырнёшь надолго. Желай и сохраняй в душе такое Счастье. Оно доступно тем, кто неотступно костёр любви свой возжигает. Не изредка, а поминутно, но только в самый жар соединяясь, что вам теперь ведомо, когда уже никак нельзя терпеть! Когда уже дрожмя дрожат от предвкушенья ноги. И весь дрожишь, несясь до дому. ни рытвин, ни ухаб, не видя на дороге.

Ну, … вот и всё. Урок закончен. И получен. Не спешите, дети. Немного полежите, отдохните. Всё вам принесут. Сегодня вы для нас всего главней на свете. Уж так положено Богами, и ничего не можем мы менять. Лишь мудрость Высших неустанно постигать, по мере наших сил.

Заря светила небо, заря алела, щель в храме потолка всё более светлела. Виднее стало всё, храм пуст. Они одни по центру на душистом ложе. Срослись две плоти в плоть одну. И каждый ощущает Святое наполненье пустоты, которую допрежь лишь смутно ощущали. И сутки бы ещё родня ждала, рассевшись на камнях, нагретых солнцем на траве цветущей. Да только малым было то зерно. Жрецы им дали ровно столько, чтобы костёр любви пылал лишь до утра, Зелёным всполохом Священного Славянского костра.

Обоим в ухо зажужжали голоса: « Пора вам выходить навстречу новой жизни, под жаркий солнца луч. Ждёт пир вас свадебный и заодно плеснем сурью на детства вашего прошедшей тризне, чтоб разогнать на целый год медовый стаи туч.

С неделю будешь ты, Малашенька, лежать, раскинув ноги, не видима никем в его чертоге. Твоим он будет наслаждаться видом, тебя лелея и втирая мазь, всю волю сжав в кулак, чтоб раньше срока не излить в тебя, всё возрастающую страсть.

И будешь ты всю жизнь стонать под ним потом, но вовсе не от боли, а от любви, соединившей вас Сварожьей волей. Несите им их брачные одежды! За эту ночь они прошли большое испытанье. И страх, и тела стыд, и эгоизма стыд, и первой резкой страсти боль. И послушанье строгим храмовым жрецам, нещадно взглядами терзающим тела.

И жгущее глаза их, узнавание друг друга. Нагими видели они впервые любовника и своего супруга. Всё вынесли они за ночь одну. Как в проруби холодной искупались. И впереди их ждёт неведомая жизнь, которая так много обещает. Но без упорного труда так мало всем даёт.

Но николи они не испугались, и жар любви не только не утих: он превратился в пламенный костёр, спаявший их тела в едино! И если б не любовь – бессмысленна бы жизнь была совсем. И холодна как льдина!!

Вам, дети наши, стало многое понятно, но лишь постольку, поскольку ласкова сейчас к вам жизнь. Наполнена пока она друг другом только. А будет всякое: увидите и горе, и беду. Ты, Клён – теперь мужик! И ты держи в руках свою судьбу, держи свою жену в порядке. И ею ты всегда гордись! Всё остальное вытекает из любви. Насколько будешь ты любим, настолько дом твой и покой для вас обоих будет сладким.

С лучом восхода вышли жрец и жрица. И пробежался ропот по толпе. Все поднялись и подошли к ступеням.

– Вы слышали?

– Да! – хором все сказали.

– Под утро ими был зачат ребенок. Сварог своё им дал благословенье. Теперь уже не паре, а семье. Они действительно друг друга любят. И после пира оставьте их одних на целую неделю. Им есть что делать, не мешайте им. Сегодняшнее ложе их внесите в их новую опочивальню. Оно ещё сослужит службу напоминаньем им своим. Сейчас он вынесет её. Венец давайте.

Двенадцать звёзд из камня изумруда подал умельцу в руки жрец.

Здесь, – тихо жрец сказал – девятую из звёзд, рубином надо заменять. Будет мальчик. А бирюзу для первой доченьки оставим. Зелёные каменья юной свадьбы заменятся потом тем новым камнем, что нужному моменту будет подобать. Сам Клён их вставит, где алмаз, где оникс, где аметист, а где топаз. Он сам их будет подбирать, на свой отцовский глаз.

И все жрецам рукоплескали! « Мы счастливы! Пополнилась Земля громадной порцией энергии любви. Да здравствует вовек любовь земная! Да здравствует её носитель – человек!»

Из двери, в храм ведущей, в просторном светлом одеянье явился Клён. Был подпоясан шелковы шнуром вкруг бедер. Наручни золотые на запястьях. Поскольку в воины, в мужья, произведен. И изумрудный обруч золотой, на голове лежал, прижавши кудри, а на виске – рубин.

Сапожки легкие на стройных жилистых ногах, и плеч развернутый аршин. Он вышел медленно, неся в руках, как малого ребенка, свою любимую жену. Она была в просторном тоже одеянье, расшитом золотом. На голову её «венец жены» надели с пеленой прозрачной. Румянец бледен, подведены очи, как и положено для новобрачной.

Но сколько счастия во взгляде на него! На мужа молодого своего! В венце его торчал тот самый плат окровавленный, которым брачный пир всегда счастливо открывался.

Увидев плат, вперед шагнула мать, ей честь принадлежит – плат принимать. Пир «честный» открывать.

Пред нею встал Клён на колено, рукою плат к губам поднёс. Поцеловал. Его с лица на руки матери откинул, и впереди толпы жену на пир понёс. Не юноша нёс ношу дорогую. Нёс муж любимую свою на всю оставшуюся жизнь.

– На пир пойдёшь? – жреца спросила жрица.

– Да нет пока, я чо-то седни приустал, – старик ответил.

– Да не крути хвостом ты, жрец! Недаром же ты махом осушил питья жбанец.

–А чо тогда цепляешься, коль знаешь? Нет, он и меня порадовал. Хорош, подлец! Да и она так дивно в страсти хороша.

– Я думала, ты спишь, а ты – хитрец!

– Ты ж тоже не спала, я видел! – ответил жрице жрец. Детей теперь тут знаешь, сколько нарожают!? Ты видела, как из-за тех кустов, вон там, за парой пара выползают? Все вспоминают про своё!

– А то! Так каждый раз, перед обильной жатвой, считаем сроки до родин по брачным узам чьим-то. И получается – один в один!

–Ну, Боги это нам дают! Грешно не брать! А в этот раз совсем замучишься младенцев принимать! Вот то ли дело! – добро мы с Маней отрожались!

– Ещё б! За сто-то лет!! Пора и отрожаться! Да ладно, морду, что скривил? Иди! Ещё есть часик – полтора до пира. Успеешь с Манечкой твоей накувыркаться.

– Ой-ёй! Смотри, какая ты у нас! Строга, невозмутима. Не твой ли там хоронится? Вот то-то! Ты тоже тот жбанец не пропустила мимо. Да ладно. Не стыдись! Чего стыдиться тут! Дано нам это. Так будем наслаждаться, покель Сварог даёт, а стар, иль молод – это каждый сам себе решает. Да, тело стАро. А душа – летает! Да как ещё! Вот сердцем чую, что меня Маняша ждёт!

– Иди уже! – и жрица улыбнулась, из-под большого капюшона глядя, как из лесу пружинящей походкой к ней торопливо Велс её идёт.