В этот момент в комнату вошел Матвей и, закатив глаза, подошел к мужчине.
– Егор Палыч, я же попросил разбудить и позвать к завтраку, а не довести до инфаркта. Что вы тут устроили?
– Да ничего! Девочка сама испугалась. Ой, да больно надо, – он обиженно махнул рукой и вышел, оставив их одних.
Матвей посмотрел на Веру, прижавшуюся к стене и укутанную в одеяло. Вид у нее был таким, словно она увидела что-то необычайно страшное.
– Да что с тобой? Не чудовище же он.
Вера, отбросив одеяло, поправила волосы и села в постели.
– Прошу прощения. Просто напугал. Я спала еще…
Матвей достал из шкафа голубое хлопчатобумажное полотенце и протянул ей.
– Иди в ванную, пока там есть горячая вода. А потом можешь подходить к завтраку.
– Готовил ты? – Спросила она, подозрительно сузив глаза.
– Джейми Оливер. Ну а кто еще?
Он ушел, а Вера еще осталась в постели, чтобы окончательно пробудиться после сна. Она вновь оглядела комнату, теперь освещаемую утренним светом, хотя на улице было пасмурно. Выцветшие бледно-голубые обои, потрескавшийся потолок с лампочкой по центру, маленький дубовый шкаф (для Матвея, предпочитавшего минимализм во всем, он явно был достаточно вместителен), а в углу, между окном и шкафом, стояло кресло – по возрасту старше Матвея лет на тридцать.
Вере эта комната не представлялась жалкой или ущербной (как могло бы показаться Катя, подумала она) и уж тем более не вызывала отвращение. И в голове Веры никак не могла ужиться одна лишь мысль – почему Матвей живет здесь. Эта комната подходила скорее Вере с ее образом жизни, зарплатой и даже душевным состоянием. Матвей не был педантом уж точно, по крайней мере, в глазах Веры, и, скорее всего, довольствовался этой комнаткой. Комнаткой, ставшей ему убежищем. Именно этого и не понимала Вера – почему он прятался от отца. Наверняка он сбегал от него сюда, в единственное место, где Сергей не смог бы его достать.
Но почему?
Почему такие отношения?
Вера задумалась, пока смотрела на маленькую лампочку, похоже, уже давно перегоревшую.
У Матвея были деньги, комфорт, роскошь, возможно, даже власть (или, хотя бы, право на нее) – но он был готов отказаться от всего этого, лишь бы находиться подальше от отца.
Когда размышления Веры оборвались, она вдруг стащила с себя одеяло и с ужасом обнаружила, что спала в том самом платье, в котором была и накануне. Только волосы утратили былую укладку, да и на лице явно творилось безобразие. Вере было страшно даже представить, как она выглядела сейчас. Самое унизительное – Матвей ее уже увидел, и бежать стремглав в ванную было поздно.
В комнату проскользнул аппетитный запах чего-то поджаренного, на что желудок Веры отреагировал мгновенно. Она приложила руку к животу и проворчала:
– Подростки, вас не прокормишь.
И, кое-как покинув кровать-койку, она последовала в ванную.
Пугающие ожидания Веры оправдались – тушь у нее размазалась, блеск сошел с губ на подбородок, правда, тени остались на веках, но уже не украшали лицо Веры.
Перед глазами у нее встал образ Никиты, сердце ее сжалось так сильно, что она застонала, будто ее в прямом смысле пырнули меж ребер. Кое-как отогнав его лицо из головы, Вера вышла, уже свежая и чистая.
– Садись за стол, – сказал Матвей, не отходя от плиты.
– Ты умеешь готовить! – Восхитилась она.
– Так удивляешься, словно я памперсы щенятам меняю.
– Да он и это сумеет, зуб даю! – Раздался бас Егора Палыча, вошедшего на кухню. – Прекрасная дама…
– Ее зовут Вера, – сказал Матвей невозмутимо.
– Верочка, Вера, доброе утро! Все еще меня боитесь?
Вера покачала головой и выдавила улыбку – необъяснимое неприятие он вызывал в ней по-прежнему. Но вежливости ради она попыталась быть с ним радушной.
– Как спалось вам, кстати?
– Очень хорошо, – ответила Вера кротко и на секунду задержала дыхание, когда он сел рядом.
– А я вот не очень. – Он скорчил гримасу и помассировал выпирающий живот. – Что-то меня пучило после гороховой каши. Это потому-то, наверное, что Матвея Сергеича не было, вот приготовил бы мне какую-нибудь манку с кабачками, живот не бунтовал бы. А, Матвей Сергеич? Как насчет манки?
– Как-нибудь, – буркнул Матвей, снимая сковороду с плиты.
Егор Палыч, сложивший руки на столе, тщательно осмотрел Матвей с головы до ног и, прищелкнув языком, засмеялся.
– Слово от него клещами не вытащишь. Такой вот он.
Матвей это замечание проигнорировал, а Вера только вздохнула, невольно подумав: «Мне бы такого сына – просто сказка».
Юноша выложил на две тарелки по паре яиц идеальной формы, жаренные овощи (перец, лук и помидоры) и по запеченному тосту.
Егор Палыч потянулся к тарелке Веры и наморщил нос.
– Фу, яйца! Опять?
– Завтрак, – сказал Матвей, которому данный ответ показался исчерпывающим.
Егор Палыч всплеснул руками.
– Опять самому придется готовить?! Матвей Сергеич, вы эгоист.
– А что в этом плохого? – Он налил из большой стеклянной бутылки апельсинового сока и протянул ее Вере. Она охотно согласилась.
Егор Палыч замешкался, встав изо стола, чтобы самому приготовить себе поесть.
– Ну, – он пожал плечами, – это долгая дискуссия. А я на голодный желудок спорить не люблю.
«Под рюмочку легко», – промелькнуло у Веры в голове, когда она сделала первые два глотка сока.
– Наделаю себе бутики с паштетом любимым моим печеночным, – напевая, мурлыкал он и громко облизывал большие пальцы.
Вера старалась, как она привыкла, есть беззвучно и почти незаметно. Матвей относился к приему пищи так же серьезно и ответственно – как он привык.
После того, как Егор Палыч вновь присоединился к столу, между ним и Верой, не заметно для нее, завязалась непринужденная беседа. Понемногу Вера прониклась к этому человеку, которого так предвзято посчитала неотесанным, грубым и опасным. И стоит простить Вере эту оплошность – ведь так поступает каждый человек, пусть и неосознанно. Оценивает по внешнему виду и, порой, не дает человеку даже шанса проявить свою истинную душу.
Матвей в их беседу не вступал и не прерывал ее, но слушал внимательно. Закончив свой завтрак, он сразу же принялся мыть посуду – он не любил откладывать горящее дело на потом, когда была возможность выполнить его сразу. Пока в ушах его шумела вода, позади него за столом периодически взрывался то женский, то сухой, скрипучий как старая дверь, смех.
Потом, когда к ним вернулся и Матвей, решивший отдохнуть от небольшой работы, в комнате раздался протяжный писк.
– Ох, опять, – проворчал Матвей, – Егор Палыч, вы покормили свое существо? Я этого, вы знаете, делать не собираюсь.
Егор Палыч оскорбленно вскрикнул.
– Матвей Сергеич, ей богу, существо! Это моя киса, кошечка моя, Нюра! Нюрочка, ай-да на ручки!
Вера увидела, как он нагнулся, чтобы подхватить в свои большие ладони маленький пушистый комочек – пепельную кошку с длинными усами и большими, пугливыми глазами кристального цвета. Она замурлыкала, задрожала в любящих объятиях своего хозяина, и нисколько не сопротивлялась. Егор Палыч, воркуя какие-то нежные слова, то прижимал ее к себе, то отдалял от себя, любуясь своим сокровищем, то целовал ее в макушку и носик, и каждый раз прижимался к ней своей щекой, усыпанной маленькими шрамами после раздражений на коже.
Вера наблюдала за этой сценой с улыбкой. Но затем в ней резко разгорелось такое сильное сострадание, что она не смогла себя сдержать. Любовь, которую Егор Палыч проявлял к этому маленькому теплому созданию, тронула Веру до самое глубины души – до той глубины, где находятся те самые чувствительные струны, настолько тончайшие, что так легко их разорвать. И, видимо, эти струны разорвались внутри Веры – и она расплакалась. Прижав руку к губам, она смотрела на эту любовь, любовь, которой ей так не хватало в жизни, и плакала, потому что не могла, больше не могла.
Матвей, нисколько не сочувствующий ни Вере, ни «сладкой парочке», однако, проявил снисхождение, за которое Вера и поблагодарила его мысленно – она, скорее, ожидала осуждения за слабость, за неуместное проявление столь сильных чувств. Юноша лишь закатил глаза, но Вера не обращала на него внимание.
Как только Егор Палыч заметил столь неожиданную реакцию Веры, он, испугавшись, выпустил кошку из рук и потянулся к девушке.
– Ой, что такое, что с вами, девочка? Что-то заболело? Матвей Сергеич, чего сидите, у нее что-то заболело, поди, а она и сказать-то боится! Все они так, дети, до последнего терпят, до морга! Ну, что болит?
– Ох, ничего, ничего, не волнуйтесь! – Вера махнула рукой и стала оглядываться в поисках носового платка, так вовремя протянутого ей Матвеем – остававшимся по-прежнему бесстрастным. Вера поблагодарила его за любезность и поспешно высморкалась, вновь ощутив себя посмешищем. – Просто…
И она поняла, что не должна ничего объяснять. Это не имело смысла – ее никто не поймет. Матвею были чужды чувства – это правда. А Егор Палыч просто не был способен это сделать – он не знал ее истории, не знал, что творилось внутри Веры, снаружи, в ее жизни, и за это его можно простить.
– Пойду принесу корвалол, – Егор Палыч рванулся с места.
– Не надо никакого корвалола, – спокойно отрезал Матвей, – без этого справимся. Вы, пожалуйста, оставьте нас одних, хорошо?
– О, ну конечно! К тому же, мне пора собираться уже давно! Я же на собеседование еду, знаете, слыхали, говорил я вам? А вот так вот, да, я, можно сказать, устроился! А вы бранили, что ничего не делаю, все лежу да лежу, мол, не хочу ничего, мол, трутень, так я ведь…
– Я бесконечно счастлив и горд за вас, Егор Палыч, но просьба моя граничит с требованием – оставьте нас.
– Понял-с! Ушел!
И, поймав свою кошку, Егор Палыч, насвистывая, покинул кухню.
Матвей, проводив его взглядом, обратился к Вере:
– Тебе надо вернуться к отцу.
– Он мне не отец, я же говорила.
– Так будет разумнее, – продолжал Матвей. – И надежнее.
– Я не могу вернуться, ты же знаешь.
– Не знаю, – быстро оборвал Матвей. – Если все, что ты мне рассказала, правда, то…
– Конечно, правда! – Напружинилась она. – Я не лгала, не лгала!
– …то ты не должна вести себя, как капризная девочка, желающая что-то кому-то доказать, показать, что-то там отстоять, чего-то там получить. Если ты взрослая вразумительная женщина, ты и сама должна понимать, как надо поступить правильно. Слышишь? Правильно.
И Вера, спрятав глаза в пустой тарелке, задумалась. Вытерев влажные щеки, она почувствовала стеснение. Матвей оказался намного мудрее нее, что догадался до этого первым. Конечно, она ведет себя как взбалмошная истеричная девчонка переходного возраста, в которой бурлят подростковые гормоны. А это сильно подрывает доверие. Неудивительно, что Матвей вдруг засомневался в правдивости ее истории. Ведь, будь она умнее, вряд ли бы она все еще сидела здесь.
– Ты прав, – сказала она, наконец. – Я поняла, насколько глупо выгляжу, прячась здесь. Хотя, конечно, не думаю, что меня кто-то ищет и переживает, где я и что со мной. Но и ты пойми, Матвей. Ты сам видел, что произошло в ресторане. Как я буду смотреть в глаза Никите? Стоит мне вернуться, и он сразу упечет меня в психушку.
– Это было бы логично, – пожал он плечами, – но ты же не изображала обезьяну, тобой не овладел дьявол, ты не разделась догола и не танцевала лезгинку. То, что случилось, просто раскрыло твою неустойчивую психику, только и всего. Я думаю, как отец, он переживает за твое эмоциональное состояние – видимо, нестабильное.
«Отец», – подумала Вера, и ее сердце екнуло.
– Матвей, – она посмотрела на него серьезно, – никто мне не верит. Никто. А ты мне веришь?
Он долго молчал, смотря ей прямо в глаза. Он ничего не боялся, тем более долгих пристальных взглядов. Вера никогда не могла понять, о чем он думает, его никогда не выдавали глаза, обычно считающие зеркалом человеческой души.
Выдержав долгую паузу и что-то обдумав, он сказал кратко:
– Верю.
Но сейчас, именно сейчас, Вера заметила в его глазах что-то такое, что он обычно так умело прятал за прочной завесой своей флегматичности, хладнокровной невозмутимостью что-то похожее на вспышку, такую короткую, такую неуловимую, но оказавшуюся вполне убедительным доказательством того, что он ей не верил.
Вера, осознав это, закрыла глаза и опустила голову. В груди у нее саднило. Она ударила, но несильно, ладонями по столу и поднялась.
– Я возвращаюсь домой.
Матвей вздохнул и поднялся вслед за ней.
– Я вызову такси. – И Матвей вышел из кухни.
Вера судорожно вздохнула и выдохнула, но, к собственному удивлению, слезы не вырвались из ее покрасневших глаз.
Вызвав такси, Матвей вернулся на кухню и обнаружил Веру, моющую посуду за собой и Егором Палычем.
– Что ты делаешь?
– Не видно? – Бросила она через плечо.
Матвей молча прошел к столу, уперся руками в спинку деревянного стула, видимо, что-то обдумывая перед тем, как начать разговор.
Но она начала первой.
– Матвей, – заговорила она, не отвлекаясь от дела, – скажи, как с тобой можно связаться?
– В смысле?
– У тебя есть телефон? Ты собираешься жить здесь и дальше или вернешься к отцу?
– Я не думал об этом. А зачем тебе со мной связываться?
Вера вымыла руки и, вытерев их полотенцем, обернулась к Матвею. Волосы она умело забрала в тугой пучок, затянув его собственными волосами, чтобы они не мешали ей работать. Платье свое она уже забрызгала мыльными каплями. Сейчас Матвей вновь засомневался, стояла перед ним семнадцатилетняя девчонка, или женщина в годах, привыкшая к ежедневной домашней рутине. Он и сам удивился, почему именно сейчас, а не тогда, в театре и ресторане, своим растрепанным видом она всколыхнула в его груди сильный трепет. Он подавил это чувство и, прокашлявшись, повторил вопрос.
– Я бы хотела попросить у тебя помощи…если она вдруг понадобится.
– Помощи? Разве я могу чем-то помочь?
Вера расправила плечи, неожиданно ощутив внутреннюю силу.
– Да. Вообще-то, я думала, что ты теперь мой единственный союзник. Вчера вечером мне казалось, что ты считаешь так же.
– Считаю, – ответил он не сразу. – Но что ты задумала?
– Ничего. Я пока ни о чем не думала. – Сказала она честно. – Просто… здесь… сейчас…
Ее твердость пошатнулась.
– Сейчас мне не к кому обратиться. А я уверена, что мне придется это сделать. Матвей…
И речь ее оборвалась.
Она не знала, что говорить дальше, просто прикусила губу, дав понять, что продолжать не в силах.
Матвей вздохнул, отошел к окну и, сложив руки в замок за спиной, сказал:
– Вернись в мою комнату, найди там, в тумбочке, ручку и листок. Я продиктую тебе номер.
После того, как Матвей оказал ей такую услугу, поспело такси. Матвей проводил ее до машины, дал адрес водителю и заплатил за поездку. Перед тем, как сесть, Вера порывисто схватила юношу за руку и сказала:
– Я рада, что ты помогаешь мне, хоть и не веришь.
Матвей открыл было рот, но она взяла и вторую его руку, крепко сжав обе.
– Береги себя.
– Береги себя, – сказал и он, на секунду взглянув на ее обветренные губы.
Вера кивнула, отпустила его руки и села в машину. Матвей долго смотрел вслед исчезающей вдали Тойоты, не замечая, как бешено бьется его сердце.
***
Было пасмурно. Вера была уверена, что с минуты на минуту небо разорвется и прольет на город ледяной дождь.
Вера вошла во двор дома и остановилась. На лавочке, возле подъезда, сидел Никита. Он плохо выглядел, как будто не спал целые сутки, это было заметно издалека. Вера на секунду встревожилась, но голос разума осадил ее мгновенно.
«Вспомни, как сильно и как долго ты переживала из-за него. Пусть мучается. Он заслужил это. А ты будь хладнокровна. Это добьет его. Ты же этого и хотела. Ты этого и добивалась. Это месть. И есть месть. Разве нет?»
Никита не сразу заметил ее. Глаза его невидяще устремились куда-то вперед, и очнулся он из забытья только тогда, когда она совсем близко приблизилась к нему. Он вскочил с места и бросился к ней, выкрикивая ее имя.
– Катя! Ты меня так напугала! Зачем, – сначала он обнял ее, а затем, взяв ее за плечи, легонько встряхнул, – зачем ты убежала? Зачем ты это сделала? Я же чуть с ума не сошел!
На губах Веры проскользнула вялая улыбка.
– Да что ты?
– Ты что, ты не веришь мне? – Он сузил глаза.
– Нет, – она убрала его руки и направилась к подъезду, – пойдем домой уже.
Он не унимался расспрашивать ее, куда они с Матвеем отправились после ресторана, чем занимались, где ночевали, и требовал, чтобы она расписала все в мельчайших подробностях! По его поведению и словам Вера поняла, что он подозревал Матвея в совершении, как минимум, одного подлого поступка.
– Только не надо ни в чем обвинять Матвея, – перебила она его бессвязную речь. – Ты не знаешь, как сильно он мне помог, поддержав меня в ресторане.
– В ресторане… – Эхом повторил Никита и осунулся. – Катя… Случай в ресторане…
– Замолчи, – оборвала она.
– Понимаю, ты… не хочешь говорить об этом. Но так нужно.
– Нет уж, самое худшее уже случилось, и если ты просто хочешь посмеяться надо мной, сделай это после того, как я уйду к себе в комнату.
– Я не собираюсь смеяться, Катя, ты что!
Они сидели на кухне. Он укутал ее в махровый халат, усадил к себе на диван и поставил чайник на плиту.
– Я хочу, наоборот, помочь.
– Помочь? – Она изогнула бровь, следя за тем, как он хлопотал на кухне.
– Конечно. То, что произошло…
Он подошел к ней и опустился на колено, чтобы находиться с Верой на одном уровне.
– То, что произошло, говорит о том, что ты…
– Сумасшедшая, да? Мог бы и не говорить. Я же сказала, что не хочу…
– Нет. Я понимаю, ты еще не оправилась после… после… после того, что случилось с мамой. Это вполне объясняет твой нервный срыв.
Вера слушала, стараясь не перебивать его, хотя ей нестерпимо хотелось кричать. Но удерживала ее одна разумная мысль, так вовремя пришедшая ей в голову.
– Я понимаю, – продолжал Никита, – ты страдаешь. Вы с мамой были так близки…
«Конечно, да».
– …и ее смерть поразила тебя. Я понял это еще тогда, когда нашел тебя в ванне. Мне уже тогда нужно было что-то предпринять, но я лишь задумался. Этого было недостаточно. Я хотел уберечь тебя от тоски по матери, я правда старался сделать твою жизнь лучше, наполнить ее радостью…
«Ну конечно!»
Вера уже была на грани взрыва. Ее тело начало дрожать, но я держалась изо всех сил.
– И вчерашний случай… Я не считаю тебя сумасшедшей, что ты. Я понял тогда, что тебе очень больно, а я этого не замечал. Или, может, попросту игнорировал. Потом, когда ты убежала с Матвеем, мы с Катериной поговорили…
– Что? – Она спохватилась.
– Не волнуйся, – он взял ее руку, – все хорошо. Она предложила помочь тебе.
– Помочь?!
– Да. Она готова поработать с тобой, причем бесплатно. Она профессиональный психолог, и с ней ты можешь поделиться чем угодно. Я знаю, что мне ты не доверяешь, я понимаю, но с ней ты можешь быть откровенна. Она поможет тебе.
Вера была готова запротестовать, но та самая мысль, удержавшая ее однажды, ударила ей в голову с новой силой: только что ей открылась прекрасная, – и единственная, – возможность вновь увидеться с Катей! И, кто бы мог подумать, в этом ей помог Никита! Никита! Последний человек, на которого она могла рассчитывать.
– Что скажешь? – Спросил он с опаской. – Ты… знаю, ты лютая противница психолог и…
– Хорошо, – сказала она смиренно, – думаю, ты прав. Мне бы не помешала пара сеансов психотерапии.
Она встала с дивана и, выдавив улыбку, сказала:
– Можешь договариваться с ней насчет приема. А я пока в ванную, если ты не против.
Раскрыв рот, он проводил ее ошеломленным взглядом.
Сняв с себя, наконец, маленькое черное платье, оказавшееся не слишком счастливым, Вера с бескрайним наслаждением погрузилась в горячую воду, скрытую под толщей воздушной пены. Пока тело ее отмокало, ум принимался за работу. Ему, казалось, никогда еще не удавалось вымолить у своей хозяйки не то что отпуск, а даже маленький выходной, хотя бы на полдня.
Она смотрела то в потолок, то на кончики пальцев ног, которые она нарочно извлекала из воды, то на дверь, как будто ждала кого-то.
«Я заставлю тебя поверить. Я заставлю тебя принять».
Она пробыла в ванне где-то около часа, может, даже с лишком, пока ее безустанный раб не возродил в ее голове желанную идею.
Когда она проходила мимо кухни, в которой Никита готовил ужин, распространяющий свой запах чуть ли не на весь район, на губах ее играла странная, загадочная улыбка, которую даже сама Вера не привыкла чувствовать на себе. Когда же ее заметил Никита, то от удивления уронил тарелку.
– Что такое? – Вера зашла в комнату и, увидев на полу разбитое стекло тарелки с цветочными узорами и спагетти (лежащие и на полу в идеальной форме), она спросила снова. – Что случилось?
– Эх…уронил.
– Аккуратнее надо быть, – с этими словами она вышла.
Никита неподвижно стоял на своем месте несколько минут.
Тем временем Вера продолжала вести себя странно: она разобрала свой гардероб, разложила несколько вещей на кровати и долго рассматривала каждую из них, пока не выбрала черное бархатное боди и кожаную юбку агрессивно-красного цвета. Это был любимый образ Кати, что Вера всегда старалась исправить, но желаемого так и не добилась. Она ненавидела это боди, облегающим растущую фигуру дочери и нарочито ее подчеркивающую, за вырез, казавшийся Вере чересчур глубоким. А эта юбка раздражала ее – она была «слишком короткая» и абсолютно безвкусная. Это напоминало Вере о тех годах, когда кожа была на пике моды, и люди были готовы носить даже пижаму из кожи. Тогда у Веры были трудные времена в жизни, и, почему-то, именно такие юбки ассоциировались у Веры с ними.
Но сейчас она не думала о своей неприязни. Аккуратно Вера положила одежду на кресло, остальные вещи убрала обратно.
Остаток вечера она провела у зеркала, расчесывая волосы и разглядывая себя, словно незнакомку в противоположном окне дома.
Устав расчесываться, Вера положила гребень на столик, а потом провела кончиками пальцев по отражению.
– Прощай. Скоро.
Этой ночью ей ничего не приснилось. Она спала крепко и, к собственному удивлению, спокойно – словно младенец, уставший весь день рыдать и кричать, требовать что-то от этого дикого, пугающего своей неизвестностью мира.
Утром она не чувствовала привычной усталости и разбитости, как будто бы по время сна по ней проходил трамвай. Наоборот – она была свежей, полной сил и энергии. Она подумала, что так, похоже, встречают новый день счастливые и целеустремленные люди. Она же не могла вспомнить ни одного своего пробуждения в таком состоянии.
У нее не было счастья, у нее не было цели.
Счастья у нее нет и теперь.
Но есть цель.
За завтраком Никита объявил дату их с Катериной встречи – ровно через два дня,
«Два дня – два года», подумала Вера, обрадовавшись новости и расстроившись из-за нее одновременно.
– Ты не мог бы сказать мне свой адрес? – Попросила его Вера, прежде чем Никита отправился в кафе, где ему «легче работалось над своими проектами».
– Зачем? – Спросил он, надевая куртку.
– Хочу заказать пиццу.
– А-а… конечно.
Он записал на листке адрес, добавив:
– Только не увлекайся: вредно.
– Конечно. Ты скоро вернешься?
– К вечеру.
Он ушел, и Вера воспользовалась его отсутствием. Она набрала номер Матвея, который принял звонок удивительно быстро, будто все время ждал его.
– Да?
– Матвей, это Вера.
Он промолчал.
– Матвей, – продолжала она, – через два дня я должна встретиться с Катей. Я бы хотела, чтобы ты проводил меня. Сама я вряд ли доберусь до нее.
– А что твой отец?
– Ни к чему его сопровождение. Ты поможешь?
– Помогу. Вера?
– Да?
– Что ты задумала?
Вместо ответа Вера сказала:
– Записывай адрес Никиты. Ровно через два дня ты должен быть у меня, хорошо? И еще: вот адрес клиники…
В тот самый день Вера проснулась рано, на рассвете, и начала собираться. Надев себя на себя заранее приготовленный наряд, Вера отыскала в своей сумке последнюю вещицу, которая, она была убеждена, послужит ей в достижении цели – дневник Кати. Волосы Веры оставила распущенными.
Когда она вышла из комнаты, Никита завязывал галстук.
– Ты гото… – И, увидев ее в таком необычном для нее образе, он задохнулся.
– Я готова. А вот теперь нет смысла готовиться. – Произнесла она спокойно.
– К-как это? – Встряхнув головой, спросил он. – А кто ж тебя к Катерине повезет?
– У меня есть проводник, причем надежный. Ты можешь отдыхать.
Никита нахмурился.
– Проводник? Надежный? И кто же это?
– Это имеет для тебя значения? – Она изогнула бровь. – Послушай, Никита, тебе ни к чему быть рядом. Я не нуждаюсь в твоем эскорте.
Брови Никита сдвинулись так сильно, что, казалось, вот-вот срастутся в одну линию.
– Что?!..
Вера мягко улыбнулась, подошла к нему, цокая каблуками (которые, кстати, так же принадлежали ее дочери), и, погладив его по щеке и большим пальцем по подбородку, сказала:
– Возможно, я не простила тебя, но, честно сказать, была рада побывать с тобой рядом снова. Мне пора, Никита.
Она развернулась и вышла из кухни. Очнувшись от потрясения, Никита выбежал вслед за ней. Та уже была на выходе из квартиры.
– Катя! Катя, постой! – Он догнал ее и обернул к себе за плечо. – Катенька, что ты говоришь такое?
Вера смотрела на него тем ласковым и добрым взглядом, которым одаривала его когда-то давно, в минуты их пылкой влюбленности, едва зародившейся. Теплота разлилась в груди Веры, и она, позабыв обо всем мраке, причиной которому когда-то стал Никита, она приникла к нему и, обняв его за шею, прошептала на ухо:
– Меня зовут Вера.
С этими словами она вышла из квартиры и скрылась в лифте, из которого как раз вышли соседи Никиты. Они вежливо поздоровались с ним и крайне удивились, когда он, глядя на них в упор, не произнес ни слова, хотя рот у него был раскрыт довольно широко.
Вера обнаружила Матвея во дворе, сидящим на лавочке. У него была расслабленная поза медитирующего человека. Вообще-то, этим он занимался постоянно, и чтобы войти в осознанное состояние ему не приходилось садиться в позу лотоса и мычать.
Вера несколько секунд просто стояла поодаль, любуясь им. Именно любуясь. В эту секунду, когда сама она пребывала в блаженной неге, он казался ей не человеком, а самым настоящим произведением искусства – безупречным во всех отношениях. Она улыбалась, рассматривая его задумчивый профиль, наблюдая, как ветер путал его волосы, как редко вздымались его плечи при глубоком вздохе. Раньше она думала, что, если бы она и хотела сына, то только такого. Сейчас у нее не возникало никаких материнских чувств. И то, что пульсировала в ней так горячо и сильно, вряд ли можно было счесть за что-то подобное.
Но теперь она не пугалась этих чувств. И легко могла признать даже самые опасные подозрения на собственный счет. Теперь ей уже все было не важно. Что бы ни случилось – оно не касается Веры. Еще немного – и она сама оторвется от этого мира.
В конце концов, Вера подошла к нему, расстроившись, что пришлось его потревожить, и пролепетала:
– Здравствуй, Матвей.
Он посмотрел на нее, и она заметила, как медленно и широко округлились его глаза. Но он ничего не сказал, хотя по его оценивающему взгляду все было ясно и без слов.
– Каким образом случилось это? – Спросил он, не встав с лавочки.
– Все устроил Никита. Удивительно, правда?
Она улыбалась, и это насторожило Матвея.
– Что с тобой?
– А что со мной? – Это позабавило ее еще больше.
Юноша, наконец, поднялся и шагнул к ней, пристально глядя ей в глаза.
– Ты странная сегодня.
Вера рассмеялась.
– Ты так думаешь? Ну, хорошо.
– Нет, – отрезал он, – это навряд ли.
– Почему?
Матвей обратил внимание на книжку, которую она держала, и кивнул на нее:
– Что это?
– Это? А, это дневник Кати. Хочешь почитать? Там ты многое сможешь найти обо мне «хорошего».
Матвей сузил глаза.
– Это дневник Катерины, хочешь сказать? Откуда он у тебя?
Вера вздохнула.
– Да, наверное, это не хорошо – брать личные вещи своих детей. Но так нужно. Надеюсь, ты поймешь. Итак, идем?
Матвей заказал такси, так как смутно понимал, где именно находится клиника, в которой, по словам Веры, должна обитать Катя.
В дороге они находили около часа, и пункт назначения оказался совсем в другом районе.
Когда они вышли из машины, на небе ослепительно светило солнце. Оно припекало настолько сильно, что хотелось окунуться с головой в ледяную воду. Любому жителю Петербурга такая непривычная для города погода могла бы показаться подозрительной, не сулящей ничего хорошего. Над этим задумался и Матвей, сказав:
– Это ненормальное солнце.
А Вера, находясь все в том же состоянии, весело возразила:
– Да ладно тебе! Какой теплый, прекрасный день!
Матвей вздохнул, посмотрел на двухэтажное здание готического стиля и спросил:
– Зачем тебе с ней видеться?
Улыбка погасла на румяном лице Веры.
– Так надо, – сказала она коротко.
– Но зачем? Чего ты хочешь добиться?
– Признания.
– Признания? А для чего?
Когда она не ответила, он продолжил:
– Я думал, что ты мыслишь так же, как и я.
– Это правда, – перебила Вера. – И ты прав, Матвей. Все это нереально. Разве нет? – Она засмеялась, разведя руками. – Откуда, откуда доказательства, что мы сейчас не спим? О, как это точно, как верно. И как же я сама до этого не додумалась раньше? И сейчас, дорогой, я намерена проснуться. Поэтому я здесь.
Он покачал головой.
– Но ты же сама говорила, что ненавидела свою прежнюю жизнь. Не ты ли называла каждый день адом? Не тебе ли годы казались оборванным, выцветшим полотном? Не ты ли жаловалась на скверное отношение дочери к тебе? Что тебе одиноко, что тебе грустно, невыносимо терпеть однообразие и серость собственной жизнь? Все это ложь?
Вера смотрела на него, невольно соглашаясь с каждым его словом. Но впервые ее уверенность не поколебалась. Она подошла к нему и взяла его лицо в ладони.
– Единственное, за что я благодарна жизни, которая сыграла со мной такую злую шутку, это ты. Я бы никогда тебя не встретила, Матвей. И никогда бы мое сознание не перевернулось без тебя. Реален ты или нет – но ты замечательный. Спасибо тебе за поддержку. Я не понимаю, зачем ты мне помогаешь, но я так тебе благодарна. Все, что ты сказал, доказывает твою веру. Это то, чего я и добивалась. Спасибо.
Матвей взял ее ладони и мягко отнял их от своего лица.
– Ты хочешь вернуться обратно, – сказал от утвердительно. – Зачем? Разве тебе не нравится быть молодой, юной? Жизнь только начинается – и ты можешь ее изменить именно сейчас. Неужели легче строить дом на обломках старого, разрушенного сарая?
– Нет, милый, эта жизнь была мне послана не для этого. А чтобы я, наконец, поняла причину, по которой у меня все было не так. И за это я безмерно благодарна. Но сейчас пришло время доказать усвоенный урок.
Матвей снова покачал головой, но на этот раз не нашел слов. Единственное, что могло сорваться с его губ, было:
– Это все неправильно…