Домбайский вальс

А в это время Тонис проводил занятия со своей группой. Было сиротливо и особенно холодно из-за того, что пришли только двое из его самой многочисленной группы начинающих лыжников. Да и те пришли вместе с ним. Один, большой и толстый, в роговых очках, похожий на Пьера Безухова, пришёл лишь только из-за нелепого спора с Юрой Яшиным. Другая, доктор турбазы Света, она совершенно не умела кататься и пришла только из-за того, что пришёл Юрий Гаврилович Лесной, на которого она имела виды. Её никак нельзя было отнести к официальной группе начинающих лыжников-туристов по причине её официального статуса. Явилась, не запылилась. Клеит этого режиссёра, надеется, что он её пристроит на киностудию Мосфильм». Ничего, скоро он уедет. И кина не будет.

Зинур помог Свете и Лесному прицепиться бугелем к движущемуся тросу. Он не решился хлопнуть Свету (как-никак, официальное лицо) по попке, хотя докторская попка была такая круглая, крепкая, туго обтянутая брюками эластик, так красиво откляченная, что Зинур едва себя сдержал от дерзкого поступка. Он сказал только, сонно и солнечно улыбаясь:

– Привет, Светик!

У верхней станции Лесной подхватил стукнувшийся об отбойник бугель и подъехал к Свете, которая его уже ждала, ёжась от холода. Они помогли друг другу приладить бугеля, обмотав верёвку вокруг поясницы. Лесной не преминул высказаться:

– Ах, какая божественная талия!

На что Света заметила критически:

– А у вас, Юрий Гаврилович, талии совсем нет.

– Увы! – согласился Лесной. Он хотел что-то добавить что-то остроумное, но в это время подъехал Тонис.

– Быстренько повторим теоретическую часть курса, – произнёс Тонис, без тени улыбки на осунувшемся и посеревшем от мороза лице – Кто будет отвечать? – Тонис смотрел только на Свету, показывая ей ревность.

– Мы вместе, – сказала Света многозначительно, демонстрируя сведенные на морозе красиво выступающие скулы, как у Марлен Дитрих, которая не пожалела ради убийственной красоты выдрать несколько крепких коренных зубов, чтобы понравиться Эриху Марии Ремарку, Эрнесту Хемингуэю, Жану Габену и всем остальным своим великим любовникам. Лесной подтвердил своё согласие кивком массивной головы, улыбаясь наивными добрыми глазами сквозь очки.

– Итак, что такое горные лыжи? – И сразу добавил: – Не слышу ответа.

– Лыжи – это рельсы коммунизма, – дружно ответили Света и Лесной. Света не выдержала серьёзности и прыснула молодым смехом, согнувшись в пояснице буквой «глагол».

– Тихо, тихо! – заметил Тонис. – Ничего не вижу смешного. – Какой основной элемент в технике лыжного поворота?

– Боковое соскальзывание с падением на бок.

– Правильно. Молодцы! Теорию вы усвоили. Это похвально. Но повторить всегда полезно. Повторение – мать учения. Осталось совсем немного: научиться поворачивать на параллельных лыжах. Для начала приступим к освоению косого спуска. – Тонис помолчал, точно собираясь что-то вспомнить. – Да, вот ещё что, совсем забыл. Кто самый великий лыжный поэт из ныне живущих?

– Уилсон Макдональд, – снова хором ответили Света и Лесной. Теперь расхохотались все трое.

Отсмеявшись, Тонис сказал, выпуская пар изо рта:

– Правильно, чёрт побери.

Лесной поднял руку, как примерный ученик в школьном классе:

– Можно добавить, господин учитель?

– Валяйте, – интеллигентно разрешил Тонис.

Лесной изобразил отвечающего у доски недотёпу и протарахтел, без остановок и без знаков препинания, уже знакомый читателю текст из письма Ленина к Инессе Арманд: «Тра-та-та-та-та и Россией пахнет». Света от смеха стала судорожно икать.

– Хорошо, садись, – сказал Тонис, изображая школьного учителя. – Только в следующий раз надо читать с выражением. А теперь приступим к практической части. Становитесь здесь, рядом со мной, – он повёл рукой, показывая, где им встать. – Показываю. Держаться нужно совершенно свободно, раскованно. Корпус повёрнут от склона. Во так. Колени вместе, чуть отклонены к склону. Понятно? Ноги должны пружинить. – Он несколько раз свободно покачался на ногах, сгибая и выпрямляя их в коленях. – Руки с палками держать вот так. Повторяйте всё за мной.

Лесной попытался неестественно изогнуть своё тучное, как у скандинавского моржа, тело буквой «ижица», пошатнулся, взмахнул нелепо руками с повисшими на них лыжными палками и чуть не шлёпнулся мягким задом на жёсткий снег.

– Эй, Юрий Гаврилович, – попыталась ободрить его Света, – если вы на месте падаете, ещё не начав движения, то коньяк у Юры Яшина уже в кармане. Я считаю, что делать нам здесь больше нечего. Надо выбросить белый флаг и поскорей возвращаться домой, пока я не превратилась в ледяной столп, как библейский Ной.

– В ледяной столп превратился не Ной, а жена Лота, – сказал Тонис. – И столп был не ледяной, а соляной.

– Да ты, оказывается, настоящий звездочёт и мудрец, мой милый Тонис! – красиво удивилась Света, изящно скривив смазливое личико и выпуская из прелестного ротика клубы морозного пара. – Лыжник, а тоже соображает. Удивительное дело!

– Но, между прочим, не скопец, – интеллигентно намекнул Тонис, не в силах долго сдерживать обиду вынужденного воздержания.

– Ничего, – сказал Лесной в ответ на выпад Светы в свой адрес. – Посмотрим, очаровательный невропатолог, какой вы сейчас забьете прелестный гвоздик на этом ледяном склоне.

– Я не невропатолог, а рентгенолог. Сколько раз вам надо это повторять? А гвозди – это по вашей части.

– Поехали! – скомандовал Тонис и легко соскользнул по косому склону метров на двадцать вниз и вбок. – Повторяйте за мной! – крикнул он.

– Прошу вас, миледи! – предложил Лесной Свете, вытянув ладонь в перчатке в направлении Тониса.

– Нет уж, сначала вы. Вы же кролик.

– Завещаю мой труп медицине, – мрачно произнёс Лесной, отталкиваясь дрожащими палками.

– Уверена, он не поместится на анатомическом столе, – радостно прокричала ему вдогонку Света.

Снизу за ними наблюдал Тонис, кивая едва заметно головой, словно говоря: «Так-так-так! Полная безнадёга. Я проиграл» Он покрикивал:

– Не держите лыжи плоско. Старайтесь их кантовать, наваливаясь на нижнюю. На бугре присядьте, в яме – выпрямляйтесь. Не глядите себе под ноги, как будто что-то потеряли. Переведите взгляд вперёд. Остановка – боковым соскальзыванием.

Когда Света и Лесной добрались, наконец, до Тониса, тяжело дыша, как загнанные лошади, выпуская из разинутых ртов пар, Тонис сказал:

– Теперь в другую сторону. Палками упритесь позади себя. Чуть отклоняемся назад. Так. Нижнюю ногу перекидываем на 180 градусов. К ней приставляем верхнюю. Теперь верхняя становится нижней, а нижняя верхней. Понятно? Показываю ещё раз

Тонис легко, словно играючи, переставил одну лыжу, изобразив балетную позу в четвёртой позиции. Постоял недвижимо, показывая, как это просто, и перекинул вторую.

– Повторяйте! Юрий Гаврилович, сначала – вы. Палки – назад.

Лесной обречённо воткнул палки позади себя. В его глазах за очками читался испуг. Он судорожно попытался взмахнуть своей толстой ногой, подражая Тонису, и тут же сел, не выдержав напряжения. И шлёпнулся задом на снег, едва не сломав палки. Послышался подозрительный звук, похожий на взрыв противопехотной мины. Ноги заплелись в немыслимый узел.

– Пардон, дамы и господа! – проговорил виновато Лесной. – Выскочил нежданчик. Я столкнулся своей пятой точкой с земным шаром. Он оказался жутко твёрдым и холодным, как айсберг. Умоляю: Тонис и Света, распутайте мне ноги. Мне кажется, я начинаю замерзать.

– У вас, Юрий Гаврилович, такая большая пятая точка, что я не удивлюсь, если её столкновение с земным шаром вызовет небывалое землетрясение, – проговорила Света, давясь красивым жеманным смехом. – Дело может кончиться всемирным потопом.

Лесной вытянул вперёд и вверх руки, с повисшими на темляках толстыми бамбуковыми палками, моля о помощи. Толстые стёкла его близоруких роговых очков темнели чёрными полукружиями вперемешку с полумесяцами отражённого снега. От этого выражение его похожих на переспелый бритый красный крыжовник глаз казалось жалобно-добрым или добро-жалобным, что в данном случае не давало возможности уловить разницу между этими двумя сложными определениями.

Через четверть часа все трое с грехом пополам добрались до финишной черты, в роли которой выступала объездная дорога, опоясывавшая Домбайскую поляну незамкнутым кольцом. Лесной потирал ушибленное место на пятой точке. Света красиво ликовала: она ни разу не вбила гвоздя.

– Придётся ещё раз всё повторить с самого верха, – скучно сказал Тонис. Он давно уж пожалел о своём глупом споре с Юрой Яшиным, но решил бороться до конца. – Пока будете подниматься на подъёмнике, старайтесь мысленно воспроизвести все движения, которые мы проходили.

И снова белозубый Зинур помогал цеплять бугель, и снова медленно уползал назад таинственный сказочный лес, и снова лыжи нудно скребли по жёсткой лыжне, и снова режиссёр Лесной восхищался красивой фигурой ехавшей перед ним Светы и тайно мечтал о физической близости, рисуя в своём воображении невинные эротические картины. Послышался снизу приглушённый крик Зинура, адресованный Юре Яшину:

– Юрка, смени меня на посадке, я замёрз!

И в это время буксировочная канатная дорога остановилась. Погасли три горевших вполнакала фонаря, создававших бодрую иллюзию освещённости трассы лыжного катания. Сразу сделалось тоскливо, пасмурно и как будто холоднее, чем минуту назад. От резкой остановки каната Лесной дёрнулся, еле удержавшись на ногах.

– Что случилось? – хрипло крикнул он вниз.

– Что случилось? – прокричала Света сверху.

– Сейчас узнаю, – откликнулся Тонис. – Как всегда, наверное, дизель глючит. – Он отцепился от каната и стремглав скатился вниз.

Прибежал запыхавшийся Порфирий, исходя клубами пара. Он не был, как всегда, обвешан фотокамерами, поэтому казался не совсем одетым. Он что-то торопливо говорил, но Свете и Лесному его слов не было слышно, потому что далеко.

– Всем спускаться вниз! – прокричали инструктора. – Канатка больше работать не будет.

– Юрий Гаврилович, Света! – добавил отдельно Тонис. – Идите лучше пешком. Снимите лыжи и топайте вниз ногами. От греха подальше. Чем чёрт не шутит. Особенно напоследок.

Когда все собрались внизу, Лесной приступил к допросу:

– Фира, голубчик, что случилось? Говори толком.

– Юрий Гаврилович, Ваня велел передать, что дизель сдох окончательно. Это настоящая авария всерьёз и надолго. Он всем велел возвращаться. И как можно скорей.

– Фирочка, детка, – сказала Света, – придём на турбазу, загляни ко мне в медпункт, я посмотрю твой глаз. Синяк расцвёл. Надо делать примочки из бодяги и смазывать троксевазином.

                              XI

Короче, прибегает шибкой рысью на турбазу «Солнечная Долина», где Лашук, Левич, Шувалов и Солтан Худойбердыев в отдельном кабинете, за перегородкой, кушают армянский коньяк «пять звёздочек» и закусывают чем бог послал, Лёха Липатов, моторист с МГРЭС и МДЭС, нервный такой, злой, от страху и с мороза красный, как чёрт. И говорит, зуб на зуб не попадает:

– Натан Борисыч, – говорит, – старый дизель сдох к чёртовой матери! Это, – говорит, – авария, какой ещё не было на Домбайской поляне ни разу за всё время наблюдений.

– Как так сдох? – спрашивает Левич, ускоренно трезвея от неожиданной новости, поступившей так не вовремя.

– А так, – отвечает Лёха с вызовом от трусости за свою будущность. – Очень просто. Вы что, никогда дохлых дизелей не видели?

Тут Лашук Григорий Степанович крепко задумался, даже губой сильно отвис: выходит, что если он теперь уедет, получится, будто он от серьёзной аварии сбежал. А для руководителя такого масштаба это, прямо сказать, никуда не годится. Позор побежит, сплетни поползут. С другой стороны, чем он может реально помочь в таком сложном вопросе как авария, если останется? Если бы он был слесарем или водопроводчиком, тогда другое дело. Или хотя бы чуток в электричестве разбирался. Как тут быть?

А Шувалов Андрей Николаевич, даром что молодой, но башковитый – жуть. Прямо Дворец Советов с Лениным наверху с протянутой рукой. Который собирались построить на месте Храма Христа Спасителя, жаль война помешала. А то бы в указующем пальце Ленина был ресторан. Он, Шувалов-то, сразу сообразил, что Лашук, от свалившейся на него ответственности, не в себе. И говорит вкрадчиво, с намёком:

– Мне кажется, что вам, Григорий Степанович, при таких критических обстоятельствах, самое правильное будет теперь срочно ехать в Ставрополь и через крайком партии добиваться прислать сюда как можно скорей наладчиков из Пятигорских электросетей. Чтобы они по-быстрому запустили два новых дизеля, которые здесь прозябают.

– Пожалуй, Андрей Николаевич прав, – говорит торопливо Левич, стараясь не показать, что он обрадовался такому повороту дела. А сам думает: «Хоть бы он поскорее умотал, а то будет путаться здесь под ногами, станет дело тормозить разными вопросами: что, как, зачем и почему. Чем начальство дальше, тем лучше»

– Да-да, это правильно, – не сразу, но бодро согласился Лашук, нахмурившись, что ему приходится покидать поле сражения в тяжёлый для Домбайской поляны момент. И губу свою толстую подобрал, чтобы скрыть свою персональную радость. – Так и сделаем для пользы дела. Уж я там развернусь во всю ивановскую. Еду, еду, не свищу, а приеду – не спущу.

А через час его уже как ветром сдуло. Правда, он всё же не смог уехать молча, понимал, видно, что это будет выглядеть несолидно. Поэтому напоследок, садясь в чёрную машину «Волга», сделал важные и нужные указания:

– Натан Борисович, ты последи, чтобы на время чрезвычайной аварийной ситуации туристам были обеспечены ответственные условия пребывания. И вот ещё что: этого разгильдяя, который сказал, что дизель сдох, гони к чёртовой матери. Пусть в другой раз знает, как языком трепать.

– Будьте уверены, Григорий Степанович, – поспешно заверил председателя Левич, – это мероприятие у меня на первом плане. Сначала он, а потом ещё врачиха.

– Счастливо оставаться! – прокричал Лашук, с хрустом захлопывая дверцу машины.

– Счастливого пути! – прокричали в ответ Левич, Шувалов и Солтан Худойбердыев вслед сорвавшейся с места машине.

– Ловко мы его спровадили, Андрей Николаевич, – сказал Левич, ткнув Шувалова кулаком в бок.

– А то! – ответил Шувалов.

– Что теперь? – спросил Левич, поверив в Шувалова.

– Теперь, Натан Борисович, – дал дельный совет Шувалов, – надо срочно воду спустить из системы отопления главного корпуса. Мороз нешуточный, промедление смерти подобно. Может порвать радиаторы вчистую. А это, сами понимаете, последнее дело.

– Я знаю, как это надо делать, – радостно сообщил Солтан Худойбердыев, сияя золотыми зубами. – Внизу корпуса имеется крантик для слива воды. Вентиль отвернуть, и готово дело. Вода уйдёт самотёком. Ол-лай!

– Вот и займись, – распорядился Левич. – А как закончишь это дело, сходи в альплагерь «Домбай» и скажи зимовщику, чтобы он открыл свои вещевые запасы и выдал нам под расписку спальные мешки. Посчитай, сколько нужно, пусть столько и даёт.

– Нипочём не даст. Скажет: без приказа Хуйбиева не имеет права.

– А ты его вежливо попроси. Он у нас на партийном учёте состоит. Скажи ему, что если будет залупаться, мы ему живо организуем строгача с занесением в учётную карточку. Это раз. И второе – пусть не забывает, что он обедает в нашей столовой. И чтоб каждому, не забудь, Солтан, по мешку.

– Инструкторам тоже?

– А как же! Они что, не люди? Я же сказал: каж-до-му. За исключением только тех, у кого имеется печное отопление в других корпусах.

Тем временем, пока Солтан Худойбердыев выполнял распоряжения касательно спуска воды из системы и насчёт спальных мешков, Левич без задержки направился в административный корпус и посетил там переговорный пункт прямой телефонной линии «Домбай-Теберда», которая работала круглосуточно независимо от дизеля. И связался с директором Тебердинского природного заповедника Барабанщиковой Любовью Сергеевной, которая одновременно была избрана, путём прямого и тайного голосования, председателем исполкома поселкового Совета народных депутатов.

А заповедник этот, надо тут прямо сказать, в пику Матери-Природе, пытался выращивать на грядках редкое растение женьшень, корешки которого, похожие на гомункул, обладали якобы чудодейственной исцеляющей силой от всех болезней. Женьшень же этот, настоящий, произрастал только в Китае и Корее и исключительно в диком виде.

Наталья Сергеевна была женщиной исключительной настойчивости и редкой целеустремлённости. Она стремилась поставить задуманное в своём заповеднике дело на широкую ногу. И выращенный ею женьшень приспособить для лечения больных туберкулёзом, на что были ориентированы многочисленные санатории Теберды, славящейся своим мягким климатом. А также для лечения прокажённых, которые ютились, бедные, в одиноком лепрозории на горе, по пути в Карачаевск. Любовь Сергеевна надеялась (и даже, честно сказать, рассчитывала) получить за свои открытия государственную премию и «Орден Ленина». На худой конец «Знак Почёта».

Поскольку Любовь Сергеевна всё время проводила на общественной работе, за женьшенем ухаживал её муж по имени Адам. Это был молчаливый, грустный, робкий, но старательный человек. Он имел незаконченное высшее образование, проучившись три года в Краснодарском сельскохозяйственном институте на ветеринарном факультете по специальности: «Лошади и крупный рогатый скот». Полученные знания очень помогали ему при выращивании женьшеня, поскольку это капризное и прихотливое растение требовало в уходе за собой много влаги и тени. Он не отличался крепким телосложением и откровенно боялся своей властной и крупномасштабной супруги, называя её на «вы» и непременно по имени-отчеству.

Вот этой героической женщине Левич и говорит в трубку, с напором в голосе, дрожащем от волнения и мороза:

–Любовь Сергеевна, голубушка, выручай, у нас авария.

– Что случилось, Натан Борисович? Не волнуйся ты так, я всё сделаю, чтобы тебе помочь. Надо будет, всю Теберду на ноги поставлю.

Левич едва не прослезился от благодарности, однако, успел всё же донести до Барабанщиковой и про мороз, и про гидростанцию, и про Лёху Липатова, и про сдохнувший дизель, и про замерзающих туристов.

– Хорошо бы, Любовь Сергеевна, свет моих очей, – говорит он жалобно, – где-нибудь этих моих туристов разместить на пару дней, с удобствами поелику возможно, на Тебердинской турбазе и в разных санаториях по нескольку человек. Пока мы тут управимся с аварией. И прислать бы за ними автобусы, чтобы их отвезти. Думаю, – говорит, – штук пять хватит.

– Поняла, – отвечает Барабанщикова лапидарно, без лишних слов. – Жди моего звонка. Через два часа позвоню. Может быть, раньше. Передай от меня привет Надежде Ефимовне. Пока! До связи.

Ну, что ж, думает Левич, отирая пот со лба, это дело пошло на ход. Теперь надо посоветоваться с Шуваловым, что дальше. Толковый парень. Он про лыжи спрашивал, надо ему в этом вопросе оказать содействие.

А Шувалов в этот час уже придумал новую заботу и говорит Левичу:

– Натан Борисович, я тут, пока вы с кем-то целый час по телефону разговаривали, провёл рекогносцировку. И установил, где проложена теплотрасса от котельной к главному корпусу. Там снег малость просел. Уверен, что трубы в теплотрассе изолированы из рук вон плохо. Это, к сожалению, известный феномен в передовом социалистическом строительстве. Воду из труб удалить невозможно по причине неравномерного перепада высот рельефа местности. И трубы эти тоже может порвать. Мороз всё же нешуточный. Не мешало бы эту трассу обогреть. И время терять нельзя.

– А как это можно сделать? – спросил Левич с испугом.

– У вас, Натан Борисович, на турбазе автоген есть? – ответил на вопрос вопросом Шувалов.

– Есть. У нас на турбазе всё есть.

– Это хорошо. Когда мы с вами и Григорием Степановичем обход делали, я видел, как возле дизельной пустые бочки из-под солярки валяются. Надо из них донья вышибить, а после разрезать эти бочки автогеном повдоль на две половины, чтобы получились накрывки. После выложить их вдоль теплотрассы и разводить под ними огонь. Получится нечто вроде костра под названием «нодья». Туристы про такие костры должны знать. Земля прогреется и не позволит воде в трубах замёрзнуть.

– Вот спасибо тебе, Андрей Николаевич, надоумил, – обрадовался Левич. – Надо срочно Солтана на этот счёт озадачить.

Сказано – сделано. Солтан к тому времени уже воду из системы спустил, здоровая лужа, надо сказать, образовалась. Если бы она не замерзала мгновенно натёками, бери коньки и катайся в своё удовольствие. А так недолго ногу сломать из-за скользкости поверхности. И со спальными мешками тоже вопрос решился. Зимовщик из альплагеря порыпался для приличия ни в какую, но быстро сник и все мешки предоставил. И Левич Солтану новые задачи преподнёс. И говорит ему:

– Этот каток возле корпуса никуда не годится. Вели инструкторам его ломами порушить и льдины подальше в лес выбросить. Потом беги в дизельную и скажи этому разгильдяю, пьянице и недоумку Лёхе Липатову, пусть он бочки из-под солярки, которые у него всюду валяются без дела, автогеном порежет, как скажет Андрей Николаевич. Потом дуй в «Красную Звезду», найди Виктора Викентьевича Вахнина, передай ему, что я прошу его поделиться дровами. Их у него огромная поленница.

И Солтан рысью – исполнять. Наладил инструкторов Тониса и Юру Яшина лёд колоть. И сразу бегом в дизельную. Передал Лёхе вежливыми словами насчёт бочек. А тот уже успел напиться, но на ногах пока ещё стоит, обещает всё сделать автогеном, как скажет новый директор будущего большого строительства. Солтан – дальше поскакал. Искать начальника альплагеря «Красная Звезда», Вахнина Виктора Викентьевича, по прозвищу Тривэ, насчёт дров. А тот в это самое время бродит, неприкаянный, пьяненький, по поляне и выдавливает из тоскливых глаз слезинки горя. Вид у него траурный, как будто кто из его близких родственников богу душу отдал.

– Что это с тобой, Вить? – спрашивает его Солтан, с искренним сочувствием, и улыбается радостно золотыми зубами.

– Ой, Солтан, лучше не спрашивай. Получил я приказ из Москвы закрыть лагерь в течении месяца, всё имущество перевезти в ущелье Адыл-Су, в альплагерь «Спартак», а строения передать по акту Главсочиспецстрою для размещения в них строительных рабочих. Как тебе это нравится?

Солтан не стал обсуждать эту тему в эстетических категориях, посчитав это неуместным. Он просто спросил:

– А ты сам куда?

– А хрен его знает. Велено прибыть в Москву после передачи.

– А Франц твой что?

– Он в Австрию решил возвратиться. Сказал, будто получил письмо от прежней своей гражданской жены из Вены. Будто ждёт она его там.

– Иди ты! А как же евойная баба, здешняя? Которая Фатимат?

– Известно как. Бросит он её.

– Интересно получается, – говорит Солтан. – Столько лет прошло.

– А ты чего меня искал? – спрашивает Триве, опомнившись.

– Ой! Совсем забыл за разговорами. Левич просит, чтобы ты нам дровами подсобил. Теплотрассу придумали греть.

– Да забирайте хоть все, мне теперь всё едино.

И Солтан потопал в обратную, довольный, что всё так ловко исполнил.

Через два часа, минута в минуту, позвонила Барабанщикова.

– Слушай, Натан Борисович, докладываю. Семь санаториев примут по шесть душ. Ещё десять человек можно будет разместить на местной турбазе. Для остальных, если кому не хватит места, я выделила три комнатки, из расчёта по три койки в каждой, у себя, в Доме заповедника. Питаться смогут на турбазе. Бельё, одеяла, подушки тоже турбаза даёт. Так что с этим вопросом, можно сказать, всё о,кей. Теперь слушай дальше. Завтра к десяти утра к тебе прибудет колонна автобусов, договорилась с облисполкомом. Четыре автобуса с Черкесской автобазы по двадцать сидячих мест в каждом. Хватит, с запасом. Так что и с этим вопросом всё о,кей. Доклад окончен. Ты доволен?

– Ой, Любочка, любовь моя! Не знаю, как тебя благодарить. Ты – умница! И настоящий преданный друг! Я тебя целую во все места.

– Должна тебе, сказать, Наташа, это уже не доклад, а апропо, я потрясена до глубины. Куда бы и к кому бы я ни обращалась, я всюду находила живой душевный отклик и горячее желание помочь. Для меня самой это было так неожиданно, ты не поверишь. Представляешь, позвонил даже главный врач лепрозория, Державый Леонид Иннокентьевич, и выразил горячую готовность принять троих туристов мужского пола. Однако я посчитала это предложение несколько сомнительным и даже преждевременным. И сказала Державому, что в этом пока нет необходимости. Естественно, я поблагодарила его. Всё же народ у нас, Наташа, замечательный. Можно гордиться такой страной. Я всё больше и больше укрепляюсь в этом мнении.

– Да, да! Ты права, Любочка.

– Ну, пока! Если что будет новое, звони. Целую в плешку. Привет твоей прелестной Надюше.

После этого знаменательного разговора с Барабанщиковой Левич лично проверил, как выполнены его поручения касательно льда, спальных мешков, дров и бочек. Убедился, что всё на мази, и велел Солтану объявить, что директор турбазы назначает на семь часов вечера общее собрание, которое состоится сегодня в помещении клуба.

Стемнело. Домбайская поляна замерла в ожидании катастрофы. Лёха старался из последних сил. На кону была его грешная незавидная судьба. Он долго, чертыхаясь и матерясь, чиркал о тёрку спичечного коробка отсыревшие спички. Они ломались, он доставал новые, они тоже ломались. Наконец, десятая или двадцатая зажглась. Трепещущее, как мотылёк, маленькое пламя озарило жёлтым светом часть двора дизельной, где лежал дохлый дизель. Лёха, зажав под мышкой горелку, от которой тянулись к баллонам, с ацетиленом и кислородом, резиновые шланги, похожие на чёрных змей, повернул вороток, отворив выход газу, и поднёс горящую спичку, обжигавшую пальцы, к зашипевшей струе. Стрельнув, вспыхнуло длинным языком красное пламя, как будто разгорелись дрова в печи, на которые брызнули керосином. Лёха добавил кислорода, пламя скукожилось, заверещало грозно, на кончике горелки зажглась ослепительная голубая звезда-коронка, как при электросварке. Лёха кивком головы сбросил на озарённое лицо намордник с тёмным, будто закопчённым, прямоугольным окошком перед глазами.

Поляна озарилась фантастическими отсветами, будто заполыхали близкие зарницы. Лёха поднёс горелку к бочке, через минуту посыпался сноп брызг расплавленного метала. Лёха вёл резак по окружности, потом увесистыми ударами молотка выбивал донья и отбрасывал их швырком на снег. Раскалённые рваные края доньев выглядели красивой огненной оборкой. Когда они касались снега, то недовольно шипели, расставаясь со своей мимолётной жизнью, и остывали, исходя паром. Тогда Лёха приступал к резке бочек повдоль. Получались маленькие ангары, они тоже недовольно шипели, остывая неровными краями, соприкасаясь со снегом.

Тоська ворчала, лёжа в каморке дизельной:

– Ну, ты скоро там? Я замёрзла. Некому согреть несчастную женщину.

– Заткни хайло, шалава! – ласково отвечал Лёха. – Принеси мне бутылку, которая в тумбочке, там навроде осталось немного. Душа горит.

Тоська нашла бутылку, напялила на плечи тулуп, пахнущий овчиной, сунула ноги в подшитые валенки, обвязалась шерстяным вязаным платком и вышла наружу. Она протянула бутылку Лёхе. Тот, прервав работу, взял бутылку и, запрокинув голову, выпил оставшуюся в ней водку, громко глотая, двигая кадыком. Утёрся рукавом промасленной телогрейки, выдохнул злой дух и возобновил резку бочек. Тоська ушла восвояси. Грустная.

Солтан Худойбердыев направился в административный корпус, где была бухгалтерия. Там он нашёл бухгалтершу Зою, к которой испытывал нежные сексуальные чувства. У Зои была механическая пишущая машинка, и Солтан попросил её (не машинку, конечно, а Зою), сверкнув золотыми зубами, напечатать объявление. Зоя была красивая женщина, в соку, широкая в бёдрах и пухлая в груди. Она Солтану давно нравилась, но он не решался за ней грубо ухаживать, опасаясь её мужа Степана, кочегара из котельной, кулаки у которого были величиной и тяжестью, не соврать, с пудовую гирю.

Работа бухгалтерии была уже закончена по причине соответствующего позднего времени, с одной стороны, и безвременной кончины старенького дизеля – с другой. За окном ещё был день, но уже смеркалось, и в комнате было пасмурно и тоскливо. Поэтому на крюке висела керосиновая лампа «Летучая мышь» и горела подрагивающим уютным жёлтым лепестком, выпуская вьющуюся струйку копоти. Зоя надела дублёнку, повязалась мягким платком из серебрянки, сунула ноги, обтянутые красивыми фильдеперсовыми чулками, в валенки, и сказала Солтану:

– Захвати лампу.

И направилась из своей комнаты, где стояла, с горкой подушек в изголовье, застланная двуспальная кровать, на которую Солтан поглядывал с вожделением, в бухгалтерию, где не топилось. Солтан последовал за ней, разглядывая её со спины масляным взглядом. По потолку и по стенам метались тени. И чудились Солтану скрещенья рук, скрещенья ног. И сердце ныло. Зоя села к столу, вложила пачку листков бумаги, переложенных чёрной копиркой, в пишущую машинку, привычно сдвинула каретку вправо, раздался трескотный звук, как будто по расчёске провели медиатором.

– Диктуй, что надо писать, – сказала Зоя глубоким грудным голосом, от которого у Солтана побежали по спине мурашки.

Он посмотрел на неё с решимостью, подумав: «Эх, жаль она в тулупе! Схватил бы её сейчас за груди, повалил бы на пол и полюбил изо всех сил, честное слово!» Но, вовремя вспомнив кулаки Степана (так и убил бы его, собаку!), вместо того, чтобы наброситься с ласками на Зою, он взял себя в руки стал с подъёмом диктовать:

– Граждане туристы! Лыжники! Братья и сёстры, гости Домбайской поляны! Сегодня, после ужина, состоится общее собрание, посвящённое аварийной ситуации, возникшей на турбазе «Солнечная Долина». Собрание будет проходить в клубе.

– Всё? – спросила Зоя игриво.

– Всё.

– А подпись чья?

Солтан задумался. Потом сказал:

– Пиши: «администрация». И точка.

– Как ты здорово придумал концовку! – восхитилась Зоя, заведя глаза.

Солтан, с нерастраченным чувством плотской любви, забрал отпечатанные объявления и пошёл расклеивать их в наиболее видных местах. Потом повторил объявление, восхитившее его самого своей складностью, по матюгальнику в столовой во время ужина. Ужин был сварен ещё до аварии и хранил ещё в себе некоторое тепло, чтобы можно было его поглощать, не кривясь от отвращения. Солтана слушали с большим интересом. На некоторых обеденных столах стояли керосиновые лампы. Не сказать, что было светло, но и не сказать, чтобы была непроглядная темень. К привычному запаху задумавшейся квашеной капусты добавился жирный запах керосина.