-Стой! Стрелять буду!– закричал Резунков.
Никакой реакции. Толя вскинул автомат и дал очередь над бригадиром. Тот в миг присел и, как врос в землю.
-Стоять!– Резунков подошёл к побегушнику. -Обыскать его.
Банка рыбных консервов и нож, больше ничего не нашлось.
-Что же ты, сучонок, в побег-то вдарился? -укоризненно спросил Реза у Челещева, когда его конвоировали в зону,-тебе же осталось чуть больше двух лет. Большую часть отсидел уже.
-Не знаю, начальник. Захотелось, и всё. Такая возможность. Надоело всё. Решил, что хоть пару дней , да погуляю на воле. А там…
-Дурак ты!
-Как знать?
После этого Резункову хотели дать отпуск, но он отказался, зато не отказался от знака за Отличие в службе 2 степени.
Это был уже второй побег из охраняемых нашей ротой производственных выводных объектов. До этого двое бежали с ЛЗУ. Две недели бродили по тайге, заблудились и, когда голодные, изъеденные мошками и комарами, промокшие и измёрзшие случайно наткнулись на солдат, которые находились в «секрете», то готовы были от радости броситься к ним на шею и расцеловать.
Самым дальним из караулов и самым многочисленным был «Нижний склад». Он находился в 30-ти километрах от батальона на Ангаре. Там, как я уже говорил, делали из брёвен плоты и при помощи катеров сплавляли их по реке. Это был объект, где готовили спиленные на ЛЗУ ценнейшие породы деревьев, прекрасный лес для транспортировки по воде, для лесосплава. А лес в нашей местности безжалостно валился потому, что на этом месте в скором времени должно было возникнуть водохранилище.
Летом там было хорошо, а зимой это был самый холодный и продуваемый объект с пятнадцатью вышками. Начальниками караулов туда ездили только прапорщики и изредка офицеры, а помощниками начальников караулов-сержанты. Мне не нравился этот объект. Ещё и потому не нравился, что не за долго до нашего приезда в Ангарку, там начальник караула, прапорщик Ледков, застрелил солдата-повара, одногодка Обухова, Рыбина и Кравцова. Прапорщик частенько ездил в караул пьяным. В тот день он напился вдрызг. Помощник пошёл менять часовых, часовой КПП проверял машину. Остался один повар, рядовой Прыгунов. Как раз в отпуск собирался домой. По рассказам его сослуживцев, он в этот день очень не хотел заступать на службу, хотя в другие дни был общительным и весёлым. Оставшись наедине с Прыгуновым, Ледков достал пистолет и наставил на повара: «Ложись», -сказал он. «Ты что, старшина, перестань»,– испуганно произнёс солдат. «Ложись»,-снова потребовал начкар и выстрелил из пистолета. Пуля попала в грудь на вылет.
Находясь в карауле на этом объекте, мы часто смотрели на глубокую вмятину в стене вагончика-караулки, оставленную этой дурной пулей, выпущенной из оружия так нелепо.
Когда мы были в сержантской школе, там в клубе провели заседание военного трибунала, где осудили Ледкова на 15 лет. Как смягчающее обстоятельство –малолетний сын.
Говорят, что комбат, узнав о гибели солдата, буквально плакал и, глядя на бойцов, произнёс тогда: «Что же я матери его скажу?». Прыгунов погиб от рук мерзавца, который будучи прапорщиком, часто издевался над солдатами. Ночью приходил пьяный в казарму и поднимал роту, особенно ненавидел дедов и дембелей. Бывали случаи, когда он зимой выгонял их раздетых на улицу и заставлял под счёт отжиматься на снегу.
А вот Сергей Конев, парень нашего призыва, погиб в Боре от случайного выстрела при разряжании оружия. В сержантской школе он тоже был в нашей 2 роте, во втором взводе. Парень из Тульской области. Их много у нас было, туляков, и в учебке, и в батальоне. В нашей учебной роте он был самый интеллигентный. В батальоне со мной в Ангарке служил его друг и земляк, Валера Гришаев. И узнали о его гибели мы как-то по-армейски банально: командир роты зачитывал обзор происшествий по дивизии и сообщил: « В войсковой части… п. Бора в результате нарушения требований устава караульной службы при разряжании оружия погиб помощник начальника караула сержант Конев». Прослужил он полтора года.
В нашем линейном батальоне бывали тоже случайные выстрелы, без этого не обойтись. В глубине души каждый из нас побаивался этой глупой пули, особенно под дембель, когда все становятся немного суеверными. Когда время тянется, но родной дом становится всё ближе, и возникает опасение того, что какая-нибудь случайность возьмёт да и помешает испытать этот сладкий миг, который видится солдату много раз, миг счастья, когда ты подходишь к двери, стучишь и слышишь за ней шаги того человека, о котором не забываешь никогда за время службы, и который всегда помнит о тебе, шаги мамы.
И не случайно во многих солдатских блокнотах написаны строчки: « Единственная женщина, которая ждёт солдата-это его мать». Конечно, это не совсем справедливо в отношении девушек, жён, которые по-настоящему ждут своих парней, мужей. Но они, я думаю, не обидятся, ведь солдаты в нашей армии, в основном, молодые, зелёные, даже почти не целованные. Такая уж наша Советская армия.
Когда я пришёл во вторую роту, командиром роты был капитан Янычев. Через несколько месяца он поступил в академию. Обязанности командира роты сначала выполнял замполит, потом ротным назначили старшего лейтенанта Жилова. До этого он был замполитом в третьей роте.
Жилов был интеллигентный, не курил, очень подтянутый, стройный, спортивного вида офицер с большими амбициями. Он сразу нам сказал, что сделает из нас лучшую роту в батальоне. Начал он с того, что стал регулярно поднимать роту ночью по тревоге. Мы вскакивали часа в в три, экипировались по полной боевой, получали холостые патроны, компенсаторы для стрельбы очередями вхолостую и делали марш-бросок до Ангарки и обратно.
Это четырнадцать километров. А местность у нас была холмистая ближе к реке. Возле посёлка разворачивались в цепь, с криками «Ура» в буквальном смысле атаковали крайние дома районного центра на небольшом от них расстоянии, при этом давали очереди из автомата холостыми патронами и бежали домой в часть. Интересно, что при этом ощущали жители этих домов? И почему они не жаловались на этот, по сути, ночной беспредел? Может, у ротного жил в этих домах кто-то из тех, кого он очень недолюбливал? В шутку мы не раз говорили об этом. А может, он просто был обычным придурком, хотя так-то сам по себе был нормальным мужиком. Ведь наши офицеры тоже все были молодыми мужчинами. Ротному было двадцать пять лет тогда, замполиту – двадцать восемь, командиру второго взвода было двадцать два года, прапорам – от двадцати трех где-то до двадцати семи. Наверное, в нем просыпался какой-то детский азарт, ему хотелось пошуметь возле Ангарки, чтобы люди знали о нас и говорили о нас. Скорее всего, он просто куражился, делая таким образом однообразную, рутинную службу в лесу более интересной.
Во время броска Жилов один раз обязательно давал команду «Газы», все надевали противогазы, а он разбрасывал «Черёмуху» – слезоточивый газ. Когда он сделал это в первый раз, то многим пришлось не сладко, так как клапаны в резиновой шлем – маске у них были вырваны.
Поднимал он нас с периодичностью – раз в неделю, в две. Причём промежутки были разные, так что мы постоянно находились в состоянии нервозности, и когда ложились спать, не были уверены, что нас не поднимут по учебной тревоге. Пришёл он к нам глубокой осенью, соответственно, прибежав к шести утра, мы умывались, получали оружие и измученные, в мокрой от пота одежде заступали на службу в мороз.
Некоторым приходилось сразу идти на вышку и отстукивать там зубами. Другие две роты поднимались по учебной тревоге только с батальоном, а случалось это без надобности только тогда, когда проверяющие из Новосибирска прилетали (у нас был отдельный батальон, и мы подчинялись только командованию дивизии).
Солдаты и офицеры из этих рот смотрели на нас с недоумением. А я в такие моменты думал: «Вторые роты во всех подразделениях что ли самые безбашенные и беспредельные?» Продолжалось это месяца полтора. Потом, когда в дивизии узнали об этом, по шапке получили и ротный, и комбат. Оказалось, что роту по учебной тревоге может поднять только вышестоящий командир, но никак не сам ротный. Мы снова зажили, как нормальные люди.
Наша казарма находилась рядом с КПП, где размещалось караульное помещение внутреннего караула, охраняющего часть. Однажды вечером, отдыхая в ленкомнате, мы вдруг услышали выстрел. Мы выбежали на улицу и увидели, как возле КПП суетятся люди. Когда подошли туда, то увидели, как из караула выносят на плащ-палатке сержанта из первой роты. Его вынесли и положили на деревянный плац. Глаза его были закрыты, рот шевелился, и из него вытекала светло-розовая пена. Одна рука была под плащ-палаткой, кистью другой он делал движения, будто хотел взять в неё что-то, сжимал и разжимал.
-Что случилось?– спросили мы.
-Самострел.
Он окончил в Красноярске ускоренные полуторамесячные курсы обучения и получил звание младший сержант. Таких называли «краскомовцами». После этого его направили служить в 1 роту, а не в третью, где он раньше служил. Первая рота была непростая: они охраняли жилзону, наш батальон, так же ходили контролёрами в зону. Контролёры-вообще народ высокомерный. Считали себя «белой костью». Молодой сержант у них не прижился. Может, он себя повёл неправильно, но рота стала его игнорировать. А тут ещё пресловутое письмо от девушки… Вот у малого и сдали нервы. Зашёл в туалет в караулке, приставил к боку автомат и нажал на курок.
В нашей роте служил один парень из Урая, Петя Мухин, лоботряс и постоянный нарушитель дисциплины, но добродушный человек. За время службы он в общей сложности месяца полтора просидел на гауптвахте. Даже своеобразный рекорд по отсидке установил: в батальоне никто не пробыл на «губе» больше него. И вот дослужился он до дембеля. А перед самой отправкой снова угодил на гауптвахту за пьянку и самоволку. Офицеры наши решили устроить ему «супердембель», специально для залётчиков предназначенный. Он заключался в том, что нарушителя выводили из камеры, одевали в самую невзрачную парадную форму, мятую, не по размеру, чуть ли не под конвоем подвозили в аэропорт и впихивали в самолёт. И солдат, который всю службу блатовал, домой ехал потом, как последний чмошник. Так и сделали.
Было воскресенье. Мы в ленкомнате слушали новые магнитофонные записи, у гражданских шоферов автозаков переписанные.
-Пацаны, смотрите, Муха возле промзоны ходит, вон в сторону стрельбища пошёл,-сказал Новосёлов, долговязый, вечно занимающийся не тем, чем остальные, солдат нашего призыва.
-Да не может быть, его ещё утром в Ангарку увезли, он уже к Красноярску подлетает.
-Точно Муха, к стрельбищу пошёл, вон по сторонам озирается.
Мы приникли к окнам. Точно, Мухин по краю забора промзоны крался к стрельбищу. Дальше мы увидели такую картину:
Мухин скрылся за углом забора и через минуту выскочил оттуда и во всю прыть помчался прочь в сторону леса. За ним выскочили Жилов, прапорщик Ненашев, старшина роты, и замполит. Не менее стремительно они помчались за ним. Догнали. Ротный схватил Муху за шиворот, тот споткнулся, оба они кубарем покатились по траве. Подбежали замполит и старшина, схватили бедного Петю и повели в батальон.
После того, как привели его в батальон, то снова посадили на «губу», а через сутки тем же маршрутом отправили домой уже насовсем, без возврата. А вот почему он оказался на стрельбище: это оказалось связанным с нашим оператором стрельбища Стариковым.
Мухин знал, что ему готовят специальные проводы и договорился со Стариковым, чтобы спрятать у него отглаженную, сделанную по всем законам форму (значки, белые кантики, аксельбант), а в нужный момент забрать. В Ангарке его посадили в самолёт, но, как обычно, не стали дожидаться взлёта, уехали. А Петя, несмотря на купленный билет и близость дома, вышел из самолёта в последний момент и на попутке приехал в Докуры. Что там семь километров?
Но здесь свою роль сыграл Старик. Ему жалко стало отдавать новую, готовую к употреблению форму, значки. Он решил приберечь всё для себя. И как только увидел Мухина, шныряющего недалеко от части, сразу позвонил ротному. Так и улетел домой Муха в старой парадке.
В нашем клубе была кое-какая музыкальная аппаратура , и в свободное время мы играли в небольшом ансамбле, состоящем из трёх гитаристов, ударника и пианиста. Правда, играли мы слабенько, особенно на пианино. Но был в первой роте парень из Уфы, Игорь Сарин, который на клавишах просто чудеса творил. Постепенно желающих играть в ансамбле становилось всё больше. Вместе с Игорем к нам стали приходить три бойца из взвода СРС, и подобрался хороший коллектив, вот только инструмент был так себе.
Всё это очень нравилось нашему замполиту, потому что организовали всё мы, его подчинённые, да и клуб находился в расположении нашей роты. В результате его стараний мы попали на конкурс районный (а районы в Сибири по территории, как в центральной части страны области). Репетировали в Ангарке, в Доме культуры, на первоклассной с нашей точки зрения аппаратуре. На двухмонуальном органе Сарин просто «бисером вышивал». Два раза в неделю нас возили на репетиции. Для солдат это просто подарок судьбы. На конкурсе мы выступили удачно. Понравилось и зрителям, и, что самое главное, нашему строгому начальству.
А тут как раз ангарское партийное руководство решило собрать всех передовиков производства со всего района, комсомольцев прежде всего. Приурочили это к Дню работника лесного хозяйства. Для проведения такого мероприятия нужен был музыкальный коллектив, который бы создал атмосферу праздника. Для этого обратились к нашему начальству, чтобы разрешили выступить нам, рассудительно вручив несколько пригласительных нашим офицерам. Мероприятие состояло из двух частей: Торжественной – в РДК и праздничной – в местном ресторане, единственном в Ангарке. Наше руководство благосклонно согласилось с учётом, что за «оркестром» будет «строгий глаз», и солдатам никто не будет наливать горячительного.
Так мы оказались там и среди тех, где оказаться никто даже представить себе не мог: среди гражданских во время праздника, где, в основном, собралась районная передовая молодёжь. Торжественная часть в клубе была недолгой. Мы немного поиграли в вестибюле, где собирались гости, а затем быстренько собрали аппаратуру и перебрались в ресторан. Вот тут –то и началось для нас нечто. Мы думали, что попали в солдатский рай. Ресторан был заставлен столиками с разнообразными закусками, шампанским и водкой.
Выделили столик и нам, только вместо спиртного поставили лимонад. Обалдевшие от увиденного, мы весело начали концертную программу. Мы просто светились от вдохновения, и после нескольких исполненных композиций и песен влюбили в себя публику. Тем более, что всё это подогревалось спиртными напитками. Мы старались во всю, а публика веселилась восторженно и самозабвенно. Дело в том, что собраться молодёжи района от Ангарки и Байкита до Кежмы и Богучан было делом непростым и выдающимся, беспрецедентным. Счастливы были все.
Мы находились в центре внимания. К нам за столик стали подсаживаться и молоденькие девушки, и мужики-передовики. И если девушки просто кокетничали, то мужики заботливо обдумывали, как исправить несправедливость и угостить нас незаметно для нашего гуляющего офицерства вином. Проблема была быстро решена, и сначала спиртное выносили на улицу, а потом, когда все захмелели, стали приносить прямо к нашему столику.
Когда праздник был в разгаре, на сцену поднялась девушка-ведущая и сказала, обращаясь ко всем:
-А вы знаете, что наш музыкальный коллектив очень молодой и даже не имеет названия? Давайте все вместе придумаем ему имя, объявляется конкурс на лучшее название. Все начали выкрикивать:
-Зори Ангары.
-Огни Ангары.
-Ангарские богатыри.
Остановились на «Огнях Ангары».
Поддаваясь общему куражу, нам казалось, что мы можем сыграть всё, что угодно. К нам подошёл лысоватый, полный дядя лет сорока пяти и попросил:
-Ребята, сыграйте что-нибудь тяжёленькое.
-Конечно…
И мы заиграли что-то вроде «Шейка», причём каждый виртуозничал, как мог, на пределе своей фантазии.
Больше всех выделялся Сарин на своём органе. А среди танцующих более других выделялся, конечно, наш заказчик: он тряс головой, выставлял живот, выгинал спину, бодро подпрыгивал, даже пытался сесть на шпагат и чуть не упал.
После танца он вновь подошёл к нам:
-Ну ребята, спасибо огромное, уважили…
Когда вечер закончился, за нами приехал наш батальонный автобус. Публика весело провожала нас. Когда я входил в автобус, то сзади меня игриво подтолкнул прапорщик Ненашев. Обычно неразговорчивый и строгий, он был в этот момент добр и расположен к общению:
-Вперёд, маэстро.
Для наших офицеров это тоже было приятное событие, неординарное для их непростой таёжной службы. Настроение у всех было приподнятое.
Когда мы прибыли в часть, дежурный офицер нас построил, чтобы проверить, не пьяны ли мы. Он остался доволен. Мы держались бодро, а то, что слегка выпили, было незаметно.
-Оставь, старлей, ребята мои были вместе со мной,– сказал замполит. Вторая рота!
Командиром второго отделения первого взвода был сержант Аксёнов Коля. Службу он старался не воспринимать всерьёз. Однажды он заступил дежурным по роте. Дневальными в наряде были все молодые солдаты. После отбоя к нему подошёл сержант Вильнов:
-Коля, я на коммутатор гражданский сегодня ночью схожу, имей в виду, приду часа в четыре.
-Хорошо,-ответил Коля.
Вильнов уже в течение месяца бегал по ночам в самоволку на коммутатор, который находился в ста метрах отчасти. Там его ждала женщина, с которой в её дежурство он и проводил время.
На кровати под одеялом Вильнов на всякий случай оставлял свёрнутую шинель, и со стороны было незаметно, что на спальном месте отсутствует солдатик.
Дежурство проходило спокойно и около часа ночи Коле захотелось спать. Он подошёл к дневальному на тумбочке, рядовому Сысоеву и сказал:
-Я пошёл спать, ты смотри, если услышишь, как внизу открылась дверь, или шаги какие услышишь, сразу меня разбуди… Понял меня?– назидательно закончил он.
-Так точно, товарищ сержант!
Со спокойной душой Коля отправился спать. На всякий случай он лёг, не раздеваясь, со штык – ножом и ключами от комнаты хранения оружия, с которыми дежурные по роте у нас никогда не расставались. Но он не знал, а вернее, не придал значение, что ответственным в эту ночь был замполит батальона, капитан Соболев. Соболев был самым дотошным офицером в части , самым принципиальным и к службе относился очень трепетно.
Часа в три ночи он пришёл с проверкой в нашу роту. Открыл дверь, прошёл весь длинный коридор на первом этаже и спокойно поднялся на второй этаж, где увидел спокойно спящего дневального Сысоева, который взял в кубрике табурет и безмятежно, по-домашнему, облокотившись на тумбочку, пребывал в одном из своих лучших снов. Вероятнее всего о маме или любимой девушке, потому что, случайно и не очень удачно вставший в этот момент воин, чтобы сходить в туалет, рассказывал, что , как и положено в таких случаях, на лице дневального имела место быть счастливая, блаженная улыбка.
Соболев побагровел, потому что с его точки зрения уже сам этот факт являлся вопиющим, чрезвычайным происшествием:
-Смирно!– закричал он во всю свою мощь. А учитывая, что был он очень маленького роста и худенький, а голос был далеко не богатырский, то получилось довольно громко и визгливо. Сысоев вскочил, как ошпаренный.
-Дежурного по роте ко мне!– заорал замполит.
-Дежурный по роте, на выход!– прокричал в свою очередь дневальный. Но Аксёнов в этот момент вошёл как раз в основную фазу своего глубокого сна и даже не пошевелился.
-Где дежурный, где дневальные свободной смены, бодрствующие где?
-Сысоев знал, где находится дежурный, но не мог об этом сказать, а о бодрствующей смене он вообще не имел представления, где они могут быть. Спали, конечно.
Взбешённый замполит пошёл по кубрикам в целях найти дежурного, догадавшись, что тот спит. Он стал поднимать одеяла там, где по его представлениям, спят сержанты. Поднял одно одеяло – не Аксёнов, другое, третье, пятое. И, открыв пятое, разинул рот и как язык проглотил. Надо сказать, что в это время уже многие проснулись и наблюдали за Соболевым.
Стоял, вытаращив глаза на свёрнутую шинель Вильнова.
-Дневальный! – закричал, наконец, замполит. Кажется, он был готов разорвать Сысоева, единственного, на ком в этот момент можно было сорвать зло.– Чья это кровать? Кто, кто з-здесь спит? Где он?
-Сержант Вильнов, товарищ капитан.
-Где он, наконец, этот сержант Вильнов?
-В туалет ушёл, товарищ капитан.
-Что? Ты издеваешься надо мной? А шинель оставил, чтобы место согреть? Дневальный уже понял, что препираться дальше бесполезно:
-В самоходе он, товарищ капитан, на коммутаторе.
-Где дежурный?
-Спит в соседнем кубрике.
-Веди к нему!
Сысоев подвёл его к Аксёнову. Тот уже проснулся от шума и думал, что же предпринять в этой критической ситуации. На всякий случай он укрылся с головой под одеялом и притаился.
-Дежурный, вставай!– крикнул Соболев. Коля не шевельнулся.
-Вставай, я кому сказал!
Молчание.
-Кто дежурный?– спросил он у дневального.
-Сержант Аксёнов.
А-а! Опять этот Аксёнов! Вставай быстро!
Он подошёл к кровати и, приподняв её за один край, попытался скинуть Колю с кровати. Но тот ухватился за уголки и не вываливался. Попробовал откинуть одеяло, оно было крепко поджато. Замполит попробовал ещё, сильно наклонив кровать, но Коля, как прилип.
-Мерзавец!– заорал Соболев. Он ещё раз попытался сдернуть одеяло, но Николай, будто врос в него и не отдавал.
Аксёнов был как минимум сантиметров на двадцать пять выше ростом и тяжелее килограммов на двадцать. Поняв, что дежурного ему не поднять, замполит вышел из кубрика. Да и интерес к Аксёнову у него уже был не тот. Куда он денется. Ещё больше его возмущал Вильнов.
-Ну я за вашу роту возьмусь,– всё ещё глубоко дыша, сказал он,– всех на ноги подниму, и ротного вашего, и командиров взводов. Я им устрою. А уж Вильнова… Он вышел из расположения роты и отправился обзванивать ротного и взводных командиров.
Коля Аксёнов после этого инцидента получил выговор, а Вильнов был снят с должности заместителя командира взвода и переведён в первую роту контролёром. Ротному тоже немного досталось, но не сильно. Поставили на вид!
До этого момента Вильнов был самым удачливым «самоходчиком» (самовольщиком). В таких условиях найти рядом женщину и бегать к ней несколько раз в неделю было большой удачей.
Узнав, что на коммутаторе гражданском работают молодые женщины, и что туда зачастил Вильнов, многим захотелось тоже попробовать. Однажды ко мне подошёл рядовой Хаджиев, он был на полгода старше меня по призыву и года на три старше по возрасту:
-Давай сегодня сбегаем после отбоя на коммутатор.
-Зачем? Туда же ходит уже один.
-А сегодня другая смена. Познакомимся хоть. Всё интереснее.
-Ну, давай.
Ночью мы отправились в самоволку. Добежали быстренько до домика, где находился коммутатор, постучали в дверь.
-Кто там?-спросил женский голос.
-Это мы, гости.
-Какие ещё гости?
-Гости из воинской части: Петя и Витя.
-Какие ещё Петя и Витя?
-Ну мы, Петя и Витя, хотим с вами познакомиться.
-А зачем?
-Ну, как зачем? Дружить чтобы. Семьями.
-А вы что семейные?
-Да откройте вы. Погреться хотим, замёрзли уже.
-А сколько вам лет?
-Мне восемнадцать, а Пете и того меньше.
-О-о. Зелёные совсем. Ну ладно, посмотрим на вас.
Дверь нам открыли. Дежурство осуществлялось двумя связистками. Одна была лет двадцати двух, другая – лет двадцати семи.
-А, вот вы какие,– сказали они,– и в правду молодые.
Они начали с нами болтать от нечего делать. Та, что постарше оказалась женой мастера с ЛЗУ, которого я хорошо знал. А вторая оказалась подругой Корякина, того самого, который был сержантом в учебке, где я был курсантом. Теперь он был уже сверхсрочником. Мы с ним были земляками, но отношения у меня с ним всегда были напряжёнными ещё с сержантской школы. Он был очень гордый и заносчивый, тем более, что старше по призыву на год.
В разговоре я не забыл отметить, что Корякина хорошо знаю, что он мой земляк и так далее. Долго мы там не задержались и, поняв, что делать нам в такой компании нечего, убрались восвояси в свою родную воинскую часть. Никто не заметил, что нас не было минут сорок, и мы улеглись спать.
Ближе к утру я проснулся от того, что меня кто-то будит.
-Вставай,– говорил кто-то мне и тряс за плечо. Я открыл глаза и увидел Корякина. От него несло спиртным:
-Вставай. Пошли со мной.
-Чего тебе надо?
-Вставай, чего непонятного?
Я встал с кровати, надел тапочки и подошёл к своему старому знакомому. Он стоял возле висевших на вешалке шинелей. Не успел подойти, как он ударил меня кулаком в лицо. Как-то автоматически я сразу ответил ему тем же. К этому времени я уже был далеко не курсантом и такое отношение к себе позволить не мог.
-Ах ты,– опешил от какой-то для него неожиданности «сверчок»,– меня ещё ни один не ударил из тех, кто моложе меня призывом. Пошли вниз.
-Куда я пойду? В трусах и в майке?
-Пошли, я сказал.
-Ну, пошли, пошли.
Он был в форме сверхсрочника, в шинели и в сапогах. Одеваться мне было некогда, и я пошёл за ним в «шлёпках», трусах и в майке. «Вот припёрся придурок,– думал я про себя,– эта уже рассказала, что мы приходили, хороша. Мы и были-то там минут двадцать. А этот гусь уже примчался». Выяснять с ним отношения у меня не было никакого желания, хотелось спать. Мы подошли к умывальнику, который находился у самой входной двери. Я стоял в коридоре, а Корякин встал в проёме двери в умывальник и находился сантиметров на десять выше меня. Как только он оказался напротив, то сразу ударил ногой, пытаясь попасть мне в грудь. Удар прошёл вскользь и, изловчившись, я схватил его за ногу, сначала за колено, потом быстро перехватил ближе к пятке и поднял ногу. Он стал неуклюже прыгать на одной ноге, вторую я уверенно держал.
-Отпусти ногу!– зашипел он.
-Чего тебе надо? Иди отсюда!
-Отпусти ногу!
-Давай поговорим спокойно. Разберись сначала.
-Мне не о чем с тобой разговаривать.
-Тогда чего припёрся, морду мне набить? Не получится.
Я отпустил его ногу. Он понял, что просто так со мной ему не справиться. После того как постоял на одной ноге, он выглядел уставшим, глубоко дышал, да к тому же был выпивши. Он с силой положил ладонь на моё плечо:
-В общем так, земляк. Ты знаешь, к кому ты ходил? Я таких земляков, знаешь, где видел?
-Да я с ней просто поговорил минут десять и всего-то.
-В общем, ты меня понял, да?
-Да понял, конечно. Это твоя девушка.
-Если я узнаю, что ты туда ходишь, я, знаешь, что с тобой сделаю?
-Что ты сделаешь?.. Не собираюсь я туда ходить, сказал же,– он уже начал мне надоедать. Тем более, что разборка не стоила выеденного яйца.
-Да я только скажу, тебя здесь же, в твоей роте уделают.
-Да что ты?
Это меня даже рассмешило. Уж где, где, а в роте-то я уже давно был одним из наиболее авторитетных сержантов. А сверхсрочников у нас не любили.
Я развернулся и пошёл по коридору в направлении тёплого кубрика на втором этаже. Корякин же стоял и смотрел мне в след. Когда я прошёл уже весь коридор и хотел повернуть на лестницу, он вдруг спросил:
-Ты, кажется, что-то сказал?
-Ага, я сказал: «Пока».
«Вот самоволочка получилась,– думал я,– ну, Корякин, рожа самодовольная».
На следующий день мы, как обычно, собрались в курилке вечером.
-Ну как вы вчера сносились на коммутатор?– спросил Резунков.
-Да ничего, – ответил Хаджиев,– так, познакомились.
-Да, ничего,– ответил я,– смотрите,– я расстегнул пуговицы на гимнастёрке и показал большую царапину на груди, оставленную корякинским сапогом, – у меня ночью с Корякиным разборка была.
-Ух, ты!..
Я рассказал им про ночной визит земляка.
-А что ты нам не сказал? Эти сверчки вообще уже обнаглели что ли?
-Да ладно, я сам с ним поговорил. Нормально. Друг друга поняли.
Прослужив полтора года, я стал ездить начальником караула на ЛЗУ за двадцать километров от батальона. К тому времени я стал уже заместителем командира взвода. Не служба, а мёд. У нас в роте служил прапорщик Еламов, бывший пограничник. Его отчим тоже был бывший … зэк и работал шофёром на автозаке. Еламов вместе с отчимом часто приезжал на ЛЗУ на съём как проверяющий от офицеров роты. Но по жизни был прапорщиком, да ещё и не очень порядочным. В один из таких дней он приехал ко мне на съём. На ЛЗУ выделялись два автозака.
Когда его отчим вышел из машины, я заметил, что он нетвёрдо стоит на ногах.
-Старшина, он же пьяный,-сказал я.
-Да ладно, не обращай внимание, он чуть-чуть только выпил.
-Ты что? Как он людей повезёт?
-Нормально довезёт, я тебе говорю.
-Ладно, что ж. Ты ведь старше по званию.
Погрузились в машины. Поехали. Я– в кабине переднего автозака. Еламов с папашей-во втором. Уже стемнело. Я следил за ними по светящимся фарам.
-Езжай потише,-сказал я водителю, чтобы не потерять их из виду. Сначала свет фар постоянно светился в зеркале заднего вида, потом стал пропадать и вдруг совсем исчез. Мы остановились. Подождали. Не видно, не слышно.
-Ну что? Разворачивайся,-сказал я шофёру,-поедем назад, где-то встали.
Подъезжаем, автозак-в кювете, едва не перевернулись, уткнулись носом в кусты. Зэки кричат, злятся, одним словом, паникуют.
-Ну, что? Давай вытаскивать,-говорю водителю первого автозака.
-Давай. Что ж ещё?
Вытащили на дорогу, поехали. Отчим протрезвел, всю дорогу плёлся не более тридцати километров в час. Подъехали к колонии. Еламов подошёл ко мне:
-Ты не говори ротному про инцидент, родственник ведь, сам понимаешь.
-Ладно. Что с тебя возьмёшь?
Вечером меня подозвал к себе Гришанин. Он сидел в нашем кубрике возле табурета, на котором стояла литровая банка с компотом. Рядом стоял довольный грузин, на год моложе призывом, Глаури.
-Видишь, что стоит на табуретке?-спросил Валера.
-Вижу. Компот.
-Попробуй.
Я попробовал:
-Блин! Спирт что ли? Вот это да!
-Конечно! Чача.
После того, как разделались с чачей, я довольный пошёл к художникам, у них в роте была отдельная комната. Вдруг к художникам забегает рядовой Воробьёв, москвич, он же ротный писарь:
-Товарищ сержант, вас вызывают в канцелярию. Там ротный и Еламов.
-Ёлки-палки, да я же еле на ногах стою.
-Надо идти, товарищ сержант.
Захожу к ротному. Ротный на своём месте. Серьёзный вид. Рядом Еламов, под глазом огромный синяк. Ротный спросил:
-Белов, как сегодня съём производился с ЛЗУ?
-Как обычно. Всё нормально.
Точно?
-Да.
-Да ладно, сержант,-вмешался прапорщик. Я уже рассказал всё. Говори, как есть. Видишь, как нормально?-он показал на подбитый глаз.