Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

Оба молчали. Темы для разговора не находилось.

– Ещё налить?

– Что я совсем, что ли? Оставь себе на после бани. Разве только, плесни ещё на хлопок.

– Давай!

– Ага!

Прошло несколько минут.

– Ну, ступай, а то бабка застукает. Сам её знаешь.

– Знаю, дядя Вася. А Юльку вашу надо было драть по заднице, пока малой была! Как так?! Она, поди, думает, родители по два века будут жить! Вот про старшую ничего плохого не скажешь! Молодец баба! Я б на ней женился, кабы она, – Петруха закашлялся. Долго отхаркивался, признаваясь, что надо бросать курить.

– Кабы она за тебя пошла?! – усмехнулся Василий.

– А почему бы и нет? Что я, совсем пропащий? По молодости-то всё путём было. После армии сразу стал зарабатывать, мотоцикл «Минск» купил. Ты же помнишь? Мотоцикл-то?

– Помню. Разбил ты его по пьянке…

– Это потом всё пошло наперекосяк. Бабы заразы все. Ладно, маманя жива-здорова. Она не даст пропасть…

– Пора тебе за голову взяться. Как-то пореже на пробку наступать. Глядишь, и наладится жизнь. И матери бы в радость… А ведь каким комбайнёром был! Премии получал…

– Где теперь те комбайны и премии? Оттого и пить приходится, чтобы бардака не видеть. Сволочи там все на верхах! Капиталисты грёбаные. Никто о народе не думает. Ни хрена эта жизнь не налаживается. Только разлаживается, – Петруху теперь тянуло поговорить. Уже и тема подпирала – политика. Но Василию надо заниматься своими делами, а не слушать бредни.

– Иди-ка, Петро, домой. Иди, а то Анна моя сейчас нагрянет. Получим оба по шее. Ступай. Не подводи меня.

– Ладно, всё. Я уже в пути. Потом договорим.

– Договорим-договорим…

…Сосед ушёл, а у Василия что-то защемило на сердце. Так бывает. Разбередит прохожий человек душу и удалится потихоньку, а ты продолжай терзаться мыслями, печалясь тем, о чём напомнил, пусть и невзначай, не специально, тот случайный собеседник…

Василий дочистил стайку. Направился к крыльцу. Ещё с веранды вкусно пахло жареным.

– Первая сковородка отпыхается, можешь чаевать, – предложила она.

– Подожду тебя.

– Ладно.

– Пойду пока дровишек для баньки приготовлю.

Нащипав лучину, присел Василий на лавку. Полегчало Анне – это хорошо. На душе посветлело. Чем старше становился Василий, тем чаще задумывался о том, как быстро всё-таки проходит у человека жизнь. В молодости никому об этом и в голову не приходит. Годы бегут будто наперегонки. И чем старше человек, тем быстрее, стремительно приближая старость. Время движется медленно, но года пробегают быстро. Как стремительно время летит! Одна из поразительных ошибок человеческого сознания, свидетельствующих о какой-то, просто потрясающей болезни, присутствующей в нас – это мы забываем решительно, что живём мы – миг.

Спросите 30-летнего, 50-летнего, 80-летнего, 100-летнего: «Как вы смотрите на прошедшую жизнь?» Все отвечают одинаково: «Всё прошло как сон».

Неужели трудно отсюда сделать вывод, что если так прошли наши 30, 50, сколько угодно лет, точно так же, как мы не увидели прошедших лет, проскочат и эти остальные. И что же дальше? Зачем же я живу? Всё пролетает как миг, как мгновение. Сейчас, кажется, я живу этим моментом. Но всё пролетает… Всё в реку забвения погружается, как говорили древние греки.

И самое удивительное, что нас настолько захлёстывает обыденная жизнь, непрерывные дела, суета, общение, события, что мы даже забываем о самом главном вопросе жизни: «Зачем я живу?» Единственный вопрос, который выпадает из сознания человека – он совсем забывает подумать: «А для чего я живу?», если эта жизнь пролетает как миг…

* * *

…После Победы многие, полные сил, фронтовики строили жильё своими руками. Зачастую напару с молодой женой. Самый распространённый вариант или самостроевский проект, так называемая «засыпнушка». Основу самодельной избушки составлял дощатый остов, наполненный утрамбованными опилками, смешанными со шлаком. У иных ветеранов такие жилища простояли по сорок и более лет. В самостроевских домишках рождались, вырастали и улетали из родного гнезда дети, протекали зрелые годы и наступала неотвратимая старость…

Обещанное государством улучшенное жильё оставалось пока только на бумаге.

«Доживёт ли бабка до тёплого с унитазом туалета?» – размышлял Василий, вспоминая, как бывал в гостях у Лиды. Она успела получить благоустроенную «однушку» перед самым закрытием комбината. И как всё цепляется одно за другим? Диву даёшься. Причём производство лопается одновременно в разных местах, а если и не лопается, то постепенно сходит на нет. Государственное племенное овцеводческое хозяйство в районе встало на колени. Некуда сбывать шерсть. Её цена теперь ниже цены пакли. Государству теперь не нужна шерсть. Сказалась и невостребованность сукна и шерстяных тканей для пошива шинелей для Российской армии. Она вдруг отказалась от этого вида зимнего форменного обмундирования. Шинели заменили холодными куртками на рыбьем меху.

Отсутствие средств на оплату государственного оборонного заказа больно ударило по камвольно-суконному комбинату, на котором трудилась Лида и одно время Юлька. Больно ударило – не то слово. Что называется, прямо под дых заполучил весь коллектив. Без разницы, кто передовик, а кто шаляй-валяй. Всем сполна выдана путёвка в безработицу. Как говорится, конец подкрался незаметно. Василий приезжал к Лиде и видел, что осталось от былого красавца-комбината – гордости всей области. Останки промышленных корпусов, частью разобранных, частью разграбленных, теперь пустых и никчемных, напоминали Сталинград 1942 года… «Это в мирное-то время? А в Великую Отечественную войну в чистом поле на Урале вырастали заводы оборонной промышленности» – Василий начинал ощущать осколок в груди. Одно время себя успокаивал, что, может быть, оно и к лучшему, что Лида не стала учительницей? Нищета образования, искажение фактов истории. Какие духовные ценности нести детям? Как сеять разумное, доброе, вечное? Двойные стандарты захлестнули страну. Учителям не платили по нескольку месяцев. Доходило до того, что местные торгаши-барыги договаривались с местной административной властью и та, довольная выходом из положения и тем, что учителя не забастуют и смирятся, расплачивались со школами в счёт долгов по зарплате просроченными продуктами…

Василий размышлял: «Хорошо, что Лида работает не в бюджетной сфере, а в производственной, где не должно быть задержек по зарплате».

Но время показало, что всё может быть в этой стране дерьмократии, как нередко называли её в некоторых смелых печатных изданиях горячие журналисты, которые сами вскоре оказывались не у дел, становясь неугодными для прикормленных коррупцией чиновников.

Одно хоть радовало отца, что Юлька держится на плаву. Может быть, верно сориентировалась в своё время, когда убежала из ткачих, ещё до развала комбината. Затем в её жизни появился Славик. Парень видный, правда, старше Юльки. Офицер. Служил в Германии, затем здесь, в Забайкалье. Хотя специальность военная не ахти какая – тыловик. И фамилия – специально искать, не сыщешь – Шмель. Ладно, любовь зла, хотя младшей дочери Василий зла никак не желал, просто присказка такая на ум пришла, когда речь замужества коснулась. Военная гордость сменилась меркантильными интересами. Нередко люди, носившие вчера погоны, становились обыкновенными барахольщиками, особенно те, кто служил за границей…

Когда со Славиком познакомились ближе, Василию понравился будущий зять. Много любопытного рассказывал о Германии. Василию, конечно же, интересно. Как там живут побеждённые? До Германии Василий ведь не дошёл. Закончился в Сталинграде боевой путь старшего сержанта Федотова.

Славик рассказывал, что немцы не пьют стаканами спиртное. Первые блюда – супы – там не распространены. Хлеб не кусают, а отщипывают рукой. Считая на пальцах, их не сгибают, а разгибают, предварительно сжав в кулак, по мере счёта.

Славик родом с запада. Там и срочную служил. В танковых войсках. Перед дембелем взял и поступил в высшее военное училище тыла. Окончил с отличием. Имея красный диплом, попросился служить в Группу советских войск в Германии. Так он рассказывал будущему тестю Василию за праздничным ужином, которым родители Юльки встретили будущего зятя. Впрочем, молодые уже полгода жили вместе. Дело оставалось за штампиком, как они сами сказали. Но то, что союз бракосочетания должен быть оформлен по всем правилам, они считали правильным, не признавая так называемого входящего в моду гражданского брака. Вот за это Василий даже зауважал Славика. Особого уважения, конечно, в глазах особенно бабы Анны, имели и капитанские погоны зятя. Офицер! Как это звучало гордо, когда она рассказывала о Юльке и её делах своим деревенским подругам. Соседка Дуся тогда восхищённо мечтала: «Вот Андрейка вырастет, тоже пойдёт в офицеры!»

– Теперь-то что? Где проживают? – допытывалась любопытная Дуся.

– Пока в его офицерском общежитии в гарнизоне. А потом квартиру-малосемейку обещали.

– А в каких чинах зять-то?

– В больших. Капитан.

– Это я знаю. Я спрашиваю, много людей-то у него в подчинении? Многими солдатами командует?

– Многими. Целый полк танкистов у него.

– Ой, батюшки! Только, кажись, полком полковники командуют…

– Ну, не совсем полк, но полк.

– Как это?

– Вячеслав заместитель полковника. Вот.

– А… Теперь понятно.

– А какая фамилия будет у Юльки-то?

– Шмель.

– Какая-какая?

– Шмель. Такая фамилия.

– Чего? А! – Дуся хотела хохотнуть, но вовремя одёрнула себя и потёрла, будто вспотела, лицо фартуком.

– Редкая фамилия.

– Западная. Родом из Саратовской области.

– Далеко от Забайкалья, – вздохнула, посетовав подруге, Дуся.

– Далековато, – согласилась Анна.

– И родители есть? То есть живы?

– А как же, конечно, живы.

– Юльку ещё не возил знакомить?

– Нет.

– Свадьба-то была?

– А как же? Всё честь по чести, – слукавила Анна, не объясняясь про то, что штампика в паспорте пока не поставлено.

– Что-то вы не ездили с дедом? Я бы корову-то вашу подоила и за хозяйством по-соседски приглядела.

– Нет, свадьба в гарнизоне была. Офицерская, молодёжная. Куды мы с Василием поедем?

– А гарнизон-то в Чите?

– Нет. В степях. Далеко. Сначала на поезде, потом на машине надо ехать. Я и говорю тебе, вон куда добираться?

– Понятно, – мотнула головой Дуся, видимо, исчерпав весь запас вопросов и получив достаточно полную для первого раза информацию. – Может, чаевать будешь?

– Нет, пойду я, – заторопилась Анна, про себя обрадовавшись тому, что расспросы соседки наконец закончились…

Но вслед Анна ещё услышала: – Глядишь, и скоро нянчить кого-нибудь будете?

– Дело молодое, не без этого, – согласно отозвалась она, открывая дверь из кухни на веранду.

– Счастливая Юлька, ничего не скажешь, – делилась вечером за ужином своему деду тётя Дуся. – Особенно и не взяла ничем, не больно какая и образованная, а вот не обробела, такого жениха прихватила.

– Ну, – отозвался дед, цепляя вилкой из тарелки варёную картофелину.

– Везёт же девке. Не успела толком в городе прижиться, и глянь, такого принца привезла. Давеча видела в окно. Бравый парень. Погоны, фуражка с кокардой. При большой должности. Анна говорит, замещает полковника.

– Ну, – снова повторил дед, цепляя вилкой ломтик солёного огурца и откусывая хлеб. – Ты бы ещё сказанула – генерала.

– Ну да ну, какой ты?!

– Тебе-то чего? Самой, что ли пора подоспела жениха выбирать? Так опоздала маленько. Лет на пятьдесят…

– Да ну тебя! Андрейка школу кончит, пускай тоже на офицера учится. Там и форма, и паёк, и невест на выбор.

– Ага, все тридцать три удовольствия, – съязвил дед.

– А что?

– Пускай сначала школу закончит. В армии отслужит. Потом выбирает, кем ему быть.

– В армии отслужит, ба-ба-ба, ба-ба-ба, – передразнила тётя Дуся мужа. – Потом в деревне навоз ворочать, как мы с тобой, да?

– Кому-то надо и в деревне.

– Ага. Мы наишачились. Дочь тоже коровам хвосты крутит, зять больше под машиной лежит, ремонтирует старую рухлядь, потом и Андрейке то ж? Ага. Рассудил, старый!

– И чего раскипятилась? С чего Федотовых зять на ум упал?

– Говорить-то хоть что можно. Сам видишь, что молодёжь старается уехать из деревни.

– Я о том, что если внук захочет, пускай тоже едет в город поступает учиться. Сама знаешь, как он хорошо в механизмах соображает. Мотоцикл мой уж сколь разов разбирал-перебирал? Пускай на инженера учится. А тебе офицеры, говорю же, на ум упали.

– И что плохого?

– А то, что глупая ты курица, мать. Про Афганистан-то хоть слышала?

– И чего? По телевизору говорят.

– Говорят. Который год говорят.

– И что? Оказывают интернациональную помощь народу. Продукты туда возят. Там дома строят.

– Воюют там, мать.

– Батюшки! А про это в телевизоре ничего нет… А ты откуда знаешь?

– Оттуда!.. Налей лучше чаю, – протянул он бабке свою любимую фаянсовую кружку с ярким рисунком и золотым ободком. – Поменьше бы свои сериалы смотрела.

– Воюют, погляди-ка. Надо бы у Анны-то спросить, что зять-то рассказывает?

– Да ничего он не рассказывает. Нельзя им рассказывать, – принимая горячую кружку, пояснил дед. – И ты с языком не лезь. Всё тебе любопытно.

– Вот воюют. А ты, в армии послужит. Не пущу Андрейку в армию. И Светке накажу.

– Ага, послушает тебя военкомат. Знал бы, ничего тебе не говорил.

– И не говори больше.

– И не буду. Дай спокойно хоть чаю допить…

– Пей, я у тебя кружку не отбираю. Возьми карамельки. Чего пустой швыркать?

– Не хочу карамельки. Последние зубы поломать.

– А ты в чай положи.

– Не хочу лишний раз сладкого. Зубы теперь лечить – одна беда. Где на них деньги возьмёшь?

– У меня у самой зубы не лучше твоих.

– Вот я и втолковываю тебе, что последние надо беречь.

– Чего уж теперь об этом толковать? Я с конфеткой буду чаевать.

6

Конец 1970-х годов.

Старшая дочь Лида после школы поехала поступать в пединститут. С младших классов мечтала стать учительницей истории. Сдала все вступительные экзамены, но не прошла по конкурсу. За компанию с другими неудачниками-девчонками решила идти в профтехучилище при камвольно-суконном комбинате. Дали общежитие, стипендию. Кроме ПТУ имелся и вечерний текстильный техникум.

Комбинат занимал площадь в двадцать пять гектаров, из которых шестнадцать отводилось под производственные площади. Специализировался на производстве шерстяной пряжи, тканей. Первая очередь составляла пятьдесят тысяч прядильных веретен. Через два года вступила в строй вторая очередь – тридцать тысяч прядильных веретен и цех крашения. Через год – шестьсот пять ткацких станков и шесть тысяч веретен аппаратно-прядильного производства. Проектная мощность почти девять тысяч тонн пряжи, двадцать восемь миллионов погонных метров ткани в год. Комбинат состоял из пяти основных производств: чесального, прядильного, аппаратно-прядильного, ткацкого, отделочного. Производства располагались в пятнадцати цехах, где работало около двух тысяч единиц разнообразного оборудования, включая импортного: японского, итальянского, французского производства.

– Вот это размах! – восхищались девчонки, приезжающие сюда устраиваться на работу со всех уголков области.

В середине 70-х было налажено производство полушерстяной ткани для школьной формы мальчиков и шерстяной для военной формы Советской Армии.

– Как раз вы и будете заниматься производством полушерстяной ткани для школьной формы мальчиков, – услышала Лида в числе остальных ровесниц после завершения ознакомительной экскурсии по комбинату от своего мастера производственного обучения в ПТУ – женщины уже в годах, строгой на вид, но доброжелательной и простой в общении. Девчонки ловили на лету каждое её слово, раскрыв рты от захватывающей перспективы. Позднее выяснилось, что мастер не такая уже и в годах, около сорока с небольшим ей всего-то. Просто много лет она пробыла в этой профессии, работая на аналогичном комбинате в соседней области. Преждевременно увядший внешний вид говорил об издержках этой самой профессии, хотя девчонкам такое и в голову пока не могло прийти. Молодость била фонтаном!

Работающих на комбинате более трёх тысяч. Восемьдесят процентов – женщины. Одна из проблем – дефицит женихов. Об этом юные девы, неискушённые в любви, сообразили сразу. Успокаивались тем, что город большой, поэтому ребята не сошлись клином на одном комбинате и одном микрорайоне, на территории которого находится этот комбинат. Впечатлял и рабочий посёлок в почти двадцать тысяч человек. Комбинат считался градообразующим предприятием. При нём была развита так называемая социалка. Это пять молодёжных общежитий, здравпункт, аптека, водолечебница, столовые, буфеты, Дворец культуры на два зрительных зала, библиотека, при которой работало двадцать досуговых кружков, база отдыха на одном из озёр в нескольких десятках километров от города.

В профтехучилище на ткачей брали девушек с хорошим здоровьем. Считалось, что это тяжёлая работа – ткать ткань. Шумная, пыльная, станки бьют. Ткачихи имели пятый разряд, выше – только у мастеров станков – мужчин. При наработке 20-летнего стажа уходили на пенсию в пятьдесят лет, но об этом девчонкам тоже пока не думалось. В училище изучали весь технологический процесс: от запуска шерсти до отделки ткани.

– Живём интересной жизнью, – с энтузиазмом и задором рассказывала вновь принятым работницам секретарь комитета комсомола. – Активно участвуем в художественной самодеятельности, общественной жизни трудового коллектива, проводим трудовые комсомольские субботники, все это очень подробно отражается в нашей стенной печати..

…Ничто не предвещало в размеренной, насыщенной делами, жизни молодых ткачих тоже молодого, но союзного значения гиганта-предприятия скорых глобальных полных негатива перемен, которые сказались и на личных судьбах 20-летних девушек-ткачих. Они искренне гордились трудовыми достижениями комбината, на котором работали, в который они влюбились, вне которого многие сверстницы уже и не мыслили себя. Правда, что характерно, девчонки пытались отговаривать своих младших родственниц, которые изъявляли желание тоже работать на комбинате. Объясняли юным несмышлёнкам тяжёлые условия труда. Это постоянная физическая нагрузка, шум, грязь, пыль. Кстати, ткачихи в близком кругу нередко удивлялись старшему поколению своих соратниц-коллег, которые в 30-е годы перевыполняли в разы производственные показатели, перекрывая сменные задания.

– Они двужильные, что ли были? – спросили однажды девчонки у седого парторга.

– Нет, – отвечал тот, – такие же, как вы. В годы первых пятилеток маломощное оборудование способствовало тому, чтобы девушки могли повышать производительность труда. Да и сама трудовая героика того времени, наверное, выступала в качестве подпитки моральных и физических сил. Тогда ведь во главу угла ставились несколько иные ценности, чем сейчас. Не было в помине некоей самоуспокоенности, если хотите, сытости в людях того поколения, – объяснял девушкам, как мог в силу своего интеллекта, парторг. Он много лет провёл на партийной работе, причём в разных отраслях: от угольной промышленности до текстильного производства. Основательно поднаторел в доходчивом и убедительном объяснении людям многих вопросов.

Юлька, младшая сестра Лиды, до последнего, даже когда сдала выпускные экзамены и получила новенький аттестат зрелости, не могла определиться с выбором профессии. Лиде было проще, та с малых лет мечтала стать учительницей. Но ей не повезло. При поступлении не хватило одного балла. Расстроилась до слёз. Но помогли советом подруги по абитуре, тоже не прошедшие по конкурсу. Что ни говори, сообща легче переживать любые невзгоды.

– Жизнь продолжается, пойдём на камвольный комбинат работать. За год деньжат подкопим, ума наберёмся, – рассудила самая бойкая девчонка из их абитуриентской комнаты, тоже потерпев неудачу при поступлении.

Долго добирались до микрорайона на окраине города, где находился рабочий поселок. По дороге напал хохот. Некоторые пассажиры удивлённо смотрели на девчонок, но молчали. Молодёжь, чего с неё взять? Девчонки хохотали по каждому поводу, в таких случаях говорят: покажи палец – будут смеяться… Наверное, таким образом девчонки, сами того не ведая, освобождались от психологического стресса, который испытывает любой нормальный человек из абитуры, который вроде бы успешно сдаёт все вступительные экзамены, но, гадство, в последний момент не проходит по конкурсу. На зачислении неудачник слышит от членов приёмной комиссии одну для всех дежурную фразу: «Приезжайте на будущий год». Но что значит «на будущий год»? Это целых двенадцать месяцев, в них триста шестьдесят пять дней! Это целый год, который в таких случаях бывший абитуриент мысленно как бы вычёркивает из жизни, считая его потерянным, абсолютно ненужным и никчемным.

– У Лидки одни пятёрки и четвёрки в аттестате, а не поступила, – повторяла Юлька матери с отцом. – И ничего, живёт не хуже, чем с образованием. Куда мне в институт с моими трояками? Училки каждый год меняются, попробуй хорошо предметы знать!

– Когда Лида училась, учителей тоже не хватало, надо было больше за учебниками сидеть!

– Ну, прямо! Извините-подвиньтесь. Ещё бы зубрилой не была! – обиженная на строгость, особенно отца, Юлька выходила из дома и молча сидела на лавочке у калитки, разглядывая улицу, на которой ничего нового не происходило. Всё та же картина, что и год и два назад. Разве что проезжающая техника – трактор «Беларусь» или автомобиль «Зил-130» были раньше поновее. Теперь эта техника и тарахтела как-то по-другому, с надрывом, и, казалось, пылила больше. А солнце жгло немилосердно.

«Тоска зелёная, умереть легче. И девки где-то запропастились?» – тоскливо размышляла Юлька, сидя на лавочке и покачивая закинутой колено на колено загорелой ногой в домашнем тапочке.

– Ой! Извините-подвиньтесь! Легки на помине! – радостно воскликнула Юлька. Вдалеке показались подружки. Следом катилась большая резиновая камера от колеса большегрузной машины. Её катил младший братишка одной из подружек, выглядывая сбоку белобрысой головёнкой.

– Эй, выпускница! Пошли купаться! – закричали звонко издали девчонки.

– Сейчас! Только купальник надену! – соскочила с лавочки Юлька.

– Долго там не бултыхайся. Грядки и парник сегодня надо хорошо пролить, жара вон какая стоит, – предупредила мать.

– Ладно! – стукнув дверкой шифоньера, Юлька взяла свёрнутый в комочек розовый купальник и поторопилась переодеться в баньке.

Огромная чёрная камера грузно шлёпнулась о воду. Быстренько скинув платьишки на берегу, девчонки с визгом окунулись в прогретую солнцем воду.

– Классный купальник! – оценили подружки. – Откуда?

– Лида из Читы привезла.

– Где достала?

– На барахолке…

– В таком купальничке почти вся фигура загорает, только полосочки на теле и остаются, – с завистью щебетали подружки.

– Счастливая ты, Юлька!

– Счастье, прям, так и хлещет! – с иронией отозвалась та.

Вода тёплая, как парное молоко. Девчонки дурачились, плавая на глубине «по-бабьи». Цеплялись за мокрые скользкие края камеры, а младший братишка, оседлавший её, ударял по воде пятками, подымая брызги. Колесо, медленно кружась, плыло по течению.

– Ловите меня! – звонко кричит малец. Девчонки с визгом догоняют, цепляются за бока мокрой резины и возвращают камеру на прежнее мелководье.

* * *

Юлька училась в школе слабее Лиды. Так бывает в семьях. Обычно чаще, что именно старший ребёнок учится лучше младшего, хотя бывают исключения.

В начале июля от Лиды пришло письмо. В первых строках спрашивала о планах младшей сестрицы насчёт поступления. В конце письма просила родителей отпустить Юльку к ней в Читу. Там вместе подумают. И чтобы при себе имела все нужные для приёмной комиссии документы. Вечером за ужином Юлька робко спросила:

– Ну что, мам, пап? До Лиды доеду?

– У самой-то к чему душа лежит? Может, на медичку пошла бы? – спросила мать.

– Извините-подвиньтесь. Ещё чего, в болячках ковыряться, – фыркнула по привычке Юлька.

– Ну, тогда оставайся дома. На ферме доярка скоро потребуется. Одна у них в декрет уходит. Да и на молодняк телятница нужна, – подсказал отец.

– Больше, папаня, ничего не придумал? В навозе копаться?! Ну, уж дудки. Лучше, как Лидка, в ткачихи идти.

– А чем не профессия? – поддержала мать. – Лида сначала тэушку закончила, потом поступила в текстильный техникум при комбинате. Город всё-таки, есть где специальности хорошей обучиться. Опасно только вечерами ходить…

– Ну, мам, не опасней, чем в нашем райцентре. Бухариков долбанутых везде хватает…

От Лиды опять пришло письмо. Старшая сестра по-прежнему приглашала Юльку к себе в город, правда, предупредив, что работа ткачихи физически трудная. Надо будет привыкать к пыли, грязи, шуму. Но гарантирован стабильный заработок. Да и жизнь в рабочем поселке бьёт ключом. Не то, что в деревне. Но с решением надо торопиться, времени для поступления совсем мало. Считанные дни остаются. Юлька согласилась. За вечер родители её собрали и отправили на поезде. Ехать-то всего ночь.

На следующий день Лида сама унесла документы в приёмную комиссию профтехучилища.

На выходных – в воскресенье – сёстры выбрались на автобусе в центр. Сходили в кино. Возле кинотеатра «Родина» пили газировку из красного автомата. А напротив ресторана ели мороженое. Перед возвращением к себе, долго сидели на скамейке у центральной площади под сенью ветвистой зелени. С непривычки ходить по асфальту у Юльки горели подошвы ног.

– Лид?

– Что?

– Почему возле ресторана много военных?

– Это командированные офицеры. Вырвутся в Читу из своих степных гарнизонов, все при деньгах, вот и гудят…

– Больше заняться, что ли нечем?

– А чем? Ходить в кино и есть мороженое?

– Тоже верно.

Сёстры помолчали.

– Наверное, все сплошь холостые? – сделала неуверенное предположение Юлька.

– Не сплошь.

– Что? И женатики?

– Почему бы и нет? Тоже ведь люди.

– Женатики другим должны заниматься, пользуясь случаем.

– Каким случаем?

– Что в город вырвались. Здесь такие большие магазины. Покупали бы подарки жёнам и ребятишкам.

– Подарки! – Лида рассмеялась.

– Чего смешного?

– Глупенькая ты ещё, Юлька.

– А что я не так сказала? Дома с подарками, что ли не ждут?

– Это понятно, что ждут.

– Ну, вот. И я о том же. А тебе ха-ха. Зато я глупая, ты умная.

– Ладно, доедай своё мороженое, а то растает.

– Что? Поедем?

– Да-да. Пора на автобус. Пошли на остановку. Кстати, пока в училище занятия не начались, надо тебе домой съездить за осенней одеждой.

– Надо бы. Я уж и по маме с папкой соскучилась.

Через два дня Лида собрала сестрёнку, купила билет на поезд. Собрала гостинцы родителям.

– Что, Юлька, поступила? – спросила первым делом, встретившись на улице, соседка тётя Таня, извечная доярка.

– Поступила.

– Студентка, значит?

– Типа того…

– Кем будешь-то? Слыхала, что ткачихой?

– Ткачихой.

– Тоже неплохо. Не наше дело, навоз резиновыми сапогами месить. В городе-то ловчее жизнь?

– Пока не знаю. Наверное…

– Ловчее, – уверенно сказала тётя Таня. Зубы у неё изъедены дешёвым табаком. Курит с пятого класса. Отец Матвей, тоже фронтовик, бывало, лупил солдатским, ещё с фронта, ремнем. Зажмёт меж колен, задерёт юбчонку и по заднице в сатиновых трусишках. Жена Маруся набежит, отнимет. Ругает мужа своим самым любимым в адрес его ругательством:

– Охолонись, контуженый! Забьёшь ребёнка!!!

Тот, будучи в сильном гневе, но по душе отходчивым, махнёт ещё пару раз ремнём в воздухе и мало-помалу успокоится. Начинает прикидывать, куда бы папиросы подальше спрятать, чтобы малая не достала… Хоть на чердак, а лестницу убрать. Но тоже неразумно, всякий раз на чердак за пачкой лазить. Это с калечеными-то рукой и ногой?

Дядя Матвей умер давно. Взяли своё фронтовые четыре года. Танька маленькая была, но помнит, как на похоронах несли на сшитых наскоро, красного цвета, подушечках медали. Тётя Маруся сильно причитала над могилой. Соседки держали её под руки. Пузырёк с нашатырем давали нюхать. Голосила истошно:

– Как же теперь жить-то буду, голубок ты мой, ненаглядка моя?! А-а-а, Матвеюшка!!!

Вот ведь на кладбище выясняется истина. А в жизни, что не так, сразу: «контуженый»!

Позднее, когда в школе организовали музей боевой и трудовой славы односельчан, учительница истории попросила у семьи солдатский ремень фронтовика. Спустя годы, тётя Таня, бывая в школе, где чествовали по осени, на День сельского хозяйства, передовиков колхоза и проводили экскурсию в школьный музей, не без гордости признавалась:

– Помнит моя попа этот папин экспонат…

Надсадно прокашливаясь, доярка хрипло жаловалась Юльке посреди улицы: – «Прима» какая-то горькая попалась…

У самой Тани, может быть, вспыхивали отблески некоей зависти или, скорее, грусти в разговоре с молодой соседкой, у которой ещё не всё потеряно, точнее, наоборот, ещё ничего не потеряно. А Тане надо растить-поднимать детвору. Их у неё двое. Парнишки. Но отцы разные. Мужа посадили. Срок немалый дали. Всё-таки человек погиб. Ладно, ещё не групповую припаяли. Одни поговаривали, что взял всё Пашка на себя, другие, что он и вовсе не при делах. А ментам? Лишь бы скорее дело раскрыть-закрыть и перед начальством отчитаться… Осталась Таня с малым парнишкой на руках. Прошло года два. Письма из зоны приходили всё реже. Как-то, в конце апреля, приехала бригада шабашников из «Агропромстроя» строить новый коровник. У старого, ещё послевоенной постройки, прогнили углы и прохудилась кровля. В дождливое время прямо беда. Скот стоял в воде. Пробыли строители в деревне до середины лета. Таня снюхалась потихоньку с одним из приезжих. Коровник построили, и уехала бригада. А у Тани вскоре перестали быть критические дни. А там и живот начал расти. Прошло девять месяцев. Родила второго пацана.

Хвалилась сыновьями перед доярками на ферме: – Маленькие, а такие хорошие помощники. И дома приберут, и стайки почистят, и грядки прополют, и за бабой Марусей присмотрят. Только ещё корову доить не умеют. Старший сынок научился варить. Как щи приготовит, так ещё вкусней получаются, чем у меня!..

А в один из дней из колонии пришло письмо от Павла. Мол, сроку конец подходит, скоро выходить на волю. Татьяна без утайки, как есть, написала всю правду. А что поделаешь? Когда мужик вернётся, ребенка набеганного всё равно ведь не утаить. Написала и, сжавши сердце, в тревоге стала ждать ответ: как-то на этакую новость муж из зоны отреагирует? Потянулись медленные дни тягостного ожидания. Прошли томительные недели три. Получила казённый конверт. Ответ был удивительно прост и спокоен: ничего, мол, вырастим. Ты, главное, Танюха, жди. Одну тебя любил и люблю. Только одно это и помогло зону оттоптать от звонка до звонка.

У Татьяны отлегло от сердца…

7

Середина 1990-х годов.

Утро для Генриха выдалось неважным. Ночью часто просыпался от бестолковых сновидений. Сожалел, что не снабдил племянника спутниковым телефоном. Предлагал, но Вилли отказался, объясняя тем, что в чужой стране следует выглядеть проще. Так, наверное, и безопасней. Меньше опасений, что спутниковый телефон могут украсть по дороге или отобрать, а дорога дальняя – через всю Россию. Договорились, что при возможности Вилли будет заказывать телефонные переговоры. Теперь, скорее всего, надо ждать звонка из конечной точки маршрута – Владивостока.