Монастырь и кошка. Сборник рассказов, повестей, эссе

Одна из десяти жизней
рассказ

В церкви Спаса на улице Невского народу было немного в первый день Великого поста. Батюшка Серафим, молодой ясноглазый священник с румяным лицом, тихим голосом читал покаянный канон Андрея Критского. В церкви было темно, пахло свечами и ладаном. Жилину, который пришел в храм впервые за много лет, что-то мешало настроиться на печальный тон службы, и это что-то было связано с боковым зрением, которое улавливало в церкви неясный темный предмет, действующий на него какой-то смутной тревогой. Этот темный предмет находился где-то поблизости, и Жилин никак не мог сконцентрировать свои мысли на тот покаянный лад, который и привел его сегодня на окраину города в церковь. Он не понимал ничего из того, что тихо начитывал батюшка, однако чувствовал, что это очень близко его собственному настроению.

Поняв, что ему нужно выяснить причину беспокойства, он начал осторожно оглядываться по сторонам, скользя глазами по редко стоящим фигурам верующих, и неожиданно вздрогнул, увидев знакомую фигуру Старцева, бывшего уголовника, которого несколько лет назад Жилин, работавший тогда опером уголовного розыска, дважды привлекал к суду, и оба раза приговор был связан с лишением свободы. «Вот еще Бог привел… как бы не встретиться, – подумал Жилин. – А он-то здесь зачем?»

Старцев стоял в нескольких шагах от него, был одет в черный кожаный плащ и, слушая покаянный канон, склонялся в поклонах и крестился в те моменты, когда это же делали другие прихожане. Боковое зрение, очевидно, уловило знакомую фигуру в черном, и, родившаяся поначалу тревога, сменилась любопытством. Жилин никак не мог ожидать увидеть Старцева молящимся в церкви, и, судя по тому, как он вел себя здесь, казалось, что он делает это осмысленно. «Но почему здесь, в Калининграде, а не в родном Пионерске? – подумал Жилин. – И почему именно сегодня, когда и мне захотелось прийти в храм?» В этом совпадении была какая-то тайна.

Жилин не мог спокойно стоять в церкви, и, торопливо перекрестившись, вышел на оживленную и прохладную после дождя улицу и направился в бар «Белый аист», расположенный около музея янтаря. В баре было приятное приглушенное освещение; из колонок лился соответствующий погоде меланхолический джаз; несколько молодых спекулянтов, которые весь день провели около музея в поисках иностранцев, желавших купить на сувениры изделия из янтаря, отдыхали в баре за чашками крепкого кофе. Обстановка питейного заведения была ближе ему по духу, чем церковь.

Жилин заказал официанту двести граммов коньяка и сел за угловой столик, скрытый от посторонних глаз плотной тенью широкого абажура, и мысли его постепенно перенеслись в прошлое, связанное со Старцевым, который тогда носил прозвище Старый… Это было десять лет назад. Судьба переплела их линии жизни довольно тесно. Жилин тогда был на взлете своей милицейской карьеры в стране начинался бардак… Каждый мелкий милицейский чин, особенно из службы уголовного розыска, был на своем участке, что называется, и царь, и бог. И капитан милиции Жилин Игорь Леонидович в то время мало считался с людьми; он был виртуозным опером с собачьим нюхом на преступников и человеком, лишенным морали. Раскрывая преступления, он получал не только удовлетворение охотника, подстрелившего дичь, но и денежные подачки от руководства, называемые премиальными, а также дополнительный нелегальный заработок, о котором хотя и догадывалось начальство, но всегда закрывало глаза, потому что время в стране было смутное, мало кто что понимал; деньги носились в воздухе словно стаи диких птиц, и если кому-то из младших чинов удавалось расставить ловушки и слегка подкормиться, старшим чинам, которые получали свой куш несколько более цивилизованным способом (скажем, через спонсорскую помощь), было лень заниматься нравственным обликом своих сотрудников. Лишь бы работа шла: преступления помельче раскрывались бы, а преступники попроще сидели б в тюрьме. Тогда и не стыдно будет в глаза смотреть кому-нибудь из министерских.

Последний раз Жилин посадил Старого за хранение наркотиков. Операцию разрабатывали заранее; выломали дверь в квартире и застали Старцева со шприцем в руке. Он не успел уколоться и вылил содержимое шприца на пол, однако эксперт – криминалист аккуратно собрал героиновую лужицу в ватный тампон, а опытный опер Жилин для надежности подбросил ему в карман пакетик с героином. Старцева посадили, и он так и не узнал о том, что, если бы не внезапное вторжение Жилина в его квартиру, то его ожидала бы страшная, мучительная смерть, потому что эксперт обнаружил в собранной с пола героиновой лужице не только наркотик, но и крысиный яд. Получалось, что Жилин опосредованно спас жизнь своему «классовому врагу».

«А он-то не знает этого», – с грустной улыбкой подумал Жилин, немного хмелея от коньяка и от меланхолической музыки джаза. – Это было давно, и прошло не десять лет, а десять жизней. Теперь я – бывший опер, он – бывший зэк. Жизнь расставила все по своим местам… Это ж надо! – Вновь удивился он. – Встретиться через десять лет в полумиллионном городе да еще и в храме, расположенном в пятидесяти километрах от Пионерска, в областном центре, в котором пятнадцать православных церквей?! Чудеса».

Жилин выпил еще коньяка и не захотел углубляться в неприятные воспоминания о том, как после отправки Старого в следственный изолятор, он стал настойчиво и дерзко ухаживать за его женой, как с помощью нехитрых оперативных приемчиков ему удалось уложить ее в постель, а впоследствии завербовать и превратить в агента Лисицину; как он вписывал в ее послужной список добытых им из других источников сведения о преступниках, как получал на агента Лисицину хорошие деньги, якобы, на оперативную разработку ее друзей; как прогуливал эти деньги с любовницей в кабаке на глазах у всего честного народа…

Карьера обернулась для Жилина нравственным падением, крушением всех его надежд, увольнением со службы, длительным и мрачным запоем, тоской и одиночеством, из которых ему помогла выбраться случайно встреченная на улице одноклассница, ставшая в последствии его женой. Именно она, Наталья, несколько лет назад привела его в церковь Спаса, познакомила с батюшкой Серафимом, который исповедал его и причастил. Тогда тоже был Великий Пост и так же торжественно и печально текла церковная служба и звучал покаянный канон. «Как музыка и освещение в этом баре», – почему-то подумал захмелевший Жилин, закуривая и подзывая к себе официанта для того, чтобы заказать еще коньяка.

– Скажите, у вас всегда играет джаз? – спросил Жилин. – Или только сегодня?

– В зависимости от погоды на улице, – ответил вышколенный официант. – Сегодня все утро лил дождь.

– Да, дождь, – задумчиво повторил Жилин. – И в церкви сейчас идет служба, похожая на дождь… то есть джаз, – поправился он. – Вы не беспокойтесь. Я не буйный. Тихо выпью и тихо уйду. Я вообще тихий как дождь.

Официант улыбнулся и пошел выполнять заказ.

Выпив еще рюмку, Жилин почувствовал, что на душе у него становится так же уютно, как в этом баре. «Все-таки любопытно устроена жизнь», – подумал он, поглядывая на веселых молодых посетителей, о чем-то оживленно беседующих друг с другом. – «Сам того не желая, спас от смерти Старцева, а он так никогда и не узнает об этом. Наверное, до сих пор ненавидит меня, хотя прошло уже не десять лет, а десять жизней».

В бар вошел еще один посетитель, и Жилин на мгновение испытал точно такое же чувство, что было в церкви. Одно мгновение – и все прошло. Посетителем оказался Старцев. «Что же это такое?» – подумал Жилин. – «Как будто преследует меня. Или уж какая-то высшая сила сталкивает нас лицом к лицу?»

Впрочем, теперь Жилин как будто бы сам желал этой встречи; десять прожитых жизней и триста граммов коньяка усадили его сердце в глубокую лунку спокойствия. С улыбкой провидца он ждал, когда Старцев закажет коньяк, – он почему-то был в этом уверен, – и сядет именно за его столик, хотя кругом было полно свободных мест.

Старцев действительно взял коньяк и, осмотрев зал, направился в дальний темный угол к столику, за которым его уже ждал Жилин.

– У Вас свободно? – вежливо осведомился Старцев, не вглядываясь в лицо сидящего в тени абажура человека.

– Присаживайся, Андрей Евгеньевич, – ответил Жилин и с улыбкой посмотрел на Старого.

Небольшое замешательство мелькнуло в ответном взгляде Старцева, однако он без труда совладал с собой и сел напротив.

– Встреча неожиданная, – признался он. – Хотя совсем недавно я вспоминал тебя.

– Вспоминал? Представляю, в каких выражениях.

Старцев смутился и долго не отвечал. Затем залпом выпил подряд две рюмки коньяка, как-то странно усмехнулся и пробормотал:

– Не то, Игорь Леонидович, не то… Выражения остались в прошлой жизни.

– А что в нынешней? – спросил Жилин.

– В нынешней я каждую весну ставлю свечу за твое здоровье.

– Что-о??? – Жилин чуть не подпрыгнул на стуле, думая, что Старцев не так прост, как это показалось в первую секунду встречи и что, играя словами, он готовит какой-то хитрый подвох.

– Объяснись. Я не понял.

– Ты не против, если я угощу тебя выпивкой? – миролюбиво предложил Андрей Евгеньевич и, заметив настороженность во взгляде бывшего опера, добавил: – Вчера у меня состоялась неплохая сделка с немецкими партнерами. Есть повод.

Жилин продолжал недоверчиво смотреть на него.

– Уже два года, как я возглавляю салон по продаже европейских автомобилей. Бизнес легальный, – спокойно пояснил Старцев. – После лагеря в моей жизни многое изменилось.

– Как и в моей, после увольнения из органов.

– Я знаю.

– Знаешь? – удивился Жилин.

– Знаю, что сейчас ты работаешь охранником в банке. А до этого с работой были проблемы. Одно время ты даже подрабатывал курьером в фирме «Урга», нелегально переправлял крупные суммы денег в Москву и в Питер.

Жилин пристально вгляделся в лицо собеседника.

– Откуда известны такие подробности? – спросил он.

– Позволь мне не отвечать на этот вопрос… Так я угощу выпивкой?

– Что ж, угости.

Настороженность Жилина не проходила, однако в поведении Старцева была какая-то простодушная легкость, и это, вкупе с выпитым коньяком и джазом, подействовало на бывшего опера расслабляющее.

Вскоре на столе появилась бутылка «Белого аиста» и две порции дымящегося жаркого из кусочков молодой телятины. Жилину не терпелось узнать, с какой стати каждую весну Старцев ставит свечу за его здоровье.

– Дело в том, – начал Старцев, разливая по рюмкам коньяк, – что, когда я находился в лагере, от друзей с воли пришла… – Он на секунду замешкался, ища замену слову «малява», стараясь избегать блатного жаргона, который за пять лет лагерей въелся в него как ржавчина. – Одна телеграммка. В том героине, который я хотел пустить по венам, когда ты вломился в квартиру, самого героина почти что не было. Вспомни, это было десять лет назад! Там был крысиный яд, от которого я помер бы в страшных муках. Махмуд, который поставлял мне этот героин, получил заказ от Скобы, Скобеля, ныне покойного, избавиться от меня каким-нибудь нехитрым способом. Скоба в то время имел на меня зуб. И тут вдруг ты со своими архаровцами. Появись ты на минуту позже, мы бы не сидели сейчас в этом баре и не вели бы задушевных бесед. Я б уже давно жарился в аду на сковородках. Уж не знаю точно, для чего Господь сподобил оставить меня в живых, но тебя в тот день направил ко мне ангел – хранитель. Я рассказывал эту историю отцу Серафиму весной, когда меня освободили. Он ответил, что пути Господни неисповедимы, но все они ведут ко спасению.

Жилин слушал Старцева и не верил своим ушам. Бывший уголовник по прозвищу Старый и в самом деле остался там, в одной из прошлых десяти жизней. Перед ним сидел совсем другой, незнакомый ему человек, которому хотелось верить. Внутри Жилина закипало желание ответить Старцеву откровенностью на откровенность, однако его откровенность была связана с неприятными воспоминаниями, которые сидели в его душе саднящей занозой. И все-таки Жилин решился вытащить эту занозу.

– Послушай, Андрей, ты ведь знаешь о том, что тебя посадили за подброшенный героин?

– Знаю.

– Ты также, наверняка, знаешь о том, что после того, как тебя закрыли в СИЗО, я… – Жилин осекся, не зная, какими словами признаться Старцеву в любовных связях с его женой. Однако, Старцев сам пришел не выручку.

– Знаю, – сказал он, хмурясь. – Я, брат, все знаю. Освободившись, я женился во второй раз. У Ленки и до тебя было много любовников. Эфедрон отравил ей жизнь. У нее родилась девочка, а она не знала, кто отец. По срокам ни я, ни ты не подходили.

– Ты ненавидел меня? – простодушно спросил бывший опер.

– Да. – Так же простодушно ответил бывший зэк. – Когда сидел в следственном изоляторе и читал записочки с воли. Но когда узнал, что она снова подсела на иглу и путается с каждым, кто купит ей эту дозу, моя ненависть перекинулась на нее. Впрочем, ненадолго, – с грустью добавил Старцев. – Ленка умерла от передозировки. Ты не знал?

Жилин отрицательно покачал головой, чувствуя и себя косвенно виноватым в ее смерти.

– С тех пор у меня прошло десять жизней, – тихо сказал он.

– У меня тоже, – ответил Старцев. – Давай помянем грешную душу.

– Давай.

…Они разговаривали, сидя в этом баре, до глубокого вечера. Две грешные души, ищущие покаяния. Они вспоминали одну из десяти жизней, которая развела их по разные стороны баррикад и которая их же соединила. И с каждым выпотрошенным до костей воспоминанием, понимали, что корневой системой их тогдашней жизни были цинизм и нравственное падение. В те годы они дышали одним и тем же отравленным вирусами легкой наживы воздухом, и по сути мало чем отличались друг от друга: уголовник и офицер милиции. Оба были дерзки, безответственны, падки на деньги, оба накручивали «штрафные круги», в которых не было понятия греха или совести.

Когда бармен сообщил, что заведение закрывается, мужчины встали, и, чувствуя, что этот разговор выветрил из них хмель подобно холодному пронизывающему ветру, вышли на улицу, и, попрощавшись, разошлись в разные стороны.

Уже смеркалось. На площади, рядом с музеем янтаря, зажглись фонари, и город приобрел те резкие очертания ночной таинственности, что делали его похожим на мрачные декорации города – крепости эпохи тевтонских рыцарей – крестоносцев.

Жилин шел по каштановой аллее вдоль озера Тельмана, и в ушах у него звучали слова отца Серафима, переданные Старцевым: «Пути Господни неисповедимы, но все они ведут ко спасению». «Да, – вздыхал пораженный сегодняшней встречей Жилин. – Верно говорят, что в жизни ничего не бывает случайного. Все имеет таинственный, скрытый от наших подслеповатых глаз смысл».

Старцев пересек площадь, позвонил по сотовому телефону супруге, попросил подъехать за ним на машине; потом закурил и, вспоминая разговор с Жилиным, подумал: «Хорошо, что я не рассказал ему о том, что поведал той весной на исповеди отцу Серафиму. О том, как не мог поначалу спать от ненависти к менту, незаконно упекшему меня за решетку; о том, как в следственном изоляторе вынашивал и смаковал будущую месть. О том, как в первый же день на воле „пробил“ по своим каналам место работы Жилина; узнал, что два раза в месяц он переводит крупные суммы наличных денег; сколотил бригаду из прежних дружков; устроил за курьером „Урги“ непрерывную слежку. О том, как решил влезть без билета в поезд, в котором будет ехать Жилин, зайти с дружками в его купе и перерезать ему горло финским ножом, забрать деньги, нажать на стоп – кран и уйти с наживой, удовлетворенным местью». О том, как в самый последний момент он увидел на перроне мать Жилина, старушку с обеспокоенным взглядом, которая пришла проводить сына. Увидел, как она, едва сдерживая слезы, крестит его и шепчет какие-то напутственные слова или молитву ангелу – хранителю… А потом вдруг на мгновение все озарилось каким-то ярким неестественным светом, будто над головой старушки разом сошлись десятки бесшумных молний. И ему вдруг показалось, что на месте матери Жилина стоит его собственная мать, такая же обеспокоенная судьбой сына старушка. Это было какое-то кратковременное ослепление, потому что, приглядевшись, он снова увидел мать Жилина. Но этого странного явления было достаточно для того, чтобы он, Старцев, молча развернул своих друзей, готовых запрыгнуть следом за ним в поезд, и, не говоря им ни слова, увез их обратно в Пионерск.

Не рассказал Старый и о том, как после этого странного явления его мучили по ночам кошмары. Мерещилось, будто он оказывается в аду, и какие-то больные желтолицые карлики с шумным и мрачным хохотом перетаскивают его из одной черной комнаты в другую, и во всех этих комнатах гогочут такие же страшные безумные уродцы. Не стал признаваться бывшему оперу, как впервые в жизни решился пойти в церковь, и выбрал для этого специально отдаленный от Пионерска Спасский храм, чтобы не показываться в церкви родного города. О том, как после беседы с отцом Серафимом, священник задумчиво произнес: «Уберег тебя Господь от страшного греха, посла ангела – хранителя в лице той старушки».

Блошиная редакция
рассказ

В начале 90-х, когда весь жизненный уклад в России подвергся злой и мало кому понятной реформации, попросту говоря, все полетело в тар-тарары, Иван Хмельнин оказался без работы в родном Нижнем Новгороде и шатался по городу, разглядывая на столбах броские листочки с манящими предложениями стабильного и высокого заработка. Опыт столкновения с мошенниками – работодателями у Ивана Сергеевича был, а потому, внимательно вчитываясь в текст объявлений, он старался заглянуть между строк, туда, где могла всплыть оборотная сторона манящей рекламы. Так и не найдя на уличных столбах ничего достойного внимания, он купил в киоске газету и вдруг увидел на первой полосе шикарную рекламу вновь организованного в городе печатного издания под названием «НЭП» (новая экономическая политика). Судя по концепции, изложенной в виде сжатых тезисов, новая газета была в чистом виде коммерческим предприятием. Срочно требовались журналисты, агенты, а также заместитель редактора по размещению реклам.

Зарплаты обещались умопомрачительные. Хмельнин задумался. «Кажется, мои способности красиво излагать свои мысли не пропадут даром», – мелькнуло у него в голове. – «Да и голод, как верно заметил народ, совсем не тетка».

Утром следующего дня аккуратно выбритый, в белоснежной, накрахмаленной до хруста рубашке и черном галстуке, с кожаным кейсом в руке, он отправился по указанному адресу. Редакция располагалась в переулке Кожевенном, в центре города, рядом с Кремлем, и уже одно это обстоятельство вызывало доверие к «НЭПу». Хмельнин без труда отыскал нужный дом, – это было старинное купеческое здание из красно – бурого кирпича, – и в недоумении пред ним остановился, не находя предполагаемой солидной вывески редакции газеты. Заметив вышедшую из подъезда старушку, он окликнул ее и, извинившись, поинтересовался, не знает ли она, где находится редакция новой газеты «НЭП»? Немного подумав, та ответила, что видела, как на днях какие-то прилично одетые молодые люди заносили оборудование в цокольное помещение дома, и что, вероятно, там и находится редакция газеты.

Воспрянув духом, Хмельнин вошел в сырой, пропахший плесенью и кошачьими испражнениями подъезд старого, давно не ремонтировавшегося дома. Над дверью, ведущей в полуподвальный этаж, висела бумажка, на которой бледными компьютерными буквами было выведено: «Редакция газеты «НЭП». Хмельнин озадаченно поглядел на дверь, недоумевая, как в таком обшарпанном помещении может находиться тот райский уголок новой экономической политики, где обещались сумасшедшие по тем временам зарплаты, но прогнал от себя сомнения и уверенно распахнул дверь в новый экономический мир. В нос ударило запахом сырости и мышатины. Хмельнин оказался в полутьме крутой лестницы с выщербленными ступеньками, ведущими в мрачный полуподвал. Не задавая себе лишних вопросов и думая только о цифрах с большим количеством нулей предлагаемого заработка, Иван Сергеевич спустился вниз.

Редакция размещалась в просторной комнате, дневной свет в которую проникал сквозь нижнюю половину пыльного зарешеченного окна. В комнате находилось несколько столов с компьютерами, за которыми сидели молодые женщины и, очевидно, занимались своей работой. Главный редактор должен был подойти с минуты на минуту, и Хмельнина попросили подождать в большом мягком кожаном кресле, предназначенном, вероятно, для гостей и клиентов. Хмельнин осмотрел помещение редакции. Черные прокопченные потолки с обвалившейся кое-где штукатуркой; грубо окрашенные в темно-зеленую краску стены; большие бородатые паутины с засохшими насекомыми; тусклый свет, пытающийся пробить с улицы сквозь запыленное окно, – все это наводило гостя на не слишком благодушные мысли. Почти сразу Хмельнин обратил особенное внимание на две очень странные вещи. В редакции, в которой работали одни женщины, причем весьма молодые и миловидные, стоял удушливый запах «Тройного» одеколона. Запах был до того едкий, что, казалось, будто ведрами этого одеколона тут каждое утро моют полы. Второй вещью, бросающейся в глаза своей странностью, было то, что все женщины, несмотря на жаркий июль и духоту в редакции, были одеты в плотные, обтягивающие джинсы и кроссовки, точно они были не журналистками, а игроками одой женской футбольной команды. Лица у всех были сосредоточенными, а тонкие пальчики ловко бегали по клавиатурам, – значит, работа кипела. Это несколько взбодрило Хмельнина. Взбодрила его также и шуточная надпись на листке бумаги, висящем над пустующим креслом главного редактора: «Споры за работой мешают работе спориться».

Вскоре Хмельнин начал понимать причину двух странностей редакции «НЭПа». Минут через пять сидения в кресле он вдруг почувствовал, что у него подозрительно чешутся ноги. Первой его мыслью было то, что от едкого запаха одеколона у него началась аллергия, однако вскоре он почувствовал, что его кто-то покусывает.

Заметив, что гость, краснея от стыда, лезет рукой чесать правую голень, одна из женщин, сидевшая к нему поближе, доверительно шепнула:

– Не волнуйтесь, пожалуйста. Это блохи. Раньше тут был мучной склад, потом – скорняжная мастерская, а чуть позже – мясная коптильня. Мы въехали сюда неделю назад. Все пришли нарядные, в платьях, юбочках. Потом пришлось принимать меры. Брызжем на пол «Тройной» одеколон, а сами, видите, в чем ходим? Неудобно, зато блохи не достают.

Хмельнин сконфуженно молчал.

– Мы тут временно, – ласково прибавила женщина. – Заработаем денег и снимем офис в каком-нибудь более приличном месте. А Вы кто? Журналист?

– Да. Только стаж у меня небольшой. Немного работал в молодежной газете, пока она не обанкротилась.

– У нас специфика другая, – покровительственно призналась дама. – Придет шеф и все Вам расскажет. У нас главное – хорошо расхвалить клиента и его товар. Сами понимаете, НЭП.

Хмельнин не очень понимал, на что намекала миловидная дамочка, употребляя выражение «хорошо расхвалить клиента». И предпочел отмолчаться, дождавшись главного. Тот появился в редакции лишь через полчаса, показавшиеся Ивану Сергеевичу вечностью. За это время кровожадные насекомые, которые, как ему казалось, человечиной не питаются, так безжалостно искусали его ноги, что они до колен гудели точно обожженные крапивой.

Редактор, маленький шустрый лысовичок в очках, влетел в блошиный офис, потрясая перед собой какими-то бумажками. Радость и возбуждение были написаны на его круглом, гладко выбритом лице с длинным стреловидным носом.

– Новый заказ, коллеги! – победоносно воскликнул он и, заметив постороннего, быстро спросил: – Вы кто? Журналист?

Хмельнин кивнул.

– Прекрасно, – произнес он, впиваясь в гостя взглядом, кусающим подобно блохе. – Стажа нет? Прекрасно. Значит, переучивать не придется. Ох уж мне эти заслуженные члены союзов! С ними хлопот невпроворот. У нас, молодой человек, газета необычная, – пояснил он. – Сугубо коммерческая. Кто хорошо работает, тот хорошо ест. Вы в детстве любили фантазировать? – обратился он вдруг к Хмельнину с неожиданным вопросом, и, не дав ему опомниться, продолжал так, будто успел заглянуть в его душу и понять, что в детстве Иван Сергеевич был большим фантазером. – Значит, сработаемся. У нас все построено на умении фантазировать. Знаете, что такое пиар? – неожиданно спросил редактор.

Хмельнин пожал плечами.

– Это новейшее направление в журналистике. Ври как можно больше и красочнее, но ври правдоподобно. Это, брат, особый талант. Можно сказать, писательский, литературный.

Он открыл сейф, небрежно бросил туда бумаги, закрыл его и сел за свой стол.

– Итак, друзья, минуту внимания! – торжественно произнес главный и взглянул на женщин поверх очков. – Только что я встречался с бывшим директором рынка Чахвадзе и получил от него заказ на раскрутку колбасы. Его сын зарегистрировал в нашем городе колбасный цех, но пока продукцию еще не выпускает. Полуфабрикат берут в Польше, доводят его до ума и продают его здесь под своим брендом. Явление это временное. Чахвадзе нужен мощный пиар, толчок, мотор. Колбаса копченая. Называется «Пальчики откусишь». Кто возьмется написать статью?

Женщины, как одна, дружно опустили головы и принялись яростно стучать по клавишам компьютеров. Взгляд редактора прошелся по столам сотрудниц лучом сторожевого прожектора и, не найдя добровольца, остановился на Иване Сергеевиче.

– Что ж, молодой человек, Вам повезло, – расплылся в улыбке главный. – Пусть это будет Ваше боевое крещение. Вас как величают?

– Иван.

– Прекрасное имя! – воскликнул редактор. – В этом имени слышится рокот космодрома. Прекрасно, – повторил он. – Через два часа жду от вас черновой вариант пиар – публикации на тему колбасы Чахвадзе «Пальчики откусишь». Статья должна быть легкой, ненавязчивой, но бьющей в самое сердце. Фамилию Чахвадзе в статье не упоминать. Колбаса производится из отечественной свинины, говядины и копченого сала, с примесью ароматных мексиканских специй. Можете сесть пока за мой стол.

Хмельнин вскочил с кресла как ужаленный.

– Можно я напишу ее дома и принесу в редакцию через два часа? – робко спросил он.

Главный нахмурился. К нему подошла женщина, которая полчаса назад рассказала Хмельнину о блохах, и что-то шепнула шефу на ухо, очевидно, что новичок не соответствует по форме одежды их особой экологической атмосфере.

Тогда начальник смягчился.

– Это временно, – повторил он слова женщины. – Скоро мы заработаем кучу денег и будем работать в лучшем офисе города. Хорошо, идите домой. Но ровно через два часа я Вас жду.

– Простите, – пробормотал Хмельнин. – А нельзя ли хоть одним глазком взглянуть на эту… извините, «Пальчики откусишь»?

– Нет, – резко ответил редактор. – Вы что, никогда колбасы не видели? Я же Вам сказал – врите, но врите правдоподобно. Представьте себе, что Вы проголодались и Вам подают ароматную, свежую, пахнущую лучшими копченостями на свете колбасу и… творите, творите! – Он на мгновение задумался. – Врите, творя, и, вря, творите. Прекрасный каламбур, не правда ли?

Хмельнин вяло улыбнулся. Представлять себя голодным не было нужды. Последний раз он ел приличную копченую колбасу пол года назад на дне рождения приятеля – коммерсанта. А с тех пор, как он покинул обанкротившуюся редакцию молодежной газеты, прошел год, и в течение этого года, имея лишь эпизодические подработки, питался впроголодь и по большей части чем-нибудь вегетарианским. Сотворить в своем сознании продукт из того, чего в реальности пока не было, мог только талантливейший писатель – фантаст. И то – не на голодный желудок. И все же Хмельнин решился. Слишком заманчиво прозвучали слова редактора: «Кто хорошо работает, тот хорошо ест».

Дома Иван первым делом обработал ранки от блох лосьоном после бритья, затем для творческого вдохновения выпил кружку крепкого чая и, представив себе человека, для которого он должен был придумывать сказку о колбасе – бывшего директора рынка Чахвадзе (наверняка, пройдоху, каких свет не видывал, жулика и обманщика), – начисто лишился всякого вдохновения. «Ну что можно соврать о колбасе, которую не то, что на вкус не пробовал и в глаза не видел, но которая и в природе-то существует только как неродившийся еще миф?» – с неудовольствием подумал Хмельнин. – «Реальный же, польский полуфабрикат, который будет продавать Чахвадзе под вывеской отечественной супер – колбасы, конечно, не стоит того, чтобы за него откусывать кому-нибудь пальчики. И что вообще за бред? Пальчики откусишь. Чьи пальчики? Свои или чужие? Если свои, то зачем? Если под рукой лежит такая чудо – колбаса Чахвадзе? А если чужие, тогда возникает множество дополнительных вопросов. Эта колбаса что же… вызывает агрессию, пробуждает звериные инстинкты? Вероятно, название „Пальчики откусишь“ произошло от выражения „пальчики оближешь“. Но зачем Чахвадзе нужно было так пошло и бездарно менять глагол? Наверное, у этого Чахвадзе, как и у шефа редакции „НЭПа“, просто дурной вкус. И мне, как автору будущей статьи, вдохновение нужно черпать именно из этого обстоятельства. То есть врать, как врут пьяные матросы или мошенники невысоко полета».

Немного подумав, он начал:

«Однажды, стоя в очереди за дефицитными продуктами: лососевой икрой, импортным кофе и ананасами»… – Черт побери! Почему ананасами? – подумал он, усмехаясь, и решил оставить «ананасами» ради полноты рисуемой картины абсурда. – «Столкнулся я с необыкновенным явлением, похожим на цунами», – продолжил Хмельнин. – «Почуяв запах копченой колбасы, который долетел до очереди из соседнего отдела магазина, люди сорвались с места и бросились туда, оставив меня одного в полном недоумении. Сами продавцы икры и ананасов побросали фартуки, закрыли отдел и ринулись занимать очередь. Запах колбасы был изумительный, колдовской, просто… ах. Пальчики откусишь! Я отправился в соседний отдел. Очередь колыхалась как живая волна. «Привезли!» – кричал кто-то. – «Наконец-то я помирюсь со своей тещей». «Ура!» – вторили ему. – «Сегодняшний день будет вписан в историю!» Старушка какая-то, шамкая беззубым ртом, радовалась как ребенок. «Я принимаю ее за час до еды по два кружочка без хлеба. Действует как кремлевская таблетка». Эти хвалебные оды колбасе так заинтересовали меня, что я плюнул на икру с ананасами и тоже встал в очередь за колбасой. Выяснилось, что я по запаху догадался о ее названии «Пальчики откусишь!» Действительно, когда я взял, наконец, в руки батончик этого ароматного изделия из отборной отечественной свинины, говядины, копченого сала и волшебных мексиканских приправ, голова у меня пошла кругом. Я понял, что не донесу колбасу до дома, не испробовав ее на вкус. Запах, друзья мои… Один только запах чего стоил! За один только запах с покупателя можно брать деньги. Шутка, конечно…