– Но как! Ты же там никогда не был!
– А мне не надо где-то быть, чтобы видеть. – ответил старик – Для этого у меня есть третий глаз.
– Я не вижу у тебя третьего глаза. – возразил Одноухий. – Ты врёшь мне.
– Нет есть. – упёрся Ведун. – Он у меня с обратной стороны. И он видит кто ты есть на самом деле..
Одноухий пристально посмотрел на старика.
– Это я и без тебя знаю.
Ведун усмехнулся.
– Ты знаешь лишь то, что тебе пока положено знать.
– Ладно, если ты всё видишь, ты должен знать, как мне вернуться. Это ведь для тебя не сложно?
– Проще простого. – ответил Ведун. – Пойдешь прямо, вон у того камня с отбитым краем свернёшь налево, дойдёшь до решётки, открой дверку и входи – там твой микрорайон.
– А как я здесь оказался?– спросил Одноухий.
– Всё очень просто, ты заблудился во сне и теперь можешь вернуться обратно.
– Черт возьми как просто. А я голову сломал.
Всё ещё не веря в чудо произошедшее с ним, Одноухий направился по указанному пути, и дойдя до дверцы, потянул её на себя.
– Привет Прищуренному – прошелестел вслед Ведун.
Глава 3
В микрорайоне шёл дождь. Одноухий подставил морду под летящие с небес капли и глубоко вдохнул забытый запах спального района. «Не хватало ещё, чтобы я гулял во сне». – подумал он, вспомнив, что заснул в подвале у слухового окошка.
Здесь день только начинался, солнечные лучи окрасили край неба в золотистый цвет, и над ярко освещенными домами, на фоне тёмных туч, повисла разноцветная радуга. Поглазев на праздник света, Одноухий спустился в подвал. Здесь было темно и сыро, как впрочем и всегда. Он направился к «пенатам» и прошёл несколько комнат, прежде чем заметил, что встречные коты расступаются в стороны и удивлённо глядят ему в след. Вскоре он понял в чём дело – он был белым. Он вспомнил ванну, девочку Зою… И начал сомневаться, что всё произошедшее с ним во сне, было сном. Толпа сзади всё росла и ропот становился громче. Он почти дошёл до цели, как услышал выкрики приказывающие остановиться. «Да что же это такое, вашу мать!» – выругался про себя Одноухий и обернувшись, увидел Баюна, семенящего впереди толпы. На груди у него, с одной стороны висел знак о ранении, а с другой медаль за «Оборону подвала». Сзади его, как всегда, подпирали двое общественников.
– Тебе говорят, стой! – закричал Баюн. – Ты кто такой? Что здесь делаешь?
Одноухий поглядывал вокруг, готовясь к отступлению.
– Тебя спрашивают, отвечай – кто такой! – чувствуя поддержку толпы, наседал Баюн.
– Я здешний. – нехотя признался Одноухий и добавил. – Зовут Одноухий.
– Точно. – выкрикнул кто-то из толпы. – Я узнал его. Он таким родился. Мы тогда хотели выкинуть его из подвала, только мать не дала. А потом про него забыли…
Баюн брезгливо посмотрел на Одноухого.
– Ах вот как! Ты решил больше не прятаться! Берегись! Котам с такой мастью не место здесь! Ты знаешь об этом, грязнокровка!? – всё больше распаляясь наседал он.
Одноухий молчал. Ему нечего было ответить. Два года ему удавалось под грязью скрывать свою особенность, но сейчас ему было всё равно. Ему надоело врать, чесаться от постоянного зуда, бояться быть раскрытым и постоянно думать об этом. Толпа галдела поддерживая чиновника и требовала немедленного изгнания Одноухого. Ощетинившись, он смотрел на беснующихся. Ему показалось, что сейчас они набросятся на него. Ещё чуть-чуть и всё… Но крики: – «Ату его!», перекрыл знакомый бас комвзвода Матёрого.
– Остановитесь!
Он, потрясая кулаками, прошёлся перед умолкшей толпой, развернулся, и глядя в упор на Баюна, произнёс.
– Кто-то здесь кричал: – «Ату его!». Я смотрю медальки нацепили. Строите из себя героев-защитников. Что-то я не видел вас на поле боя. Я хочу сказать о тех, кто действительно защищал наши территории. Их я могу по пальцам пересчитать. Одноухий – один из них. Остальные лежат в земле. Что из того, что он белый? Он, как и все, сражался за интересы нашего племени. Он заслужил наше признание. Своими ранами и пролитой кровью заслужил.
Баюн сморщился, словно печёное яблоко и сказал.
– Заслужил, не заслужил – это решит суд и общее голосование. Как решит, так и будет. Но если мы будем позволять вырожденцам селиться рядом с нами, мы пожнём вырождение племени. Семена их взойдут среди нас и тогда конец чистоте чёрного цвета.
В толпе прокатилась волна одобрения. Баюн победно прошествовал к административной части подвала, и уже перейдя черту, за которой начинался элитный район, мстительно посоветовал Одноухому.
– Постарайся решить все свои дела до завтра. Потом у тебя не будет времени.
В «пенатах» хозяина не было. Это не удивило Одноухого. Он знал, что Прищуренный появлялся здесь с темнотой, словно сексуальный вампир, ведя за собой очередную партию доноров. Одноухий обошёл грязное помещение, брезгливо оглядел скомканные циновки и следы очередной оргии и, с некоторым удовлетворением, в углу обнаружил вскрытую банку просроченных «бычков», которая сиротливо пылилась в углу. Консервы он есть не стал. Его колотила злость от расисткой ненависти, с которой встретился в коридорах подвала. Он не мог принять невежество толпы. Эти одурманенные пропагандой лоботрясы были готовы голосовать за что угодно, лишь бы чувствовать себя избранными. Улёгшись у входа, Одноухий закрыл глаза и постарался успокоиться. Прошёл час или поболее. Он очнулся от того, что кто-то дёргал его за ногу.
– Эй, проснитесь. – голосок был тонкий и принадлежал явно ребёнку.
Одноухий открыл глаза и увидел перед собой котёнка, что-то среднее между девочкой и мальчиком.
– Чего тебе? – спросил он, ещё не совсем прийдя в себя, чтобы задать себе вопрос: – «Что делает этот невинный цветок здесь, в этом доме греха?».
– У меня к вам послание – сообщил маленький ангел, и на секунду сосредоточившись, проговорил скороговоркой. – Срочно приходи на склад, я застрял.
– Кто это тебя послал? – заинтересовавшись сообщением, спросил Одноухий.
– Не знаю. – признался ангел. – Я пробегала мимо.. Он окликнул меня..
– Ну, как он хоть выглядел?
– Никак. Он говорил, как бы из далека.. Но его не было видно. Он сказал, чтобы я бежала сюда и нашла Одноухого. Теперь я вижу, что это вы. Вам надо вытащить его.
«Всё-таки девочка» – подумал Одноухий.
– Что хочешь?
Котёнок улыбнулся и кивнул на банку с «бычками».
Одноухий давно не был на складе, где, по утверждению Прищуренного, имелось место силы. Здесь стало ещё более пыльно, что являлось вполне естественным следствием накопления пыльных частиц и закона притяжения. Следы на полу показывали что девчушка была права. Одноухий подошёл к месту силы и покашлял.
– Кто здесь? – отозвалась пустота – Ты что ли, Одноухий?
– Я.
– Слава богам! – раздалось из портала.
– Как ты узнал, что я вернулся.? – спросил Одноухий.
– Я не знал. Сказал девчонке наудачу – вдруг повезёт…
Одноухий усмехнулся: удача Прищуренного была воистину фантастическая. В пересчете на лотерею она тянула на Джекпот.
– Тебе надо играть. – сказал он. Помолчав спросил. – Как тебя угораздило, я не вижу верёвки..
– Она намоталась. – замогильным голосом ответил Прищуренный.
– И что теперь?
– Тебе надо сюда. Привяжи веревку к ноге, другой конец к трубе и вперёд.. ну ты видел, как я это делаю. – голос был вкрадчивым и объяснял, как лучше Одноухому залезть в петлю.
Оглядев помещение склада, Одноухий заметил моток страховочного троса.
– Ты уверен, что это хорошая идея?
– Другой нет..
Одноухий вздохнул и направился к мотку веревки. «С другой стороны – надо когда-нибудь попробовать» – подумал он, проверяя узлы на прочность. Он вышел в середину склада, и приготовившись к переходу, завертелся, копируя своего учителя. Получилось бездарно. И так раз за разом. Вспотев и высказав всё, что он думает об этой идее, Одноухий, тяжело дыша, сел на пол.
– Ты попробуй с ненормативной лексикой. – посоветовал голос из ниоткуда.
В ответ Одноухий длинно и ненормативно выругался.
– Во, во, вот так! – возликовал Прищуренный. – Можешь! Можешь, мать твою так!
Действительно это помогло. Оказавшись в комнате семь на восемь, лицом к лицу с папашей, Одноухий возликовал.
– Я сделал! Я, чорт возьми, сделал это!
Они обнялись.
– Я два дня здесь куковал – признался Прищуренный. – Уже прощаться начал..
Он схватил Одноухого за лапу и потянул в глубь комнаты.
– Хочу тебе показать то, что ты нигде больше не увидишь. Это фантастика! – Прищуренный сорвал с куста диковинный плод, сунул его под нос сыну и спросил. – Как думаешь, что это?
– Похоже на вывернутую мочалку. – равнодушно предположил Одноухий. Его больше занимала сама комната.
– Это Мердела. По вкусу похожа на жаренный каштан, но есть её нельзя. Может вызывать жесткие галлюцинации, способные повредить нейронные связи. А вот этот экземпляр очень интересен. – Прищуренный поднял с грядки шарообразны нарост со шляпой. – Гриб с глазами. Этот паразит, приготовленный должным образом, будет рассказывать вам занимательные охотничьи истории из сборника рассказов Пришвина. Очень познавательно. Идём дальше…
Одноухий, осмотрел гладкие стены из толстого пластика, подёргал двустворчатые двери и перевёл взгляд на стеклянный фонарь, раскинувшийся над головой. Там над головой, в сиреневой выси стояли три луны, в окружении мириадов звёзд. Одноухому стало не по себе.
– Подожди пап, если честно, мне здесь не очень… Давай вернёмся домой. Меня завтра, наверно, выгонят. Мне надо отоспаться. По настоящему. Не так, как до этого.
– Ну да, я тогда ничего не понял. Я только оглянулся на двух цыпочек – раз, а тебя уже нет. Удивительно! Ну ладно, пошли домой, раз ты так хочешь. Я только возьму с собой то зачем сюда пришёл. – Прищуренный засунул пучок санабиса под мышку и сказал – Я готов.
Возвращение в реальность было стремительным. Их выплюнуло из портала на пыльный пол склада, где они, какое-то время приходили в себя, тихо радуясь возвращению в родной подвал. Затем, посидев с загадочными мордами напротив друг друга, они вернулись к себе в «пенаты» и молча легли по циновкам. Прищуренный сразу засопел, оставив Одноухого наедине с его проблемами. Он долго ворочался на своей циновке, пока наконец не решился выйти на свежий воздух. Снаружи была ночь. Небо усеянное мириадами звёзд раскинулось над Одноухим, прижало его к земле, заставив почувствовать себя частью вселенной. На секунду всплыло сиреневое небо с тремя лунами и тут же погасло где-то в глубине сознания. Он лежал на сырой земле и думал о вечном. Если бы он знал про Канта, наверняка бы вспомнил о нравственном законе находящемся внутри каждого кота. Подняв голову к небу, Одноухий попытался угадать: какая именно из мириада звёзд – его звезда Кац. Он так долго всматривался в светящиеся точки, что ему показалось будто одна из звёзд стала подмигивать ему. Звезда была средней яркости и величины, как многие вокруг, правда более холодная, чем остальные. Одноухий стал считать вспышки и постепенно понял, что это код. Это был примитивный код, которым на Земле успешно пользовались врачи психологи, вводя пациентов в гипнотический транс. Прийдя в себя, Одноухий понял, что проспал до утра. Он сладко потянулся, выставив когти, огляделся и потрусил по дорожке, просто так, без всякой цели. Прогулявшись по микрорайону и зарядившись положительными эмоциями, Одноухий вернулся обратно в подвал. Сегодняшнего приговора он больше не страшился – просто было жалко, потраченных усилий и времени на борьбу с системой. Когда Одноухий появился на пороге «пенат», Прищуренный, одобрительно взглянув на его невозмутимый вид, сказал.
– Ничего, мы поборемся. Я тут переговорил с кем надо… Есть шанс развалить твое дело.
– Ничего не надо. – ответил Одноухий. – Судьба ведёт меня. Ты сам сказал: – «Иди своим путём».
Прищуренный обиженно подтянул нижнюю челюсть и стал похож на кролика.
– Зря ты так. Я всё утро ношусь по знакомым, подтянул нужные связи.. А ты – судьба ведёт меня… А может она давно свихнулась? Судьба твоя!
Одноухий засмеялся.
– Ну ты скажешь тоже.. Судьба – она, как горы, как небо, она, как сфинкс – таинственна, непредсказуема, без мыслей, без эмоций. Она всегда была.
Прищуренный задумчиво кивнул головой.
– На самом деле ты прав. Судьба, она, как пророчество. Есть предсказание о Белом принце. Он мессия. Когда он придёт, каждый получит по делам своим.
– Ну вот видишь, мне не о чем печалиться – судьба и Белый принц за меня! – воскликнул Одноухий воздел лапы к потолку словно приветствуя своё будущее.
– Ты, как хочешь, а я не успокоюсь.. – пообещал Прищуренный.
К обеду в «пенаты» пришли два здоровенных активиста и препроводили Одноухого в помещение, выбранное руководством для таинства голосования. Его провели сквозь ропот толпы, и посадили в углу, справа от президиума во главе с Гидеоном. Баюн победно зыркнул в его сторону и спрятал мстительную улыбочку. Решив не отвечать мелочному чиновнику, Одноухий отвернулся и оглядел помещение. Прямо перед ним сидели знакомые лоботрясы, едва не линчевавшие его в коридорах подвала. Выражения морд, не тронутых интеллектом, с лихвой компенсировалось выражением нездорового возбуждения от ожидания расправы. Дети демократии с отбитыми мозгами желали крови. Левее от них, по центру, сидели достаточно стойкие сторонники чистоты рассы, но согласные на компромиссы, а дальше – те, которые ещё не определились с выбором цвета и в тайне симпатизировали симпатичному коту. Это были в основном, особи женского пола, которые могли быть на стороне Одноухого. Среди них находился и Прищуренный, который упорно двигался по замысловатому маршруту, плетя узоры заговора. Глядя на потуги папаши, Одноухий невесело усмехнулся. Для него, всё происходящее было предельно ясно – приговор был вынесен, ратифицирован и скоро будет оглашён. «Скорее бы всё закончилось» – обречённо подумал он. Ожидание становилось невыносимым. Тем временем в президиуме произошло оживление. Лидеры племени слезли со своих мест и подошли к картонному ящику. Гидеон взял из рук Баюна небольшой мешочек, встряхнул его, видимо для того, чтобы перемешать содержимое и многозначительно посмотрел на собравшихся. Он умел, глядя на всех разом, заглянуть в душу каждому. Вытянув шею, Одноухий следил за его руками. Среди местного населения упорно ходили легенды о фантастической способности предметов растворяться в руках председателя. Гидеон поднял над головой мешок и произнёс.
– Уважаемое собрание, в этом мешке находятся по семьдесят две фасолины чёрного и белого цветов. Чёрная фасолина означает: «изгнание», белая означает: «признание». Сейчас, на ваших глазах, я высыплю бобы в ящик, который будет служить нам урной для ваших голосов. После того, когда каждый житель сделает свой выбор, мы посчитаем оставшиеся бобы и если в этом ящике останется минимальное количество бобов одного из цветов, это и будет приговором. Начнём и прошу проголосовавших не показывать свой выбор.
С этими словами, председатель высыпал содержимое мешка в ящик. Он сделал жест призывающий к вниманию, и картинно запустив в недра ящика свою лапу, вытащил фасоль которую быстро спрятал в складках живота. Но сделал это, недостаточно ловко и не так уж быстро, и большая половина собравшихся увидела, что фасоль была чёрная. Гидеон быстро ретировался, как будто ничего не случилось. Сделать свой выбор, подошли и другие члены президиума. Уже после них, к голосованию приступили остальные члены общества. К ящику выстроилась длинная очередь желающих использовать свой голос. Участь Одноухого решалась быстро. Хлопцы из правого сектора, с кривыми ухмылками, запускали свои лапы в урну, и похоже, брали там сколько хотели. Баюн стоящий рядом, который должен был следить за чистотой процесса, молитвенно отводил глаза к потолку и никак не реагировал. «Вот говнюк!» – с удивлением отметил про себя Одноухий – «Как я его не до оценил!?». После этого открытия, он опустил голову и прикрыл глаза: дальнейшее было ясно. Как всегда, в минуты испытаний, взгляд его переключался от внешнего созерцания к внутреннему и тогда приходил покой и душевное равновесие. Правда расслабиться, как раз не получилось, потому что возле ящика с бобами разгорелся скандал, где Баюн, до того смотревший сквозь пальцы на проделки хлопцев из правого сектора, проявил недюжинную внимательность и прыть поймав за лапу одну из подружек Прищуренного, которая пыталась незаметно ухватить сразу две белые фасолины. «Вот!» – кричал чиновник, подняв визжащую кошку над собой – «Обратите внимание! Налицо жульничество! Вот вам и умеренная оппозиция..».
Тут же набежали молодцы из отдела нравственности, скрутили и уволокли заговорщицу из зала суда. Когда крики провинившейся особы стихли в коридорах госсектора, Баюн обернулся к Гидеону, и когда тот довольно кивнул, сурово поглядел на кучку заговорщиков, и сказал.
– Прошу продолжать голосование. Надеюсь такое больше не повторится.
Прищуренный сжался. Взгляд его, брошенный на Одноухого, был яснее-ясного и означал только одно: – «Увы, мой мальчик, я должен уступить».
Голосование закончилось, оставшиеся бобы были посчитаны. Участники счётной комиссии подошли к президиуму и сообщили результат. Собрание застыло в ожидании. В тишине было слышно как летают мухи и надсадно дышит страдающий астмой патриарх. Одноухий увидел, как поднялся со своего места Гидеон, оглядел собравшихся и произнёс.
– Приговор таков: двенадцать чёрных против двадцати восьми белых. Это значит, что Одноухий должен покинуть нас. – Гидеон обернулся в сторону Одноухого – Ничего личного – это воля племени. При этих словах большая часть собравшихся повскакало с мест и начало скандировать: «Уходи Одноухий, тебе здесь не место». По знаку Баюна, два знакомых «гренадёра» возникли за спиной Одноухого, и подняв его, повели к выходу из подвала. За ними с улюлюканьем устремились отбитые на всю голову хлопцы. У выхода в подвал сопровождающие отпустили его лапы и один из их проговорил казённым голосом.
– Иди отсюда как можно дальше. Вернёшься – будет плохо, очень.
Одноухий побрёл прочь, как было велено. Возле угла, где стоял единственный действующий фонарь придомовой территории, он оглянулся. Конвойных уже не было. Зато из подвала, один за другим, неспешно вылезали несколько молодчиков. По их рожам, Одноухий сразу понял, что хлопцы совсем не для того повылезали, чтобы мирно проводить товарища до границ родного района, а совсем наоборот, они таки хотели проводить его в последний путь. И Одноухий побежал. Он бежал не разбирая дороги, ломая кусты, перепрыгивая лужи, распугивая зазевавшихся голубей. За спиной явственно слышался топот погони. «Когда же они отстанут?» – подумал Одноухий и оглянулся. Увы, откормленные преследователи заметно сократили дистанцию, и с упорством достойным лучших борзых, загоняли добычу. Почувствовав, что его надолго не хватит, Одноухий метнулся к центру города, справедливо полагая, что там хлопцы не буду себя вести, как полные отморозки. Он чудом избежал увечья под колёсами легковушки, вывернувшей из ворот дома, пролетел ещё несколько кварталов и завернул за угол. Пробежав мимо закрытых дверей, мусорных ящиков и всякого хлама, сваленного у стен, он, вдруг, упёрся в стену. Это был тупик. Стена уходила недопустимо высоко ко второму этажу. «Даже с Прищуренным эту высоту не одолеть». – задрав голову вверх, вздохнул Одноухий. Он обречённо оглянулся. Там в проёме переулка стояли четыре преследователя. Они не спешили, наслаждаясь моментом. Одноухий сделал шаг назад и упёрся в стену. В это время на улице раздался грохот и в пространство между домами, подпрыгнув на бордюре, влетел грузовичок Коммунхоза с пустыми мусорными баками. За рулем болида сидел Тимоха по прозвищу «стопарик». Это прозвище Тимофей получил за то, что из продуктов рекомендованных работникам коммунхоза «за вредность», вроде молока и гематогена, он выбрал «беленькую». Сообщив при этом, что означенные продукты лучше отдать матерям и детям. Не сбавляя скорости Тимоха лихо промчался к стоящим у стены бакам, чуть не раздавив по пути зазевавшихся преследователей Одноухого. Машина, натужно застонав, остановилась в полуметре от стены. «Стопарик» вылез из кабины оглядел переполненные мусорные баки, матерно выругался и стал сгружать пустую тару. Закончив нехитрые операции с манипулятором, служитель чистоты, окинул взглядом свою работу, что-то пробурчал себе под нос, и попинал для порядка колесо. На сегодня рабочий день закончился. Он посмотрел на сидевших неподалёку котов и усмехнулся.
– Зря сидите, ничего вам здесь не обломится» – крикнул он притаившейся четвёрке, сам того не осознавая, насколько не далёк от истины.
Выдав это предсказание, Тимоха сел за баранку своего автомобиля, выжал сцепление и включил заднюю скорость. Тут, внезапно, ему стало, как-то не по себе, будто за столом всем налили по полной, а ему только половину. В животе от этого сделалась неприятная пустота. Мучаясь неясной тревогой, он доехал до пересечения с главной дорогой и понял, что в кабине кто-то есть. Покрутив головой в поисках источника тревоги, Тимофей, наконец, увидел под сиденьем настороженные, полные страха, глаза загнанного животного.
– Ах ты, чтоб тебя! – подпрыгнул от неожиданности коммунальщик, и замахнувшись на Одноухого, заорал – Сюда котам нельзя! Пошёл вон отсюда!
Решительно рванув рычаг тормоза он собрался разделаться с незваным гостем, но, сложив два и два, кое-что понял и смягчился.
– Это тебя пасли, что ли? – спросил он, уже более миролюбиво разглядывая незваного гостя.
Одноухий, не поняв, что такое «пасли», почувствовал вопросительную интонацию, и на всякий случай, кивнул.
– Ты, что понимаешь меня? – спросил изумленный Коммунальщик.
Одноухий снова кивнул и для пущего эффекта, поклонившись. промурлыкал: «Всё что угодно».
– Во даёт! Да тебе в цирке надо выступать! Поедешь со мной. Покажу тебя дружбанам. Повеселимся..
Возбудившись от предстоящей попойки и сюрприза, которым собирался удивить собутыльников, Тимоха ударил по газам и с удивительной сноровкой рванул по дороге лихо обгоняя крутые тачки.
Квартирка Тимохи показалась Одноухому дворцом. Такого великолепия и разнообразия антикварных вещей он ещё никогда не видел. Он застыл на пороге переминаясь с ноги на ногу, не решаясь войти в жилище нового знакомого. Всю дорогу от магазина, где «стопарик» с видом знатока выбирал напитки, а затем препирался с охранником, доказывая, что «этот кот имеет все прививки и право посещать любые магазины», Одноухий терялся в догадках о том, кем является этот тщедушный пронзительный человек, спасший его от бойцов правого сектора. С одной стороны, по мятым брюкам и лицу было ясно, что это люмпен и алкаш, человек достигший последней ступеньки социальной лестницы, а с другой стороны, его поступки и манера разговаривать выдавала в нем человека незаурядных способностей и души. Не меньше озадачили Одноухого и друзья Тимофея. Они появились на пороге квартиры одетые в дорогие обноски с претензией на «прет-а-порте» от лучших домов моды. Двое из них с трудом удерживали старинный чугунный унитаз английского происхождения, а третий имел в руках томик Верлена на языке оригинала. Пришедшие с уважением преподнесли «дары» хозяину, называя его не иначе, как «маэстро» и после шумных приветствий, без лишних слов, деловито направились к столу, где веселыми бликами играли бутылки любимого напитка. Они расположились на стульях и сидевшему под столом Одноухому ударил в нос знакомый запах помойки. Оказывается друзья Тимохи были бомжами. Этих людей он часто встречал у баков, и если честно, презирал их за жадность и нечистоплотность – ведь, он был глубоко убеждён в том, что, если ты роешься в отбросах, не уподобляйся им.
Одноухий заскучал и ему захотелось уйти. В это время наверху раздался звон стаканов, после чего сидящие за столом заметно оживились.
– А скажите дорогой мой, Мишель, каковы сейчас погоды на «пляц пигаль»? – спросил один из бомжей.
– Кес ке се.. как это сказать по-русски, – произнёс на ломанном русском тот, кого назвали Мишелем – Хреноватье.. дожди и слякодь. Хуже нет. И водка нет. Я больше не писать..
– Да, как я тебя понимаю, мон шер ами, я сам уже два года не брал в руки скрипку.. пальцы уже не слушаются.. – грустно вздохнул визави Мишеля.
– А по мне всё едино: жизнь сделала мёртвую петлю и из этого пике ей уже не выйти. Так не лучше ли отдаться на волю волн, чем биться о скалы бытия – вклинился в разговор третий бомж.
– Нет, дорогой Велимир, ты хоть и бывший глава района, но не к лицу тебе быть таким пессимистом. Бери пример с нас. Ведь мы с Мишей всё потеряли: и поклонников, и благосостояние.. А всё-таки живем – жизни радуемся. Конечно потери наши, не чета твоим, и всё-же…
– А моё честное имя? – сказал Велимир – Его уже не вернуть.
– Ну ты сам виноват. Не надо было брать.. – отозвался бывший скрипач.
– Ну что вы здесь развели!? – возмутился Тимоха. – Отставить упаднические разговоры! Вот что я вам покажу..
С этими словами хозяин залез под стол и вытащил за шкирку Одноухого.
– Вот – сказал он, указывая на безвольно повисшее животное – Кот, учёный, понимает человеческую речь. Можете спросить что-нибудь.
Бомжи переглянулись. Велимир поскрёб давно небритый подбородок и спросил.
– С чего ты взял?.. На вид – обычный дворняга, заморыш без уха…
– Да ты спроси. – Тимоха опустил Одноухого на паркет и погладил по голове.
– О чём? – всё ещё недоумевая, словно вещицу на витрине с сомнением оглядел кота бывший глава района.
«Стопарик» пожал плечами, и вспомнив первый контакт с котом, посоветовал.
– Спроси: понимает ли он человеческую речь.
Велимир задал вопрос, и получив утвердительный кивок, от удивления хлопнул себя по ляжкам. Остальные заинтересованно придвинулись к Одноухому и тоже задали свои вопросы. Кот кивнул на каждый из них из чего получилось, что у него девять жизней, что земля плоская, что котов до сих пор боятся в Египте, и что они презирают людей, как низшую ступень эволюции. Когда пытливые умы в полной мере насытились информацией и перешли к застолью, Одноухий незаметно ретировался в нишу между булем чёрного дерева с малахитовой столешницей и козеткой в стиле «рекамье». Здесь он улёгся, и свернувшись калачиком, уснул, не смотря на шумное застолье, сплошь пронизанное заумными философскими декларациями, цитатами и прочей интеллектуальной мутью выкинутых из жизни людей.
Когда он поднял голову была ночь. Он огляделся. Вечеринка закончилась, гуляки залипли в замысловатых позах, там где застал их Морфей. Сверху, развалившись на козетке храпел Тимоха, сбоку, в его переливы тонко вступали скрипач и француз, скрючившиеся на креслах короля Людовика, а справа, завершая квартет, всхрапывал басом Велимир. Часть его тела, в виде ног, торчала из-за кадки с пальмой. Одноухий встал, осторожно и неслышно прошёл мимо кресел с падшими ангелами и проник в прихожую. Как он и думал, дверь была не закрыта, просто надо было боднуть её лбом. Спустившись по лестнице, он оказался на улице. Здесь, в «ближней зоне» первых этажей всё было залито ровным светом фонарей, рекламных щитов и витрин. Одноухий подошёл к одной из них. Одетые в шелка манекены были бесстрастны, молчаливы, и пожалуй, немного исполнены спеси, но указывали нужное направление. Они указывали на шпиль мэрии, которая находилась на другом берегу реки. «Что мне делать в мэрии?» – подумал Одноухий – «Там, наверно, уже есть свои охотники на мышей». И всё же, вопреки благоразумным, доводам, подобрав хвост, он потрусил вниз, к мосту. У моста он неожиданно, для себя, сменил маршрут и спустился к набережной. Здесь стояла синяя гружёная баржа, судя по запаху, перевозившая, кроме всего прочего, продукты мясной кулинарии: колбасы, рулеты, карбонаты и ещё много из того, что могло вскружить голову любому коту на этом, и возможно, на том свете. Одноухий не помнил, как оказался на палубе: возможно трап был не убран, возможно расстояние между бортом и причалом было не на столько недосягаемым. Он приблизился к брезентовому клапану закрывавшему решетку трюма, воровато огляделся и нырнул под парусину. В темноте отыскав щель в решётке, он с упоением вдохнул насыщенный запахом копчёностей воздух трюма, и протиснувшись меж створок решётки, спрыгнул, в проём между коробками. Взгляд его пробежал по нагромождению картонок обклеенных завораживающими картинками с изображениями колбасно-кулинарных натюрмортов. Мысли у Одноухого закружились в непредсказуемом направлении, в животе заурчало, теряя терпение, он вскочил на ближайшую из коробок, и запустив лапу внутрь, выхватил увесистую колбасную коляску. Тут же на крышке ящика случилось поедание «краковской». Одноухого трясло от гастрономического оргазма, он ел почти не прожёвывая, дико озираясь по сторонам и включая временами угрожающий нижний регистр. Не прошло и трёх минут, как колбаса исчезла в его утробе. Вторую связку он ел уже не спеша, придирчиво оглядывая каждый кусочек перед тем, как отправить его в рот. Наконец, решив, что пора и честь знать, Одноухий водрузил на себя, крест на крест, две коляски «краковской», тяжело встал, и пошатываясь, направился к решётке люка. Встав под люком он прикинул расстояние до решётки и эти два метра показались ему непреодолимым препятствием. Он снял с себя связки колбас, опять прикинул расстояние для прыжка. Снова понял – не одолеть. Расслабленная тяжесть во всём теле тянула вниз, к доскам трюма, не давала взлететь. Одноухий сыто икнул и сел. Необходимо было переварить нажитые калории. А калории лучше всего исчезают во сне. Согласившись с этим умозаключением, он полез за коробки в пространство у борта и там забылся глубоким сном.
Глава 4
Ему приснилось небо. Плавно покачивая, его несло в пространстве под лучистым светилом ровным слоем окроплявшим благодатью бескрайние поля облаков. Одноухий видел внизу нагромождения фантастических пейзажей и душа его замирала от благоговения перед красотой и мощью природы. Он не боялся упасть: сила что несла его не представляла угрозы, совсем наоборот, была надежной и заботливой, как мама-кошка, что позволяло ему чувствовать себя маленьким котёнком. Проплывающие мимо облака временами редели и растворялись в молочной дымке пейзажа, и тогда, внизу, появлялась земля с венами рек и цветными лоскутами полей. Там кипела жизнь: мчались по дорогам автомобили, меж ними, по своим делам, бегали крошечные муравьи-людишки, а в полях сновали трактора-комбайны, выбривая начисто растительность полей. Выскочив из пелены облаков, Одноухий чуть не налетел на дикого гуся, который испуганно метнулся в сторону, что-то прокричав неучтивое на своём птичьем языке. Он попытался уцепить невежду за хвост, но лапа, скользнув по стеклу, отлетела обратно. Тут Одноухий увидел, что перед ним был иллюминатор.