– Но вот и славно, вот и хорошо! – воскликнул Меншиков и продолжил уже беспафосно:
– Я, Алешенька, завсегда помню – кто ты есть, и пугать тебя не пугаю вовсе, а токмо волю царскую исполняю в точности.
– И посему, – ухмыльнулся Алексей, – соглядатаев за мной посылаешь. Да?
– Не соглядатаев вовсе, а сохранителей.
– Неужто у короля Августа не хватит мочи меня от опасностей оборонить? Хватит!
– Давай, Твое Высочество, разговор сей прекращать. Ты волю царскую знаешь? Знаешь. Исполняй. А у меня своя царская воля имеется. Мне ее исполнять надобно. И я ее исполню.
Слова эти Александр Данилыч без улыбки произнес, даже холодно.
5
Должно был явиться в университет к началу сентября по немецкому счету. Но поскольку гнали не шибко, то, конечно же, опоздали.
Здесь, в эту паузу действия, пока основная персонала наша – Алексей Петрович добирался до Дрездена имеет смысл поведать читателю подробнее о конвоирах.
Они заметно различались по возрасту. Если Александру Гавриловичу Головкину было около двадцати – почти что ровесник царевичу – то князь Юрий Юрьевич Трубецкой был вполне зрелым мужчиной и в 1710 году имел более сорока лет отроду. По чину по старому, или, по старине, как тогда говорили, – он был комнатный царский стольник. И образован весьма. И не раз исполнял царские поручения.
Десять лет тому назад, когда Петр только еще думал начать войну против Карлуса свейского, расторопный Юрий Юрьевич Трубецкой был послан с особой миссией в Берлин. Миссия его состояла в том, чтобы попытаться уговорить курфюрста, но пока еще не короля, а только герцога Прусского – Фридриха-Вильгельма выступить в союзе с Петром против Карла XII. Сделать это Трубецкому не удалось. Курфюрст струсил. Но милости царской по этой причине Юрий Юрьевич не лишился. И вот – десять лет спустя заполучил новую ответственную от Петра задачу: сопровождать наследника московского престола Алексея Петровича в саксонский город Дрезден ума набираться.
Что касается Александра Гавриловича Головкина, то он, хотя и сын канцлера, но в то время никакой заметной роли не играл, а был просто помощником Трубецкого. Но уже через несколько лет он стал врагом царевичу, поскольку имел отношения к составлению брачного контракта Алексея Петровича и Софии Шарлотты. Но это – позже. А пока о нем особенно много говорить не придется. Так, разве только по мелочам каким.
6
В тот год осень в Саксонии была поздняя. В сентябре царило еще прекрасное немецкое лето. То есть было вполне тепло, деревья стояли без признаков желтизны, рынки в городах и городках были полны плодами полей, садов и огородов, а каждый саксонец в эту пору уверен, что жизнь хороша и даже очень.
В это-то время и въехали в Дрезден – прочная, просторная, хотя и немецкая, уже немодная карета четверней и еще две коляски попроще. В них и появились прибывшие из далекой Московии более десятка людей с кучерами – царевич Алексей Петрович, его спутники и слуги.
Первую неделю приезжие русские прожили в гостинице «У Якоба» на Ратушной площади. А спустя неделю наняли небольшой двухэтажный домик буквально в шаге от университета. Причем, уже через день после приезда царевич должен был явиться на занятия.
7
Порядок дня для царевича в Дрездене был установлен такой. В семь часов утра его поднимали. Алексей, вообще говоря, поспать любил, и получал от этого немалое для себя удовольствие. Поэтому, когда его все-таки будили в семь, он, еще толком не проснувшись, начинал хныкать, упираться, ругаться, не стесняясь совершенно словами и прочее. Быстро привыкнув к такому началу дня, Трубецкой и Головин были непреклонны. И поэтому в восемь утра Алексей был всегда уже умыт, одет, и садился за стол завтракать.
За завтраком наследник русского престола энергично требовал пива. При этом он снова громко ругался, топал ногами, размахивал руками, норовя задеть кулаком Александра Головкина, поскольку Ю.Ю.Трубецкого побаивался. Он также почти каждый день грозился отписать отцу «как его морят здесь голодом» (к слову сказать, не написал ни разу), но князь и граф не уступали ни на йоту, и за завтраком Алешенька не получал спиртного ни капли, как не старался.
В девять часов утра царевич Алексей Петрович вступал, наконец, под своды главного Саксонского храма науки. Его сопровождал при этом Головкин. Оба прилежно пребывали под упомянутыми сводами иногда и до пятого часу пополудни. При этом царевич чувствовал за своей спиной постоянное дыхание своего стражника, так что, хотя и очень хотел – ничего из заведенного порядка изменить не мог. Приходилось и отсиживать, и выслушивать, и даже записывать положенное.
Способности к учению у Алексея Петровича были. Как мы понимаем сегодня – выше среднего уровня, хотя и без особого блеска; но энтузиазм в учении отсутствовал начисто. То есть можно сказать так: если можно было бы не учиться, царевич не учился бы. Но не учиться было нельзя. Оба титулованных царевичевых соглядатая эту черточку в отношении наследника к учебе заметили очень скоро. Заметили и пришли к общему мнению, что Алешенька научится всему, что надо без особого напряжения, но…
Но следить за ним надобно во всякое время, – и очень внимательно. Практика показывала – достаточно проморгать даже полчаса, он и на полчаса отвяжется. Как-то проморгали – и царевич уже в пивную – нырь! И кружечку, а то и две точно навернул. А пивных погребков в Дрездене и тогда было великое множество. А не будь рядом пива – так он с успехом мог и стаканчик прозрачного мозельского винца глотнуть. Очень даже. Этого добра в городе тоже было в изобилии.
8
Информация из Дрездена к царю-батюшке Петру Алексеевичу отправлялась регулярная и… правдивая. Царевич это знал, и горькая досада от бессилия что-либо изменить сполна выплескивалась на сожителей.
– Что, кляузу готовишь? – раздраженно спрашивал Алексей вечерами, иногда уже из постели, Юрия Юрьевича, заметив, что тот вот-вот сядет за стол с бумагами, пером и чернилами. – Донос батюшке строчить станешь? – И продолжал сварливо:
– Пиши, пиши, обо всем пиши, ничего не забывай… Напиши, наприклад, что я нынче с утра посрать хорошо сходил – и это батюшке будет радостно… Негодяи, как есть, негодяи – оба! И старый, и младый! Воздуху свежего лишили меня вовсе! Хоть бы гулять вечерами выпускали… А то ведь от книжного духу у меня чахотка, может, скоро откроется. Заболею и умру в муках; а коли умру – что вы тогда батюшке отпишите, чем оправдываться станете?
Читатель сам уже почувствовал: в этих царевичевых тирадах ощущалось немало смешного. Алексей юмора не гнушался и хорошо его понимал. Нередко и титулованные соглядатаи тон его подхватывали и получалось очень весело:
– Так ведь мы Твое Высочество отпускали уже гулять. И не раз. Пока не зареклись. Потому как наследник престолу сразу пиво бежал пить, либо вино. Вон как немцы-то гуляют – чинно-благородно, цветочки дамам дарят… А ты? Не так давно не мы ли тебя, Алексей свет-Петрович силою из веселого дома фрау Кёллер едва вытащили? Что ты при том, пьяным будучи, кричал – вспомнить ныне и то стыдно…
– А я не помню! – громко смеялся в ответ Алексей. – Неправда ваша! А коли и правда, так озаботьтесь тем, чтобы я мог нужду свою мужскую справить… Озаботились? Нет. Так озаботьтесь – бабу сюда мне приведите! Я – заплачу! У меня денег много!..
Царевич весело смеялся, и его караульщики смеялись тоже.
9
… Так вот и шли для них в красивом городе Дрездене – день за днем. По саксонской станице же ходило немало слухов. Вот, скажем, слух о том, что герцог, наконец, решил достроить дворец. «Деньги, что ли появились! – рассуждал обыватель. – Наверное. Откуда? А царь снова дал. Везет герцогу… А интересно, что бывает на небесах изменникам? Все-таки царь излишне добрый человек. О его жестокости много пустого болтают. Ведь он непременно должен был нашего толстого Августа ныне с порога метлой приказать прогнать. А он – снова взял герцога в союзники… Чудеса! Нет, все-таки этих русских понять очень трудно»…
Эти и подобные им слухи достали и русских ушей. Александр Головкин, поскольку отец его долгое время занимался иноземными делами, а сам Александр с отрочества с большим вниманием слушал отцовские суждения – теперь и сам комментировал ситуацию – активно и занимал слушателей полным знанием существа дела:
– Почему Государь наш сызнова к Августу лицом повернулся? – Отвечу легко. Нынче войны без союзников не ведутся. И хотя цена нынче Августу – грош и не более, но все может помочь – хотя знакомствами. Ведь кто нам благосклоние цесаря Карла дал? Август. Он в европейские дворы вхож и всюду свой: через него и нашенское местечко в Европе махонькое найдем.
На что Трубецкой резонно возражал… «Нам теперь Август – что? Пустое место. Русские пушки и батальоны в Померании ноне сто крат полезнее Августа будут».
А заканчивались эти вечерние беседы, как правило, снова на пивную тему, ибо по вечерам царевич снова начинал клянчить выпивку. Но, понятное дело, – ничего не получал. Хотя, вообще-то, интересно: а когда, все-таки, царевич имел возможность выпить пиво в Дрездене? Был такой день? Отвечаем: был. Воскресение.
10
Надо, однако, заметить, что весьма скоро – через каких-то три месяца столь строгий и изнурительный для наследника режим был значительно смягчен. Почему? Да потому, что две задуманные первоначально как параллельные и независимые задачи – учеба и женитьба, показали свою зависимость друг от друга. Точнее говоря – женитьба не могла ждать окончания учебы. И тогда…
И тогда сначала была значительно разбавлена уроками музыки и танцев процедура основного обучения. А потом и вовсе – и Алексею и его людям было велено переехать в Краков. Дрезденский академический период закончился. В Кракове надлежало и геометрию, и математику изучать практически – в приложении к фортификации. Это, скорее всего, решил батюшка. Традиционный университетский курс показался ему длинным и ненужным для наследника московского трона.
11
Университет в Кракове в начале 18 века был не очень большой, но известный. Уже ясно, почему царевичу не пришлось тянуть истинно-студенческую лямку, слушая только что-то вроде спецкурсов – лишь для него или почти лишь для него. Повторимся: такая организация обучения была устроена с полного отцовского одобрения. Однако причина такового одобрения не только в том состояла, что торопились с женитьбой. Отец, скорее всего, полагал, что неизбежную нехватку знаний сын восполнит потом, самостоятельным образованием, так как это делал сам Петр. На это отец рассчитывал. Но расчет его – не оправдался. Сын был не то, что отец. Совсем не то. Яблоко в данном случае упало далеко. Если Петр, что общеизвестно, был в высшей степени энергичен, целеустремленен и обладал мощной волей, то – мы уже понимаем это – сын энергию кругом не источал вовсе, целеустремленностью характерен не был, а что касается воли, то её, надо полагать, у Алексея вовсе не было. Такой был человек.
Более того. Как мы выяснили, в Кракове вообще никаких занятий, как таковых, – организовать не особенно стремились. Потому что уже в феврале царевич Алексей получил приглашение польского короля погостить в Варшаве. Алексей приехал и погостил. Из Варшавы, правда на краткое время, он приехал снова в Дрезден. Но, как видно, регулярная учеба до того утомила царевича, что он стал жаловаться на слабость здоровья. Его посмотрели дрезденские врачи и заподозрили то, что мы сегодня называем туберкулезом. Переполошились все изрядно. И немедленно устроили Алексею Петровичу поездку в Карлсбад для поправки здоровья.
Его повезли из Дрездена в Карлсбад, минуя немалое число городов и городков. И в одном таком городке была сделана остановка, вынужденная, по причине легкой поломки кареты. Городок назывался Шлакенверт. И во время остановки случается происшествие, далеко превосходящее поломку кареты: он видит здесь свою суженую.
Можно, конечно, было бы сказать, что свидание произошло совершенно случайно . Однако согласитесь: будущие августейший жених и невеста не могут встретиться случайно; даже когда их встреча и выглядит как случайная, она, конечно же, бывает устроена.
Как устроена? Давайте попробуем это вообразить.
Итак – ехали из Дрездена в Карлсбад…
12
Карета – очень поместительная, но тяжеловатая, в какой разъезжали по Европе наши русские, доехала до поломки, конечно, из дому, но изготовлена была с надлежащей немецкой тщательностью настоящим немцем в Риге. Но давненько. Поэтому, хотя она и довольно резво еще катила, с ней уже начали случаться происшествия. Вот и на пути из Дрездена, когда проезжали помянутый Шлакенверт, на самой его главной, Церковной площади, прямо против ратуши – маленького полутораэтажного зданьица с непременной башенкой и часами, у русской рижской кареты треснула вдруг задняя ось. О чем и возвестил громко кучер.
Поскольку шел небольшой дождь, господа и слуги резво побежали в открытые двери трактира. В трактире было довольно много народу: не только посетители, но, видимо, и прохожие, которых согнал с улицы дождь. Так, по крайней мере, думал Алексей Петрович. Будь он в тот момент повнимательнее, он, наверняка заметил бы, что в маленьком трактире многовато людей в чистой, даже в роскошной господской одежде. Но царевич этого не заметил. Потому что сильно раздосадован был остановкой. Он побледнел, глаза его уже холодно загорелись: это верный знак надвигающегося гнева – настоящего, августейшего, безудержного.
– Успокойтесь, успокойтесь ради Бога, Ваше Высочество, – зашептал, изо всех сил сжимая царевичево запястье Юрий Юрьевич Трубецкой. – Не извольте гневаться. Люди кругом. И некоторым Ваша особа известна.
– Ну и что с того? – довольно мрачно ответил Алексей Петрович. Гнев его все не проходил.
И вдруг – совершенно неожиданно, разодетый в роскошный камзол, в свеженапудренном парике и туфлях с начищенными серебряными пряжками – появился …Гюйсенс.
Со всею возможною учтивостью, поклонившись Алексею, блиставшему измятым дорожным костюмом и грязными башмаками, он взял царевича под руку и отвел несколько в сторону.
– Вы откуда? – удивленно спросил Алексей.
Гюйсенс отвечал по-немецки, вынуждая этим наследника перейти на немецкий язык тоже:
– У меня здесь важное дело. Встреча. Между прочим… Эта встреча прямо касается Вашего Высочества… Извольте посмотреть туда, к окну… Видите, сидит в кресле молодая особа в дорожном плаще… Видите?
– Ну, вижу. – все еще мрачновато ответил Алексей. И спросил, выказывая совсем незначительный интерес:
– А кто она? Вы знаете?
– Знаю. Это… Сохраняйте спокойствие, Ваше Высочество… Это – определенно Ваша будущая невеста и жена – София Шарлотта, принцесса Вольфенбюттельская.
– Да? А вы не ошиблись?
– Нет, Ваше Высочество, не ошибся. Не далее, как час назад, я сам сопровождал её Высочество в этот убогий трактир. Немцы почему-то решили, что первое знакомство должно выгладеть как истинно случайное.
– Но почему?
– Честно отвечу Вам – не знаю. Это решили немцы.
– Какие немцы?
– Ну… сторона герцогини.
– Почему? – снова чистосердечно удивился Алексей Петрович.
– Не знаю определенно. Могу только догадываться, – ответил Гюйсенс, пожав красноречиво плечами.
– И о чем же Вы догадываетесь, барон?
– Догадываюсь, что это – не больше, чем каприз герцогини. Она, видите ли, хотела на Вас просто посмотреть…
– Как на прохожего, что ли?
– Если Вам угодно, именно, как на прохожего. Вернее, как на проезжего.
– Но ведь батюшка все уже решил.
– Девичий каприз, не более.
– И что же – ей меня уже показали?
– Да.
– Кто?
– Я, Ваше Высочество. Я показал Вас в окно, когда Вы выходили из кареты.
– Вы плут, Гюйсенс.
– Ни в коем случае. Я – слуга его Величеству – Вашему отцу и Вашему Высочеству. И смею думать, честный и благородный.
– Я знаю. Это только шутка. А скажите, я ей понравился?
– Несомненно. Держите себя в руках. Сейчас мы к ней подойдем…
– Я – спокоен. А вот Вы, похоже, разволновались… Так?
– Так, Ваше Высочество.
– Отчего?
– Боюсь, Вы разочаруетесь. – Барон вздохнул. – Немцы говорят: «Wer “а” sagt, mußt auch “b” sagen». Да? “А” уже сказано. Принцесса Вас увидела. Придется теперь говорить “В”. Пойдемте.
И они пошли к окну, где сидела в кресле София Шарлотта. Немедленно вся, скопившаяся в ожидании того, когда закончится дождь, публика, расступилась, и все учтиво поклонились. И Алексею стало ясно, что все они – неслучайные прохожие, а придворные.
Алексей сделал несколько несмелых шагов по направлению к окну и поднял глаза.
И едва не вскрикнул.
И было отчего.
13
Принцесса была рябая.
То есть, конечно же, следы оспы были тщательно, даже мастерски спрятаны под кремом и пудрою. И все же следы оставались весьма заметны.
А в следующие мгновения Алексей вдруг почувствовал железные, в полном смысле слова, пальцы барона Гюйсена на своей руке выше кисти. Это был понятный сигнал – держать себя в руках. Послышался его журчащий голос. Барон перешел на французский.
– Позвольте, Ваше Высочество, принцесса, представить Вам Московского царского престола наследника, Его Высочество царевича Алексея Петровича.
Собственного знания французского Алексею Петровичу хватило, чтобы понять сказанное бароном. И Алексей, снявши шляпу, со всею возможною учтивостью поклонился принцессе в три темпа, как учил его Гюйсенс. Мельком бросив взгляд вправо и назад, туда где стоял наставник, Алексей успел уловить на лице учителя своего быструю улыбку: тот был доволен и сказал, теперь уже обращаясь к Алексею, по-немецки:
– Ваше Высочество, я имею прекрасное удовольствие представить Вам Её Высочество принцессу Вонфельбюттельскую Софию Шарлотту.
В ответ на глубокий реверанс будущей невесты, Алексей снова учтиво поклонившись, сказал фразу вполне подходящую случаю по форме, но крайне лживую по содержанию:
– Я слышал о Вас, Ваше Высочество, много хорошего. Надеюсь, что в качестве представленного Вам кавалера и благородного человека я никогда не доставлю Вам причин для неудовольствия…
Все. Больше царевичу не дали сказать ни слова. Слова были более не нужны.
Знакомство состоялось.
14
Когда барон Гюйсен, буквально лопавшийся от радости, оказался в царевичевой карете сидящим против Алексея Петровича, то, заметим определенно, что наследник свиданием вследствие его неожиданности, был буквально ошарашен . Поэтому и вопрос который сводник услышал, был вполне, что называется, не к месту:
– Что Вы здесь делали?
– Ваше Высочество, смогли наверное, уже и догадаться… Я устраивал Ваше знакомство с будущей невестой, и, как совершенно уверен – с женой.
– Устроили?
– Да, Ваше Высочество, и как нельзя лучше. А теперь у меня вопрос к Вашему Высочеству. Вы позволите?
– Какой?
– Надеюсь, Вам понравилась невеста?
– Нет.
– Отчего же?
– Она рябая, господин барон. Вы видели?
– Видел, и не раз.
– Как же она может мне понравиться?
– Но Вы даже не дрогнули. Вели себя – выше всех похвал.
– Выучен добре. Хороший учитель был. Барон Гюйссен. Может слышали?
– Слышал… Вы мне льстите, Ваше Высочество!..
– Итак, можете меня поздравить: у меня рябая невеста. Ура!
– Ваше Высочество, я Вас хорошо понимаю, но наберитесь терпения меня выслушать.
– Полагаете разубедить? Валяйте, слушаю…
– Ваше Высочество должны понять: Вы ведь не крестьянин какой-нибудь… И Вам известно, что такое августейший брак . В нем на лицо не смотрят. В нем действуют куда более значительные силы, чем любовь… или красота жениха и невесты. В таком браке, прежде всего, действует целесообразность.
–И только?
– И только!
– Ответьте мне, барон Гизен…
– Гюйссен, Ваше Высочество, меня зовут Гюйссен, осмелюсь напомнить.
– Нет, Гизен! По-русски будет – Гизен. Ведь Вы служите русскому царю и его сыну?
–Так, Ваше Высочество.
–Ну и скажите мне, барон, какая целесообразность – заключать брак наследника русского престола и рябой девицы?
– Какая?
– Да, какая?
– А такая…
Разговор пошел почти без субординации. У обоих было, что сказать.
–Русским царям давно пора уже прекратить жениться на своих боярынях и княжнах. Все Ваши высокорожденные бояре и князья за тысячу лет перероднились множество раз. Срочно нужна свежая кровь Европы.
– Вот спасибо! – громко ответил, даже почти закричал Алексей. – Наследник престола огромной державы – и женится… на ком он женится, я забыл?
– Вы, Ваше Высочество, женитесь на носительнице двух титулов: на принцессе Вонфельбюттельской и герцогине Бланкенбургской.
– Ого! И что же это за принцесса такая? У неё – что, огромные земли, да? У неё – огромные богатства, да?
– Нет, Ваше Высочество. Принцесса небогата. И по поводу приданного я пока ничего определенно сказать не могу. Его даже и приблизительно еще не объявили. И брачный контракт тоже еще не обсуждался пунктуально…
– Вот, видите?!
– Вижу. Да, брак неравный. Почти мезальянс. Но он Вашему государю и отцу Петру Алексеевичу – очень нужен.
– Зачем?
– Затем, что сестра Софии Шарлотты замужем за наследником цесарского трона. Ваш брак будет означать очень хорошие отношения между странами на очень долгое время. А, может быть, и навсегда. В Хофбурге к бракам высококровным всегда стремились. Это надо понимать. Наследник русского престола обязан это понимать. Он это понимает?
Царевич молчал. Но не торопился отвечать. Не торопился соглашаться. Однако, выдержав паузу, все же ответил, со вздохом, криво усмехнувшись:
– Понять-то немудрено. – И опять, после паузы короткой: продолжил:
– Что же, буду жить с рябою женою. Дети ведь, рябыми не будут? Нет? Ну и слава Богу! Буду жить, коли батюшка прикажет…
– Вот и хорошо будет! – заулыбался Гюйссен. – Ибо, сколько я знаю, у герцогини – ангельский нрав, она образована, обучена всем деликатным манерам, и чести Вашего Высочества не уронит. Напротив, она будет делать все, чтобы Вы, Ваше Высочество, ни с какой стороны не пострадали.
– Батюшка мне как-то смеялся, рассказывал (настроение Алексея немного поднялось), что на моих крестинах патриарх отказался сесть за один стол с католиком… Теперь – другие времена. Теперь, вот, немку истинную за московского наследника выдают. И ничего!
–Да, Ваше Высочество, времена другие, хотя и лютеранка – не католичка… Но и сейчас – кроме Вашего батюшки никто ничего не решает. Так что Вам остается только одно – ждать.
15
Между прочим – в карете принцессы после всего – тоже не молчали: перебивая друг друга, крича и смеясь, тоже обсуждали это удивительное свидание в трактире. И присутствие принцессы никого особенно не смущало. Ибо она сама весело смеялась и тараторила – едва ли не громче всех.
Статс-дама Софии Шарлотты – баронесса Каролина фон Тилле цу Брандерхоф – полнотелая живая блондинка, сыпала на принцессу множество вопросов, причем, очевидно, изо всех сил старалась, чтобы её, Каролины, мнение блистало ясно и недвусмысленно:
– Не правда ли, Ваше Высочество, мальчик очень хорош? Высок, строен и учтив – как и следует быть особе августейшей крови?
А камеристка принцессы, совсем еще юная девочка маленького росточка, которую по причине ее роста по имени никто не звал, а звали просто «Курци», что значит, «коротышечка», вставила важно:
– И не подумаешь, что в Москве вырос.
– Наоборот, подумаешь. – поправила малышку Каролина. – Но, видно, Москва сегодня – совсем-совсем другая, если в ней выращивают наследников престола, знающих языки и выучивает их учтиво кланяться не хуже, чем в Версале.
– Я заметила, – опять засмеялась принцесса, – по-немецки он говорит не очень хорошо. Можно услышать ошибки. Но и понять тоже можно.
Принцесса вздохнула и продолжила без улыбки:
– Он не красавец, конечно. Но и не дурной. Обыкновенное лицо. Он на немца очень похож. И не подумаешь, что славянин. Но… Мне выбирать не приходится. Начнешь отказываться, да так и не выйдешь замуж. Спасибо барону Гюйссенсу – нашел для меня жениха. – И добавила тихонько, как бы для себя, так что услышала только «Курци». – Кто же возьмет по своей воле рябую…
– Не печальтесь, Ваше Высочество… Я уверена, что Вы будете счастливы. – так же тихо ответила ей служанка.
16
Здесь надо заметить, что жених и невеста находились – в смысле осведомленности о будущем – не в равных обстоятельствах. Шарлотте, например, родители сказали о возможном браке сразу, как только было подписано самое первое и самое предварительное соглашение – помните – то, к которому причастны оказались датчане в лице барона Урбиха? И дочь тоже сразу высказала потенциальному замужеству свое отношение. Она это сделала в письме матери своей осенью или зимой 1709 года, – отношение, которое только и могла, и должна была высказать некрасивая дочь незначительных немецких государей, самим своим рождением предназначенная для расчетливого и целесообразного брака. Она написала матери, еще не видя жениха: «Московское дело будет успешно завершено». И даже позже, в другом письме опять-таки к матери, летом 1710 года, и опять-таки – еще не видя жениха в глаза, она сообщает об Алексее сведения в форме, которая очень напоминает агентурное донесение: «Он (Алексей – Ю.В.) берет уроки танцев у Поти, а его французский учитель тот же, кто преподает принцу и мне. Он изучает географию, и говорят, что он весьма приятен».
Очевиден вопрос.
Как принцесса могла писать матери первого августа 1710 года «Говорят, что он весьма приятен», если свидание в Шлакенверте уже состоялось – весной 1710 года? Значит, следует предположить, что свидание произошло в тайне от родителей. Но почему?
Потому что принцессе очень хотелось увидеть Алексея. И это свидание до официального знакомства могло быть только таким, якобы случайным, и втайне от родителей.
И еще одна туманность требует прояснения:
Автор допускает, что именно после шлакенбергского свидания Алексей решает жениться на Софии Шарлотте и просит у отца позволения на брак. Поскольку все давно решил отец, позволение на брак, разумеется, дается. Но почему такой большой промежуток времени прошел от Шлакенверта до отцовского позволения – почти полгода? Ведь даже Алексею Петровичу, который был информирован значительно скуднее Шарлотты – и то с самого начала было совершенно ясно, что отцовскую волю надобно не обсуждать, а исполнять.
У нас имеется на этот счет версия, очень похожая на то, чтобы быть правдой.
Вот она.
«Виновник» паузы – царевич. А пауза нужна была ему для того, чтобы известить о перспективе своей женитьбы друзей в Москве. Вот, что он пишет Якову Игнатьеву после «свидания в Шлакенверте»:
Я «вышеназванную княжну (т.е. описанную мною же теперь уже якобы с чужих слов и скорее всего без упоминания о том, что она рябая, ибо как мы показали выше, царевич вообще до свидания о рябости ее не знал; порок невесты от жениха скрывали – Ю.В.) уже видел, и мне показалось, что она человек добрый и лучше мне здесь не сыскать».
Что эти слова значат?
Только одно, что Алексей согласен.
Но ведь он и не мог быть несогласен. У него не было ни выбора, ни выхода.
17
Действительно, до чего же медленно развивалось действие! Ведь только более чем полгода спустя Алексей получает, наконец, от отца указания – ехать в Вонфельбюттель знакомиться с родителями невесты.
Это был в полном смысле слова нешуточный шаг – тогда, в восемнадцатом веке. Для того, чтобы его сделать, нужно было много всего. Нужны были деньги. Нужен был дорогой портной. Нужны были опять деньги – чтобы купить хороших лошадей и приличную карету, в которой было бы наследнику русского престола разъезжать по Европе не стыдно.
Деньги по повелению отца сыну были доставлены. Хороший портной тоже был найден и ему хорошо заплачено. В Лейпциге была куплена и пара отличных рысистых мадьярских серых в яблоко лошадей, при одном только взгляде на которых, у Алексея сладко заныло сердце от восторга, ибо в лошадях он понимал. И карета куплена была в том же Лейпциге – небольшая на крепких больших колесах, обитая изнутри красивой темно-красной кожей.
В новом дорогом одеянии, в новой дорогой карете, на этой превосходной паре тянувшей указанную карету легко, словно она была невесомой, – нет, честное слово, т а к появиться в глубине Европы никому не было бы стыдно!
Хотя операция эта – августейший брак – готовилась как дело, безусловно, тайное, но в кругу тех, кто об этой тайне были вполне осведомлены – не скупились на шутки по поводу молодого московского медведя, который на виду у всех оказался без шерсти и когтей и вполне сносно говорил по-немецки.
18
В Вольфенбюттель въехали второго мая.
Алексей волнуется. Понятное дело, почему: едет в дом невесты. Это – вполне понятно. Но у него есть и еще поводы для волнений. Совсем недавно он получил известие, что 25 февраля сего, тысяча семьсот десятого года в московском Успенском Соборе объявлено было о начале новой войны против султана. Но хотя это известие взволновало Алексея, но было, отчего ему волноваться и более того. Шестого марта отец венчался с этой Мартой-прачкой. Теперь она именовалась Екатериною Алексеевной, но это ничего не меняло: прачка оставалась прачкою, хотя и стала женой отца.
И в связи с этою женитьбою Алексея обуревало еще более значительное волнение: оттого, что у отца в новом браке могут быть еще дети, а, значит, может быть, и мальчик. А коли так, то батюшка его, Алексея, вполне может и отставить. Отставить. И тогда – прощайте, все надежды на престол. Так что было, отчего волноваться Алексею. Было, было отчего!
Волноваться можно было. Волноваться никто не запрещал. Но надо было и дело делать. Надо было ехать в Вонфельбюттель; надо было показаться там наилучшим образом. Барон об этом все уши прожужжал уже.
Но ведь Алексей сам все понимает. Не маленький. Двадцать лет прожил. Надо, надо показаться наилучшим образом. Здесь все имеет значение: и камзол, и парик, и манеры, и карета, и лошади… и много чего еще. Даже умение красиво есть. Алексей, как мог, все эти хитрости иноземного происхождения превзошел. И теперь, вот, едет на экзамен, на нелегкое испытание в Вонфельбюттель. Да… Как-то его там встретят?..
19
Встречали его великолепно.
На последней станции перед Волфельбюттелем ему свидетельствовали свое уважение дядя герцогини – старейший в роде герцог Вонфельбюттелский Вильгельм – предельно старый и худой, со слабыми своими ногами и неверными, вполне по возрасту, движениями, а также обергофмаршал – весьма тучный и улыбчивый – как он представился: Карл-Вернер фон Таубе. Кроме того, начиная с этой встречи на почтовой станции русских гостей эскортировали восемь чистеньких, очень смуглых кавалеристов, как выяснилось – настоящих кроатов. У Вонфельбюттельских герцогов не хватило бы денег на постоянно содержание под ружьем даже и полуэскадрона таких вот красавцев. На время встречи важного гостя и этих восьмерых заняли у соседей. Пока, то есть, все шло самым наилучшим образом. Честь оказывали жениху самую наипервейшую.