Двое

Любовь во спасение
Рассказ

Неприятности, да какие там неприятности – настоящие беды посыпались на его голову в одночасье, словно кто-то специально нажал на кнопку под названием «беды для Деды».

Деда – это он, его так стала называть жена сразу после рождения внучки Машеньки.

Себя-то она всем строго-настрого запретила называть бабушкой. Даже на «бабулю» от любимой Машутки реагировала болезненно и, еле сдерживая необъяснимую ярость, голосом, напоминающим шипение змеи перед броском, напоминала девочке: «Мария, будь так любезна, называй меня Леной, сколько можно повторять одно и то же?»

Лена выросла в богатой и интеллигентной семье с дворянскими корнями и вышла замуж за него – аспиранта исторического факультета – по любви, несмотря на родительское противостояние и категорический отказ в ответ на просьбу о благословении брака.

Но они все же поженились и даже тайно обвенчались в симпатичной деревенской церквушке. В их семье все складывалось вначале как нельзя лучше. С жильем проблем не было, они сразу же поселились в собственной квартире, доставшейся ему от одинокой тетки, переехавшей жить к родственникам в деревню. Сам он быстро написал и успешно защитил диссертацию без единого «черного шара».

Но главное, что на радость всем, а особенно родителям Лены, родилась дочь. Сказать, что те души во внучке не чаяли, – значит ничего не сказать. В награду за доставленную радость молодые родители были прощены и приняты в окружение ее отца – известного скульптора.

И тут, словно последний подарок судьбы, у них появился «Малыш» – щенок, который достался по случаю, можно сказать. Друг их семьи Борис просто торжественно вручил щенка на годовщину их свадьбы. А отказать в приеме столь необычного, но неудобного для жизни подарка даже Лена не решилась, уж больно авторитетен был Боря. Так и зажили они вместе и в полном счастье, и в их «хрущевской двушке» вместе с ними, четверыми, пятой на правах полноправного члена семьи поселилась Любовь.

Дочь подрастала умницей, тесть уже договаривался об ее учебе в престижной столичной школе с преподаванием на английском языке. Его работа спорилась, уже подумывал о докторской диссертации. Лена пошла по стопам отца, несколько ее скульптур уже выставлялись, одна даже – на оч-ч-чень престижной выставке.

И среди этого счастья вечно путался под ногами любимец песик, будь он неладен, – одной посуды из-за него разбили «полсерванта».

Да бес с ней, с посудой! Главное предназначение собаки – любить хозяев – Малыш исполнял, и даже в избытке. Он чувствовал любое самое малейшее проявление недружелюбия и «гасил» его, не давая разгореться уничтожающему огню раздражения и неприязни. А уж когда в доме правили Любовь и Добро – выражение радости было таким бурным, что остатки посуды в стареньком серванте тревожно позвякивали.

Щенок быстро рос и в результате превратился в огромную псину, от чего их убогое жилище стало казаться совсем уж крохотным. А кличка «Малыш» стала предметом дежурных шуток.

Потом они остались втроем – дочурка неожиданно так повзрослела, вышла замуж за иностранца и отправилась вместе с ним на другой конец света рожать уже им внучку.

– Все для блага еще не родившегося малыша. Гражданство, знаете ли, важно.

Родилась внучка Машенька недоношенной, часто болела, и его жена разрывалась между их семьей и семьей дочери, которая умоляла о помощи в очередной «последний разочек».

Эти частые разлуки и комфортная жизнь в благополучной стране в итоге убили главное – Любовь.

Жена все чаще стала укорять его за неумение жить, ее раздражало все в этой стране. И особенно Малыш, пытающийся по привычке примирять враждующие стороны, но в силу преклонного возраста исполняющий это уже неуклюже и без успеха.

Однажды во время очередной их ссоры он притащил Лене самое дорогое, что у него было на этом свете, – огромную жирную замусоленную кость, которую ему удалось непостижимым образом утаить в квартире на «черный» день.

Он положил кость прямо на праздничное платье, приготовленное к важной встрече, и, подталкивая свое «сокровище» мокрым носом, предлагал Лене: «Погрызи, мол, и порадуйся вместе с нами!»

Тогда она ударила пса в первый раз…

И после делала это часто, когда в квартире кроме нее никого не было.

Это стало понятно после того, как он заметил, что Малыш сжимает от страха свое постаревшее тело, когда жена проходит рядом.

А когда однажды бедный песик, заждавшийся хозяев, не смог вытерпеть и сделал небольшую лужицу в коридоре, жена потребовала усыпить бедолагу и приказала сделать это незамедлительно.

И тогда Любовь окончательно ушла из их квартиры.

Вместо нее поселились Боль, Страх и Ненависть – и их снова стало пятеро, как в былые годы.

…Он смалодушничал, чего уж тут оправдываться. И попытался пожертвовать самым слабым и беззащитным существом ради сохранения семьи, все еще не веря в то, что семьи-то больше нет. Как нет и Любви между когда-то близкими и дорогими его сердцу людьми.

Ожесточившиеся сердцами в своих житейских неурядицах, они не чувствовали, что Любовь все еще звала их слезящимися глазами постаревшего, но все понимающего пса.

Но людские глаза слепнут, когда сердца каменеют.

…Единственное живое существо в этом мире, любящее его искренно и беззаветно, он собственными руками затолкал в машину и повез в клинику убивать.

Но не довез – совесть и жалость замучили.

Слезы душили, а Малыш, тихо повизгивая на заднем сиденье, жалел неизвестно отчего рыдавшего в голос хозяина.

А хозяин, гаденыш эдакий, опять смалодушничал.

Остановившись посреди леса, он, открыв заднюю дверь, скомандовал: «Гулять!»

Пес, обрадованный тем, что о нем просто подумали, просто посочувствовали и одарили вниманием, вышел из машины и, хромая, побрел в сторонку по своим собачьим делам.

Раздавшийся за его спиной резкий звук скрипа колес резанул по натруженному собачьему сердечку. Из последних сил Малыш рванул вдогонку, но слабые лапы смогли пробежать не более пяти метров.

Пес вернулся на то место, где оставил его хозяин, и в изнеможении от предательства со стороны самого любимого существа на свете застыл в траве.

«Если я верю и люблю тебя, значит, и ты тоже. А значит, ты вернешься за своим Малышом, главное – ждать и не покидать места, где мы расстались». Эта мысль успокоила, и он задремал.

Собаке снилась его семья, пребывающая в любви и радости, теплые руки хозяина, смех хозяйки, нежное дыхание спящей девочки…

…Несколько дней водители, проезжающие по проселочной дороге, наблюдали за большим старым псом, встречающим радостным лаем каждый проезжающий автомобиль.

А однажды ночью Малыша сбил грузовик, и он с переломанными ногами умер от боли и голода в луже на обочине.

 
                                                        * * *
 

…Еле живым притащившись домой, он с порога узнал от жены, что звонили с работы и сообщили о его увольнении по сокращению штатной должности.

Жена с кривой торжествующей улыбкой процедила сквозь зубы, что с нее хватит и она уезжает к дочери.

Навсегда! И что места для него в ее жизни с этого момента нет – у нее там появился другой – моложе и успешнее.

Странно, но эта убийственная новость не произвела на него никакого впечатления. Он не стал даже разговаривать с ней, просто молча кивнул, что понял, и вышел на улицу.

Нестерпимо болели грудь и голова.

«Кнопку под названием „беды для Деды“ заело в наказание за предательство, – промелькнула последняя мысль, – так мне и надо! Господи, как же мне больно! Как же больно… Воздуха не хватает…»

В последний раз боль электрическим разрядом прошла сквозь сердце, и все заволокло вязким туманом, за границей которого едва слышно раздавались голоса: «Скорую, вызывайте скорую…»

…Яркий луч пробил кисель тумана и обогрел тело, которое стало вдруг невесомым. Голова не болела, наоборот, казалось, что вернулись ясность и осознанность мышления. Было невообразимо приятно и покойно парить в лоскутах тумана. К земным заботам и радостям возвращаться не хотелось, даже вспоминать о них было неприятно.

И он полностью отдался свободе полета, принесшего его к некой невиданной ранее тверди.

«Полеты во сне и наяву, – вспомнилась вдруг фраза. – Нет, я вспомнил! Это не фраза, а, кажется, название фильма. Так что же это за полеты такие?

Я сплю?»

– Ты не спишь, хозяин. Ты – умираешь. – Перед ним стоял его верный друг Малыш. – А я умер несколько дней назад, в холодной луже. Недалеко от того места, где ты оставил меня. Где ты предал меня.

И не удивляйся, что мы общаемся, – здесь все понимают друг друга и разговаривают между собой. И люди, и животные, и даже деревья.

Земное вдруг вернулось, тело снова обрело вес, вспомнилось все до мелочей, и особенно кошмары, что душили его в последние ночные часы, в которых он пребывал в полусознании.

– А ты как меня нашел, Малыш? – в том, что он общается с умершим псом, уже не виделось ничего странного. Наоборот, хотелось любой ценой удержать неожиданного собеседника рядом с собой.

Прошлое растаяло безвозвратно, а будущее скрывалось за границей тумана. И оно было страшным. Для него-то уж точно страшным. Он почему-то знал об этом.

– Нас здесь много таких бедолаг, как я. Всяких хватает – кого-то утопили еще слепыми, кого-то мучили и убивали, кого-то голодом заморили, кого-то машина сбила, как меня. И за что мы только любим вас, людей, за что же нам доля такая досталась? Вы нас убиваете почем зря, а мы вас любим. Видимо, в награду за это нам, испытавшим ужас вашего предательства, и дается возможность пообщаться со своими хозяевами перед их кончиной. – Пес тяжело вздохнул и улегся рядом.

– Прости, Малыш, я подумал, что так будет лучше, когда оставил тебя в лесу. Ведь я вез в клинику убивать тебя. Подумал – вдруг подберет кто-нибудь и у тебя снова будет семья, – он пытался оправдаться, хотя сам знал, что опять врет. И себе, и своему собеседнику, и тем, которые обитают здесь.

– Эх, люди, порождение ехидны, – пошутил пес. – Хотя ехидна по сравнению с вами – просто зайчик какой-то. Вижу, что не забыл ты предательства своего и даже пытаешься соврать. Пустое все, здесь не врут.

А я-то верил, что ты обязательно вернешься за своим Малышом. Верил и любил! Метался по дороге, как мышь по амбару, все боялся, что ты приедешь и не заметишь своего любимца. Веришь – когда умирал, все думал, как ты там без меня? И тапки принести некому, да и хозяйка совсем озверела.

А знаешь, чего я больше всего хотел, когда лежал в луже голодный с переломанными ногами?

– Может, кость свою любимую? – криво улыбнулся человек.

– Нет, не кость, и не другую еду, но тебе этого, видимо, не понять. Я хотел хотя бы на миг еще раз увидеть тебя, положить голову на твои колени и умереть в счастье и любви. – Пес еще раз тяжело вздохнул, подошел к человеку и прилег в ногах.

Мозг снова прошила молния боли. Боли от осознания содеянного!

– Прости меня, Малыш! Прости, ради Бога!!! Я не достоин прощения, я знаю. Но ты же прощал меня всегда, прости и на этот раз перед лицом смерти.

– Я рад, что ты хоть сегодня впервые поговорил со мной, как с равным. А то все сюсюкал, как с маленьким, до самой моей старости.

А простил я тебя давно. Сразу же, как только понял, что ты меня предал. Не может не прощать тот, который любит. Прощение – это одно из проявлений любви. – Язык собаки коснулся руки человека. – Я попросил за тебя у Тех, которые принимают решения здесь. Ты прощен, и твое время для смерти пока переносится. Возвращайся и проживи отпущенное для тебя время с пользой для себя, для людей, для других живых существ, которые слабее вас – людей, но которые чувствуют Любовь и Боль острее вас. – Пес на прощание лизнул человека в лицо и побрел в сторону, откуда появился.

Прямо по яркому лучу в неизведанную даль.

– Ты поплачь, поплачь – тебе легче станет, – раздался голос оттуда, – и прощай навсегда.

 
                                                        * * *
 

– …Все кончено, сердце остановилось, тело увозите в морг – и готовьте другого больного к операции.

Многочасовая борьба врачей за жизнь совсем еще не старого мужчины закончилась. Увы, не в пользу жизни…

В операционной застыла обычная после такого исхода тишина.

– Слезы! Он плачет, он живой! – медицинская сестра от удивления выронила покрывало, которое взяла, чтобы накрыть тело покойного.

– Адреналин коли ему!

– Да, прямо в сердце!..

– Дефибриллятор включай!..

– Разряд!..

– Еще разряд!

– Еще!..

– Есть пульс, есть, это просто чудо какое-то! – усталый врач снял перчатки, руки у него тряслись от неимоверного нервного напряжения.

А из глаз недавнего покойника, а ныне – живого пациента больницы жизнеутверждающим ручейком катились слезы.

 
                                                        * * *
 
 
…Слеза, осенних дней примета,
Росой холодной потекла…
 

– эту песню в исполнении симпатичных молодых ребят он полюбил давно, специально записал ее на кассету и слушал сейчас по приемнику в машине.

 
                                                        * * *
 

– Дорогой, останови машину, я, кажется, заметила кое-кого, – сидящая рядом девушка настойчиво трясла его за рукав.

Он затормозил, и они вышли из машины.

Из густой травы за ними с любопытством и без страха наблюдал маленький грязный щенок, виляя тонюсеньким хвостиком.

– Вы чье, собачье? – с улыбкой спросил человек. – Яснее ясного, что ничье. Тогда поедем – поедим и определим тебя на постой в наш питомник. А там, глядишь, и семью тебе подберем. Пойдем домой… Малыш!

Его спутница с любовью и умилением наблюдала эту сцену, ставшую почти привычной, – они с мужем уже несколько лет занимались спасением собак и выстроили для этого целый городок.

А если бы кто-нибудь из знакомых внимательно вгляделся, то узнал бы ее сразу – это же та самая медсестра из больницы, которая заметила на его лице слезу во время операции и спасла от смерти.

А теперь в их семье уже три девочки и около сотни собак. И Любовь!

Жизнь – это прекрасная штука!

А жизнь в Любви ко всему живущему на этом свете – подарок нам сверху.

Оттуда, где даже деревья разговаривают, понимают и любят друг друга.

Оттуда, где поселилась Божественная Любовь.

Небесный сад
Повесть

Моей маме, жене, дочке, внуку посвящается

Егор сидел в тоскливом одиночестве у немытого окна, выходящего в сад.

Впрочем, назвать садом этот кусок неухоженной земли, заросшей бурьяном и чертополохом, мог только оптимист по жизни, обладающий невероятным воображением.

Именно таким человеком стал в силу жизненных обстоятельств сам Егор. Или еще – Георгий, Горе, Жорик, Джордж, Егорушка – так называли его в разное время прошлой счастливой жизни многочисленные друзья и подружки.

Потому что так представлялся главный герой любимой кинокартины «Калина красная» Егор Прокудин, и так же, в шутку, называл себя Егор.

У него жизнь, в отличие от экранного персонажа, складывалась до трагедии, произошедшей с ним, довольно сносно.

Можно сказать даже, что он был абсолютно счастливым человеком.

Детство прошло быстро и сказочно, как проходит все лучшее и волшебное.

Еще бы – он был единственным ребенком у своей мамы, родившей его будучи уже совсем взрослой – она тогда только что «разменяла сороковник».

Как говорится, не чаяла и не гадала уже ощутить счастье материнства, хотя боролась со своими «болячками» отчаянно и решительно.

И справилась-таки! Уже не веря врачам, продолжила лечиться у целителей…

То ли совпало так, то ли взаправду, забеременела она после посещения одной старушонки, которая, по слухам, очень успешно способствовала своим даром рождению здоровых детишек даже у распоследней неудачницы, давно потерявшей веру в счастливое зачатие.

Старушка вначале напугала ее своей необъяснимой и обидной строгостью, граничившей с хамством. Но после успокоила и пообещала решить проблему в течение часа. А потом погнала в деревенский магазин, строго наказав купить две бутылки водки и десяток яиц. Водка при этом должна была быть разлита в бутылки с широким горлышком, а яйца должны были быть всенепременно с коричневой скорлупой.

На немой вопрос – а почему именно так? – ответила: а как ты собираешься через узость-то богатыря своего родить? Да и кожа у мальчонки должна быть смуглой.

Собралась уж страдалица пойти восвояси, но ее удержала непоколебимая уверенность старушки в успехе дела: надо же – сразу о мальчике-богатыре заговорила!

Вернулась тогда с покупками и прослушала, лежа с закрытыми глазами, то ли молитвы, то ли увещевания…

Шепча чудные слова, старушка катала яйца по ее животу, потом – по груди, а вот что та делала с водкой – осталось загадкой, поскольку глаза открывать запрещалось категорически. Но не пила колдунья водки – это точно!

Но это и неважно – главное, в положенный срок забеременела и в положенный же срок – родила. Роды прошли без боли и хирургического вмешательства. «Будто мыла кусок вышел», – шутила она в разговоре с подругами.

Ясно, что для «поскребыша» маме не жалко было ничего. Хотя Егорушке и разрешалось многое, строгость в воспитании при этом не исключалась. Наказания за проступки были неотвратимы, но самым страшным наказанием для него были мамины слезы, тщательно скрываемые и от этого еще более горькие.

Увидев однажды, как мама рыдает, забыв закрыть за собой дверь на ключ, он поклялся, что не сделает в этой жизни больше ничего такого, что сможет вызвать этот безудержный поток отчаяния и боли.

И не допускал этого до самой ее смерти…

Вообще, из-за любви к маме, даже не столько любви, сколько идеализации всей ее правильности, он стал по-другому относиться ко всем женщинам «бальзаковского возраста», как сами себя в шутку называли некоторые мамины приятельницы из их числа.

Женщины иногда собирались вместе отпраздновать или погрустить по поводу какого-нибудь события, или просто соскучившись по общению.

Они ворковали на кухне, попивая чаек или наливочку из красивых хрустальных рюмок. Иногда напевали тихонечко так, чтобы не потревожить и не разбудить его, маленького.

А он иногда незаметно, на цыпочках, подкрадывался к кухонной двери и наблюдал за ними в отверстие от сучка, выпавшего из рассохшегося косяка. Нет, он не подслушивал – в их разговорах было много непонятного и неинтересного для него. Он именно наблюдал и любовался красотой этих женщин.

Красотой и добротой, умом, веселостью с грустинкой в глазах, умением быть верными и терпеливыми.

Немало бед и несчастий выпало на долю каждой из них: непрекращающиеся войны, нищета, дикие очереди за всем необходимым, неудачные аборты, постоянно разваливающиеся единственные сапоги и единственное же платье, доставшееся в наследство от мамы или старшей сестры. А позже – болезни детей, смерть близких, предательство любимого человека.

Все они перенесли, никому не жаловались на свою нелегкую судьбу, а просто жили. Жили и побеждали обстоятельства. Старались не сломаться, не опуститься, оставаться на плаву жизненного течения.

И потому ранние морщины и седина, предательски выдававшие состояние измученного организма, так же украшали их, как украшают шрамы лица мужчин-героев, на все лады воспеваемых обществом

В отличие от них женщины после пятидесяти, и даже сорока, незаметны.

То есть они где-то совсем рядом, но их не видно.

Юные создания с крутыми попками и нежными телами – вот они! Всегда на виду, всегда под рукой. И детишки тоже при внимании – постоянно крутятся под ногами.

А где же они, эти женщины? Почему их не видно до тех пор, пока нам, мужчинам, парням, мальчишкам, хорошо и комфортно в наших жизнях?

Там, где хорошо, – их нет.

Там, где хорошо, – крутятся молодые и красивые.

Там, где беда, – нет крутых попок, молодого тела, пустых глянцевых глаз и ярких накачанных губ: молодость эгоистична, она бежит от несчастий, болезней и старости.

Молодость там не живет.

Это – не ее ареал.¹²

А женщины, настоящие женщины, молча и незаметно вершат дела, полезные обществу и людям. В больницах, за прилавком, в поле, на заводе, даже иногда в самолете или ракете, но чаще – в своих квартирках.

Ты замечаешь их только тогда, когда тебе становится невероятно больно. Физически, а чаще – душевно.

Когда, к примеру, ты корчишься от боли на операционном столе, никто, кроме такой Женщины, не посочувствует тебе, не сотрет холодный пот с твоего лба, не погладит своей натруженной рукой твою дрожащую руку, не прошепчет ласково и успокаивающе: потерпи родимый, потерпи, скоро все пройдет…

Или неожиданно для всех не вступится за тебя, незнакомого ей, и будет спасать тебя от толпы озверевших подонков, размахивая с закрытыми глазами своей старенькой сумочкой, забыв про собственную слабость и угрозу для своей жизни.

А сами они беззащитны и никому не нужны.

Как инвалиды.

Как безнадежные больные.

Одноразовым, глянцевым девчонкам поможет всякий, каждый за счастье посчитает угодить красавице. Никто даже не сомневается, что именно такие – молодые и красивые – достойны самого лучшего.

А женщине после пятидесяти руки никто не подаст, дверь перед ней не откроет, не поможет сумки дотащить до подъезда.

После восьмидесяти – еще возможно.

После пятидесяти, и даже после сорока, – никогда.

Но именно эти женщины сохраняют для потомства все лучшее, созданное мужчинами-героями, мужчинами-созидателями, мужчинами-гениями.

Они незаметны, но только они создают великих правителей и победителей.

Они первыми оценивают все сокровища мира – и этим вселяют уверенность в выбранном деле своим мужьям и возлюбленным, а иногда даже и подсказывают тем, куда и как двигаться дальше.

Вспомним, какие женщины были рядом с Маяковским, Высоцким, Иоффе, Гагариным, Сахаровым, Ростроповичем! Если повезет тебе и встретишь такую вот единственную – станешь Человеком!

А вот Гитлеру, Сталину, Брежневу, Горбачеву? Повезло ли им со своими избранницами?

 
                                                        * * *
 

Период всех бед и несчастий начался внезапно, после чего Егорушкой его никто больше не называл.

Вначале – Егором, а после, за глаза, – Горем.

Незаметно так это прозвище, которое вначале произносилось исключительно в шутейном тоне, привязалось, как банный лист в бане к одному интимному месту, и намертво приросло к нему.

Все теперь, в том числе жена и дочь, называли его исключительно Горем.

Иногда – луковым, иногда – моим, иногда – «горькое ты мое», но всенепременно – Горе.

И не избавиться теперь от Горя ему – инвалиду-колясочнику, оказавшемуся таковым по вине пьяного тракториста, вывернувшего раздолбанный «Беларусь» с проселочной дороги на скоростную трассу, по которой они с мамой ехали в машине к родственникам.

Мама умерла сразу, и ее в этой жизни он больше не увидел.

Схоронили самого любимого и необходимого в его жизни человека без него. Тихо закопали, пока он метался в беспамятстве между той и этой жизнями, не решаясь сделать окончательный выбор.

Маму он увидел – Там, куда он сам ненадолго попал после этой ужасной катастрофы. Но она не звала за собой Туда, а только плакала навзрыд и старалась спрятать от него слезы. А он не мог ей помочь, просто не было сил.

Словно почувствовав, что еще мгновение – и сын пойдет за ней, мама исчезла, не попрощавшись. Просто растворилась в белом тумане, закрывшем всю ее целиком.

Даже во сне ему никогда больше не являлось ее лицо. Иногда, правда, когда было совсем тяжко по жизни, он чувствовал, что она где-то здесь, рядом с ним, но это всегда был в лучшем случае некий невнятный образ, очертание, абрис.

Со временем покинули этот мир и ее подруги, навещавшие Егора хотя бы иногда, разбрелись друзья, даже жена и дочь стали чужими.

Нет, его не бросили, просто они жили в другой жизни, недоступной для него, а он – в своей, места в которой они не искали.

Только счастье человек делит с остальными, которым комфортно прикасаться к приятному, Горе у каждого – свое.

 
                                                        * * *
 

Теперь он, Егор – Горе, жил только воспоминаниями и единственной, неосуществимой пока мечтой.

Мечта была, с одной стороны, необычная, романтическая даже, а с другой стороны – будничная, житейская.

Он мечтал разбить сад, но не простой сад, а – Сад! Небесный! То есть необыкновенный – Божественный.

И хотел вырастить его именно здесь, рядом с домом, который он успел достроить в той, счастливой жизни.

Не совсем, конечно, достроить, дом до конца достроить нельзя – это дело всей жизни. И даже если закончится она – чья-то другая жизнь будет перестраивать дом под свои желания, под свое понимание прекрасного и полезного. И так будет продолжаться долго – пока дом будет оставаться живым, то есть жилым. Жизнь дома неотделима от жизни людей и заканчивается тогда, когда кто-то из них по своей прихоти решает, что дом больше не нужен.

И тогда дом умирает. Иногда сам, иногда люди помогают ему уйти из жизни. А жизнь дома, в отличие от людей, у которых есть возможность прожить иную, небесную жизнь, единственная.

Вот и Егор своей никчемной, в общем, жизнью поддерживал земное существование Дома, ставшего его единственным другом и родственником в одном лице.

Жена и дочь появлялись здесь редко, привозили еду и лекарства, рассказывали всякие истории о друзьях и знакомых, но ночевать никогда не оставались. Говорили, что боятся ночевать в дачном поселке, единственным жителем которого пока что был он.

Телевизора в доме не было – Егор не любил смотреть «ящик», из которого, словно фекалии из прорвавшейся канализации, льются потоки лжи, описание человеческого горя, катастроф и убийств.

Собачку или какую еще другую животинку тоже завести было проблематично. С ней нужно гулять, кормить ее, лечить, а сделать это самостоятельно он был не в состоянии.

Так и жили они вдвоем – Горе и Дом.

И поддерживали друг друга, и мечтали об одном и том же.

Небесный Сад! Вот что необходимо для полного счастья!

Для Дома Сад был гарантом продления его жизни, а Егор-Горе не просто чувствовал, а пребывал в полной уверенности, что подобная красота переменит его жизнь и вернет назад – в тот, счастливый ее этап.

Во всяком случае, привлечет в дом людей – красота во все времена притягивала людей, как металл к магниту, как пчел к нектару…

А неземная красота, та вовсе никого не отпускает от себя.

Но пока они вдвоем…

И вместе наблюдают невеселую картинку пожухших под тяжестью мокрого снега остатков сорных растений и стайки неказистых воробьев, выклевывающих семена из слякотных остатков.

Сколько раз Горе перекраивал участок земли, мысленно помещая туда садовые деревья и ягодные кустарники, разбивая между ними причудливые пятна цветочных полян, искрящихся развеселым разноцветием на идеально ровных травяных лужайках?

И каждый раз нарисованная воображением картина казалась идеальной.

Но наступал новый день, и Небесный Сад мысленно взращивался заново.

Егор жадно впитывал в себя информацию о новых саженцах, сортах цветов, вредителях, почве. Он знал все о растениях, их полезных и губительных для человека свойствах, болезнях и излечении, способах увеличения урожайности… Стал не просто специалистом в этой области, но, можно сказать, академиком. Иногда даже позволял себе мысленно спорить с авторами статей, опубликованных в многочисленных журналах, занимавших большую часть комнаты с окном в сад.

Он вполне уже был готов гениально выполнять работу садовника, или, по-модному, ландшафтного дизайнера.

Но использовать свои знания для реализации чужих мечтаний казалось постыдным занятием.

Чем-то вроде сознательной измены любимому человеку.

С редкими посетителями, а в их число входили также жена и дочь, он разговаривал только о Саде – и изрядно всем поднадоел. Его просьбы о доставке редчайших или недавно вышедших изданий вначале просто раздражали, а вскоре стали восприниматься как занудные чудачества и даже бред душевнобольного человека.

Это создало еще большую пропасть между ним и Людьми, но при этом еще теснее укрепило связь с Домом и будущим Садом.

 
                                                         * * *
 

День клонился к вечеру, и Егор спешил до сна закончить свое сегодняшнее очередное гениальное творение.

На этот раз он превзошел самого себя. Так, впрочем, было всегда.

«Но не сегодня, – убеждал себя Егор, – сегодня план получился действительно идеальным. Всё, – решил он, – больше не буду переделывать, а то свихнусь ненароком на этой почве. И так я уже разговариваю с цветами и деревьями. Да ладно бы с живыми, а то с картинками. Надо переключиться на идею реализации плана, а для этого понадобятся деньги, много денег…

А значит – их надо заработать, надеяться на жену и друзей – нереально».

Чтобы как-то подкрепить свое решение, Егор написал на плане: «Дорогой Дом, таким и только таким будет наш с тобой Небесный Сад!»

Переключиться с созерцания прекрасного на рассуждения о хлебе насущном никак не получалось. План лежал на столе и притягивал к себе, но Егор решительным движением взял его со стола и, поднявшись в коляске на второй этаж по специально сделанной лестнице, прикрепил кнопкой к стене своего кабинета.

– Сегодня мы начинаем операцию «Небесный Сад», – крикнул он в сторону сада. – А какое сегодня число? – задумался он. – Господи! Как же я мог забыть, сегодня же девятнадцатое – день рождения мамы!

Он мысленно попросил у мамы прощения и поехал вниз на кухню – достать из холодильника вино.

Но по пути туда снова пришла мысль о необходимости изыскать финансы для реализации своей мечты.

Деньги и все, что с ними связано, представлялись вещами, глубоко противными творческому человеку, коим давно уже считал себя Егор.

– И все же… Надо найти и пересчитать сбережения, сделанные на черный день. Где же они были заначены? – никак не мог вспомнить он.

И это было неудивительно – деньги давно уже потеряли всяческий смысл, они ему были просто не нужны! Все, что необходимо, доставлялось без особых проблем – его фирма продолжала успешно работать и без него. После того, как он вынужден был оставить работу, его дело взяла в свои хрупкие руки его дочь. И, как выяснилось, руки эти оказались совсем даже не хрупкими! Ум, решительный характер и поразительная работоспособность помогли ей добиться удивительных результатов – фирма процветала и расширялась.

Дочь с детства воспитывалась почти в спартанских условиях, и поэтому сейчас ее не интересовали модные штучки и тусовки.

«Первым делом – самолеты!» – вот ее лозунг, услышанный в старой песне о пилотах. А все глупости – потом!

Но надеяться на выделение дочерью средств на сад не приходилось. У нее каждая копеечка шла в дело, а загородный дом отца и тем более сад представлялись для нее как раз той самой глупостью.

«Надо отыскать деньги! Их, помнится, было немало, порядка двадцати тысяч долларов. Для начала вполне достаточно, а после что-нибудь придумаем». Егор выехал из комнаты и в задумчивости уставился на книжный шкаф довольно внушительного размера. Кроме как в него, спрятать заначку он не мог, просто некуда было: из мебели в гостиной стояли только небольшой старинный секретер, дубовый стол и стулья.