Поначалу я смог полностью открыть только нижнюю пару глаз, под жвалами, – верхние почти ничего не видели. Небо было ярко-сиреневого цвета; солнце стояло чуть позади и слева. Я старался не смотреть на него. Впереди была плоская, обнесённая невысоким парапетом крыша тюрьмы, а за ней вдали – небо, по которому плыли стайки бледных перистых облаков; где-то совсем рядом прокричала птица. На мне было худое тюремное рубище, сквозь которое я тотчас же, всем телом ощутил прохладную свежесть: была середина весеннего дня.
Мой спаситель больше не торопил меня. Пришелец стоял рядом и терпеливо ждал, когда я смогу двигаться дальше.
Наконец, мои глаза стали разбирать детали окружения, мир проступил сквозь водянистую пелену слёз. Вокруг повсюду виднелись какие-то коробы и трубы, навесы с кондиционерами, невысокие мачты с антеннами. Ничего, что могло бы сойти за обещанный пришельцем «транспорт», я не заметил.
– Что дальше? – спросил я.
– Идём! – позвал пришелец и уверенно зашагал в сторону. Только теперь я заметил марево – лёгкое подрагивание воздуха над относительно ровной частью крыши. Подобное марево можно видеть в жаркий летний день над сильно нагретой солнцем поверхностью (например, над дорогой), но здесь, при столь ощутимой прохладе это, обычное, на первый взгляд, явление выглядело странным. Марево имело подозрительно правильную форму: нечто расплывчато-овальное; кроме того, присмотревшись, я заметил, что находившиеся за подозрительным маревом предметы сквозь него почти не были видны (вернее, были, но как-то неправильно).
Иешуа быстро подошёл к мареву и…
…исчез в нём.
– Поспеши, Шиаб! – послышался голос пришельца, ставшего невидимым. И я поспешил.
Я не стал ничего спрашивать и медлить; быстро осмотревшись по сторонам, я уверенно двинулся вперёд и сам не заметил, как оказался внутри «транспорта» Иешуа.
Это не была кабина фантастического звездолёта, не капсула, не болид и уж точно не самолёт или вертолёт… Как мне описать это? Попробую так: войдя в марево, я оказался в некой податливой среде… как гель или что-то вроде того. Как я уже сказал, я не заметил, как оказался внутри. Только что был снаружи и вот уже как бы подвешен внутри: ноги, незаметно для меня самого, оторвались от крыши (словно я «взошёл» по воздуху). Секунды спустя, мой вес распределился на «невидимой подушке». Вокруг меня была прозрачная желеобразная масса, которая обволокла мои ноги и головогрудь. Я попробовал переместиться, но это мне не удалось, – каждая из шести моих ног прочно увязла в «геле» и, хоть я и мог ими шевелить, чтобы размять, но сдвинуться в сторону у меня не получалось. При этом я мог свободно шевелить всеми шестью руками, – как только я прилагал усилие, чтобы согнуть или разогнуть одну или несколько рук, «гель» вокруг них становился жидким как вода (но, что удивительно, вовсе не мокрым). Немного побарахтавшись, я успокоился и только теперь задался вопросом: как я дышу? и тут же понял, что «гель» не проникает ни в дыхательные, ни в обонятельные сфинктеры. Наоборот: «гель» образовал что-то вроде трубок, по которым поступал свежий воздух, пахнувший крышей – смолами, окисленным железом и сухим бетоном; моих глаз вещество тоже не касалось. Несколько раз, открыв и закрыв рот, я убедился, что и это безопасно, – окружающая масса образовала вокруг рта и жвал заполненную воздухом полость.
– Тебе удобно? – услышал я голос Иешуа и только теперь обратил внимание на пришельца, который как бы «висел» справа от меня в полугоризонтальном положении.
– Да, – ответил я, на всякий случай, пошевелив ещё раз ногами и руками.
– Тогда полетели! – сказал он и, протянув перед собой руки, разветвил их окончания – назовём их условно «малыми щупальцами» – и пошевелил ими, как будто нажимая на видимые одному ему клавиши.
Транспорт в совершенном безмолвии поднялся вверх над крышей тюрьмы на высоту птичьего полета (ощущение как внутри скоростного лифта или во взлетающем вертолёте).
Когда тюремная крыша стала удаляться, становясь всё меньше и меньше, я успел заметить, как внизу, из той самой двери, через которую мы с Иешуа попали на крышу, что-то вылетело – что-то неопределённой формы, смазанное, расплывчатое, как и сам транспорт – и пушечным ядром устремилось к нам. Я вздрогнул, инстинктивно ожидая удара.
– Это вернулись машины… – произнёс Иешуа, заметив мою реакцию. – Твои тюремщики пришли в себя и скоро поднимут тревогу.
Чем выше мы поднимались, тем больше и сильнее захватывал меня вид лежавшего внизу Илаг-Шетша – города-спутника Шетшхжшеха, столицы Объединённых Штатов, башни-небоскрёбы которого виднелись сейчас слева на юго-восточном горизонте.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Иешуа. – Головогрудь не кружится?
Я сосредоточил внимание на нижней паре глаз и почувствовал тошноту.
– Немного… – сказал я, переведя взгляд на пришельца. Тот шевельнул одним из малых щупальцев и «гель» подо мной стал непрозрачным, как густой туман или облако. Ещё одно еле заметное движение, и мы двинулись на восток – туда, где окраины Илаг-Шетша вплотную подступают к отрогам Щелистого Хребта.
Транспорт быстро набрал скорость. Не прошло и пары минут, как мы взлетели с тюремной крыши, а бóльшая часть расстояния между тюрьмой и окраиной Илаг-Шетша уже была позади.
– Куда мы летим? – спросил я.
– К твоим друзьям.
Я развернулся на месте («гель» послушно перешёл в жидкое состояние, не препятствуя этому) и уставился на пришельца.
– Зихт и Аша, – произнёс он. – Единственные, кто остались в живых…
В глазах у меня потемнело, сердце бешено заколотилось, а на спине выступила холодная испарина.
– Как?.. – только и смог я выговорить.
– А ты как думаешь? – Иешуа повернул верхний округлый отросток, на котором у него было лицо, и посмотрел на меня своими раскосыми – формой разреза похожими на семена злаковых растений – глазами.
Я молчал.
Всё же, они убили их. Убили моих товарищей. Они не могли открыто казнить нас (как же! «мораторий на смертную казнь», «милосердие», «демократия»…) и потому держали нас бессрочно, лишая общения друг с другом и связи с миром, сводя с ума (о, да! либеральные ублюдки знают в этом толк!).
Ещё минута, и вот мы уже летим над пологим, поросшим хвойным лесом отрогом. Я рассеянно смотрю по сторонам. Склон поднимается всё выше и вот уже под нами Щелистый Хребет – нагромождение старых гор с округлыми вершинами, будто пропиленных сверху гигантской пилой; узкие вертикальные пропасти тут и там чернеют посреди сплошного леса.
– Мы почти на месте, – говорит Иешуа.
За хребтом транспорт сбрасывает скорость и устремляется к лежащей в нескольких фарсахах меж трёх пологих горных вершин долине, постепенно снижаясь и переходя на бреющий полёт.
Вот впереди среди сплошного леса проступают подозрительно правильные очертания: несколько поросших кустарником прямоугольных проплешин, связанных прямыми линиями просек. Транспорт направляется к одному из прямоугольников.
Когда до места предполагаемой посадки остаётся не более трёх или четырёх стадиев, я уже отчётливо различаю какие-то ветхие, заросшие зеленью постройки.
– Это заброшенная шахта, – объясняет Иешуа. – Восемьдесят лет назад здесь добывали медь…
– Они здесь? – спрашиваю я.
– Да, они здесь. Твои друзья ждут тебя…
Над прямоугольной проплешиной мы останавливаемся. Под нами поросший кустарником и тонкими корявыми деревцами пустырь, бывший, по-видимому, в прошлом чем-то вроде площади или автомобильной парковки. Лёгкий жест пришельца и мы опускаемся на небольшое пятно, где кустарник уступил место обычной траве.
Перед нами длинное, двухэтажное здание, из которого в нескольких местах проросли полувековые деревья – скорее всего, бывший административный корпус шахты, или столовая, или ещё что-то общественное. Возле здания я замечаю несколько обросших кустами ржавых остовов старинных машин. Место выглядит безжизненным. Идеальный лагерь, – отмечаю я: место глухое, непролазное; не слишком близко и не слишком далеко от города.
– Можем выходить, – говорит Иешуа.
Я медлю. У меня есть вопросы. Много вопросов. И, хотя бы на некоторые, я должен получить ответ сейчас.
– Скажи, сколько лет я был там?
– Восемь, – отвечает пришелец. – Почти восемь лет.
Что же, не так много, как мне иногда казалось…
– Как долго держались мои товарищи?
Молчание.
– Ты уверен, что стоит говорить об этом сейчас? Аша и Зихт здесь, ждут тебя. Они всё тебе расскажут позже…
– Нет. Я хочу знать. Пожалуйста…
Иешуа посмотрел на меня, сделал непонятный жест основаниями рук и ответил:
– Хшио и Феш – три года… «Покончили с собой» – так записано в деле. Шерш – шесть… почти семь… Он сошёл с ума на пятый… умер от туберкулёза…
Слова Иешуа режут мне сердце. Всё это время, все эти годы я мысленно обращался к ним… представлял их лица… а они уже…
– Последним был Кхан… – продолжал пришелец. – Полгода назад он был ещё жив… и в своём уме. Тюремщики забили его до смерти.
– Как ты узнал? – спросил я, просто чтобы что-то сказать: убедиться, что могу говорить, а не кричать.
– Базы данных политической полиции и Министерства Наказания…
Да, конечно… я видел, на что способна твоя техника… – произнёс я, как мне показалось, вслух, но потом понял, что только подумал. – А может… ты умеешь читать мысли? – обратился я к пришельцу.
Иешуа не ответил.
Значит, не умеет.
– Ашу и Зихта… их тоже ты выручил? – спросил тогда я. – Или ты не один здесь… у нас?
– Я, – сказал Иешуа. – Но я не один… На Шхакаббе сейчас ещё четверо моих товарищей. Все они работают в восточном полушарии – налаживают связи между полевыми командирами, оказывают информационную и техническую поддержку. Наш корабль на орбите, приглядывает за обстановкой на планете…
– А это?.. – я пошевелил руками, изобразив соответствующий жест.
Мой спаситель понял, что я имел в виду его транспорт и тоже изобразил одной из рук какой-то одному ему понятный жест.
– Это – челнок, – объяснил он, – он для полётов в пределах светового года. Для серьёзных путешествий он не годится. Позже я покажу вам «Потёмкин», наш корабль… тебе и твоим товарищам.
Я сделал жест вежливого согласия и, похоже, его Иешуа тоже понял.
– Ну, что, идём? – Произнёс он. Я согласно качнул головогрудью. – Кажется, они уже заметили нас… – Иешуа протянул руку в сторону здания, указывая малым щупальцем на замершие в тени одного из проёмов фигуры.
Едва я вышел из марева, как Зихт с Ашей бросились мне на встречу. Да и сам я, перепрыгивая через кусты, побежал к ним.
Мы сошлись где-то посередине, между челноком и развалинами, и крепко обнялись. Я был счастлив видеть их – моих друзей, моих товарищей, с которыми вместе прошёл через партизанские будни подполья и через кровавые бои с полицейским спецназом, через погони, через акции прямого действия, через политические диспуты, через арест… и через тюрьму.
Хотя нас и разделили на долгие годы «мёртвыми коридорами», духом мы были вместе всё это время. Мы боролись, и никто из нас, даже сойдя с ума, не отказался от нашего общего дела – от нашей общей борьбы. Никто не «раскаялся».
– Шиаб!» – с повлажневшими глазами кричала Аша.
– Командир! – ревел Зихт. – Дружище!
Я же не мог выговорить ни слова. Я просто обнимал товарищей и плакал от радости и одновременно от скорби по тем, кого уже никогда не смогу обнять.
Из семерых, взятых полицейскими ублюдками, остались только мы трое… Благодаря Иешуа – удивительному существу из другого мира, который теперь стоял поодаль и смотрел на нас, смеявшихся, плакавших, кричавших, своими странными, полными непостижимой мудрости глазами.
Корабль Иешуа оказался поистине огромен. Внутри это была полая «бочка», длинной около двадцати и диаметром – примерно в пять или шесть фарсахов. «Бочка» эта, как объяснил нам Иешуа, вращалась, и этим создавался эффект притяжения на её внутренней поверхности.
Это был удивительный мир, наполненный светом, источаемым ярким жёлто-оранжевым стержнем, пронизавшим ось «бочки». Внизу мы видели небольшие деревни, окружённые аккуратными полями и ухоженными рощами или парками; реки и озёра и даже невысокие холмы, поросшие уже настоящим лесом; повсюду тянулись дороги, по которым ехали редкие разноцветные машины.
– Потрясающе! – сказала Аша, глядя вниз из челнока, который я, на манер Иешуа, продолжал называть «транспортом». – Сколько людей здесь живёт?
– Почти двести тысяч, – ответил Иешуа.
– Двести…
– «Потёмкин» – не самый большой корабль Земли, – заметил Иешуа, улыбнувшись (к тому времени мы уже научились понимать его мимику). – Вот, к примеру, «Циолковский» рассчитан на два миллиона, а «Ганди» – на пятнадцать миллионов жителей. А ведь есть ещё и такие корабли, как «Ленин» и «Сталин», населения которых превышают сто миллионов.
Транспорт влетел внутрь «бочки» через порт, расположенный на оси её вращения. В трети фарсаха от порта начинался, непонятно каким образом удерживаемый в пространстве и тянувшийся через весь корабль-мир к противоположному порту, окружённый облаками осветительный стержень. Оказавшись внутри, перед основанием стержня, – более всего основание походило на зависшую в центре оси вращения «бочки» белую «шайбу», диаметром в стадий, – транспорт плавно двинулся «вниз». Правда, я не уверен, что слово «низ» тут подходит: в области порта царит настоящая невесомость, как в космосе. Вскоре появилась сила тяжести, поначалу слабая, потом стала нарастать, пока не стала почти привычной.
Как объяснил Иешуа, для людей притяжение Шхакабба терпимо, но некомфортно, так как Земля – планета людей – обладает меньшей массой, нежели Шхакабб. Кроме того, привычный для землян воздух опасен для нас, как и наш для людей (кроме специально подготовленных, как Иешуа и его товарищи). Так что, всё время, что мы находились там, мы дышали через специальные маски.
Спустившись к поверхности, так, что до неё оставалось не более десяти стадиев, Иешуа направил транспорт по спирали и принялся рассказывать нам о корабле-мире со странным названием «Потёмкин».
– Это Париж, а это Пекин, – говорил он, указывая на поселения внизу. – А вот это Ханой. Вот Бремен, а вон там Киев, а за ним дальше – Москва, Сталинград и Мурманск… Так называются города на Земле, – объяснял Иешуа. – На кораблях-обителях часто пользуются земными топонимами… посёлки, реки, озёра… Во-он та речка, например, Иордан, а вон та – Волга, а вон то большое озеро, над которым мы скоро будем, называется Мичиган. Оно самое большое на Потёмкине…
– Вы, наверное, скучаете по дому… по Земле… – осторожно заметила Аша.
– Нет, что вы! – Иешуа снова улыбнулся. – Я никогда не был на Земле. Я родился в космосе, в одном из кораблей-обителей… Моя малая родина – «Армстронг»… это древний корабль, рассчитанный всего на десять тысяч жителей.
– Это ведь имя человека, да? «Армстронг»?
– Да, Аша, именно так, – ответил Иешуа. – Нил Армстронг – так звали парня, что первым ступил на иную планету… Первые по-настоящему большие корабли, – продолжал он, – рассчитанные не на десятки или сотни, а на тысячи жителей, часто называли именами космонавтов: «Гагарин», «Савицкая», «Армстронг»… это были – настоящие герои древности. Они отправлялись в ближний космос или на планету-спутник Земли – Луну с риском для жизни, на кораблях, одно только нахождение внутри которых было подвигом. Очень отважные были люди. Некоторые из них погибали при старте, или при возвращении на Землю… Были и такие, что получили свои имена в честь людей, никогда не бывавших в космосе, вроде «Циолковского» или «Жюля Верна», но, всё же, так сложилось, что большинство из первых кораблей носят имена космонавтов… Смотрите! – Иешуа указал на посёлок, похожий на возведённый посреди лесистых холмов и озёр фрагмент мегаполиса с высотными зданиями из стекла и металла. – Это Ки́теж – технологический центр «Потёмкина». Здесь мы производим транспорты, вроде этого, – он обвёл взглядом вокруг, – машины, разные сложные устройства.
– Так Китеж это… ваша столица? – уточнил Зихт, всё это время молчаливо слушавший Иешуа. – Вроде нашего Шетшхжшеха?
– Нет, – повёл из стороны в сторону лицом Иешуа (человеческий жест отрицания), – не столица. У нас нет столицы. На «Потёмкине», как и на других кораблях-обителях, нет правительств. У нас прямая демократия, высокоорганизованная анархия, социализм…
– Но… – Зихт быстро взглянул на меня и Ашу и уставился на Иешуа, – разве социализм не предполагает централизованного социалистического управления? У нас с этим даже анархисты не спорят… мало ли… вдруг контрреволюционеры заведутся…
Иешуа лишь улыбнулся в ответ. Зихту ответила Аша:
– Зихт, посмотри вокруг… – сказала она. – Как в таком чудесном мире могут появиться контрреволюционеры?
Облетев «Потёмкин», Иешуа доставил нас в Лондон – поселение на берегу одной из рек, где для нас было подготовлено жилище: небольшой домик причудливой формы, накрытый прозрачным куполом, наполненным привычным для нас воздухом. Там мы проводили не так много времени, – в основном принимали пищу и спали. Остальное же время мы путешествовали по «Потёмкину» (к нашим услугам были воздушный транспорт и колёсные автомобили) в сопровождении Иешуа и его друзей – Гая, Льва, Джейн и Елены.
Из этих четверых никто не бывал на Шхакаббе. Они знали о нашем мире только из сообщений Иешуа и других – тех, кому дозволялось спускаться на нашу планету. Так что, у них к нам было много вопросов. Как, впрочем, и у нас к ним. Мы много говорили, рассказывали людям о нашем мире, о нашей цивилизации, о культуре, об истории и, конечно же, о нас самих и о нашей борьбе. В свою очередь, люди рассказывали нам о Человечестве – так они называют себя в совокупности – всю разбросанную по Галактике цивилизацию: всех жителей Земли и других населённых людьми планет, и всех обитателей кораблей-миров.
Здесь я подхожу к важной части моего повествования. Я считаю себя обязанным рассказать вам о Человечестве. Не передать во всех подробностях всё увиденное и услышанное за те пять дней, что мы находились на «Потёмкине», а сказать то, что мне кажется наиважнейшим в их истории. Возможно, когда-нибудь я напишу об этом отдельную книгу, но эта – о другом.
История Человечества началась полтора миллиарда лет назад (по нашему летоисчислению, которое, разумеется, сильно разнится с человеческим), когда первые люди выделились из дикой природы, овладели огнём и железом. За какие-то шесть или семь земных миллионов лет люди сумели развиться настолько, что освоили не только «планету-колыбель» (человеческое выражение), но и всю систему своей звезды. Размножившись и заселив несколько планет в своей системе, они стали строить «корабли поколений» – именно таким кораблём является «Потёмкин» – и отправлять их к другим звёздам. Так люди установили связь с множеством других цивилизаций, с которыми они обменивались знаниями о Вселенной и технологиями.
Как уверял нас Гай, специалист по человеческой истории, вопреки распространённым среди наших продажных писателей-фантастов предположениям, такой обмен никогда не имел ничего общего ни с капиталистической «рыночной» экономикой, ни с военной агрессией. Первая в развитых цивилизациях попросту неэффективна и помнят о ней, обычно, только немногие специалисты, вроде Иешуа и его друзей; вторая же – бессмысленна (потому, что существа, способные преодолевать расстояния между звёздами, вполне могут добыть себе всё необходимое в незаселенных областях Галактики, не прибегая к варварству, не опускаясь до примитивной военщины) и аморальна (так как, жизнь, в особенности разумная, в Галактике – явление нечастое и покушение на зародившуюся отдельно и независимо от обнаруживших её жизнь считается преступлением в любом развитом обществе).
Именно дружба, сотрудничество, взаимопомощь и добровольный обмен знаниями – вот те признаки, что отличают развитую цивилизацию от варваров, коими мы пока являемся. Не верьте дуракам и подлецам, что сочиняют страшилки про злых пришельцев, которым одно только и нужно, что напасть на вас и ограбить. Таковы рассуждения собственника и грабителя, что мечтает объявить своей собственностью планеты и звёзды и торговать ими. Не верьте этим спекулянтам. Планеты принадлежат всем, кто их населяет, но не как предмет торга, а как общий дом, как то, что следует беречь и чем дорожить. Этого не понимают те, против кого мы ведём нашу борьбу. Они хотят владеть, эксплуатировать и обогащаться. Разумные же существа в Галактике (как, думаю, и во всей Вселенной) не таковы.
Раннему Человечеству тоже пришлось пройти через капитализм и порождаемые им кризисы и чудовищные войны, и только переболев этой чумой, они, люди, смогли «выйти из колыбели» – стать теми, кем они являются теперь – галактическим видом.
Среди читающих эти строки наверняка найдутся такие, кто станут обвинять нас с товарищами в «сговоре с внешними врагами», в том, что мы – «агенты инопланетян», которые, «преследуя коварные планы порабощения Шхакабба», решили использовать силы противников режима для «дестабилизации», «раскачивания лодки» и так далее и тому подобное. Им я скажу лишь одно: вернитесь на два абзаца выше и перечитайте то, что там написано.
Повторяю, людям не нужны наши ресурсы, будь то ископаемые или машины. У них всё есть. Есть энергия, которую они получают напрямую из звёзд (мне сложно описать этот процесс; я – партизан, а не учёный), есть сырьё, которое они добывают на гигантских газовых планетах в системах, через которые лежит их путь, включая и нашу.
(Тут, я уже слышу вой поборников частной собственности, которые наверняка не упустят возможности ознакомиться с историей «террориста» и «государственного преступника»; до меня доносятся их вопли о «краже» и «расхищении достояния будущих поколений шхакаббитов». Называйте вещи своими именами, господа! – отвечаю я им. Вам плевать на все «будущие поколения», кроме будущего поколения капиталистов – ваших наследников. А мне и моим товарищам плевать на них, как и на вас. Их – ваших наследников – вообще не будет. Уж поверьте, мы постараемся, чтобы их не было. Такова наша цель, и, для её достижения, мы начнём с вас, и очень скоро…)
Пять дней мы провели в удивительном маленьком мире людей. За это время, признаюсь, мы успели полюбить этих, неуклюжих на первый взгляд, существ. Казалось бы, при столь разительных отличиях между нашими видами, было бы неудивительно, если бы мы попросту не поняли друг друга, не нашли бы общих тем для обсуждения. Но нет! Ничего подобного! То, что они – «гоминиды», а мы – «арахниды» (выражение биолога Елены), не стало преградой для общения между двумя нашими видами. При всех их возможностях, при всём могуществе и величии их цивилизации, люди были просты и дружелюбны.
Все, с кем мы встречались, были к нам доброжелательны. С нами заговаривали, прибегая к помощи сопровождающих, которые иногда любезно переводили речь людей и нашу, а иногда передавали желавшим поговорить свои устройства-переводчики.
Каждый день, вечером, когда стержень на оси маленького мира «Потёмкина» тускнел и мир погружался в сумерки, с нами устраивались встречи в публичных местах, вроде амфитеатров в парках и на берегах озёр и рек, где собиралось по нескольку тысяч желавших видеть нас. Ведущими на таких встречах были друзья Иешуа и некоторые авторитетные люди, кому это поручили крупные людские сообщества путём голосования. При этом на встречах работало множество камер и мониторов, делавших аудиторию намного больше той, что собиралась непосредственно.
В последний вечер нашего пребывания на «Потёмкине», когда встреча закончилась, Аша спросила Льва – известного на корабле и за его пределами поэта – о том, сколько людей обычно смотрят такие встречи и тот сообщил, что аудитория прямой передачи – не менее трети жителей корабля-обители.
– Но запись посмотрят все, – добавил человек, – в этом можно не сомневаться. Посмотрят и на других кораблях.
– Неужели всем им интересно, что скажут какие-то дикари с варварской планеты? – спросила тогда его Аша.
Мы – Аша, Лев, его близкая подруга Джейн и я – стояли в тени раскидистого дерева в стороне от амфитеатра, где перед тем проходила последняя встреча. Зихт с Иешуа и остальными собрали вокруг себя группку людей у входа в амфитеатр и что-то оживлённо обсуждали. Лев помолчал, глядя на Ашу как-то неопределённо, и медленно произнёс:
– Прошу вас, Аша, никогда больше так не говорите. – Поэт посмотрел на меня и снова перевёл взгляд на Ашу. – Народ, в котором есть такие, как вы, готовые бороться до конца за лучшее будущее, за справедливость, за мир без угнетения, за равенство… готовые пройти через тюрьмы, пытки и быть убитыми… такой народ – не дикари, не варвары. Да, политическое устройство вашего мира ужасно. Это – тот, увы, классический случай, когда капитализм перезрел, так и не уступив место следующей форме. Без внешнего вмешательства тут уже ничего не поделаешь… Слишком поздно. Но это не остановило вас… Борьба в восточном полушарии продолжается… Мы были поражены и восхищены отчаянной смелостью участников боевых бригад в колониях, их решимостью, волей… Я никогда не забуду, как впервые увидел восстание крестьян в одной из провинций на материке Ферех… как вооружённые инструментом для возделывания полей труженики шли против полиции… – он осёкся.
Повисло молчание. Джейн взяла Льва за руку и посмотрела на него, как мне показалось, желая утешить, успокоить. Мы с Ашей минуту наблюдали эту трогательную сцену, после чего Аша сказала:
– Обещаю вам, Лев, что больше не повторю сказанного в присутствии вас или кого-либо другого из людей. – Она говорила серьёзно, так, словно это была клятва. Думаю, так это и было. Такая уж она, Аша.
– Дикари, – сказал, наконец, поэт, – это капиталисты. Вот, кто дикари! Неодикари, если угодно.
– Лев прав… – это сказал Иешуа. Они с Зихтом только что подошли и услышали последние слова поэта. – Капиталисты это и есть самые настоящие неодикари. Если чванливые феодалы, правящие в докапиталистический период, несмотря на всю их надменность и жестокость, являют собой отрицание варварства, порой доведённое до абсурда… тем не менее, у них есть твёрдая, пусть и примитивная, мораль, понятие чести, рыцарские кодексы и обеты… то буржуазия олицетворяет отрицание всей этой романтики. Хотя… – Иешуа запнулся, – пожалуй, «олицетворяет» – не самое удачное слово… Оно, всё же, производное от слова «лицо»… – он сделал жест рукой, щёлкнув «кисточкой», и закончил: – Буржуазия это – морда дикаря, получившего образование, хорошо одетого, сытого, имеющего власть.
– Точное определение, – заметила тогда Джейн, и подошедшие следом за Иешуа Елена с Гаем поддержали её согласными кивками (жест согласия и одобрения у людей).
– А как же наёмные работники? – задал вопрос Зихт.
Взгляды собравшихся обратились к нему.
– Если буржуазия нравственно как бы отрицает знать феодалов, а те, надо полагать, исторически выступают противоположностью рабовладельцев, то и наёмные рабочие должны, в нравственном смысле, быть отрицанием буржуазии…
– …но они не отрицают, – закончил за него Иешуа.
– Да.
– И не должны. Пока не станут правящим классом.
Зихт вопросительно посмотрел на человека и тот объяснил:
– Всё дело в гегемонии. В том, какой класс является классом-гегемоном. Общество, в котором правят уроды – уродливое общество… и оно будет оставаться таковым до тех пор, пока уроды будут оставаться у руля. Крепостные крестьяне вряд ли были нравственнее своих феодалов, как и рабы вряд ли превосходили в благочестии своих господ…
– Некоторые даже мечтали сами стать рабовладельцами и иметь своих рабов… – добавила Елена.
– Так и есть, – согласился с замечанием женщины Иешуа. – Так и есть. А крепостные и слуги мечтали о дворянстве… И история Земли, насколько мне известно, знает такие примеры, когда становились… – (Он посмотрел на Гая и тот согласно кивнул) – Так что, ничего нет удивительного в том, что наиболее слабые, полностью подчинившиеся гегемонии буржуазии наёмные рабочие мечтают стать капиталистами, чтобы самим эксплуатировать других. В этом и состоит суть гегемонии – в подчинении образа мысли. Раб должен считать себя рабом и втайне мечтать о господстве. Наёмный раб должен усвоить принятую в капиталистическом обществе – в обществе гегемонии капиталистов – парадигму: нанимай или нанимайся.
В тот вечер я мало говорил и больше слушал. Моё сердце разрывалось от грусти. Мне не хотелось покидать корабль-обитель людей, и одновременно я чувствовал сильное желание вернуться на Шхакабб. Мне хотелось поскорее увидеть Щелистый Хребет сверху. После тюрьмы я быстро привык к нашему лагерю в горах, – руины старой шахты стали мне домом. Думаю, это потому, что дом – это место, где ты не один, где рядом с тобой твоя семья, твои близкие. Зихт, Аша и пришелец Иешуа стали моей семьей, как и другие, что присоединились к нам позже. Что же до «Потёмкина», то и это удивительное место, за те немногие дни, что мы провели в нём, стало как бы домом всем нам. Не «новым домом», нет (ни я, ни Зихт с Ашей, в них я уверен, ни за что бы не остались там, не покинули наш Шхакабб, даже если бы нам это предложили), но «домом» духовным (простите за поповское слово), так как на примере «Потёмкина» мы увидели будущее нашего мира – то будущее, о котором веками грезили наши утописты, о котором мечтают анархисты и социалисты, и за которое сражаемся мы, коммунисты, и наши товарищи.
Было уже поздно, когда мы вернулись под купол. Аша с Зихтом разошлись по комнатам, а я вышел из дома, чтобы посмотреть на скопления огней в поселениях на другой стороне мира. Это не было похоже на привычное звёздное небо; ничто на планете не могло походить на это удивительное зрелище. Представьте себе изогнутое аркой море у вас над головой… Не получается? Вот и у меня тоже. Это можно видеть, но, чтобы представлять это… для этого нужно быть художником. А я не художник; я лишь бывший школьный учитель. И партизан. Я могу сражаться… и немного писать. Но описание корабля-мира даётся мне тяжело. Это нужно видеть своими глазами. И, поверьте мне, это впечатляет.
Постояв немного снаружи, я вернулся в дом за дыхательным аппаратом и, надев его, вышел обратно. Пройдя через шлюз, я оказался снаружи. Мне захотелось прогуляться в окрестностях, пройтись по устеленным брусчаткой улицам Лондона.
Наш купол располагался на окраине городка. От него до ближайшей улицы было около двух стадиев, если идти напрямик через небольшую рощу, и я пошёл, выбрав одну из тропинок.
Оказавшись на улице, я двинулся по тротуару вдоль причудливых каменных зданий. Одинокие прохожие приветствовали меня вежливыми жестами и проходили мимо. Никто не пытался со мной заговаривать или как-то докучать мне. Рядом летела машина, вроде тех, что использовал Иешуа при моём побеге из тюрьмы. Как нам объяснили наши сопровождающие, машины эти нужны были вовсе не для слежки за нами и, тем более, не для охраны (мир людей абсолютно безопасен; в их обществе нет полиции или спецслужб); они служили для коммуникации; точно такие же устройства имелись и у некоторых людей, – тех, кто, по каким-то соображениям не использовали импланты – вживляемые в тела людей устройства. Я прошёл до конца улицы и свернул на перекресте на другую, когда устройство подлетело ближе и сообщило о вызове. Я остановился в тени ажурного навеса над входом в одно из зданий и подтвердил, что готов ответить. Рядом появилось полупрозрачное изображение лица Иешуа.