«Крутые бойцы», видимо трезво оценив невеликие свои шансы в силовом
споре с этим опасным, куда более крупным и мускулистым чем они сами, дядькой, напоминающим своей внешностью героев захватывающих импортных фильмов-боевиков – что-то между Рэмбо и Терминатором, постарались ретироваться по возможности бескровно, что им, в общем-то, удалось:
– Мы, брат, пришли на диагностику к доктору Моськину, Владилену Владиленовичу… но пока он обслуживал других людей, мы зашли, вон, на
склад, препараты посмотрели, поизучали… Ничего, кошерная26 продукция, будем оздоравливаться…
И, улучив какую-то секунду, или даже её долю, когда Георгица, осматриваясь между делом вокруг «арены военных действий», отвёл взгляд от их лиц, настолько выразительно зыркнули глаза в глаза на стоявших рядом девчонок, что те онемели от страха и, как мне показалось, намертво забыли, зачем вели нас за минуту до этого по коридору. А Александр Иванович, похоже не желая тратить дальше время на хоть и подозрительных в чём-то, но трусоватых для серьёзной драки «быков»-пациентов, продолжил свой путь дальше, небрежно бросив в их сторону:
– Боюсь, доктор Моськин вас сегодня уже не сможет принять. Он заболел и, скорее всего, надолго.
«Быки», наверное, от радости, что обошлось без рукопашной, ещё поспешнее, чем вначале, направились к выходу, а мы, заглядывая по пути мельком в каждую комнату, почти бегом домчались до конца коридора и вошли в последнюю дверь. В «предбаннике» складской комнаты, куда вела эта дверь с небольшим тамбуром, свет почему-то был выключен, хотя, ввиду того, что окон в ней не было, он обычно горел всегда.
Подполкан Александр Иванович, обогнав даже меня и войдя первым, запнулся в темноте обо что-то мягкое, а я, налетев сзади на него, чуть не шмякнулся со всего размаху на пол, поскользнувшись на большой луже какой-то липкой жидкости. Пошарив по стене рукой и нащупав выключатель, я включил свет. И – не поверил своим глазам. На полу в этой самой луже, оказавшейся кровью, лежали без сознания лицом вниз вы, Андрей Петрович. Можно было, конечно, подумать, что это Андрей Яковлевич – очень уж похожи вы друг на друга…
– А с тыла и вовсе не различишь, кто есть кто, – вмешался и тут же вежливо замолк под умоляющим вглядом Сергея Георгица, не нарушая больше заданную тональность изложения событий своего артистичного младшего друга.
– Так вот… значит… хоть вас с Яковлевичем со спины и родные матери могли бы не отличить друг от друга, уж я-то сразу узнал вас по рубахе, которую мы вместе незадолго до этого покупали на рынке в Лужниках. У Яковлевича такой нет, поскольку на «Луже»27, как и на базарах вообще, он не отоваривается, а в магазинной торговле именно такую рубаху сыскать трудно, поскольку мелкооптовая партия их откуда-то из Белоруссии была ограниченная. А этой конкретной расцветки и вовсе одна оставалась, даже мне не досталось – уступил вам как другу.
Короче, впоследствии выяснилось, что вас и на самом деле перепутали охотившиеся, оказывается, и вправду за Яковлевичем нападавшие. Только
сзади и умеют бить, сволочи.
– Петрович! – в отчаянии заорал я, как только убедился, что это именно вы лежите без чувств передо мной, а гвардеец наш, Александр Иванович, уже мчался, сметая всё на своём пути, вслед за теми бандюгами. Но тех и след простыл.
Не дожидаясь вызванной «скорой помощи», которая неизвестно когда приедет, если вообще успеет приехать к вам живому, я остановил на улице машину, отдал водителю все свои остававшиеся деньги, мы с Георгицей перенесли в неё вас и поехали в ближайшую больницу, какая попадётся по дороге. И первая же больница отказала нам в приёме раненного, как только мы показали врачам найденный в ваших, Андрей Петрович, карманах паспорт с иногородней пропиской. Отказали наотрез, несмотря на беспомощное ваше состояние, и невзирая на то, что вы теоретически могли умереть в любую минуту. Точно так же отказали нам с вами в приёме и в следующей больнице, и в третьей… В третьей, правда, намекнули, что, может быть, они и взяли бы вас, оказали бы необходимую помощь, но на лечение «чужих», то есть «всяческих понаехавших тут», средства больнице государством якобы не выделяются. Вот если кто-то неофициально, тихо, чтобы никто не знал, возьмёт на себя затраты по лечению отдельно взятого приезжего лица, тогда может быть…
При этих словах Александр Иванович напрягся так, что не будь здесь меня, он убил бы говорившего человека в белом халате как таракана. Я изо всех сил сжал его руку, уже сконцентрировавшуюся в кулак для мощного удара, и шепнул в ухо:
– На нас с вами – жизнь друга, с этим дерьмом от Минздрава потом разберёмся… У вас деньги есть? А то я свои все наличные на частных извозчиков-таксистов спустил – по пути с вокзала до офиса, и с офиса – предоплатой за эту езду с раненным Петровичем по больницам.
Тот, взяв себя в руки, пожал плечами – денег не было не то чтобы на взятку врачам, но, кажется, и на сегодняшние хлеб-воду. Положеньице…
В страхе за жизнь вашу, Андрей Петрович, мы с Георгицей, не тратя времени даже на то, чтобы обматерить как следует нарушителей священной клятвы Гиппократа, велели нанятому нами водителю-бомбиле бегом рулить прямо в святая святых отечественной скорой медицинской помощи – знаменитый Склиф, как нашу последнюю надежду. Благо, находится он в центральной части города, не надо далеко ехать. И там – хоть умереть самим, но добиться вашего спасения. К великому нашему удивлению, именно здесь, в известном всей стране, а может и всему миру институте Склифосовского проблем не возникло. Без какого-либо вымогательства и без малейших задержек вас приняли, и прямиком – в реанимацию. И вот вы благополучно выздоравливаете здесь, в этой очень
даже неплохой палате.
Да, чуть не забыл самое интересное. Когда мы, увозя вас, раненного, только-только отъехали из офиса, я оглянулся и обалдел от увиденного в заднее окно машины. Отозвавшись на мой вскрик, сразу вслед за мной оглянулся и тоже обалдел наш друг Александр Иванович Георгица. К офису в сопровождении милицейской машины с мигалкой подлетел на приличной скорости специфический такой автобус с затемнёнными окнами, и из него начали выскакивать, частью оставаясь по сторонам у входа в позиции «к бою!», частью ворвавшись в здание люди в камуфляже, масках, касках и бронежилетах. А из милицейской машины в сопровождении таких же пятнистых, но без касок и масок вышел и направился без опаски в офис… как вы думаете, кто?.. Не буду томить – был это дорогой ваш тёзка Андрей Яковлевич, собственной персоной!.. оказавшийся, блин горелый, как вы думаете, кем? К вашему сведению – самым настоящим сотрудником спецслужб! Демобилизованным, правда, но настоящим. Конечно, я бы со временем всё равно его раскусил, нюх на людей у Сергея Молодцова звериный, но в тот момент это было круто даже для меня».
На этом моменте воспроизведения в памяти рассказов друзей-диетологов у Олега Алексеевича опять возникла сильная головная боль. Проглотив пару таблеток обезболивающего, он попытался уснуть. Тщетно. Дождавшись с закрытыми глазами некоторого облегчения, задумался.
Вот так, оказывается, и попал он сюда, в это лечебное учреждение: по глупейшему недоразумению, за которое обычно как минимум дисквалифицируют, а затем гонят поганой метлой со службы и лишают начисто всех званий и наград. Так обмишуриться на пике служебной и научной карьеры! Мало того, что проворонил, не сумел распознать рядом с собой профессионала-силовика, обладающего гораздо меньшим опытом оперативника, уволенного в запас тому уж как с десяток лет и действовавшего у тебя под носом без каких-либо заданий сверху, по собственной инициативе, на свой страх и риск как бунтарь-одиночка. Но, вдобавок ко всему этому, что, пожалуй, даже похуже – позволил каким-то мелким подонкам чуть не укокошить себя, любимого, средь бела дня в непосредственной близости от уймы людей. Позор!.. Хоть и сзади напали, исподтишка, да ещё и в обстановке, когда трудно ожидать подобного – в офисе в рабочее время, притворившись обычными посетителями… всё равно стыд и позор, непростительно для старшего офицера спецслужб…
А вот самого момента нападения он пока вспомнить не мог. Кое-что прояснял, конечно, рассказ Андрея Яковлевича, своей хотя и честной, с лучшими намерениями, но по большому счёту неуместной инициативой повернувшего так резко в сторону концовку неизвестной ему, тщательно подготовленной и в точном соответствии с утверждённым планом осуществляемой спецоперации.
«Прости, Петрович, что вместо моей твоя голова оказалась пробита этими ублюдками, и не я, а ты лечишься здесь сейчас, – виновато опустив голову рассказывал Андрей-второй, – но я в жизни бы не догадался, что расклеивавший сначала бок о бок со мной листовки по городу скромный, тихий и безобидный с виду человек, а затем успешно начавший самостоятельно принимать пациентов интеллигентный, интеллектуальный дистрибьютор-лекарь, к которому сразу же потянулась клиентура как железо к магниту, один из наиболее удачливых «молодых специалистов» Салона – одного со мной, оказывается, поля ягода, да ещё и покруче: в отличие от меня, отставника, действующий офицер. И не просто офицер, а – сотрудник одной из серьёзнейших служб. И, чую, неспроста в этой гнилой банде лжелекарей Моськиных, Доброделовых и прочих Поросят оказавшийся.
Ну, короче говоря, твой покорный слуга был совершенно уверен, что он – один такой в Салоне, кто может эту мерзостную шваль на место поставить. Убойный честный Георгица способен, конечно, переломать негодяям кости и безусловно поддержит товарища в трудный момент, не продаст однозначно, но в целом уничтожить такой, сложившийся уже, конгломерат из отребья, способного на что угодно… в общем, втравливать его в системную борьбу и подвергать по своей, как я считал, прихоти немалому, а возможно и смертельному риску не хотелось. И… начал я в определённый момент действовать в одиночку. Но, не имея официальных полномочий на это, действовать мог только как бесправный энтузиаст. С вытекающей отсюда необходимостью делать своё святое, так сказать, дело негласно, тайно, безоружно даже в крайних ситуациях. А это сложно… и пошёл я в органы искать, кому можно было бы довериться, и с чьей помощью разорить это осиное гнездо, а затем взяться и за системное уничтожение всего этого вреднейшего бизнеса – псевдомедицины, вред и опасность которой не столько в мошенническом изъятии крупных денежных сумм из карманов сограждан и неуплате налогов в государственную казну, сколько – в причинении зачастую непоправимого вреда здоровью этих сограждан (известны случаи даже летальных исходов в результате передозировок некоторых препаратов). Представь себе, нашёл настоящих, ещё не успевших деградировать во всей этой общей послеперестроечной смуте ментов, как бы ни ругали в народе это ведомство… Начали разработку… но кто мог подумать, что так всё получится. Но и меня пойми… я же искренне…
Да ещё убийство это. Как, ты не в курсе? А-а… был в курсе, да внешне не проявлял этого? То есть реагировал как все вокруг – жалко, мол, женщину, но сама, дескать, виновата: возглавляя официально всю нашу дилерскую сеть «древнекитайскую» и имея сумасшедшие деньги, не сумела обеспечить себе элементарную физическую безопасность от заурядных уличных грабителей? Пожадничала на охрану? А если это не спонтанное ограбление с убийством в тёмном подъезде дамы в дорогой шубе и бриллиантах? И даже не грабёж вообще, а инсценированная под него ликвидация?..
В общем, в любом случае органам нужно было принимать меры к раскрытию данного преступления в законные сроки, по каким бы причинам оно ни было совершено. В число оперативно-следственных мероприятий совершенно естественно была включена проработка всех известных офисов наподобие нашего. Поэтому, рано или поздно всё равно пришли бы в наш Салон на Цветной бульвар. Вот, я и постарался принять меры, чтобы к нам наведались в первую очередь. Тем более что у милицейских оперативников скопилось, не без моей, разумеется, помощи достаточно информации для силового воздействия. Офис взяли в тот момент, когда кое-кто из бандитов, связанных с братьями Моськиными, должен был находиться там, в том числе и для очередного изъятия скопленных для общака28 денег, и для физической расправы не с кем иным, как опять же с твоим покорным слугой (что расправа такая готовилась, оперативникам было известно).
Да обознались бандюги: вместо меня на тебя исподтишка сзади напали, когда ты по какой-то надобности в складском отсеке находился. А кладовщица и бухгалтерша, давно сотрудничавшие с криминалом, отсутствовали в тот момент на своих рабочих местах по указанию бандитов, переданному через Моськиных. Но, и без того работа этих дамочек, то есть отпуск дорогостоящих до дикости препаратов клиентуре без кассовых аппаратов, вчёрную – тоже повод для интереса к ним со стороны правоохранительных органов.
А меня эти мерзавцы приговорили, как верно заметил наш юный друг Серёга и как показали дальнейшие события, совершенно конкретно. Во-первых, опознал меня тот устроивший скандал на приёме у Моськина криминальный пахан, сидевший с ним когда-то на Колыме, и принимали они меня с тех пор безусловно за специально засланного органами «казачка», а посему подлежащего безоговорочному уничтожению. Вот так… А оказался на моём месте ты… внешняя похожесть, она, брат, иногда вон какие подарочки преподносит. Не всегда и выживешь в их результате…»
Как и у сестры Марины, короче, чем остальные рассказы, но сильнее
других хватающим за душу и самым, пожалуй, горько-печальным, вызвавшим у Олега Алексеевича эмоции более даже гневные, нежели нападение из-за спины лично на него, из всего поведанного ему друзьями-«коллегами» по древнекитайскому целительскому бизнес-ремеслу был рассказ юной украинки Олеси:
«Жить после всего происшедшего я уже не хочу, хоть говорят, что ещё и не начинала… держусь только за ради Лёшеньки моего, чтобы помогать ему хоть как-то… пусть даже уже не в качестве невесты (звания невесты я с некоторых пор недостойна), а пусть даже незаметно, тайком, не от своего имени, со стороны…
В тот день мне позвонила мама и сообщила, что у моего любимого, начинавшего вроде бы выздоравливать, вдруг что-то там обострилось и ему срочно нужна сложная платная операция, иначе он вряд ли уже сможет ходить, если не случится ещё худшее. Мы с Мариной в панике побежали искать деньги, но никто из знакомых лидеров-дистрибьюторов не дал ни копейки. Без вопросов выручил бы Антошка Дроботов, с которым мы к тому времени успели сдружиться и были как свои, но его ни с того, ни с сего вдруг забрали в милицию. По каким обвинениям – мы тогда не знали, но подозревали, что это дело рук братьев Моськиных.
Неожиданно меня подозвал Моськин Владилен и сказал, что в одном месте ему должны отдать большую сумму денег, и если я не возражаю, то могла бы съездить с ним за этими деньгами прямо сейчас. А верну, когда смогу. Сломя голову, не успев ничего сказать даже Марине, я побежала с ним на улицу, мы сели в такси и приехали на какую-то квартиру, где в это время никого не было. Там Моськин вынул из тумбочки пачку долларов, отделил от неё примерно треть, не считая всунул в мою сумочку и тут же всей своей тушей навалился на меня. Задыхаясь от этой ужасной тяжести, страха и смрада из его вонючего рта, я пыталась кричать. Но когда он со злостью прошипел, что подохнет же твой женишок без этих денег, дура, я в ужасе от подобной перспективы больше не могла сопротивляться… Какое-то тупое безразличие к себе самой овладело мною, одна только мысль свербила в мозгу – спасти любимого Лёшку…
Навестить его врачи разрешили мне только после операции. Открыв глаза, но ещё не совсем, видимо, придя в себя, поскольку говорить пока не мог, Лёша как никогда серьёзно и, как мне показалось, с пробудившейся в нём взрослой мудростью посмотрел внимательно так на меня, потом на приехавшую из Москвы и пришедшую со мной в больницу Маринку (лучше бы она не приезжала!), захлёбывающуюся слезами и переводящую страдальческий взгляд то на Алексея, то на меня. Затем, сосредоточившись на моём лице, он напрягся. Взгляд его сделался каким-то отрешённым. Без сомнения, он что-то понял, или… почувствовал… а когда вдруг задёргался и что-то замычал с появившимися на глазах слезами, я выдержать такого не смогла, упала в обморок.
Ну, скажите, Андрей Петрович, достойна ли я пойти под венец, не сохранив для любимого главное – свою девичью честь? Ведь если бы Лёшеньке моему дали возможность выбирать, он наверняка предпочёл бы остаться калекой, чем позволить своей невесте обеспечить его выздоровление таким способом.
Есть ли смысл такой невесте жить после этого?..»
XIII
Олег Алексеевич ещё и ещё раз прокручивал в памяти рассказы ребят-дистрибьюторов, выстраивая их в логически стройную «историю болезни Салона восточной медицины», историю финальной части этой болезни с летальным, согласно профессиональной терминологии, исходом.
Слёзы наворачивались на глаза при воспоминании о словах Олеськи «жить не хочу», и сломанные челюсти с выбитыми зубами, помятые рёбра братьев-стервецов Моськиных – не слишком ли лёгкая для них расплата за содеянное. Конечно, этим не обойдется – материалов для привлечения обоих к уголовной ответственности собрано предостаточно, санкции на арест имеются, оба препровождены в камеры следственного изолятора. Но… будет ли наказание эквивалентно преступлению? В данном случае справедливость должна, просто обязана восторжествовать.
Словно в поддержку мыслей Олега Алексеевича в приоткрывшуюся дверь палаты заглянуло лицо его «дважды коллеги» Андрея Яковлевича:
– Петрович, тут тебе запечатанная записка. Я всё сделал, как ты просил, меня приняли сразу же, а на следующий день передали это.
– Спасибо, Андрюх! А ты один, что ли, сегодня?
– Наши собираются чуть позже, и я с ними вместе приду, как будто так и должно быть. Просто я решил, что передавать конфиденциальный пакет при всех было бы не совсем правильным, вот и заглянул отдельно. Ну, давай, я побежал, скоро увидимся.
Дверь тихо захлопнулась, и Ельников, с нетерпением вскрыв пакет, начал жадно читать.
«Для начала, Олег, поздравляю тебя с успешным, за некоторыми досадными шероховатостями, завершением твоей первой «экскурсии». Отчёт закончишь спокойно после выписки из Склифа, для чего желаю тебе скорейшего выздоровления. По понятным, надеюсь, причинам ни мы, ни кто-либо из членов твоей семьи, с нетерпением ждущей любимого мужа и отца из очередной «научной командировки», навестить тебя в больничной атмосфере не можем, поэтому довольствуйся пока этой писулькой.
Во-вторых, поздравляю тебя с присвоением очередного воинского звания «полковник». По так же понятным тебе причинам копию приказа об этом прислать не могу. Довольствуйся словами, если веришь старику. А увидишь подлинник, тогда и «обмоем» звёздочки, как положено.
Вот видишь, поздравление за поздравлением в такой короткой записке. Надеюсь, в ближайшее время будет ещё одно – с успешной защитой докторской. Но, тьфу-тьфу, не сглазить бы, молчу, молчу. Однако, не обольщайся, товарищ уже полковник – не только улыбки начальства ждут тебя. На «разборе полётов» будет, за что пожурить полусостоявшегося «древнекитайского доктора»… А в целом – нормально. Ещё раз наискорейшего выздоровления тебе. Жму руку, Алексей.»
XIV
– Товарищ генерал-лейтенант, полковник Ельников по вашему приказанию прибыл! – чётко отчеканил Олег Алексеевич, переступив порог просторного, но без вычурности, строго обставленного кабинета с портретом президента страны на видном месте.
– Вольно, вольно… расслабься. Здравствуй, дорогой! – обнял Ельникова шагнувший навстречу сослуживец-начальник и старый друг Алексей Александрович Серёгин. – Я специально вызвал, вернее, пригласил тебя, – ты ведь пока ещё на больничном, – на полчаса раньше обозначенного прихода сюда того, знакомого тебе, нашего куратора программы, Анатолия Анатольевича. Помнишь? Это чтобы успеть поболтать по-дружески, обменяться впечатлениями, не напрягаясь присутствием высокого начальства.
– Такой же Анатолий Анатольевич этот наш куратор, как мы с тобой Фома и Ерёма…
– Ты, Олежка, всё та же язва – это, конечно, хорошо, пороху, значит, пока достаточно… Но не переязви когда-нибудь сдуру, знай меру. Мало ли…
Серёгин поднял глаза кверху и изобразил рукой, будто подносит ею телефонную трубку к уху, а другой постучал себя по лбу, что должно было бы означать «ты что, совсем форму потерял, пока в больнице валялся, не понимаешь, что всё здесь насквозь прослушивается, и наш «Анатолий Анатольевич» наверняка в настоящий момент этим как раз и занимается, готовясь к живому разговору».
Ельников же, отмахнувшись, брезгливо поморщился
– И с каких это пор ты, Лёха, так осторожничать начал?
– Не твоё дело! А, впрочем… скажу. Боюсь я расплодившихся у нас, как и в других ведомствах, молодых карьеристов, которые стремятся занять твоё
место, используя любую твою оплошность, неосторожно сказанное слово…
– Так боишься за своё кресло? Не разочаровывай меня, Алексей.
– Да не за место душа болит, а за дело. Угробят ведь, примитивизируют… фу-у, еле выговорил… почти не осталось нынче той нашей идеологической закалки, которой мы пока ещё гордимся. Вместе со стариками уходит на пенсию и она, родная. Не только в нашей, смею утверждать, сферах… Только не воспринимай, пожалуйста, эти мои всхлипы за извечное стариковское брюзжание о падении нравов.
– Нам с тобой до стариковства ещё далеко.
– Я о смысле, а не о возрасте. Хотя на моё, например, кресло метит человек моложе меня почти вдвое.
– Невероятно…
– Сегодня у нас всё вероятно, оглянись вокруг!
– Понятно, дальше можешь не объяснять.
– Ну, ладно, поскулили и забыли… Рассказывай, давай, я так ждал этой минуты.
– Многовато у меня рассказывать, Алексей, времени до прихода сюда Анатолия Анатольевича точно не хватит. Ты уж лучше задай ряд наводящих вопросов в общих контурах, а в подробностях потом, позже изложу. Наверняка не одним махом, а в несколько этапов. Кроме того, достаточно подробно всё, что надо изложено и в служебном рапорте, и в отчёте для правительства через Анатолия Анатольевича.
– Хорошо, пусть будет так. Тогда, для начала, скажи, Олег, вот на примере той большой группы приезжих провинциалов, что пошла по «гербалайфовским» сетевым маркетинговым путям-дорожкам, сильно ли деградировало массовое сознание нашего народа за перестроечные годы? Я спрашиваю без разграничения на российских и других, а в общем, усреднённо в отношении народных масс всего бывшего СССР.
– Я бы не стал так ставить вопрос, Алексей. Не с луны ведь свалились все эти подонки, для которых нет ничего святого. И не вдруг множество людей превратились из законопослушных граждан в злостных правонарушителей. Скорее следует говорить об обнажении в результате Перестройки восемьдесят пятого года некоторых язв нашего общества, существовавших и вызревавших всю советскую историю, и даже ранее.
– Например?
– Ну, например, братья Моськины, о чём я писал в предварительных тезисах к большому отчёту. Как были они при советской власти мерзавцами, преступниками, далёкими от общественных интересов, да ещё и неоднократно судимыми, так ими и остались после её падения, войдя в перестроечную экономику уже открыто-хищнически, а не с прежней установкой «тайком-подпольно». Немало людей и в советские времена были богатыми, соответственно своему богатству наслаждались жизнью, но –тайно, украдкой. А теперь это можно делать открыто. Многие воровали, убивали, насиловали, и сидели за это в тюрьмах. А многие не делали всего этого, но не отказались бы, и делали бы, кабы не боялись этой тюрьмы. Перепутав же объявленную Перестройкой свободу со вседозволенностью, очень, очень многие перешли грань разумного…
– То есть горбачёвский лозунг о новом мышлении29 Моськиным и иже
ними не понадобился, чтобы взять его на вооружение?
– Для них это новое – не забытое старое, как и для миллионов близких им по духу. А вот взять, например, бывшего подполковника морской пехоты Александра Ивановича Георгицу, так он и был, и остался приличным человеком. Эталон защитника Родины, какие бы политические и экономические катаклизмы ни сотрясали её, многострадальную. В эту помойку – Салон восточной медицины, попал случайно, в поисках нормальной работы с достойным заработком, не найдя таковой у себя дома в Молдавии после демобилизации из армии. И, раскусив суть этого Салона, ушёл оттуда, ещё и крепко поколотив на прощание его хозяев. Такого не
своротишь никакими тёмными деньгами, хоть в мульти-миллионных суммах.
– Выходит, качественных изменений во взглядах и поведении наших соотечественников не произошло? Кто каким был, тот в целом таким и соатлся? И ты берёшься это утверждать?
– Нет, Алексей, вот этого как раз я утверждать не буду. Возьмём хотя бы того же интересного во многих отношениях персонажа – Антона Дроботова. Такой же, как и Георгица, кадровый офицер, разве что званием пониже, с настоящим стержнем в характере и мышлении, сохранившимся, поверь, и сегодня, несмотря на некоторые метаморфозы в личных жизненных обстоятельствах. Служил отлично, да демобилизован был, как тысячи и тысячи его сослуживцев, по сокращению в духе той же непродуманной перестройки. Пошёл в бизнес, потерпел в нём крушение и, спасая себя и семью от нанятых инвесторами бандитов, при этом не отказываясь погасить возникшие финансовые задолженности, подался в столичную авантюрность. Но, заметь, не пошёл в прямой криминал, где быстрее всего можно было бы решить денежные проблемы, а выбрал наиболее безобидный, если можно так выразиться, метод «честного отъёма больших денег у богатых и сверхбогатых москвичей и гостей столицы», ибо малоимущие граждане дорогостоящими услугами «древнекитайских» салонов не пользуются. То есть к грабежу простого трудового народа Дроботов никак не причастен. Но и по отношению к богатым (добывающим, кстати, свои большие денежки чаще всего путями, далёкими от праведных), в отличие от своих коллег по бизнесу бесстыжих братьев Моськиных, применял он исключительно безвредные, и даже полезные, действительно настоящие, элитные травяные препараты, пользуемые королями и президентами. Не скрою, вынужден был Антон ради спасительного заработка мошенничать, назначая пациентам-богатеям лошадиные дозы по баснословным расценкам, а также обманывая при взаиморасчётах своих нижестоящих дистрибьюторов и расклейщиков листовок, но, ещё раз повторяю, не во вред прямой безопасности общества. И других к этому призывал, имеется в виду «не во вред», то есть «не навреди». Эксперты подтверждают: доза приёма препаратов реального китайского учёного-травника доктора Ли, поскольку они относятся к пищевым, а не лекарственным, не имеет решающего значения. А Дроботов пользовал своих пациентов только этими препаратами, и никакими другими.
– То есть данный субъект – Дроботов если не полезен в настоящее время обществу, но и относительно безвреден, то есть серединка-наполовинку, и при благоприятных условиях мог бы ещё неплохо послужить Родине?..
– Здравствуйте, товарищи! – прервал беседу генерала и полковника вошедший без стука в кабинет тот самый интеллигентный, доброжелательно улыбающийся, безупречной внешности «генерал в штатском», велевший во время первой встречи с Олегом Алексеевичем называть его «просто Анатолием Анатольевичем».
– Здравия желаем! – вскочили со своих мест собеседники, не знающие точного звания этого генерала, поэтому и ограничившиеся лишь первой половиной уставного приветствия.
– Поздравляю вас, товарищ полковник, и с присвоением очередного воинского звания, и с успешным выполнением, судя по прочитанным нами тезисам вашего многообещающего отчёта, служебного задания! Поправлюсь – первой части задания…
Упреждая разочарование новоиспечённого полковника, Анатолий Анатольевич многозначительно, как и во время первой их встречи, кинул краткий взгляд к потолку:
– В силу той же успешности, руководству нашего государства задание ваше интересно было бы продлить.
При всей многозначительности взгляда и поправки к краткому поздравлению генералу в штатском полностью загасить обеспокоенность героя дня не удалось. Так и есть, вскользь озвученное когда-то Серёгиным на уровне предположения продолжение эпопеи с внедрением в мигрантские круги – объективная реальность, и никуда от этого не денешься. Плакала скорая защита докторской, если придётся отправляться куда-то
немедленно…
Совсем немного, всего лишь в рамках приличия при разговоре со столь высоким начальством, но всё же приупавшим голосом Олег Алексеевич как можно спокойнее внешне попытался осведомиться:
– А… диссертация?
– Мы навели справки, – невозмутимо продолжал Анатолий Анатольевич. – К вашей её предварительной защите Учёный совет университета готов. По единодушному мнению председателя и членов совета, поработали вы над ней прекрасно.
– Спасибо, тов…
– Да Анатолий Анатольевич же я… – точь-в-точь с такой же, как в первый раз, мягкой улыбкой поправил точно так же, как тогда, волнующегося Олега Алексеевича генерал.
– Да-да, извините, Анатолий Анатольевич. Ещё раз спасибо, так сказать…
– Спасибо пусть будет потом, при получении заслуженных наград, которые, как я полагаю, в вашей судьбе ещё будут. Это кроме той, разумеется, которая ждёт вот-вот. А теперь, прошу прощения, вынужден прервать приятное общение с вами – пора на очередное рабочее мероприятие. Всего доброго!
XV
– Ну, что я тебе говорил перед этой твоей командировкой-погружением?
– усмехнулся, доставая из замаскированного в громадном, во всю стену, книжном шкафу бара-холодильника бутылку коньяка, бокалы, лёгкую закуску генерал Серёгин. – Как в воду, получается, глядел.
– Хитришь ты, Алексей Александрович, – с сомнением покачал головой Ельников. – А ну-ка, наливай, да выкладывай, что за операцию разработал для меня опять. Как и предполагал – пресса, журналистика?
– Ну, конечно! Что ещё более подходящее можно было придумать к
настоящему моменту, когда над общественным сознанием творится такое измывательство, какое иначе, чем идеологической диверсией и назвать трудно?
– Диссертацию, как не столько обещает, сколько дипломатично предполагает наш мудрый наставник-куратор Анатолий Анатольевич, я успею защитить до этого своего этого исчезновения на неопределённое время?
– А ты никуда и не исчезаешь. Сразу здесь, дома, в Москве будешь «погружаться», без всяких предварительных командировок, да ещё и под тем же, ставшим тебе, надеюсь, уже как родным, псевдонимом. Псевдоним делу не помеха, а даже в пользу, так как согласно роду твоей службы настоящее твоё имя широкой публике неизвестно, разве что нашему управлению кадров да твоим друзьям детства и ранней молодости, которые в лицо на улице скорее всего не опознают, если сам целоваться не полезешь, а под этим псевдонимом тебя уже знает немало людей, как среди богатых бывших пациентов, являющихся реальными представителями нужных тебе теперь деловых кругов, так и среди связанных с твоей недавней деятельностью разных жуликов, встречи с которыми теоретически весьма возможны. Так что, вполне сойдёшь за того, кого надо. А если, случайно, наткнёшься ещё и совсем уж на кого-то из близких коллег по прохиндейскому древнекитайскому бизнесу, то уж в их-то понимании ты под твоим этим псевдонимом не только реальная, но и почти героическая фигура – меньше года в Москве, а уже сумел полностью легализоваться, заделаться «коренным» в первом поколении москвичом, то есть приобрести, хоть и в кредит, собственное жильё и прописаться в нём, а после небольшого косметического ремонта и переселишься из съёмной квартиры. Это – символ успеха приезжего, и люди данной категории ещё больше к тебе потянутся.