Присматриваясь к «высвечиванию» Библии, без труда можно заметить, что забота и страх обрезания господствует в ней над вниманием к пророкам и послушанием Моисею, над Сионом и самой целостью «12 колен»; что все это, вся 4000-летняя «река Израиля» и вытекла из маленького родничка этой странной операции.

В.В.Розанов «Нечто из седой древности»

Одним из самых загадочных обычаев, значения которых мы не понимаем, является обряд обрезания, заключающийся в удалении у мальчиков крайней плоти. Как известно, обычай этот был широко распространен среди многих народов древности. Еще Геродот писал, что на земле искони подвергают себя обрезанию три народа: «колхи, египтяне и эфиопы» [2.104]. Но, кроме того, обрезание практиковалось также у финикийцев, аммонитян, моавитян и других народов Востока.

Обычай этот носит сугубо религиозный характер. Согласно Библии, обрезание Аврааму, а также всем его домочадцам мужского пола заповедовал бог: «Сей есть завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя [в роды их]: да будет у вас обрезан весь мужеский пол; обрезывайте крайнюю плоть вашу: и сие будет знамением завета между Мною и вами. Восьми дней от рождения да будет обрезан у вас в роды ваши всякий младенец мужеского пола, <…> и будет завет Мой на теле вашем заветом вечным. Необрезанный же мужеского пола, который не обрежет крайней плоти своей [в восьмой день], истребится душа та из народа своего, ибо он нарушил завет Мой» [Быт.17:10-14].

Здесь все сплошная загадка. Почему завет между богом и человеком должен закрепляться таким странным образом – именно через крайнюю плоть и именно через ее обрезание? Почему недостаточно, скажем, простого омовения в купели, как в христианстве? Почему эта довольно опасная операция должна совершаться сразу после рождения ребенка, когда он еще так мал и слаб? И почему обрезать крайнюю плоть для ветхозаветного бога так важно, что отказ от обрезания грозит отступнику смертью?

Известные попытки ответов на эти вопросы нельзя назвать удовлетворительными. Например, весьма распространенное убеждение, высказанное еще Филоном Александрийским, будто обрезание – это гигиеническая процедура, служащая для предотвращения инфекционных заболеваний, не подтверждается большинством специалистов. Интерпретация обрезания, как применяемого в примитивных племенах обряда инициации (посвящения в мужчины), не может быть распространена на новорожденных младенцев. А утверждение, согласно которому обрезание практикуют, потому что это религиозный обряд, не объясняет вообще ничего и само нуждается в объяснении. Не раскрывают смысл обрезания и сами иудеи, лишь констатируя, что оно является символом завета между богом и народом Израиля.

Однажды, читая Станислава Грофа, я натолкнулся на любопытную запись. Один из его пациентов сообщал, что в ходе трансперсональных переживаний ему открылось, будто бы обряд обрезания, широко применявшийся у древних финикийцев, египтян и евреев, как главное условие союза человека с богом, на самом деле был заменой принесения ребенка в жертву [«Путешествие в поисках себя». М., 1994, стр.99]. Это сообщение натолкнуло меня на мысль, что изначально обрезание вполне могло служить символической кастрацией, цель которой – привязка всех особей племени к тому или иному божеству.

В самом деле, логика подсказывает, что в случае кастрации, как и в случае принесения ребенка мужского пола в жертву, мужчина просто устраняется от процесса воспроизводства. Получается, что мужчины племени, путем принесения в жертву детородного органа, передают божеству свою детородную функцию. В результате божество становится мужем всех женщин племени, дети, рожденные от брака с обрезанными мужчинами, – детьми божиими, а народ – народом божиим.

Отсюда строжайший запрет для женщин племени на вступление в брак с чужеземцами. Так, в гл. 16 Иезекииля бог, обращаясь к дочери Иерусалима, называет такой брак блудом: «Ты понадеялась на красоту твою, стала блудить» [15]. «Блудила с сыновьями Египта» [26]. «С сынами Ассура» [28]. «Умножила блудодеяния твои в земле Ханаанской» [29]. «Я буду судить тебя судом прелюбодейц» [38]. «И утолю над тобой гнев Мой» [42]. Именно поэтому одновременно с обрезанием у евреев вводится левират (от лат. lever – деверь) – вид брака, когда оставшаяся по какой-либо причине без мужа женщина обязана вступать в брак с его ближайшим родственником. Тем самым исключалась возможность ее связи с выходцами из иных племен.

В то же время мужчинам племени вступление в брак с иноплеменными женщинами не запрещалось. По-видимому, считалось, что любая чужеземная женщина, вступая в брак с обрезанным мужчиной, уже тем самым становится такой же женой бога, как и все женщины племени. Так, первой женой Соломона была египтянка, женой Вооза – моавитянка Руфь, женой Исаака – халдеянка Ревека, а женой Моисея – мадианитянка Сапфора. То есть разрыв с «Богом отцов своих», а значит, и разрыв связей с племенем мог наступать у евреев только в результате брака женщин с иноплеменниками.

Таким образом, если обрезание – это символическая кастрация, целью которой является превращение народа Израиля в детей божиих, то ответить на поставленные вопросы не составит труда. Завет с богом – это, прежде всего, завет брачный, поэтому обрезание крайней плоти у мужчин является способом устранения возможных соперников. Чтобы народ Израиля был народом божиим в полном составе, необрезанных мужчин в нем быть не должно даже временно, поэтому новорожденный ребенок мужского пола должен быть обрезан сразу после рождения. А поскольку отказавшийся от обрезания отступник автоматически превращается в соперника, он подлежит истреблению именно как соперник. Возможно, этот факт и отражен в истории Авраама и Исаака: Исаак не был принесен в жертву потому, что был обрезан.

Казалось бы, все здесь ясно, и на этом в нашем исследовании можно поставить точку. Однако не все так просто. Практика показывает, что за каждым ритуальным действием, за каждым символом, сколь бы мистическим он ни казался, должна стоять какая-то вполне реальная потребность, какая-то оправданная жизненной необходимостью цель. Поэтому остается еще один вопрос. А именно – какую реальную потребность, какую цель следует видеть за этим обрядом?

Конечно, чтобы ответить на поставленный вопрос, здесь нам придется вступать в область предположений и трудно доказуемых гипотез. Но, думаю, я вряд ли сильно ошибусь, если предположу, что главной целью обрезания, как способа подчинения человека богу, является его подчинение исходящему от этого бога Закону.

Чтобы уяснить себе важность этой цели для человека, надо понять то положение, в котором человек оказался, отделившись от животного мира. Как известно, человек – существо биологически зависимое. То есть, как и все живое, он зависим от окружающей среды. Но все живое в своих действиях руководствуется рефлексом. Именно рефлекс позволяет представителям флоры и фауны, в условиях борьбы за существование, ориентироваться в окружающем мире. Человек же, отделившись от животного мира, рефлекс утратил, поэтому перед лицом природы он оказался глух и слеп. Иначе говоря, с одной стороны, человек, как и все живое, полностью зависим от окружающей среды, а с другой – он лишен возможности в этой среде ориентироваться.

Понятно, что в данной ситуации, чтобы выжить, у человека должно было появиться нечто, что могло заменить ему утраченный рефлекс. Этим «нечто» мог быть только опыт выживания. Но существует лишь один метод наработки опыта: это метод проб и ошибок. Ошибки же в условиях борьбы за существование означают гибель. Значит, чтобы выжить в условиях отсутствия рефлекса, человек должен создать для себя такие условия, чтобы опытом, наработанным ценой гибели одних индивидов, могли воспользоваться другие индивиды. То есть чтобы деятельность человека осуществлялась в коллективе. Таким образом, существование коллектива есть условие выживания человека как вида. Поэтому для выживания человека как вида необходимо, чтобы интересы коллектива всегда преобладали над интересами индивида.

Но у каждого человека, как и у всего живого, есть инстинкт самосохранения, который побуждает его заботиться в первую очередь о своих собственных интересах вопреки интересам коллектива. Как заставить индивида пренебречь своими интересами ради интересов коллектива? Добиться этого не просто. В книге Чисел приводится ряд эпизодов, когда в результате непослушания некоторых членов племени под угрозой оказывается миссия Моисея по выводу народа из Египта. Сначала это были жалобы на однообразную пищу (манну небесную) [11:1-2], потом упреки в адрес Моисея «за жену Ефиоплянку», которую он «взял за себя» [12:1-3], а потом и вовсе отказ от перехода в Землю обетованную [главы 13, 14]. В этой ситуации побудить людей к продолжению пути мог только некий высший авторитет, которому каждый человек подчинился бы, как самому себе, и который сумел бы возвысить его личные интересы до интересов коллектива. Таким авторитетом в первобытном коллективе мог быть только первопредок (то есть тотем), с которым у членов коллектива, как у детей со своим отцом, сохранялась бы интимная связь. Именно таким первопредком и становится у древних евреев ветхозаветный бог – муж всех женщин племени и отец всех его детей.

Как известно, своим авторитетом ветхозаветный бог подчиняет человека подробнейшему своду моральных заповедей, в которых регламентируется каждый шаг ветхозаветного общества и которые позволяют человеку уверенно чувствовать себя в любой ситуации.

Так, в книге Исход излагается десять основных заповедей, своего рода первая конституция, которая предписывает человеку правила поведения в коллективе: почитай отца и мать, не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не произноси ложного свидетельства, не желай чужого [Исх. 20.12-17]. Отступление от заповедей неизбежно влечет за собой наказание в виде болезней, неурожаев, войн, революций и всяческих бедствий на много поколений вперед. Поэтому бог предупреждает: «Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» [Исх.20.5-6]. А чтобы человек никогда не забывал о своих обязанностях, существует суббота: «Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай в них все дела твои, а седьмой – суббота Господу, Богу твоему» [Исх.20.8-10]. В остальных книгах Пятикнижия (в особенности во Второзаконии) эти заповеди постепенно развиваются в своеобразный кодекс, включающий в себя подробнейшие культовые предписания, а также гражданские и уголовные законы.

Таким образом, обрезание является не просто способом подчинения человека богу, но в первую очередь – моральному Закону, без которого он оказывается жалкой игрушкой безжалостных стихий.

О богах Ригведы

В сопроводительной статье к изданию «Ригведы» (М.1989) переводчик ее текстов Т.Я. Елизаренкова пишет: «РВ (Ригведа – Ю.С.) как собрание гимнов богам содержит прежде всего прославление богов и просьбы к ним со стороны тех, кто их прославляет» [стр. 482]. «Можно сказать без большого преувеличения, что в общем контексте почитания богов миф служит одним из атрибутов хвалебного гимна, нацеленных на умилостивление богов» [стр. 494].

Таким образом, по мнению автора статьи, характер гимна, с которым риши обращается к богам, является хвалебным, богов прославляют, чтобы умилостивить, а умилостивляют, чтобы обеспечить себе процветание: «военные победы, хорошие поля и пастбища, дожди, умножение скота и мужского потомства племени, здоровье, богатство» [стр. 493]. Напоминает отношение слуги к хозяину, которому надо всячески льстить, говорить комплименты, чтобы выпросить для себя какую-то милость. Такая интерпретация отношения риши к богам красной нитью проходит через весь текст статьи и является попыткой дать психологическое обоснование характеру гимнов. Между тем характер гимнов не только не подтверждает такую интерпретацию, но, напротив, в корне ей противоречит: боги Ригведы являются не столько личностями, сколько стихиями, и не могут требовать по отношению к себе ни почитания, ни восхваления.

В самом деле, как отмечает сама Т.Я.Елизаренкова, «понятие божества употребляется здесь несколько условно» [стр. 484]. В круг божеств Ригведы, кроме антропоморфных богов, попадают «воды (всегда во множественном числе) или реки, горы, большие деревья (vanaspati – букв. «господин леса»); из предметов ритуала – давильные камни, которыми выжимали сок сомы; жертвенная солома – бархис, которую раскладывали на месте жертвоприношения; жертвенный столб, к которому привязывали жертвенное животное и жертвенное масло» [стр. 500]. Более того, сами боги представляют скорее явления природы, нежели властвующих господ. «Агни – это прежде всего огонь в его ритуальной функции… Сома в гораздо большей степени растение и его сок, чем антропоморфный бог» [стр. 498]. Сурья – солнце, Пушан – солнечная энергия, Ушас – утренняя заря, Индра – гроза, Вайю – ветер и т.д [стр. 499].

Еще более далеки от облика господ боги, выражающие абстрактные понятия, такие как Ниррити – гибель; Манью – ярость; Вач – священная речь; Шраддха – вера [стр. 503]. Сама этимология этих имен свидетельствует о том, что они – скорее явления, нежели собственно боги. Некоторыми учеными даже «высказывалась точка зрения, что класс богов Адитьев представляет персонификацию абстрактных понятий и что во всех контекстах РВ имя Митра надо переводить как «Договор», Варуна как «Истинная речь», Арьяман как «Гостеприимство» и т.д.» [стр. 516]. Трудно представить, что древние были столь наивны, чтобы стали заниматься умилостивлением атрибутов ритуала и абстрактных понятий.

Думаю, что автора статьи (как и других исследователей Ригведы) ввело в заблуждение то обстоятельство, что основной функцией гимнов являются просьбы, с которыми адепт обращается к божеству. В их представлении, если адепт просит – значит, он чувствует свою зависимость и должен как можно больше хвалить божество, чтобы получить от него желаемую милость. Однако этот простодушный вывод – всего лишь результат переноса на психику наших предков современных социальных отношений. На самом деле отношений типа «слуга–господин» в действиях древнего ария по отношению к богам не было. Между адептом и божеством существовали деловые отношения обмена: божество выполняло указанную адептом функцию, а взамен получало жертву – обычная меновая торговля, характерная для всех до-денежных обществ.

Но, чтобы божество услышало адепта, чтобы поняло, что просьба обращена именно к нему, его необходимо назвать, то есть дать ему самую полную характеристику, включающую все его эпитеты, его атрибуты и его деяния. И вот здесь, по-видимому, и использовались древние формулы имен собственных, полученные в ходе формирования языка. Возникшие на уровне подсознания, они являлись идеальными характеристиками тех явлений, которые открывались перед человеком в процессе развертывания сознания. Вот почему в течение тысячелетий текст Ригведы, передаваясь от отца к сыну устно, тем не менее сохранялся в полной, не имеющей вариантов неприкосновенности. В этом же причина чрезвычайной архаичности текста, где «сохранились древние корневые основы, которые функционируют как имя или как глагол в зависимости от того, с каким типом флексии они соединяются» [стр. 509].

По-видимому, форма гимна складывалась постепенно: вначале, в процессе становления языка, как результат наделения каждого божества именем собственным (и для этого выстраивание всех его связей с другими персонажами), а затем, с возникновением мировоззрения, в виде ритуала. Отсюда и структура гимна, состоящего из двух частей, одна из которых является характеристикой божества, а другая – обращенной к нему просьбой. Как пишет Т.Я. Елизаренкова, «модель «среднего гимна» состоит из двух частей: апеллятивной и экспликативной. Апеллятивная часть содержит просьбы адепта к данному божеству» [стр. 484]. «Экспликативная включает в себя следующие уровни: 1) уровень действий, совершаемых данным мифологическим персонажем; 2) уровень атрибутов, или соотносимых с ним признаков; 3) уровень эпитетов; 4) уровень связей с другими мифологическими персонажами» [стр. 485]. Все эти уровни в совокупности и являются единым именем собственным того или иного явления, которое сложилось в древности в процессе формирования языка.

Но, если действительно авторы гимнов воспринимали богов Ригведы в качестве стихий и не питали иллюзий относительно их функций, зачем нужно было устанавливать с ними это взаимоотношение обмена? Зачем эта меновая торговля, если все, что должно происходить, происходило бы и так? Я думаю, в этом проявляется потребность человека в поиске им своего пути. Дело в том, что став независимым от природной среды, человек утратил рефлекс, позволяющий животным безошибочно реагировать на внешние угрозы. Поэтому неизбежно должен был возникнуть фактор, заменяющий рефлекс и компенсирующий возможность совершения ошибки. Мифология как раз и является таким фактором. Она возникает в виде первой в истории человечества модели мироздания, позволяющей рассматривать вселенную как строго закономерную систему, где каждое явление имеет свою причину и смысл. Такие мифологии были у всех народов древности, не является исключением из этого правила и Ригведа.

Нельзя не согласиться с Т.Я. Елизаренковой, что «мифы о том, как Индра убил Вритру, сковавшего течение рек, – это описание действий демиурга, победившего силы хаоса и инертности и создавшего организованный космос. Бог, пробивший скалу, где были замкнуты коровы, символизирующие утренние зори, свет и солнце, также рассматривается большинством ученых как творец, создающий из хаоса и инертности организованный космос. Бог Вишну, меряющий пространство тремя шагами, упорядочивает вселенную, создавая ее» [стр. 496] и т. д. Но именно поэтому подчинение каждого мгновения жизни, основанному на мифе ритуалу, как раз и дает человеку ощущение включенности в этот космический миропорядок, а значит, предсказуемость его жизни в той степени, в какой предсказуемы смена дня и ночи. Как сказано в одном из гимнов, «Придерживающийся космического закона от космического закона и получает» [«Ригведа» IV, 23. 10].

Тайны древних текстов

В одной очень древней ирландской саге, которая называется «Похищение быка из Куальнге», есть любопытный эпизод, в котором рассказывается, как «герой и воитель, защитник в сражении всех смертных, Кухулин, сын Суалтайма» накануне великой битвы при Гайрех и Илгайрех «облачается в боевые одежды для схватки сражения и боя». Эпизод заслуживает быть процитированным во всех подробностях.

Вначале описание не выходит за рамки обычного сказочного сюжета: знаменитый герой надевает панцирь, изготовленный из шкур семи годовалых быков, берет в руки меч светлоокий, – словом, делает все, что и положено достославному воину. Но потом происходит нечто невероятное, чего в других сказках уже не встретишь. Кухулин искажается и становится непохожим на самого себя. Вот как это происходит.

«Вздрогнули бедра его, словно тростник на течении, или дерево в потоке, задрожало нутро его, каждый сустав, каждый член… Лицо его обратилось в красную вмятину. Внутрь втянул он один глаз, да так, что и дикому журавлю не изловчиться бы вытащить его из черепа на щеку. Выпал наружу другой глаз, а рот дико искривился. От челюсти оттянул он щеку, и за ней показалась глотка, в которой до самого рта перекатывались легкие и печень Кухулина. Верхним небом нанес он львиный удар по нижнему, и каждый поток огненно-красных хлопьев, хлынувший из горла в рот, в ширину был не менее шкуры трехлетней овцы. Громовые удары сердца о ребра можно было принять за рычание пса или грозного льва, что напал на медведя. Факелы богинь войны, ядовитые тучи и огненные искры виднелись в воздухе и в облаках над его головой да дикое кипение грозного гнева, поднимавшееся над Кухулином. Клич боевой стоголосый раздался у него из-под шлема и отразился протяжно в каждом углу и изгибе. То разом вскричали демоны и оборотни, духи земли и воздуха, кто, куда бы ни шел Кухулин, витали вокруг него и над ним, предвещая кровавую гибель героев».

На первый взгляд, перед нами нечто вроде ночного кошмара, необузданная фантазия древнего сочинителя небылиц. Но что-то мешает нам согласиться с этой оценкой. Обращают на себя внимание два обстоятельства, как бы взаимно исключающие друг друга. С одной стороны, фантазия такова, что, кажется, никакому, даже самому больному воображению не под силу придумать ничто подобное. А с другой – поражает исключительная отчетливость деталей. Создается впечатление, будто они списаны с натуры. Да и потом, все это что-то явно нам напоминает. Что-то очень знакомое, сегодняшнее. Что же?

Рискну предположить невероятное: в данном эпизоде описывается… посадка героя в танк! Да-да, именно так – в древней ирландской саге, которая, по мнению специалистов, была создана не менее двух тысяч лет назад, описан самый натуральный танк. «Вздрогнули бедра… задрожало нутро его» – это заработал двигатель, «выпал наружу глаз» – выдвинулся перископ, «в глотке перекатывались легкие и печень» – сквозь открытый люк были видны работающие детали двигателя, шатуны и шестерни, заливаемые потоками машинного масла («огненно-красные хлопья»). Так же легко поддаются расшифровке и остальные детали. «Громовые удары сердца» – это звук работающего мотора, «факелы богинь войны» – выхлопные газы, «клич боевой» – звук сирены.

Таким образом, перед нами действительно описание машины, очень похожей на танк. Как я уже говорил, время создания саги специалисты относят к началу нашей эры. В ту пору ирландцы назывались кельтами и вели войну с Римом, которая была описана Юлием Цезарем в «Записках о галльской войне». По свидетельству Цезаря, в отличие от цивилизованных римлян, кельты пребывали в состоянии дикости, и каменный век у них был еще в самом разгаре. Неудивительно, что описание машины выглядит столь фантастичным – ведь перед автором саги стояла задача средствами своего языка, языка первобытных охотников и скотоводов, рассказать о чем-то совершенно невиданном.

А вот еще одна ирландская сага, известная под названием «Плавание Майль-Дуйна». В Х веке ее сложил Айд Светлый, мудрый поэт Ирландии. В ней рассказывается, как Майль-Дуйн, в поисках убийц своего отца, снаряжает корабль и отправляется в плавание. По пути он встречает много удивительного. Например, путешественники видят поднимающийся из моря четырехгранный серебряный столб. «Ни клочка земли не было подле него – говорится в саге, – один бесконечный океан. Не видать было ни основания столба, ни вершины его – так высок был он. С верха столба спускалась, широко раскинувшись, серебряная сеть, и корабль со свернутыми парусами проплыл через одну из петель ее. Они услышали с вершины столба голос мощный, звонкий, звучный, но не могли понять, ни кто говорит, ни на каком языке». Не правда ли, такая же отчетливость деталей, что и в первом случае, но на этот раз по отношению к объекту явно искусственного происхождения. Это уж точно не фантазия. Напротив, создается впечатление, будто с натуры списано техническое сооружение похожее на… гигантскую антенну.

В другом месте той же саги рассказывается об острове, стоящем на ножке. «Они объехали остров кругом, ища способ проникнуть в него, но не нашли пути. Однако в нижней части ножки они заметили дверь, запертую на замок, и поняли, что через нее можно попасть на остров. На вершине острова они увидели пахаря, но он не заговорил с ними, и они не заговорили с ним тоже. Они поплыли дальше». Здесь тоже нет ни малейшего фантазирования. Скорее, все это напоминает простодушное описание чего-то невиданного, чего-то, что не имело аналогов в жизни древнего мореплавателя, но чем-то напомнило им «пахаря».

То же относится и к описанию «громадного зверя», которого они встретили на следующем острове. Он «то вращался сам внутри своей кожи, то есть его тело и кости вращались, а кожа оставалась неподвижной; то, наоборот, кожа его вращалась снаружи, как мельница, в то время как тело и кости оставались неподвижными». А потом они поплыли по морю, похожему на облако: «им казалось, что оно не может выдержать их корабль». Причем, на дне этого моря, под собой, «они видели крытые здания и прекрасную страну». Здесь вполне можно предположить что «громадный зверь» это не что иное, как гигантский гиростат, а плавание по морю похожему на облако – полет на самолете.

Но, пожалуй, самый удивительный эпизод содержится в саге «Плавание Брана, сына Фебала». Всем известен знаменитый парадокс, описанный в теории относительности, согласно которому для космонавта, путешествующего со скоростью близкой к скорости света, время течет медленнее, чем для оставшихся на Земле. Нечто подобное мы и находим в этой саге. В ней рассказывается, как Бран с товарищами, возвратившись домой после годичного путешествия, причаливает к берегу и видит собравшихся на берегу людей. Люди спрашивают, кто они такие. «Я Бран, сын Фебала», – отвечает Бран. В ответ он слышит: «Мы не знаем такого человека, но в наших старинных повестях рассказывается о Плавании Брана». После этого один из мореплавателей, некто Нехтан, сын Кольбрана, захотел спрыгнуть на берег. Но «едва коснулся он земли Ирландии, как тотчас обратился в груду праха, как если бы его тело пролежало в земле уже много сот лет». Что это, если не описание возможных последствий возврата человека из космического путешествия?

Надо сказать, что большинство подобных описаний содержится в кельтской литературе. Но есть и другие древние источники, содержащие не менее удивительные свидетельства. Можно вспомнить, например, видение Иезекииля, где явно описывается какой-то летательный аппарат: «И вот бурный ветер шел с севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него» [4]. «…И из середины его видно было подобие четырех животных» [5]. «…Вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходила от огня» [13]. «…И вот на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их» [15]. «…Ободья их у всех четырех вокруг полны были глаз» [19]. «И когда шли животные, шли и колеса подле них; а когда животные поднимались от земли, тогда поднимались и колеса» [19]. «Шум крыльев их, как бы шум многих вод, как бы глас Всемогущего, сильный шум, как бы шум в воинском стане; а когда они останавливались, – опускали крылья свои» [24]. Не квадрокоптер ли описал в своем видении древний пророк?

Еще одно свидетельство содержится в древнеиндийской поэме «Махабхарата», написанной на санскрите более трех тысяч лет назад. В ее десятой книге описывается применение огненных божественных стрел, слепящего, все сжигающего пламени «дивного оружия Брахмаширас», испепеляющего все живое и поражающего механизмы наследственности. Роберт Юнг, автор нашумевшей в свое время книги «Ярче тысячи солнц», в которой рассказывается об истории создания атомной бомбы, пишет, что и Эйнштейн, и Оппенгеймер были убеждены – в «Махабхарате» содержится описание ядерного оружия.

Вот тот самый текст: «Сын Дроны схватил рукой стебель былинки и выпустил оружие Брахмаширас. Тогда из стебля той былинки вырвался огонь, способный поглотить три мира в последний час Калиюги. И заблистало многолучистое пламя, в ореоле лучей воссияло великим блеском. Раздались непрерывные раскаты грома, тысячами падали звезды, великий ужас во всех существах родился. Мощный грохот возник в поднебесье, ярко вспыхивали огромные снопы молний, закачалась вся земля с ее горами, деревьями, лесами… И сказали Риши: «Никогда превосходные великоколесничие, знатоки разного оружия, это оружие ни в коем случае против людей не обращали». Потому что «где применяется оружие Брахмаширас, там в течение двенадцати лет дождь не выпадает, в той стране зародышей в женщинах оно убивает» [Гл. XIII-ХV].

Таким образом, мы имеем множество свидетельств, которые позволяют предположить существование на Земле в незапамятные времена мощной, даже по современным меркам, уникальной техники. В то же время никаких следов этой техники не осталось, а свидетельства эти исходят от людей, которые находились на первобытной стадии развития. Вывод, который можно из этого сделать, состоит в том, что параллельно с первобытными народами находилась, по-видимому, некая высокоразвитая цивилизация. Причем, цивилизация эта не обязательно была инопланетной. Это вполне могли быть потомки атлантов, или даже лимурийцев, выживших после постигших их катастроф.

Например, кельты верили, что рядом с ними в холмах Ирландии и на островах живут некие существа, которых они называли сидами. Сиды не имели никакого отношения к традиционным кельтским богам. Они были похожи на людей, хотя и обладали гораздо большей силой и мудростью. Считалось, что сиды миролюбивы, владеют неисчислимыми сокровищами, а время проводят в пирах и играх. С людьми они дружелюбны, помогают им, даже вступают иногда с ними в любовные связи. Причинить же людям зло они могут только в ответ на такое же зло, причиненное им людьми. Словом, все это действительно очень похоже на параллельное сосуществование двух цивилизаций.

А то, что сейчас сиды показываться людям перестали, не удивительно: прошли многие сотни лет, условия жизни на Земле изменились, человечество сильно размножилось, да и люди стали другими: на смену простодушию пришло своекорыстие, место наивности заняла расчетливость. Жизненное пространство для сидов резко сузилось. Возможно, они предпочли какую-то другую, более гостеприимную планету. А может, остались здесь, но поселились в таких труднодоступных местах, как Антарктида или Гималаи. Во всяком случае, то обстоятельство, что от их техники не осталось никаких следов, говорит о том, что они не погибли, а увезли эту технику с собой.

Но представляется мне, что далеко не все забрали они с собой, и что есть более загадочные вещи, нежели пропавшая техника. Например, некоторые тексты, которые поражают своим совершенством и глубиной мысли. Трудно представить, чтобы такие произведения, как «Бхагаватгита», упанишады, «Дао Дэ цзин» или диалог Платона «Парменид» были созданы людьми едва оторвавшимися от пуповины родовой жизни. Мы знаем уровень мышления античного человека, эти по-детски наивные попытки найти лежащую в основании мира единую субстанцию: воду, воздух, огонь или атомы. А здесь тайна жизни и смерти, знание о тождестве индивидуальной души с мировой, понятие об Абсолюте, математически выверенная схема порождающей модели. Это знания, от которых веет поистине неземной мудростью. И думается мне, оставлены они не случайно: именно они-то и направили развитие человечества по тому пути, по которому оно идет до сих пор.