Кнайпы Львова

Кнайпы во времена первой мировой войны

В период Первой мировой войны кофейни и рестораны переживали неспокойные времена. Кофе без сахара стал обычным явлением. Сахар продавали только на талоны. Дефицит был настолько существенный, что власти решили в апреле 1917 г. вообще запретить подавать сахар в кофейнях, чтобы предотвратить спекуляцию. Но употребление принесенного с собой сахара разрешалось. И когда 12 августа 1920 г. в ресторане гостиницы «Брюлловская» посетителю подали двойную порцию сахара, что противоречило распоряжению министерства, администрацию кофейни наказали на 20 марок с заменой штрафа на 45 дней ареста.

Дефицитом был и лимон. В газетах советовали использовать к чаю вместо лимона ревень.

А между тем и тогда открывались новые кофейни. Известная польская писательница Габриэля Запольская открыла во время Первой мировой войны на Академической, 4, кофейню «Dworek» («Усадьба»), а для ее украшения сама же сделала большие куклы, которые должны были изображать персонажей «Пана Тадеуша».

В российском журнале «Всходы» за 1915 г. описано впечатление русского офицера от пребывания во Львове. «Вслед за газетчиками просыпаются кофейни, молочарни, чайные. Здесь в глубине невысоких, но чистых кофеен каждое утро можно увидеть тот Львов, каким он был до прихода наших войск. Если вы хотите узнать здешнюю жизнь – посетите утром одну из тех среднего размера кофеен, разместившихся у Рынка и городского театра… Здесь за небольшими столиками с газетой в руках и за чашечкой аппетитно дымящегося кофе вы увидите Львовских политиков и дельцов. Здесь все друг друга знают, у каждого годами насиженное место. Если случайно заходит посторонний, на него смотрят с удивлением и подозрением, но если вы где-нибудь сбоку мирно уткнетесь в газету и из-за чашки чая будете наблюдать, – к вам скоро привыкнут, и вы услышите, как горячо трактуются события дня, с каким пылом вспыхивают споры за и против современного положения вещей, какие грандиозные стратегические комбинации изобретают, и какие удивительные реформы планируют.

Около девяти утра открываются магазины, и день начинает свой привычный круг. В двенадцать снова все тихо: в это время здесь обед, и до двух все закрыто. После двух город снова оживает, но настоящая жизнь начинается только вечером. Около шести тротуары полны людей, которые вышли на прогулку, витрины магазинов сияют и манят, кофейни снова полны, в кинематографе негде яблоку упасть. Густая толпа плывет по тротуарам, стоит у магазинов, заполняет пассажи. Пробегают ярко освещенные трамваи, снуют «дорожки» (парные экипажи с типично австрийскими извозчиками) – везде жизнь и движение. А в десять вечера все снова затихает: трамваи заканчивают свои рейсы, гаснут окна магазинов, толпа расходится, и город погружается в мертвую тишину, которую изредка прорывают шаги патрулей и многочисленных обходов».

С началом войны жизнь львовских кнайп закипела в другом режиме. Власти запретили употребление алкоголя, а вследствие этого закрылись кнайпы, где напитки были незаменимым атрибутом отдыха. «Тень смерти упала на них, – писал современник, – преимущественно стояли запертые с запасами, скрытыми глубоко в подвале за печатями. Время от времени воры взламывали печати, похищали напиток, и вскоре появлялись на улицах расхлябанные фигуры, удивляя прохожих и во многих вызывая зависть. Уже не слышно в кнайпах возгласов: «Пан старший, три сильные с крепкой!», «Пять шниттов сверху с деликатным воротничком!» Напрасно было бы прислушиваться в «Жорже» – ни следа бухания шампанских пробок. Недавно я встретился с одним пиволюбом и не узнал его. Животик опал, очистился взгляд, голос приобрел звонкость, а на лице засверкала жизненная энергия. Рассказал мне о ходе отвыкания от напитка Гамбринуса, с которым жил годами. Сначала его трафлял шляк^[2], потом почувствовал депрессию, а еще позже наступил голод – он просто бросился закусывать свое раздражение, после чего уже лакомился лимонадом».

В октябре 1914 г. во Львов приехал корреспондент газеты «Русские ведомости» Алексей Толстой. Город потряс его: «Это богатый, красивый, упорядоченный город». Писатель посетил кофейни и Винницы, где его поразил нрав львовянок, не поддающихся на ухаживания российских гусар. Одна такая даже довела гусара до слез.

За неимением места для заливания червячка Львов сосредоточился на семейных очагах.

19 июля 1919 г. газета писала: «Небесных птиц, которые не сеют, не жнут, а ищут везде дурачков, развелось немерено. Один из их братии посетил ресторан Тенненбаума (ул. Рейтана, 1), где сначала стрельнул себе бокальчик водки, а затем потребовал от хозяина 1000 крон в обмен за молчание о том, где он получил водку. Шурин хозяина выплатил 500 крон, однако дал знать в полицию. Шантажиста ищут».

Когда началась Первая мировая война, во Львове появилась идея создать дешевые кухни для семей тех, кого мобилизовали на фронт. Первая такая кухня, кроме существующих и ранее для нищих, открылась на ул. Оссолинских, 11. Но хотя эти кухни и стали для многих большой помощью, однако всех накормить не могли.

Когда же наш город захватили российские войска, президент Рутовский пригласил к себе управляющих этой кухни – пани Аргасинскую, пани Дулебянку, пани Гостинскую, пани Госерову и пани Ломницкую и попросил их организовать таких кухонь больше. И решено было, что каждый участок получит свою кухню. И не только для рабочих, но и для интеллигенции. Первая кухня для интеллигенции открылась в здании «Сокола» под руководством пани Стшалковской, следующая – в Круге литературно-художественном и т. д., пока общее количество дешевых столовых не достигло 47. Только тогда президент сообщил, что на этом стоит остановиться, потому что большего количества кухонь город содержать не сможет.

В этих столовых цены были чисто символические, но немало нуждающихся чиновников сначала никак не могли позволить себе опуститься до того, чтобы за какие-то считаные гроши пообедать. Но наконец должны были усмирить гордыню и без церемонии сесть к общему столу.

Обычно в таких столовых обеды готовили монашки или женщины из благотворительных обществ. В локале Академического дома фонда Германов зал столовой мог уместить до 400 человек, а на кухне хозяйничали сестры-фелицианки. И справлялись они со своей работой так искусно, что обед уже до 12 был готов. К 12 приходили люди с кастрюльками, судочками, баночками, забирая обед с собой. А в час сходились те, кто предпочитали есть обед на месте, – поодиночке и целыми семьями. После трех зал пустел, но для сестер-фелицианок отдыхом и не пахло, потому что приходилось мыть горы тарелок и прочей утвари. А после этого до поздней ночи завернуть тысячи голубцов, налепить армию пирогов.

А вот кухня на Стрельнице принимала по 1000 человек. А потом вдвое больше. Представить это довольно трудно, но львовянки как-то справлялись. Всего в 1915 г. ежедневно выдавалось во Львове 38160 обедов, а из них только 1282 – символически платных. Все рекорды била столовая на ул. Городоцкой, 12, которая обслуживала 2180 человек; на ул. Театральной, 23 – 2230, на ул. Лычаковской, 75 – 2230 и кухня железнодорожников – 1400 человек.

Хроника

25 мая 1917 г. На благотворительных кухнях можно получить бесплатный обед – пол-литра «очень питательного супа», раз в неделю – мясо. Питается 4000 малоимущих в день.

17 июля 1917 г. Мясные блюда подаются дважды в неделю.

24 мая 1918 г. Масса нареканий на обслуживание в общественной кухне, на пл. Домбровского – гнилая картошка, недоваренные овощи, мизерные порции.

3 января 1919 г. Бесплатные обеды для бедных предоставляет полевая кухня № 1 на пл. Марийской. Утварь иметь с собой. Для интеллигенции – дешевые обеды в Академическом доме с 1 до 3. Для старых и больных можно забирать обеды домой.

16 января 1919 г. Открылась новая кухня для бедных возле костела Св. Антония.

16 января 1919 г. Первая общественная кухня откроется во Львове в ближайшее время в помещении старой бани при ул. Домбровского. Будет занимать партерный локаль и первый этаж так, чтобы можно было одновременно обедать нескольким сотням человек.

Кофейни в период между двумя войнами

Уровень кофеен был очень разным. Иногда это были мелкие кнайпочки – типичные кофейни для влюбленных, где в полутьме стояло несколько столиков. Бывший венский, или староевропейский, тип кофеен начал сдавать свои позиции после Первой мировой и уступать варшавскому или новоевропейскому типу.

Кофейни венского типа предусматривали три разновидности: кофейни отшельников, в которых в основном собирались поглотители газет, кофейни светские и кофейни «бранжовые», где сходилось общество, принадлежавшее к одной «бранже» – группе, профессии или компании. Венский тип кофейни – это заведение, где интегральной частью среды является вовсе не интерьер, а атмосфера, и где посетители проводят далеко не самую суетную часть своего свободного времени.

Думаю, читатели лучше представят себе стиль венской кофейни по описанию украинского журналиста, побывавшего в Вене в 1920-х годах: «Контролирую кошелек, а у меня только одна монета в немецкой валюте. Мало. Подходит «обер». Говорю ему просто: у меня только одна марка, прошу ей диспонировать.

– Шен!

Дали мне кофе и к кофе, а кроме того, кучу газет со всего мира».

Можете ли вы представить себе что-либо подобное в современной кофейне?

Однако вернемся ко Львову. Жизнь понемногу вносила свои коррективы, и кофейни венского типа начали поддаваться безжалостной «варшавизации». Чтобы понять, что же это такое – типичная варшавская кофейня, надо, прежде всего, осознать, что до Первой мировой на всю Варшаву вообще не было ни одной кофейни. Первые несколько кофеен появились только при независимой Польше и ориентировались, так же, как и кофейни всей Центральной Европы, на кофейни венские. Однако это наследование, как и берлинские имитации венских кофеен, не оправдало себя. Ведь и варшавяне, и берлинцы принадлежали к людям слишком активным, чтобы часами углубляться в чтение журналов или погружаться в раздумья и убивать время за кофе. Были слишком практичными, чтобы почувствовать и создать атмосферу венского или парижского быта кофеен, так как не были завсегдатаями кофеен ни от рождения, ни по наитию, которого набраться еще не успели. Поэтому-то варшавские и берлинские кофейни преимущественно соревновались по изысканности интерьеров и оркестров, которые составляли их главную и, очевидно, единственную аттракцию^[3].

Кроме этого, был еще и внешний признак, который отличал типы кофеен. В кофейнях варшавского типа, в отличие от венского, все столики были круглые. Садясь за квадратный стол, посетитель становился как бы его полноправным хозяином. Но этого не скажешь о лице, которое сидит за круглым столом, – его хозяйские права очень смутные. Зато круглый стол, в отличие от квадратного, который имеет ограниченное количество мест, более вместительный, и поскольку ни одно место за ним не является худшим или менее удобным, или менее достойным, то каждый, кто за него садится, естественно приравнивается в правах с его первым хозяином.

С присоединением Галичины к Польше Львов вынужден был также распрощаться и с венским временем, перейдя на варшавское. Австрийский и львовский обычай рано обедать тоже претерпел коррективы, и обеденное время подвинулось значительно дальше. Таким образом, публика стала делиться на тех, кто жил по старому венскому времени и роился в кнайпах до полудня, и на тех, которые перешли на время варшавское и оккупировали забегаловки в полдень и после полудня.

Как выглядела жизнь в кофейнях венского типа и какими глазами смотрели официанты на посетителей, можно представить из статьи венского публициста Карла Шпилера, перепечатанной в «Новой Заре» (1929, № 43): «Чтобы быть официантом в кофейне, надо иметь не только здоровье, но и интеллигентность и память. Много часов в сутки официант все «в пути», оснащенный посудой, газетами и книгами. Эта беготня с утварью утомляет.

К тому же надо считаться и хорошо помнить, что один гость хочет кофе, второй – чаю, третий – шоколаду, пива, вина, мороженого того или иного, яичницы из двух, трех или четырех яиц и т. д. И каждый хочет получить то, что заказал. Мало есть таких гостей, которые на ошибку официанта не устроили бы скандала.

Но и это еще не все. Потому что еще одни хотят газет, и указанных, которые не раз надо искать по всей кофейне, потому что другие гости имеют их на куче перед собой, еще кто-то хочет перо, чернил и листовой бумаги, другой только чернил, третий – лексикон, еще кто-то – книгу адресов или книгу телефонов и т. д.

Ну и это еще не все, что официант должен обеспечить многих гостей. Потому что картежники, поссорившись между собой, добиваются от официанта, чтобы он сказал «как было» и выдавал свое суждение об их делах. А есть такие гости, которые приходят в кофейню решать загадки, головоломки. Те требуют от официанта, чтобы он сказал, как называется какой-то индийский божок, с именем из трех букв, и т. д. А шахматист, опять-таки, добивается иногда, чтобы ему подсказали, какой ход был бы теперь самым лучшим. Какой-то пан хочет знать, что это за дама сидит там, в нише, когда она приходит в кофейню и как часто. Отец расспрашивает о своем сынке, жена – о своем муже. Она добивается не раз, чтобы официант дал ей совет, и при этом в интимных делах…

И все это он должен не только выслушать, но еще и вежливо ответить на все. Это требует сильных нервов, потому что времени на все это нет. И так продолжается самое меньше 10 часов подряд, в очень нездоровом воздухе, среди дыма, пыли и шума, в атмосфере, переполненной испарениями напитков и пищи. Легкие официанта часто не выдерживают, и приходит туберкулез. Среди официантов очень высокий процент больных туберкулезом.

Кроме туберкулеза часто мучает официантов ревматизм, который происходит от того, что годами имеется дело со студеной водой, которую автоматически надо подавать к каждому блюду и напитку. А постоянная беготня без отдыха вызывает судороги в жилах ног и т. н. плоские ноги, что делает со временем выполнение этой работы вообще невозможным.

Постоянный гость. Гости делятся на постоянных и переходных. Большая часть постоянных гостей при любой возможности любит напоминать официанту, как долго они являются «постоянными». Каждый такой гость считает это само собой разумеющимся, что когда он появится в кофейне, то весь персонал должен сейчас же его заметить, и при этом только лишь его. Такой гость обычно даже не любит говорить, чего сегодня хочет, потому что это, по его мнению, официант должен «вычитать» по его глазам.

Постоянные гости делятся на разные роды гостей. Прежде всего, бросается в глаза т. н. «Газетный мучитель». Это самый верный гость. Он обычно мало дает заработать, потому что пьет только «черный» или «содовую воду без ничего», а зато обкладывается целыми горами разных газет и журналов. Такой «Газетный мучитель» никогда не удовлетворится газетами, которые ему официант даст, только при чтении первой газеты он добивается всех возможных местных и заграничных газет – при этом острым, приказным тоном, потому что он «постоянный гость».

Официанты делят кофейню между собой на «районы». Когда случай хочет, чтобы в районе одного официанта село несколько таких «газетных мучителей», тогда положение этого официанта просто отчаянное. Прежде всего потому, что все «газетные мучители» ненавидят друг друга, потому что каждый хочет сейчас же иметь все те газеты, которые хочет каждый другой.

Сказать одному, что как раз другой имеет ту газету, которую он хочет, это значит только доливать масла в огонь его ненависти. Такой «газетный мучитель» имеет перед собой целую гору газет и стережет ее, как дракон. Горе официанту, который хочет взять что-то из той горы газет!

Постоянный житель кофейни. Другой род постоянного гостя («Штамгаста») это постоянный «житель» кофейни. Такой пан сидит в кофейне целехонький день. Раз он сидит за тем столом, потом – за другим. То читает, то пишет, то рисует от скуки по столикам, которые после официант должен чистить.

Постоянный «житель» кофейни вечно чего-то себе желает. Он уже понимает, как держать официанта в вечном движении. Как минимум добивается каждую минуту «свеженькой воды» и египетскую папиросу. А все по одному!

Когда же вечером приходится рассчитаться, то часто возникает спор, потому что ему кажется, что он «столько не взял» – и такой пан легко осуждает официанта в мошенничестве.

Но на следующий день после ссоры он уже снова тут и снова сидит до вечера.

Голодный гость. Отталкивающее впечатление производит «голодный гость». Такому никакая порция не будет достаточно велика. То ему официант «мало» принесет чего-то, то «мало» пенки на кофе, то «мало» шкурки. И такие типы могут себе «увеличивать» порции именно таким способом. Когда посахарят кофе и до половины его выпьют, тогда доказывается нагло, что кофе был или слишком светлым, или слишком темным. И официант получает тогда поручение принести кофе того цвета, которого он теперь хочет, – это значит дать им полторы порции, хотя они явно не думают доплатить.

Педант. Эти гости, если не устраивают скандала, очень смешные. Когда такому официант не подаст посуды с напитком с правой руки, то получит долговременную «науку». Или когда кофе с молоком не имеет точно такого оттенка цвета, которого желает педант, он до тех пор будет возвращать его, пока не согласится, что «получил свое».

Такому педанту тяжело угодить. Потому что когда цвет кофе ему наконец «случится», тогда оказывается, что кофе «слишком горячий» или «слишком холодный».

Есть случаи, когда педанты доходят до эксцессов. Один такой гость, по специальности архитектор, заказывает: «Принесите мне порцию чаю, но чтобы эссенции чая было в этой порции столько, сколько содержится в ложке для еды, затем горячей воды, шесть кусков сахару и дольку лимона не толще, чем на три миллиметра».

Всё получил. Но несчастье хотело, чтобы кассирша, которая резала лимон, не вполне попала и отрезала кусочек, который мог иметь четыре миллиметра толщины. Гость отреагировал так, что только бегство могло спасти официанта от взрыва смеха и подрыва правила, что с гостями всегда надо вести себя вежливо и с респектом.

Нервозные и больные. Отдельный род гостей – это гости нервозные. Таким все, что делается, длится «слишком долго». Кроме них есть еще действительно больные, которые придерживаются диеты. И таким надо точно угодить после предписаний, которые они имеют. То, что они кроме предписаний имеют еще и свои прихоти, – дело ясное. И на все это должен официант молчать и быть вежливым».

Пригородные кофейни

Карл Шпилер продолжает: «Выше представленные типы гостей – это гости в кофейнях центра города, куда заходит т. н. буржуазия. В кофейнях пригородов люди больше индивидуальные, но зато служба опаснее.

Туда заходят, прежде всего, такие элементы, как взломщики, ножевые братья и женщины легкого нрава со своими «хранителями». Все они имеют к официанту «неограниченное доверие» и постоянно пробуют продавать ему ворованные и похищенные вещи. Когда не имеют денег за душой, тогда занимают у официанта и добиваются, чтобы свидетельствовал о них, что их знает. И официант занимает, потому что знает, что они обычно отдают, хоть и не всё. Тогда он должен доплачивать из своего кармана.

Но и в этом обществе должен официант молчать и не смеет высказывать своего мнения. Здесь очень часто надо улаживать споры, потому что ножи частенько в работе, особенно в ночь с субботы на воскресенье и с воскресенья на понедельник».

Самые старые локали «Венский» и «Центральный» сильно изменились, интерьер их обновился, стал значительно элегантней. Владельцы заботились о клиентах, обслуживание было более ловким и вежливым, немало постоянных гостей радовались кредиту. Официанты хорошо знали, кому и когда передать на ухо свежую сплетню, которая кружилась городом. Эти заведения не проводили программ кабаре, за исключением ночных программ с выступлениями танцовщиц и певцов или певиц очень низкого уровня.

«В кофейнях появились новые люди, – вспоминал Юрий Тыс. – Еще шастал в Венку Труш со своим приятелем Василием Стефаником, который несколько раз в год приезжал из своего далекого Русова в гости к Трушу. После приветствия оба начинали ссориться, и эту ссору продолжали на улице и в кофейне.

А там уже другая генерация: Николай Голубец, известный как Мо́лё, Павел Ковжун (Пабло), Иван Иванец (Янцё, Иванцё), Лев Лепкий (Лёнё), Роман Купчинский, известный также как Галактион Чипка, оба последних – известные трубадуры-«усусы» (от УСС – Украинские сечевые стрельцы. – Ю. В.).

Разговаривали и вспоминали. Был такой сельский священник, который любил поэзию и поэтов. Подсаживался к ним и поощрял поэтические усилия:

– А ну! Кто из вас придумает мне рифму к слову «морковь»? Дам пятерку!

Никто не заработал пятерку, но отец декан платил за то, что молодежь выпила и съела, платил годами, пока не перенесся в лучший мир.

На разговоры с богемой заходил в кофейни отец прелат Куницкий, интересная фигура Львова. Однажды, наверное, в начале тридцатых годов, был создан кукольный театр, давший несколько спектаклей. Центральной точкой было выступление куклы, изображавшей отца прелата, и песенка с музыкой.

 
Я красный прелат,
Имею красный халат,
Меня все знают люди
От Бучача до Скалат.
 

На премьере отец Куницкий после громких аплодисментов аудитории тяжело поднялся (он был весом более ста килограммов) и притворно-возмущенным голосом сказал:

– Я попрошу! Я оставляю на театр пятьдесят золотых!»

Если в кофейнях низшей категории клиентов обслуживали девушки и парни в белых полотняных куртках, то в кофейнях, которые пользовались более высоким реноме, обращали внимание на то, чтобы официанты носили смокинги и безупречно чистые рубашки. Во второй половине тридцатых годов XX в. отдельные современные заведения начали заканчивать с «мундированием» официантов в смокинги и одевать их вместо этого в цветные пиджаки. Однако для консервативных посетителей это было проявлением дурного вкуса, и о таких кофейнях они говорили с пренебрежением.

В этот период встреча в кофейне стала чем-то общепринятым, позволить ее себе уже могла каждая порядочная панна, и только семьи с консервативным мышлением относились к этому с осторожностью, не позволяя даже взрослым дочерям посещать подобные заведения. Но слова чрезвычайно популярной песни «В той тихой малой кофеенке ты впервые «люблю» шепнула мне» прекрасно иллюстрируют ту новую функцию, которую начали выполнять кофейни.

С ностальгией вспоминал богемные посиделки известный актер Людвик Сольский: «Эти несравненные симпозионы, которые кипели поэзией, в которых верховодил бача Каспрович, эти пиры хохмачей, которые никого не впечатляли, хотя одновременно меткой иронией били по «денежным мешкам» или по разным надутым «жабам», происходили в маленькой кнайпочке Людвига на Краковской, или у Козлика на Городецкой, или у Нафтулы Тёпфера на Трибунальской. Но чаще видели нас в погребах Штадтмиллера в Рынке, или у далматинцев Дидолича и Прпича на Чернецкого, поскольку в те времена мы любили больше вино и шампанское».

Владелец кофейни на углу Трибунальской и Театральной Михаил Скульский приманивал посетителей собственноручно составленным стишком:

 
Галадрала до Міхала,
Прошу йно раз спробувати,
А не будеш шкодувати!
 

Завсегдатаев литературно-художественных кофеен можно было узнать уже по внешнему виду. В моде у мужчин были бархатные пиджаки, большие черные галстуки, закрывавшие грудь, черные пелерины, шляпы с широкими полями, почти обязательной была борода. Оригинальным нарядом в ярких желто-красных тонах выделялся Одо Добровольский, который в своих картинах запечатлел кофейни и их гротескные типы.

В 30-х годах танцевальные локали и кофейни уже достаточно далеко отошли от кофеен венской сецессии. С точки зрения практичности и с целью получить больше пространства удрали из лож так называемых кабинетов для интимных встреч – укромных уголков среди ширмочек и пальм, которые еще были довольно популярны в 20-х годах. Кофейня «Фемина», которая открылась в 30-х годах на Легионов, сразу стала модной. Здесь были удобные широкие кресла вместо обычных кресел, и играл оркестр. Большие стекла со стороны улиц пропускали куда больше света, чем вот в «Роме», «Шкоцкой» или в «De la Раіх». Зато «Атлас», отель Жоржа или кнайпа Козела были темноваты, и свое настроение подчеркивали искусственным освещением, которое способствовало ночному стилю жизни.

Но и там, и там кипела разнообразная жизнь. Днем в кнайпах решались торговые интересы, встречались приезжие искатели сенсаций и сплетен, особенно состоятельные пани, которые были свободны от домашних обязанностей, встречались здесь также влюбленные. Вечером и ночью тут уже кишело от веселой молодежи, художественной богемы, офицеров различных рангов и оружия, провинциальных помещиков. Гербовая шляхта в такие заведения не наведывались, имея к диспозиции касино.

В кофейнях, где по вечерам проходили танцы, принято было снимать фордансерок (танцовщиц), получавших свой процент от счетов, которые оплачивали паны, которые приглашали их за свои столики. Таким образом, в интересах фордансерок было, чтобы их поклонник заказывал как можно больше дорогих блюд и напитков. В отдельных кофейнях снимали также фордансеров, которые за специальную оплату приглашали танцевать дам.

Обычно дансинги были достаточно дорогими и доступными только для денежных людей, но хватало и дешевых заведений, где можно было расслабиться по значительно более низким ценам.

Настроение, царившее на таких дансингах, описал Роман Купчинский: «Приглушенный свет, приглушенная музыка, на середине зала крутятся в танце пары. Время от времени падает на них сноп цветного света рефлекторов, и тогда мелькают красочные платья дансерок, то как чешуя экзотического ужа, то как крылья сказочных бабочек. Дансеры в черных фраках – как вороны среди колибри. Вокруг «тока» при столиках публика, смотрит на других, показывает себя, убегает от будней, ищет забвения, хочет погубить больше печали, а потратить как можно меньше денег. Прошли времена, когда в барах стреляли пробки от шампанского, плыли заграничные ликеры. Помещик из далекой провинции, промышленник с большой дороги, оба с толстыми портмоне – все это давно забытые типы. Нынешняя публика – это «маленький черный» и местами «маленький коньяк». Не при чем забыться, потому что не за что.

Мечтательное танго снует по залу как «бабье лето», обматывает золотой паутиной столики.

Шовковий погляд твоїх віч

Загоює черешні рани…

Без тебе в грудях темна ніч,

З тобою – сонечко весняне…

На трезвую голову никто не верит во всю эту историю, понимая умом – смешные, наивные слова, но здесь никто не берет ни на трезвую голову, ни умом. Воспринимает ухом и пускает прямо к сердцу в наиболее некритическую ячейку, потому что – каждому с этим хорошо.

Когда начинается танец – первыми выступают так называемые «фордансерки» и «фордансеры». Они обязаны: когда пусто – делать публику, когда полно – делать настроение.

Вот одна пара начала танго. Она – статная молодая красавица, он – смуглый молодой парень с черной, как уголь, дугой бровей. Ритмичным движением плывут по залу, профессионально улыбающиеся, внимательно всматриваясь друг в друга. Каждому может казаться, что всю душу вложили в ноги, а все сердце – в глаза. Так должно быть в их профессии, хотя бы у них уже было за собой пять километров танго и с десяток километров разных фоксов.

Цветной рефлектор осветил танцующую пару, саксофон обернул их своим тоскливым звуком, колокольчики осыпали серебряными блестками».

И здесь автор сообщения узнал писателя Юрия Косача, хотя фамилии его не назвал, но догадаться можно, о ком речь.

Наибольшей популярностью пользовались кофейни в окрестности Гетманских Валов. Пять кофеен: «De la Раіх», «Венская», «Империал», «Карлтон» и «Гранд», судьба которых, несмотря на все особенности, их отличавшие, в значительной степени зависела от одного животворного источника – купеческой энергии, которая била из-под памятника Собескому. Под памятником бурлила еврейская биржа, и отсюда расходились по кнайпам купцы, посредники, маклеры, а потом сходились снова.

Но очень редко, и то по необходимости скромный купчик из «Гранда» в своем неизменном черном халате посмел бы появиться на другом конце Валов в элегантном «De la Раіх», куда, в конце концов, его могли и не пустить. Конечно, кофейня «De la Раіх» вовсе не стремилась отбить клиентов «Гранда», так же, как и «Гранд» не мечтал о том, чтобы в своих стенах принимать изысканную публику «De la Раіх». Хотя некоторым из завсегдатаев «Гранда» все же удалось преодолеть расстояние, которое разделяло оба заведения, и добиться чести быть принятым в «De la Раіх», чтобы, как в желанном порту, осесть там надолго, больше никогда не собираясь засветиться там, откуда отправился на завоевание высшего света. Но судьба капризна, и, потерпев финансовый крах, тот, кто был на вершине, слетал стремительно вниз, вырванный ураганом со спокойного причала, и снова выныривал на Валах, бесконечно довольствуясь привычным теплом и уютом.

Благосостояние всех пяти кофеен на Валах было тесно связано с биржевыми днями, все они принадлежали к различным классам, создавая один и тот же тип – тип купеческой кофейни. И, собственно, как купеческие кофейни они почувствовали экономический кризис не в пример сильнее других львовских кофеен. Свидетельствует об этом тот факт, что до кризиса 1923 г. было их двенадцать. Кроме пяти, были еще на ул. Легионов и на ул. Гетманской семь других кофеен: «Сити», «Гранд» в «Гранд-отеле», «Эспланаде», «Аббазия», «Корзо», «Нью-Йорк», «Рояль».

Во время экономического кризиса стали закрываться не только кофейни, но и кинотеатры и гостиницы. 25 августа 1923 г. газеты писали: «Кофейни исчезают. Закрылась кофейня «Нью-Йорк» на улице Легионов, а на ее месте открылись два магазина блаватных (с тканями). В локале «Элит» на Легионов будет склад обуви варшавской фирмы. «Сан-Суси», и «Сити» скоро будут переделаны в магазины сукна».

Но нет худа без добра, ибо благодаря ликвидации этих кофеен другие пять смогли как-то свести концы с концами. Несколько лучше стояли «Империал» и «Карлтон» благодаря ночным часам работы.

Кроме пяти кофеен, находившихся несколько на обочине от Гетманских Валов, были две, тесно связанные с теми пятью всеми притоками и оттоками, – «Виктория» на ул. Рейтана и «Палермо» на ул. Рутовского напротив театра Скарбко (Заньковецкой).

Почти все львовские кофейни после Первой мировой располагались в партере, и только четыре из них занимали первый (по-нынешнему – второй) этаж: «De la Раіх», «Империал», «Виктория» и «Унион» в «Народной гостинице». Между тем перед войной их было целых четырнадцать. Среди них «Штука», имевшая ранее название «Михалик» (на ул. Рутовского), «Бульвар» на ул. Городецкой, «Монополь», «Эспланаде», «Сити», «Корзо», бывший «Гранд», «Американская», бывшая «Центральная», и «Сплендид».