Очерки о югославских информбюровцах

В конце 1980-х гг. происходит новая активизация информбюровцев. Югославский «самоуправленческий социализм» в этот период стал распадаться, и в обществе обострился интерес к белым пятнам истории. В числе таковых оказались и репрессии против информбюровцев. Тема вызвала поток обличительной литературы, направленной не столько на реабилитацию сторонников Коминформа, сколько на критику режима, а вместе с ним и коммунистических ценностей. Эрозия «самоуправленческого социализма» привела в конце 1980-х гг. к распаду правящей партии, утверждению политических свобод и снятию препятствий на всякую оппозиционную деятельность. В 1988 г. был досрочно амнистирован Дапчевич, а в 1989 г. Перович.

Воспользовавшись предоставлением политических свобод и разочарованием югославского общества в пути, пройденном за пол века, информбюровцы сумели завоевать определенные симпатии и создали несколько организаций. В 1990 г. они образовали две партии: Коммунистическую партию Югославии во главе с Перовичем и Новую коммунистическую партию Югославии во главе с Бранко Китановичем. Несколько позже, в 1992 г., Дапчевич основал Партию труда, которая окончательно оформилась в 1997 г.

Возрожденная КПЮ с конца 1990-х гг. перестала подавать признаки жизни. Таким образом, на сегодняшний день в бывшей Югославии существуют две информбюровские партии – НКПЮ и Партия труда. Обе действуют в Сербии.

НКПЮ по своему мировоззрению и психологическому настрою относится к тем, кого в бывшей Югославии называют выразительным словом «югоностальгичары». Ее социализм густо приправлен панславистскими мотивами. Партии не чужд и сербский национализм – на выборах 2008 г. она поддержала Т.Николича, кандидата от Сербской радикальной партии. По своим взглядам она очень близка к неосталинистским партиям и группам, действующим в СНГ, и поддерживает с ними контакты, благо поэт и переводчик Б.Китанович, возглавлявший партию с момента основания до своей смерти в 2011 г., хорошо знал русский язык. Как и постсоветские сталинисты, НКПЮ верит, что в ХХ веке существовала мировая система социализма, а в СССР был развитый социализм, и все это было уничтожено в результате предательства Горбачева. Партия выступает за сильную армию, призывает к восстановлению Югославии и не признаёт отделение ее республик, осуждает хорватский национализм и пишет о принижении роли сербов в СФРЮ³¹¹. У партии есть молодежная организация Союз коммунистической молодежи Югославии, но основной состав партийных активистов – пенсионеры. Деятельность партии в основном сводится к празднованию тех или иных дат в истории коммунистического и рабочего движения.

Партия труда резко отличается от НКПЮ тем, что состоит в основном из молодежи и обладает выраженным боевым характером. Численность ее невелика – десять лет назад там было около сотни человек. По идейным взглядам члены ПТ ходжисты, что и не удивительно: Дапчевич еще до основания своей партии пришел к выводу, что самую правильную политику проводит Албанская партия труда. В этой связи ПТ была одной из немногих организаций в Сербии, изначально выступавших за предоставление независимости Косову³¹². В противовес сербским националистам она усиленно подчеркивает свой интернационализм.

Вот все, что сумели донести информбюровцы до наших дней, и, похоже, кроме Партии труда, им больше нечего передать будущему.

ЮГОСЛАВСКИЕ ИСТОРИКИ О ПРИЧИНАХ ПРИСОЕДИНЕНИЯ К ИНФОРМБЮРОВЦАМ

Судьба информбюровцев часто привлекает к себе внимание в Югославии и образовавшихся на ее месте государствах, потому литература о них весьма обширна. Но у нее есть одна примечательная особенность: в основном она делает акцент не на деятельности информбюровцев, а на их преследовании, поэтому больше всего разработана тема лагерей, где особенно выделяется зловещий Голый остров. Впрочем, и здесь остаются белые пятна. Однако гораздо больше нерешенных проблем содержит другой вопрос: какова природа информбюровского движения? Скромные результаты, которые дала при ответе на него югославская историография, и будут предметом внимания данного раздела.

Первыми попытались поставить этот вопрос сами лидеры тогдашнего югославского режима. Еще в январе 1951 г., выступая на заседании Политбюро ЦК Коммунистической партии Словении, член Политбюро ЦК Коммунистической партии Югославии Милован Джилас заявил: «Проблема ИБ – в Словении не было столько проявлений, поэтому идеологически политически недооцениваем. Нужно неуклонно бороться против капиталистической бюрократии. Все бюрократы, у которых есть позиции, придерживаются линии ИБ. Информбюровщина опаснее, чем мелкобуржуазная стихия»³¹³. Вслед затем та же оценка была озвучена и конкретизирована на заседании Политбюро ЦК Коммунистической партии Хорватии. 2 февраля член Политбюро ЦК КПЮ Владимир Бакарич заявил, что Информбюро опасно из-за отсталости Югославии. Она легко может свернуть на путь СССР, который из-за отсталости уже отошел от социализма. Потому те, кто долго колеблются по линии Информбюро – особенно опасные враги социалистического строительства. В этой связи Бакарич призвал к чистке партии: тех, кто не способен проводить новый курс, отправлять на пенсию, а с колеблющимися и врагами расправляться³¹⁴. 21 февраля высказывания Бакарича уточнил член Политбюро ЦК КПХ Звонко Бркич. Он заявил, что ядро сторонников Информбюро составляют «разные бюрократические функционеры – лучший кадр для Информбюро»³¹⁵.

Современные данные о социальном составе информбюровцев очень хорошо ложатся на эти оценки. Соответствующая статистика до сих пор опубликована в неполном объеме. Но согласно официальным данным, которые приводит Р.Радоньич, среди них было 5626 крестьян, 5081 рабочий, 4008 студентов, 1722 работника Министерства внутренних дел и УДБы, 2616 работников партийного аппарата, 550 руководителей органов власти, включая сюда 63 депутата союзной и республиканских скупщин, 4153 служащих Югославской армии³¹⁶. На этой основе с долей уверенности можно утверждать, что информбюровское движение преимущественно городское и в значительной степени в партийно-государственном аппарате. Статистика по Словении и Македонии как будто этот вывод подтверждает³¹⁷. Однако все это не означает, что оценки, которые в 1951 г. были даны в Политбюро ЦК КПЮ, справедливы.

Во-первых, публичное изменение точки зрения Политбюро ЦК КПЮ на проблемы социализма произошло лишь в 1950 г., а пик активности информбюровцев приходится на 1949 г., когда КПЮ все еще проводила ортодоксальную сталинистскую политику. Потому усмотреть в информбюровцах бюрократических перерожденцев, восстающих против истинного социализма, не получается. Правда, нельзя отрицать, что с 1950 г. новая политика правящей партии могла толкать догматически настроенные кадры в информбюровцы. Но этот фактор не действовал, когда движение только начиналось. Потому главная причина их появления в чем-то другом. Во-вторых, высокий процент репрессированных в партийно-государственном аппарате может быть объяснен выбором самих карательных органов, их приоритетами в репрессивной политике и сфере поиска врагов.

Впоследствии югославская историография даже близко не поднималась в своей трактовке информбюровцев к уровню Джиласа, Бакарича и Бркича. Она склонна была рассуждать в русле официальной пропаганды, сложившейся в период советско-югославского конфликта и выставлять деятельность информбюровцев просто как часть сталинского заговора против Югославии³¹⁸.

Этой точке зрения воздал дань даже такой выдающийся историк как Владимир Дедиер. Он преподносил информбюровцев в качестве развитой шпионской сети, которую Сталин создал до советско-югославского конфликта, а во время конфликта двинул в бой против Югославии³¹⁹. Однако в отличие от своих предшественников Дедиер постарался максимально обосновать эту точку зрения фактами. Он собрал устные свидетельства и даже получил доступ к документам о работе информбюровцев на советские спецслужбы. Поскольку эти документы до сих пор закрыты для историков, сведения Дедиера приобретают особое значение. Поэтому кратко остановимся на них.

У Дедиера можно найти описание пяти таких случаев³²⁰. По ним проходят в совокупности 54 человека. Наиболее значительный связан с неким полковником В.Д. в Риеке, который создал агентурную сеть из 28 человек на военно-морском флоте Югославии, за что и был казнен. Еще один человек (Б.Чолич) хотел наладить прослушивание Й.Броза-Тито летом 1948 г., на чем был пойман с поличным и приговорен к 20 годам заключения. Остальные три случая доверия не вызывают. 21 человека арестовали в МИДе по подозрению в связях с советской агентурой, однако о доказанности их вины Дедиер ничего не сообщает. Два генерала, находясь в заключении на Голом острове, признали себя советскими агентами, однако этот факт Дедиер передает с опорой на устное свидетельство, а не по документам. Но главное, порядки на Голом острове были таковы, что узники оказывались способны признать все что угодно, потому воспринимать их показания всерьез не приходится. Замыкает список агентов М.Брашич, который оказал ценнейшие услуги партизанскому движению в годы войны, а в 1948 г. был объявлен советским агентом. Примечательно, что Дедиер не приводит никаких изобличающих его фактов, а сам Брашич свою вину не признавал.

К этому перечню можно добавить широко известный случай двух членов ЦК КПЮ А.Хебранга и С.Жуёвича, которые весной 1948 г. были арестованы как предполагаемые советские агенты. Но ни в том ни в другом случае их вина доказана не была. Оба обвиняемых перед судом не предстали, хотя и по разным причинам. Хебранг умер в тюрьме, а Жуёвич покаялся в своих политических ошибках и был освобожден.

Если проанализировать все эти примеры, то оказывается, что ни в одном из них нет однозначного свидетельства вербовки будущих информбюровцев до начала советско-югославского конфликта. Пожалуй, только Чолич мог быть завербован заранее. Но это один случай с одним человеком. На фоне общей массы информбюровцев он ничего не доказывает. В период конфликта советские спецслужбы естественно пытались вербовать информбюровцев, и было бы странно если бы они этого не делали, с учетом того ожесточения, которым сопровождалось советско-югославское противостояние. Но даже если мы возьмем общее число лиц, которых Дедиер посчитал иностранными агентами, то и оно несопоставимо с числом репрессированных. Таковых по имеющимся данным было от 16288 до 16731 человек, при общем количестве взятых на подозрение 55663 чел. Одним словом, официальная версия об информбюровцах как советских шпионах выглядит несостоятельно.

Впрочем, уже у Дедиера встречаются попытки найти социальные истоки движения. Ссылаясь на некоего анонимного черногорца, Дедиер сформулировал три основные группы причин, вызывавших недовольство и побуждавших черногорцев поддерживать Информбюро. Во-первых, очень много черногорцев выдвинулось в военно-политическое руководство, а для маленькой Черногории их было слишком много, и далеко не всем можно было дать должность, удовлетворяющую их амбиции. Во-вторых, партизанские семьи испытывали недовольство тем, что понесли наибольшие жертвы во время войны, но не получили по ее окончании никаких преимуществ. В стране разоренной войной было слишком мало свободных средств, и их направляли в первую очередь туда, где население было менее лояльным, чтобы укрепить популярность новой власти, а партизанские края страдали от недостаточной поддержки. В-третьих, недовольство вызывала общая политика государства – в первую очередь аграрные эксперименты и репрессии³²¹.

Качественный перелом в осмыслении информбюровцев произошел уже во второй половине 1980-х гг. В 1985 г. вышла книга черногорского профессора Р.Радоньича. Эта работа несколько подзабыта в современной науке, и на нее редко ссылаются. Отчасти отталкивает сам тяжеловесный и идеологически выверенный стиль этого произведения. Отчасти смущает полное отсутствие научного аппарата. Но последнее обстоятельство имеет свое объяснение. Радоньич получил доступ к материалам спецслужб – в предисловии к книге известный югославский историк Чедомир Штрбац дает это понять практически прямым текстом. А платой за использование столь исключительной информации стал сознательный отказ автора от научного аппарата³²².

Опираясь на архивы государственной безопасности, Радоньич сформулировал следующие причины попадания в информбюровцы. На первое место он по традиции поставил активность советской разведки, но в отличие от Дедиера привел систематизированные числа. По данным Радоньича спецслужбы СССР и его союзников завербовали в 1948-1949 гг. 1932 граждан Югославии, в том числе 1060 человек до открытого начала конфликта³²³. Разумеется, к этим данным нужно отнестись с большой осторожностью, поскольку источники однозначно показывают, что в Югославии правящая партия в период конфликта развязала самую настоящую «охоту на ведьм», а фантазия «органов» в таких условиях имеет свойство разрастаться. Да и в любом случае в общей массе информбюровцев предполагаемые агенты СССР находятся в меньшинстве. На второй позиции у Радоньича – догматизм и карьеризм. На третьей – следование авторитету «высокопоставленных партийных и государственных функционеров и других влиятельных лиц». На четвертом месте – недостатки пропагандистской работы КПЮ по разъяснению причин конфликта. На пятом оказалось воздействие той чрезвычайно трудной международной обстановки, когда Югославия по инициативе СССР была ввергнута в состояние международной изоляции. Те исключительные трудности, которые пришлось преодолевать Югославии в это время, болезненно отражались на ситуации внутри страны и у многих вызывали неверие в победу. Как следствие рождалось предложение отказаться от противостояния с СССР. Шестая причина – аграрная политика КПЮ, сопровождаемая все большим насилием в отношении крестьян. Седьмая причина связана с сектантской политикой правящей партии, когда в информбюровцы записывали тех, кто на самом деле ими не был. Восьмой фактор – активность сил буржуазной реставрации, которые пытались использовать советско-югославский конфликт для свержения режима. Наконец девятая причина специфически черногорская – вера большинства черногорцев в общность своей судьбы с Россией³²⁴.

Следует оговориться, что Радоньич нигде не утверждает, будто его перечень причин построен в порядке их значимости или количественного веса. Потому перед историками встает задача выявления данной иерархии, и спустя почти 30 лет она все еще остается нерешенной. Но как бы то ни было, Радован Радоньич впервые попытался дать социальные мотивы поддержки информбюровского движения.

Впрочем, историки, писавшие на эти темы во второй половине 1980-х гг., оценки Радоньича обычно игнорировали. Такой маститый югославский историк как Б.Петранович в своей обобщающей истории Югославии повторил утверждение Радоньича о вербовочной активности советских спецслужб, затем рассказал об информбюровцах исключительно как о жертвах, а проблему социальных корней просто обошел стороной³²⁵. Известный югославский журналист и политический обозреватель Д.Маркович в 1987 г., хотя и делал акцент на невиновности большинства информбюровцев, тоже продолжал поддерживать старую версию о предательстве и их вербовке, правда, уже не утверждая, что она состоялась до начала конфликта³²⁶. К тому времени Маркович уже был знаком с новыми исследованиями историка Б.Ковачевича, которые позволяли по-иному увидеть феномен информбюровцев. Но сам Маркович ограничился лишь характеристикой исследований Ковачевича как «интересных» и, по сути, согласился лишь с одним из его утверждений – среди информбюровцев было много догматически мыслящих людей³²⁷.

На сегодняшний день наиболее полно проблему социальных корней информбюровского движения исследовал именно черногорский историк Б.Ковачевич. Впервые он сформулировал их в середине 1980-х гг., а затем немного дополнил во второй половине 1990-х гг. Но сделал он это применительно к черногорцам и с учетом социальной, культурной и исторической специфики Черногории. Тем не менее, если отделить из его анализа собственно черногорское, получается несколько причин, толкавших людей в информбюровцы. Во-первых, это традиционная любовь к России, перенесенная на Советский Союз, и воспитанная компартией вера в непогрешимость Сталина. Во-вторых, это политика привлечения технических специалистов на руководящие должности в системе госуправления, вызывавшая недовольство кадровых революционеров. В-третьих, недовольство граждан моральным разложением партийно-государственных функционеров. В-четвертых, недовольство привилегированным имущественным положением, которое они занимали, предательством коммунистических идеалов. В-пятых, политика превращения партии в массовую, начатая после V съезда, возмущала старых партийцев, поскольку с одной стороны в партию шли карьеристы, а с другой, она как будто на деле доказывала справедливость одного из сталинских обвинений. В-шестых, насильственная коллективизация, хлебозаготовки, налоги, принудительные мобилизации рабочей силы породили в народе, особенно среди крестьян, недовольство, которое тоже способствовало появлению информбюровцев³²⁸.

В самом конце 1980-х гг. научная общественность Югославии получила возможность ознакомиться с книгой диаспорного хорватского историка И.Банца об информбюровском движении. И.Банац провозглашал, что по своим корням информбюровское движение очень разнородно, но вообще склонен был сводить изучаемое явление к национальным истокам. Одна из главных идей Банца в том, что оно связано с национальными культурно-идеологическими особенностями того или иного народа Югославии. Он указывает на русофильскую Черногорию, ее партиархально-семейные традиции. Отмечает русофильство информбюровской эмиграции и ее ориентацию на сербскую культурно-историческую традицию. Еще один источник информбюровского движения он видит в недовольстве несербских национальностей утвердившимся в Югославии жестким централизмом³²⁹. Также он связывает информбюровцев с фракционной борьбой предыдущих лет. С привлечением обширного материала по истории КПЮ 1920-1930-х гг. Банац убедительно показал, что несколько высокопоставленных информбюровцев оказались не столько жертвами конфликта со Сталиным, сколько старых фракционных дрязг. Он убедительно объясняет случай Хебранга и других руководителей из Хорватии, а также из Македонии. Но эти объясненные им случаи – лишь капля в общем море. Да и в качестве основной причины фракционной борьбы он рассматривает расхождения по национальному вопросу.

По-видимому, объяснения Банца пригодны как объяснения второго порядка, помогающие выяснить, почему в разных районах Югославии и у разных национальностей этой страны информбюровское движение проявлялось с разной силой. Но ничего принципиально изменить в общих характеристиках движения эти замечания не могут. Таким образом, они скорее могут служить дополнением к оценкам Б.Ковачевича, чем их опровержением.

Подводя итог следует заметить, что основные оценки социальной природы информбюровского движения были сделаны за время существования югославской федерации или, как принято говорить в современных югославянских историографиях, второй Югославии. Эти оценки прошли период от чрезвычайно тонких объяснений высшего партийного руководства, которые так и не стали достоянием ученых, до вульгаризации, когда бытовало стремление представить информбюровцев агентами иностранных разведок и отрицать за их движением какое бы то ни было социальное основание. Югославская историография 1980-х гг. ввела в оборот новые данные, которые позволили отказаться от упрощенных штампов и вновь открыть социальную подоплеку в информбюровском движении. Однако эти достижения остались неразвиты в первую очередь из-за недоступности важнейших источников. Тем не менее, нельзя подвергнуть сомнению, что социальные истоки информбюровского движения существовали. Впрочем, после распада СФРЮ историография не имеет по данной проблеме никаких достижений. Историки, которые работали в период существования Союзной республики Югославия (третья Югославия) ограничивались эмпирическими исследованиями информбюровской проблемы, то же самое касается сербской историографии и других региональных югославянских историографий, которые постепенно обосабливались по мере распада некогда единого государства. Проблема ждет своих дальнейших исследователей.

ИНФОРМБЮРОВСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В РЕГИОНАЛЬНОМ АСПЕКТЕ: ВОЕВОДИНА

При изучении различных социальных явлений последнее время все больше внимания уделяется их региональным проявлениям. Автор тоже не избежал подобного уклона. Так сложилось, что у автора была возможность поработать с архивными фондами Воеводины. Потому этот раздел посвящен информбюровцам данного региона.

Когда я попал в Архив Воеводины, и речи не было о доступе к каким-нибудь другим источникам, раскрывающим деятельность информбюровцев, кроме партийных документов. Документы партийного происхождения и сейчас остаются одними из важнейших источников по интересующей нас проблеме, потому что парторганизации КПЮ уделяли информбюровцам много внимания, так как считалось, что партия в борьбе с этой опасностью должна быть не менее бдительна, чем спецслужбы. Когда бдительность спецслужб посрамляла усилия партийного актива, это служило основанием для критики со стороны вышестоящих партийных органов³³⁰. Таким образом, сведения об информбюровцах эта группа дает. Иной вопрос, какие? Его мы и рассмотрим.

Для понимания административных реалий того времени надлежит отметить, что Воеводина всегда отличалась пестрым этническим составом. Поэтому на ее территории была образована автономия, входившая в состав Сербии. Ее столицей как тогда, так и сейчас был г. Нови Сад. В административном плане край делился на срезы, а срезы на общины. Аналогичной была и территориальная структура правящей партии. В Новом Саде базировался краевой комитет Коммунистической партии Сербии по Воеводине. В каждом срезе действовал местный партийный комитет. Для крупных городов, входивших в срезы, формировались отдельные парткомитеты.

По Воеводине мы располагаем следующей партийной статистикой: по данным, которые собрал историк М.Митрович, до конца 1949 г. были раскрыты 54 информбюровские группы, включавшие 448 человек. Они образовались в основном в конце 1948 – начале 1949 г. Самые крупные из них действовали в Кулском срезе, Сремской Митровице и в Вршце³³¹. Кулский срез подвергся основательной чистке. Так по данным на июль 1952 г. 468 человек были исключены из партии, а 167 чел. арестованы³³². Отдельные архивные материалы дополняют эту картину для периода 1949-1951 гг. В 1949 г. возникла мелкая группа (4 чел.) в Бегейском срезе. В срезе Бачка Топола образовалось две группы, из них самую крупную создали в сентябре в Ловчене местные черногорцы³³³. В Новосадском срезе по состоянию на 29 июня 1951 г. выявили 6 групп. В 1949 г. там образовались 5 мелких, численностью не более 5 человек каждая. Зато в октябре 1950 г. черногорцы из племени Братоножичи, проживавшие в селе Равном, образовали группу, продержавшуюся до лета 1951 г. и выросшую до 20 человек³³⁴. Весной 1950 г. была раскрыта группа в Белой Церкви, объединявшая свыше 20 членов партии³³⁵. Весной 1951 г. в Бечейском срезе были выявлены информбюровские группы. Одна из них действовала в селе Турия³³⁶. Не позднее мая 1951 г. в Русском селе Кикиндского среза была раскрыта информбюровская организация. Она образовалась где-то в 1950 г. и по ее делу арестовали около 25 человек³³⁷. Хотя Воеводина была аграрным краем, информбюровские группы возникали там и на промышленных предприятиях. К лету 1950 г. они были выявлены на предприятиях Кулского среза, на «Стакларе» (стекольном заводе) в Панчеве и на заводах Зренянина, но после их разгрома «известно лишь об отдельных лицах, на счет которых есть подозрения, что они информбюровцы»³³⁸. После 1951 г. партийные органы не фиксируют сведений об информбюровцах на территории Воеводины.

Как сводные данные партийной статистики, обнаруженные сербским историком М.Митровичем, так и наши эмпирические изыскания, приводят к одному похожему выводу – основная часть информбюровцев Воеводины это члены мелких и мельчайших групп. Так у нас присутствуют сведения не менее чем о 13 группах. Из них лишь 4 были крупными – это группы в Кулском срезе, г. Белая Церковь, селах Равное и Русское. В них по оценкам партийных источников входили от 20 человек и выше. А вот численность мелких не превышает порога в 5 человек. Если же мы подойдем к вопросу, опираясь на данные Митровича, то для одной информбюровской группы получим численность, слегка превышающую 8 человек.

Можем ли мы считать, что все, что названо в источниках группами, на самом деле ими и являлось? Хорватский историк М.Превишич на материалах Славонии пришел к выводу, что понятие «группа» применительно к информбюровцам трактовалось слишком расширительно, и не всё то группа, что так названо даже в документах УДБы³³⁹. Действительно, в опубликованном отчете УДБы о положении в Белградском университете в 1951 г. сперва упомянуты три информбюровские группы численностью 4, 3 и 2 человека, а потом сказано: “В этом году, в отличие от предыдущих лет, не было ИБ организаций, групп и листовок”³⁴⁰. Очевидно, даже в глазах спецслужб арестованные студенты до статуса группы не дотягивали, а присвоение этого статуса было делом субъективного выбора. Речь в принципе идет об одной и той же мировоззренческой среде, поэтому данный вывод можно распространить и на источники партийного происхождения.

Вторым аргументом против отнесения к группам всего, что названо группами в партийных документах, служит кампания охоты на ведьм. Югославские сталинисты развернули против просоветских сталинистов превентивные репрессии, чтобы обезвредить врага до того, как он сможет что-то сделать. Через центральные комитеты республиканских партий нагнеталась атмосфера шпиономании и подозрительности. Опубликованные документы по Словении и Хорватии показывают, что в ряде случаев Политбюро ЦК КПЮ прямо стимулировало республиканских руководителей к усилению репрессий, а в ряде случаев и сами ЦК республик проявляли инициативу. Всей своей тяжестью это давление обрушивалось на парткомы и первички, приводя к многочисленным эксцессам исполнителей.

Краевой комитет Компартии Сербии по Воеводине проводил ту же линию, что и другие партийные структуры. Однако из-за плохой систематизации партийного фонда в архиве курс охоты на ведьм проще проследить по материалам на уровне срезных парткомов, чем непосредственно на уровне крайкома. Но и там документы изобилуют характерными свидетельствами. Вот протокольная запись о пленуме срезного комитета в Новом Кнежевце 26 апреля 1951 г. На пленуме присутствовал член бюро крайкома Шоти Пал «с еще несколькими членами бюро крайкома и инструкторами». Шоти Пал выступил с докладом, конспект которого включен в протокол: «В конце он говорит о Коминформе: ошибочно представление думать: есть или нет – не было арестов, да нет и коминформовцев. Этот вопрос Коминформа анализировать и искать глубже, всякая работа, которая направлена против ФНРЮ, это [деятельность] по линии Коминформа (который работает на каком угодно поле, будь то разрушение власти, торможение экономики и т.д.)»³⁴¹. То есть практически любая деятельность, приносящая вред обществу с точки зрения правящей партии, может быть объявлена активностью информбюровцев.

Следующий пример нагнетания сверху не так ярко выражен, но зато мы можем проследить, как отреагировала нижестоящая парторганизация. В крайкоме Воеводины на одной аналитической записке, датируемой 20 февраля 1951 г., голубым чернилом сделана пометка, что Кулский срез «самый слабый пункт» в вопросе информбюровцев³⁴². Основные аресты в Кулском срезе пришлись на 1949 г. Обвиняемых в поддержке Коминформа гражданских лиц обычно наказывали в административном порядке работами в трудовых лагерях на срок до двух лет, поэтому к началу 1951 г. осужденные информбюровцы стали возвращаться по домам. Их было много (как уже сказано, по данным на июль 1951 г. в срезе было проведено 167 арестов). Видимо в этом крайком и усмотрел проблему. В результате протокол заседания срезного комитета Кулы от 7 мая 1951 г. фиксирует очередное обострение шпиономании. Протокол провозглашает уклонение бывших коминформовцев от активной политической жизни одним из проявлений их подрывной работы³⁴³. Не проходит и трех недель, как 27 мая собирается бюро срезного комитета и продолжает нагнетать страсти. Бюро взывает к необходимости борьбы с врагом и критикует «достаточную пассивность» членов партии и Народного фронта в попытках эту борьбу активизировать. Врагов бюро определяет как «реакцию» и «информбирашей»³⁴⁴.

Аналогичные воззрения на пришедших из заключения информбюровцев насаждались и в других местах края. 7 ноября 1951 г. бюро срезного комитета Белой Церкви констатировало в порядке критики местных парторганизаций: «Также в некоторых партийных организациях не проведена позиция, что информбюровцы могут быть только против нас или за нас, но никак не пассивными»³⁴⁵.

Призывы «искать глубже» вели к печальным последствиям. Вот несколько крайне абсурдных примеров обвинения в информбюровщине. Бюллетень, составленный по итогам годовых собраний срезных профсоюзных веч Воеводины не позднее 25 февраля 1949 г., повествует о таком случае в г. Зренянине: в литейной мастерской железнодорожного депо на одном из бюллетеней какой-то делегат годового собрания написал во время голосования: «Да здравствуют англо-американцы, долой коммунистов». Далее слово источнику: «…Указанный был арестован УДБой. Раньше он был членом КПЮ, а сейчас информбираш»³⁴⁶. Несовместимость поддержки Советского Союза и содержания написанного лозунга составителя бюллетеня не смутила.

В протоколе заседания срезного комитета Панчево от 21 августа 1951 г. содержится еще два характерных примера. Некий Марко Рапаич в Панчеве передал УДБе информбюровские листовки. А поскольку было неизвестно, откуда он их взял, это послужило основой для «подозрения», и он был арестован. Некая Ёванка Ристич в том же Панчеве «пассивизировалась» (стала общественно пассивной), когда ее муж открыто выступил за Информбюро. Потом (видимо после ареста мужа) она перестала быть членом партии, не участвовала в ее работе. Отсюда срезный комитет делает уверенный вывод: Ристич «поколебалась» по линии Информбюро³⁴⁷.

Итак, правящая партия проводила установку, что если информбюровцев не обнаружили, значит их плохо искали. Отсутствие разоблаченных информбюровцев могло навести на подозрение, что местная парторганизация, в которой не было никаких разоблачений, занимается попустительством, а то и прямо скрывает врага. Партактиву в этой ситуации только и оставалось, что копать глубже. В результате информбюровцами провозглашались люди, которые на самом деле таковыми не являлись. Это второй аргумент в пользу критического восприятия партийных сведений о существовании информбюровских групп.