Проблемы современной культурологии и культуры

Необходимость дальнейшего осмысления ценностной проблематики

Во всем мире уже с середины, но особенно с конца XIX века пытаются осмыслить ситуацию так называемого ценностного кризиса. В России в очередной раз о ценностном кризисе, «ценностном вакууме» стали много говорить и писать с начала «перестройки». И это, в общем, нормально, поскольку, как бы по-разному мы ни понимали, что такое ценности, в частности ценности культуры, – с ценностными ориентирами в это время что-то очевидно произошло. Однако, я недаром выражаюсь столь аккуратно, не заявляя, вслед за многими публицистами и теоретиками, что произошла смена ценностей или их иерархии, или их девальвация, или крах ценностной системы в целом. Как-то мне уже приходилось отмечать, что, скажем, такие ценности как Царь, Отечество, Вера, будучи несколько модифицированными в советское время, все равно оставались высшими и, по меньшей мере две из них (Царь и Отечество), и сегодня чрезвычайно значимы в России. С третьей – сложнее, но сейчас не об этом.

А о том, что ценностный кризис, действительный или мнимый, нередко объявляется кризисом культуры и связывается с утратой не тех ценностей жизни, о которых упоминалось выше, а так называемых общечеловеческих, духовных, нравственных ценностей, которые якобы до этого времени, до «перестройки», были действенны.

По-видимому, есть смысл не просто констатировать изменения в ценностном поле на основании неких отрывочных впечатлений от того, что происходит на наших глазах, а снова попытаться разобраться с тем, о чем все же мы беспокоимся? Что мы имеем в виду, рассуждая о ценностях жизни и культуры? Последние – конечно тоже ценности жизни, но особые. А их частенько не специфицируют. Порой все ценности жизни и достижения цивилизации квалифицируются в качестве ценностей культуры, при предельно расширительном понимании самой культуры.

Вообще говоря, ценности – это то, что особо позитивно значимо в жизни человека и общества. В таком широком понимании ценностями являются, например: здоровье, семья, дети, имущество, некоторые ценимые людьми вещи, ванна для литейщика Ивана Козырева (Вл. Маяковский). Но в то же время, ценности – это и Родина, и Красота, и Добро, и Истина, честность, порядочность, другой человек, наконец. Драгоценности могут быть сущностно значимы, если вызывают эстетический восторг, если они – знаки любви, если хранят и будят память о предках.

Оценка, субъективное представление об особой значимости чего-либо, – момент ценностного отношения, не обязательный, кстати. Имущество человека, его здоровье, как ценности, несводимы к оценке. Здоровье особо значимо, даже если этот человек его не ценит, не бережет. Кроме того, то, что вроде бы очевидно ценно, может и не выступать в своей ценностной данности. Имущество в древних цивилизациях было одной из высших ценностей. В Древнем Египте отец писал сыну, что «с хорошо устроенным имуществом» ничто не сравнится. Имущество и сейчас ценно. Но мы-то знаем, оно может стать «грузом», обедняющим человека, который оказывается слишком зависим от него, подчинен ему, его рабом.

Такие ценности жизни как здоровье, богатство, вещи, комфорт – во многом обеспечиваются развитием цивилизации. Некоторые из них и называются не ценностями, а достижениями цивилизации. Их культурные смыслы зависимы от конкретных условий их создания и использования, от того, как они включены в отношения между людьми.

Автомат Калашникова – ценность высокого порядка, когда надо сохранять и защищать человечность, родину, жизнь, и не только свою. Но тот же автомат, как совершенное орудие убийства, если и ценность, то явно не в плане культуры.

Ценности жизни многообразны. Г. Риккерт справедливо отмечал, что их состав определяется еще и тем, какой смысл мы вкладываем в понятие «жизнь». Сам он употреблял его в узком значении. И поэтому заключил, что действительные ценности, культурные блага составляют «противоположность жизненности жизни»^[26]. Думается все же, ценности культуры тоже относятся к ценностям жизни, при более широкой, чем у Риккерта, ее трактовке, включающей в понятие «жизнь» и жизнь духа (что, собственно, Риккерт понимал). Но это действительно ценности своеобразные: и потому что – духовные, и потому, что даже духовные – не все. Сфера духа очень разнообразна. Интеллект, если он – «убийца во мраке» (А. Бергсон), сомнительно ценностен в качестве момента культуры. Научная идея может быть ценностно нейтральной. Когда говорят о духовности, позволительно спросить, о какой? Дух отрицанья, дух сомненья – это еще хорошо. А если дух дьявольский? Кто сказал, что духовное может быть только со знаком плюс? Если зло позитивно значимо для кого-то (не просто названо добром), то оно ценность чьей-то жизни. Но не ценность культуры. Правда, если не понимать под культурой просто все то, что не природа. Культура в принципе человечна. Она представляет собой развивающиеся формы человечности.

Добро – очевидная ценность жизни и культуры. И не надо говорить об относительности добра. Каждый знает, что такое добро, хотя бы в отношении к нему самому. А, в общем, добро – это все, что содействует сохранению и развитию физической и духовной жизни человека и человечества. И имущество может выступить в качестве добра. Недаром в русском языке добро понимается и как имущество. Добро же, которое считается одной из высших ценностей культуры – это ключевая нравственная ценность. Это одно из отношений между людьми, одно из выражений человечности человека, воплощенное в различных носителях, выступающее в разных модификациях. Честность – это добро (а нечестность – зло), так же как порядочность, милосердие, справедливость, деликатность и т. д. И все, что мы именуем общечеловеческими ценностями – таково же. Истина, как ценность культуры, – не безлична. Реализуемая истина – это жизнь «по правде» именно в отношениях с другими. Вера во что бы то ни было, в кого бы то ни было, если она ценность культуры (а не всякая вера – ценность культуры), реализуется тоже в человеческих отношениях, действиях. Свобода, ставшая культурной ценностью, – немыслима без ответственности и не разъединяет, а объединяет людей. Любовь – тем более. В наслаждении красотой светится человеческое отношение к одухотворенному миру.

То, что называется общечеловеческими ценностями, есть, конечно, некие абстракции. Нет в реальности добра вообще. Но добро-то есть, реализуемое в его разных модификациях, воплощаемое в разнообразных формах, носителях. То же и с Истиной, и с Красотой, Верой, Свободой, Любовью. В этих предельных понятиях фиксированы разные грани человечности человека. Древние греки все их видели в единстве, как Благо. Нам более свойственно видеть в них проявления культуры – реализуемого умения и желания творить и ценить Добро, Истину жизни, Красоту, способности действительно веровать, любить, быть, а не казаться свободным.

Так вот, возвращаясь к тому, что было отмечено раньше, – беспокоиться сегодня следует, если именно это оказалось в ситуации кризиса. Если Добро перестало реализовываться и восприниматься как Добро. Если ценности культуры оказались менее значимыми, чем другие ценности жизни и достижения цивилизации. Если последние, не одухотворяясь, становятся доминантными в жизни. Впрочем, если (как считают некоторые) раньше (когда, у кого и где?) приоритетными были именно ценности культуры.

Вся эта проблематика довольно сложна для современных исследователей, находящихся непосредственно в поле происходящих в цивилизации и культуре изменений. Наблюдение, производимое изнутри культурных процессов, чаще всего страдает некоторой предвзятостью. Ибо на наблюдателей давит устойчивость традиций, установок, которыми определяется их сознание и возможности того или иного видения жизненных ситуаций.

Поэтому одним из вызовов жизни в отношении философии культуры и культурологии является необходимость непредвзятых исследований того, что происходит сегодня с ценностями культуры. А это требует и дальнейших уточнений того, что мы имеем в виду, говоря об этих ценностях.

Второе, что не менее важно. Ну, предположим, – действительно кризис, на самом деле «ценностный вакуум». Что же делать в такой ситуации? Как преодолевать кризис? Что может помочь становлению ценностей культуры в качестве реальных доминантных ценностей жизни современного (в частности российского) человека и общества?

При этом, что бы ни предлагалось: возврат к прошлому, национальная идея, что-то другое, – трудность очевидно состоит в том, что и как может быть действенным? Каковы могут быть механизмы, системы воспитания культуры?

А об этом стало вроде бы как-то неприлично писать и говорить. Ибо в прошлом, о котором сожалеют многие пугающие нас сегодня культурной деградацией, – говорили и писали о воспитании слишком много и слишком непрактично. Нельзя сказать, что ничто не воспитывалось. Но разговоры теоретиков об эстетическом, нравственном воспитании, воспитании культуры ничего, или почти ничего, не меняли в процессах воспитания в сторону повышения его эффективности и более точного определения практической культурной направленности. Поэтому повторять то, о чем и как рассуждали в советское, и отчасти в постсоветское, время, – совершенно бессмысленно.

Но проблема воспитания культуры остается проблемой, насущной, актуальной и практически и теоретически. Ибо ценности, об отсутствии которых беспокоятся, не сами собой утверждаются в жизни, становятся для людей своими, органично принятыми. Надо разбираться с проблемой: как возможно сегодня содействовать тому, чтобы ценности именно культуры могли в большей мере реализовываться в отношениях людей друг с другом, в их действиях.

Ценности культуры

Ценность – это особая, позитивная значимость явлений в жизни конкретного человека, социальной группы, общества.

Ценность не надо путать с ценой, стоимостью. Далеко не всегда то, что стоит больших денег, является действительной ценностью.

Ценность отличается и от того, что с ней тесно связано, но что называется не ценностью, а оценкой.

Оценка – это наше субъективное представление о ценности или не ценности чего-либо.

Различие между тем и другим очевидно высвечивается применительно к таким ценностям как человеческая жизнь, здоровье. Здоровье, например, не перестает быть особо и позитивно значимым для человека и в том случае, если он относится к нему не как к ценности, не бережет его. Собственную жизнь человек чаще всего оценивает как благо, она особо значима для него. И если ее пытаются отнять, он сопротивляется этому. Тем не менее, нередко бывают случаи, когда жизнь перестает цениться. Человек не ценит жизнь настолько, что решается на самоубийство. Собственная жизнь в его оценке теряет значимость. Но она остается ценностью. Недаром другие люди, близкие, воспринимают самоубийство как трагедию.

Есть ценности личные, нечто особо значимое в жизни вот этого человека. Может быть даже мелочи, к которым он привык, и без которых как-то стало трудно обходиться. Есть ценности общественные, которые могут становиться или не становиться личными. Печально знаменитый Герострат сжег великолепный храм Дианы для того, чтобы память о нем сохранилась в веках. Храм этот был действительной ценностью древнегреческого общества, но не Герострата.

В жизни человечества – огромное количество разнообразных ценностей, некоторые из которых обрели величайшую значимость в тех или иных цивилизациях в те или иные исторические периоды. Так, например, богатство в истории человечества стало чрезвычайно значимым. Недаром в русском языке слово богатство произведено от слова бог. Верилось, что богатство дано человеку богом, богами. И поэтому богатые люди считались людьми лучшими, чем бедные, так как им бог дал то, что они имеют, а бедным не дал.

Близко к этому оценивалось и имущество, наличие которого определяла ценность человека. Один древнеегипетский отец писал сыну: ничто в мире не сравнится, сынок, с хорошо устроенным имуществом. Когда завоевывали страну то, чтобы окончательно ее уничтожить, осуществлялся вывоз всех богатств, всего имущества и уничтожение того, что не вывозилось.

Не все ценности жизни имеют вещественный характер. Власть, к примеру, может становиться ценностью, восприниматься в качестве таковой. Очевидно, что многие люди стремятся обладать властью, получить ее и сохранять, иногда любой ценой. Высокой ценностью является и слава.

Среди существенных ценностей жизни нередко особо выделяется семья. Большинство людей хотят иметь семью (конечно, хорошую), стараются создать ее. Разрушение семьи обычно чаще всего трагично для всех ее составлявших.

Высочайшей ценностью для людей разных обществ является Родина, защищая которую люди порой готовы отдать жизнь.

Ценностями, безусловно, становятся многие достижения цивилизации, начиная с приручения людьми огня. Научные открытия, изобретения, технические устройства и усовершенствования, которые существенно изменяли и изменяют жизнь людей, делая ее более комфортной, безопасной. Эти ценности значимы в их отношении к культуре. Во-первых, потому, что в процессе их создания присутствует духовный элемент. В таких достижениях цивилизации как водопровод, умные машины, компьютерная техника закреплен и выражен, в том числе и духовный опыт. Не только собственно научная деятельность, но и изобретательность, вообще создание нового связано с духовной активностью людей.

Во-вторых, научная и техническая деятельность порождают средства для сохранения, функционирования и распространения ценностей культуры. Без современных средств, благодаря которым реально действует, сохраняется и передается информация, культура была бы существенно беднее.

Тем не менее, достижения цивилизации не представляют собой ценностей собственно культуры. Хотя если под культурой понимается просто все, что не природа, то они и другие ценности, о которых упоминалось выше, это ценности культурные. Но вряд ли это так.

Ценности культуры выделяются среди многообразия ценностей жизни.

Ценность культуры – это особая положительная значимость чего-либо в духовной жизни конкретного человека, социальной группы, общества, воплощаемая в разнообразных носителях значимостей и выражаемая в знаках и знаковых системах данной культуры.

Некоторые ценности культуры именуются высшими, общечеловеческими. К ним относят, прежде всего, добро и красоту. Почти всегда к этой паре добавляется такая ценность как истина. Общечеловеческими ценностями считаются также вера, любовь, свобода. Эти ценности в разное время, в разных культурах воплощаются в жизнедеятельности людей различно. Но в духовном опыте любой из культур есть общечеловеческое содержание, определяемое вышеуказанными понятиями.

Многообразие ценностей культуры

Среди ценностей человеческого бытия и культуры, при всем их разнообразии, чаще всего выделяются три или четыре высших, центральных: Вера (или Бог), Добро, Красота, и, не всегда, Истина (иногда еще Любовь и Свобода). В духовной жизни людей действительно достаточно отчетливо проявлены религиозная, нравственная, эстетическая (и художественная), а также познавательная составляющие. В целостной культуре обнаруживаются как бы ее разные стороны, грани. В отдельные исторические периоды (или у отдельных групп населения) может доминировать что-то одно. Скажем, в средневековой Европе на вершине иерархии ценностей был Бог, в котором воплощались (и с которым соотносились) все другие ценности: и Добро, и Красота, и Истина, и Свобода, и Любовь. А, например, в Советском Союзе, пытались обойтись вовсе без религиозной веры, без Бога. Во всяком случае, реальное бытие культуры и ее ценностей – по-разному высвечивается и оценивается, смотря по тому, о какой именно грани ее и в каком контексте мы говорим. Есть привычные выражения, такие как: религиозная культура, эстетическая и художественная, нравственная. Но каков смысл этих выражений? Каковы особенности культуры и бытия ее ценностей, позволяющие (или может быть не позволяющие) говорить о специфике каждой из ее сторон? Начнем в произвольном порядке, но, пожалуй, с одной из острейших проблем, – с проблемы Веры, особенно религиозной, религиозной культуры и ее ценностей, проблемы связи между культурой и религией.

Вера как ценность культуры. Культура и религия

Вера, будучи ценностью, – не что иное, как специфическое отношение людей с окружающим миром, с другими людьми, с самими собой (как другими), с Богом, наконец. В этом отношении содержится, прежде всего, убеждение в бытии и значимости кого-либо или чего-либо, в осуществимости, возможности (или невозможности) чего-либо. Убеждение это основано более на чувстве, чем на достоверном знании, порой даже на бессознательных импульсах.

И появление такого убеждения было изначально и остается чрезвычайно важным в жизни человечества и каждого человека. Вера в возможность, осуществимость действий, идеалов, реализации стремлений – жизненно необходима. Только непроизвольные, инстинктивные, механические действия не требуют веры. Любое намеренное движение к цели, преодоление препятствий, создание чего-либо нового – немыслимы без веры. Чтобы просто перепрыгнуть через что-то, надо поверить, что это возможно. Вера ведет к открытиям, свершениям изобретателя, ученого, художника, политика.

Люди верят в Бога, или в дьявола, верят ученым и астрологам. Верят в идеалы коммунизма или в идеи национал социализма. Вера – очевидная жизненная ценность. Все наше знание о мире во многом основано на вере. Мы не проверяем массу информации, получаемой нами. Доверяем (зачастую напрасно) людям, книгам, средствам массовой информации. Вера в успех способствует нашей активности, побуждая к действию. Вера в судьбу может, напротив, приводить к фаталистической пассивности. Но жить, будучи Фомой-неверующим, по меньшей мере, трудно, если возможно. Вера – необходимый момент того, что мы называем цивилизацией и цивилизованностью. А вот является ли Вера ценностью культуры? И если да, то вера во что и какая? На эти вопросы нет простых однозначных ответов.

Вера бывает ложной, иллюзорной. Она бывает и античеловечной, анти культурной. Вера в превосходство одной расы над другой, в исключительную ценность своей нации или конфессии, в собственную исключительность. Фанатизм, до которого может доходить вера, делает ее слепой. Вера как ценность культуры должна быть направлена к обработке, оформлению, облагораживанию, очеловечиванию жизни человека и общества.

Так, издавна осмысляется культурный потенциал религиозных верований, веры в Бога, и осмысляется по-разному. Такая вера в целостности культуры должна быть органично связана с другими культурными ценностями: Добром, Истиной, Красотой, Свободой. Верой такого рода нередко считают любую религиозную, хотя это не бесспорно.

То, что мы называем религиозной верой поначалу, в истории человечества, выражает представление о вмешательстве некоторых моментов окружающего мира (живого, одушевленного) в жизнь человеческих сообществ. И о возможности использовать природные силы в своих интересах и защититься от их нежелательных, опасных для людей действий.

Позже, когда мир начинает двоиться (мир земной и мир запредельный), эти представления преобразуются в веру в сущностное для людей значение сил запредельных. В веру в их мощь, в то, что земная жизнь производна и зависима от них, от Неба, от богов. Отношения этой веры с культурой, по мере развития понимания того и другого, оцениваются весьма неоднозначно.

Существует атеистическая позиция, согласно которой религия – это мракобесие, «опиум народа», «духовная сивуха», выражение и результат слабости человека, его невежества, бескультурья. Даже если это не воинствующий атеизм (типа ленинского), то все же считается, что культура не нуждается в религиозной вере, что нравственность не только не обосновывается, но и не поддерживается верой, что бог или не существует вовсе, или это – некая догматизация идеалов, которая не обязательна для разумного, просвещенного, цивилизованного, культурного человека. Б. Рассел, утверждавший, что нормальному культурному современному человеку не нужна вера в бога, сохранил бы из религии кое-что полезное для введения в рамки поведения людей^[27]. Но его рассуждения о религии, лишенной бога и догм, религии, не основанной на вере, – не оставляют ничего религиозного в такой «религии». Не единожды высказывалось мнение, что человек, его возможности, могущество его разума умаляются религиозной верой. А вера эта, к тому же, и впрямь нередко догматична и фанатична в своих установках, предписаниях и проявлениях. Различные церковные организации много раз ополчались на свободный поиск ума и сердца, пытались, так или иначе, ограничить духовную свободу.

Такова одна из крайних позиций. Но есть и другая. Та, при которой считают, что без веры, и именно без религиозной веры, нет и не может быть настоящей культуры. Так, И. Ильин писал, что возможна нехристианская культура, но совершенно невозможна культура безбожная, ибо: «…культура творится не сознанием, не рассудком и не произволом, а целостным, длительным и вдохновенным напряжением всего человеческого существа, отыскивающего прекрасную форму для глубокого содержания…»^[28]. А это возможно, только когда инстинкт человека «приобщен к духовности в порядке любви и веры. Вера есть духовный язык инстинкта»^[29]. Ж. Маритен отмечал, что культура есть произведение духа и свободы, присоединяющих свое усилие к природному, и «Поскольку это развитие не только материально, но и принципиально морально, само собой разумеется, религиозный момент играет здесь главную роль…»^[30].

Вера при этой позиции рассматривается как смыслообразующая ценность, как то, что придает смысл и непреходящую ценность всему остальному в жизни: «Религия есть, прежде всего, настроение; она дает абсолютную основу для наших идеальных оценок (вернее, есть сама не что иное, как осознанная до конца вера в идеальные ценности), согревает и освещает высшим смыслом всю нашу жизнь»^[31]. Тогда вера не обязательно противопоставляется разуму, науке. Макс Планк считал, что религия и естествознание не исключают, а «дополняют и обуславливают друг друга»^[32].

Такая религиозная вера существует, прежде всего, как вера в Бога. Именно Бог выступает как высшая ценность: как абсолютная истина, абсолютное добро, абсолютная красота, как смысл человечности и человеческой свободы и, в то же время, как ее высший предел. Религия, вера в Бога оказывается при этом выражением живого человеческого чувства, возможности и необходимости единения людей, основанного на идеалах святости, справедливости, любви, милосердия. Только в отношении к этой наивысшей ценности являются ценностями все остальные блага жизни и культуры. И если религия окончательно не формализовалась, то эта сверхценность не просто абстракция идеалов, а нечто живое, действующее, переживаемое и, чаще всего, персонифицируемое. Люди с этой сверхценностью могут вступать и вступают в самое непосредственное общение, коллективное и личное, интимное. И поскольку эта суперценность обычно воплощает в себе (или определяет) все действительные ценности данной культуры, то люди могут, как бы непосредственно взаимодействовать с ценностями абсолютными и вечными – добром, красотой, истиной, справедливостью. Люди, которые не вечны, не абсолютны ни по отдельности, ни все вместе, со всеми их делами, заботами, ценностями.

Таким образом, бренность, временность человека и человеческой культуры вроде бы преодолеваются через связь с Богом, которая придает смысл вечного – временному, непреходящего – бренному. Религия, при таком ее понимании, столь же очевидно является не просто феноменом культуры, а ее определяющим и смыслообразующим моментом.

Однако, это так, только если религия, религиозная вера идеальны. Кроме того, и первая и вторая позиции оценивают отношение к культуре религии вообще, любой религиозной веры. А в мире существовали и существуют весьма разные религиозные верования. Не однозначны и их связи с разными культурами, их действительные место и значение в том, что именуют культурой.

Сторонники первой позиции, атеистической, слишком упрощенно понимают своеобразие религиозной веры, сводя ее к вере в сверхъестественное, громя ее с позиций рационализма, делая упор на анти культурности деятельности тех или иных церковных организаций.

Сторонники второй позиции исходят из идеального представления о религии, отбрасывая как несущественное то, что не столько в самих верованиях, сколько в их интерпретациях, реализации (в той же догматике, сознании и действиях верующих, в их жизни) – находится в противоречии с ценностными смыслами культуры.

По-видимому, по поводу связи религии и культуры возможна третья позиция. Фактически она сводится к тому, что религия бывает связана с культурой различно. Культура может реализовываться на религиозной основе, но не на всякой. В то же время, существование, реализация культуры возможны и на вполне светской основе.

В любом случае, отношения жизни людей, их сообществ к религиозным верованиям различны еще и потому, что сама культура бывает более высокой и более низкой по своему уровню.

Религии вообще – не существует. Исторически возникает и реализуется разнообразие не только религий, но и сект и течений внутри каждой из них. Поэтому очень трудно говорить о культурном смысле религии вообще. Проще это сделать применительно к уровням культуры.

На низшем, витальном уровне любая религиозная вера прежде всего, полезна, удобна, выгодна для человека. Она необходима для комфортности его жизни, престижна в его кругу, может способствовать его успеху. Человек будет, скажем, ходить в церковь, молиться, выполнять религиозные обряды и даже вести себя в соответствии с божественными заповедями потому, что ему от этого лучше живется. Лучше в смысле удовлетворения не слишком высоких жизненных потребностей. Но в тех случаях, когда религиозные предписания начнут мешать его делам, его комфортному бытию, они легко могут быть отринуты, проигнорированы. Бог, религиозные святыни, заповеди для человека, находящегося на этом уровне культуры, выступают в качестве значимостей в определенных смыслах и до определенного предела. Они – не высшие в его иерархии ценностей и не самоценны. Их значимость ограничена их полезностью в отношении к утилитарным потребностям. И все, даже самые яркие, проявления религиозности в таком случае – обычно внешние, формальны. И даже спасение собственной души оказывается менее ценным, чем хорошие условия земной жизни.

На втором уровне религиозная вера выступает как раз в ее самоценности. Человек испытывает потребность в Боге, в вере в него, безотносительно к жизненным благам. Он искренне верует. Бог для него – действительно высшая ценность, а религиозные ценности – приоритетны в отношении ко всем другим. Религиозная вера во всех ее проявлениях выступает как нормальное бытие. Вера, жизнь в вере, ощущаются и осознаются как норма жизни. Религиозные обряды, ритуалы выполняются в соответствии с этим. Религиозные заповеди, предписания воспринимаются в качестве обязательных для выполнения, ибо это ведет к спасению души, которое более ценно, чем удовольствия или практический успех. Более того, человек верит в то, что долг его, как и долг других людей, не только самому глубоко веровать, но и по мере сил содействовать укреплению веры. Такой человек знает, что и для своего, и для всеобщего спасения он должен быть милосердным, проявлять любовь к ближнему, противостоять греху и соблазнам, ведущим к нему. Он, в общем, стремится жить по-божески, и у него бывают угрызения совести, если он сознает, что согрешил, отклонился от правильного пути жизни.

На этом уровне возможна действительная истовость веры, которая может доходить до фанатизма и в отношении к себе, и в отношении к другим. Вера на этом уровне требует всего человека. Конечно, не все верующие этого уровня становятся отшельниками, монахами, святыми или религиозными фанатиками. Но и у обычных верующих этого уровня культуры нередки проявления религиозной нетерпимости, догматизма, когда, например, высшей ценностью оказывается буква, а не дух Священного Писания, сама заповедь, диктующая норму поведения, а не живой действующий человек. Именно на этом уровне религиозная мораль и религиозное искусство считаются высшими в сравнении с любыми светскими проявлениями нравственной и эстетической культуры. И вообще, для людей этого уровня весь смысл жизни и культуры сосредотачивается в Боге и вере в него, причем, что очень важно, не просто в вере, а в конкретной вере, в конкретной религии (христианской, исламской или другой).

В таком случае, вера как долг, как норма, как осознаваемая высшая ценность может входить и входит в противоречие с чувствами, желаниями, стремлениями человека, которые истолковываются другими или же им самим как грешные, ведущие к ослаблению веры. И эти желания, стремления, чувства, оказывается, необходимо подавить во имя веры. Точно так же оценивается человеком отношение других людей к Богу и к вере. Исходит при этом человек не из себя, не из глубины своей души, а из того, что ему диктует религиозная норма, более или менее внутренне принятая им. Всякое отступление от нормы, расхождение с ней ощущается как конфликт, который необходимо разрешить в пользу нормы, ибо иначе слабеет и теряется вера, разрушаются ценности – святыни и душа оказывается в смятении. Преодолевать конфликты помогают ритуалы, традиции. Атмосферу нормы, долженствования, устойчивость верований укрепляют существующие религиозные организации. Человека стараются не оставлять один на один с Богом.

Значение внешних религиозных форм, традиций, ритуалов в этом смысле огромно. Правда, эта же внешность ведет к возможности выхолащивания содержания веры, к ее массовой ритуализации, к формализации, рационализации, зато она ограждает от опасности чрезмерной индивидуализации веры, от искажений, отступлений от нее, и, в конце концов, от ее исчезновения.

На высшем уровне культуры религиозная вера как раз индивидуализирована, глубоко содержательна и духовно высока. Бог на этом уровне – это возвышенный идеал и самая глубокая доминантная ценность человека. Вера выявляется, прежде всего, как чувство осмысленности жизни, ее продолженности в вечность. Речь идет об осмысленности жизни вообще и, в частности, собственной жизни, направленной к Богу. Направленной не потому, что так удобно человеку, не потому, что такова норма его бытия, а потому, что таково его искреннее желание, внутреннее стремление. И эта направленность к Богу обща, но не абстрактна. Для христианина, например, она выражена в любви к людям. Идеал веры на таком уровне воплощен в образе Иисуса Христа, Богочеловека. Высококультурный христианин должен быть подобен Иисусу, для которого не было ни эллина, ни иудея, а были люди, для которого человек был дороже всякого ритуала и буквы закона (не человек для субботы, а суббота для человека), который учил тому, что Бог есть Любовь, который проповедовал терпимость, кротость (но не слабость!), человечность, милосердие. И милосердие опять-таки истинное, не как исполнение христианского долга, а как желание, веление сердца. Милосердие не ради собственного спасения, а из любви к ближнему (даже если он враг твой). В образе Христа явлена нравственность, в которой главное не нормативная сторона (хотя она и есть), а совесть, нравственное чувство, обращенное внутрь, не позволяющее судить других, прежде чем судишь самого себя: «Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (От Луки. Святое благовествование. 41).