Глава 5.
Странно, подумал Отец, их тысяча двадцать четыре на семьсот шестьдесят восемь. Странное это совпадение, или они помешаны на математике? Не могли бы сделать что-то традиционное. Жесткая щетина впивалась в бока, а лежать на полу было очень неуютно. Что за материал? Наверное, трава какая-то, на пластик не похожа. Точно, трава. Или кустарник выделанный, что-то вроде ивовых прутьев или луба. Что же это такое, что они совсем бессердечные? Сволочи, по-другому не скажешь.
Отец лежал на сером полу на циновке. Время от времени его уводили, но приводили снова, чтобы он мог коротать свое время на этой чертовой колючей подстилке. Количество прутьев ее давно было подсчитано. Их было тысяча двадцать четыре поперек и семьсот шестьдесят восемь вдоль. Концы взлохмачены, чтобы половичок не распадался на прутья. Около него, у стенки, ближайшей к двери, сиротливо стояла пустая деревянная миска, еда из которой давно разбежалась по углам. Миска была из легкой древесины, очень тонкая и хрупкая. Сначала отец пытался проскрести себе лаз в серой стене, подобно старому французскому графу, но миска лопалась при первом же нажатии ее на стену. Осколки тоже крошились, словно мука, при попытке использовать и эти бесславные останки в качестве орудия высвобождения. Испорченную миску ему меняли на новую, но участь последующих посудин была неизменна до тех пор, пока Отец не убедился в нерушимости желаний его тюремщиков не дать ему шанс улизнуть из этого помещения.
Сколько он здесь уже находился, Отец и не смог бы припомнить. Сутки на планете были значительно короче земных. В этом он смог убедиться на своих ощущениях, когда по его внутренним часам ночью его будили и куда-то волокли, а затем, через небольшой промежуток времени возвращали назад. На другой день его забирали уже днем, на третий день вечером. Он успевал выспаться и намаяться от скуки, пока за ним не придут. Иногда они его не будили, а участливо ждали, пока дебошир и нарушитель порядка выспится. Видимо они поняли, что с этим зверем нужно считаться, дабы уменьшить производственный травматизм и сопрягающиеся с ним неприятности. Кормили скверно. Иногда давали ему похлебку из какой-то ботвы, время от времени потчевали листьями каких-то растений, сдобренных соками местной флоры. А нет-нет, как вчера, на ужин приносили полную миску жирных ленивых белых червей, облитых маслом. Отец догадывался, что черви проходили какую-то пищевую обработку, поскольку к моменту выдачи пищи чуть заметно шевелились, но затем действие червяных транквилизаторов заканчивалось и они расползались из чашки по всему помещению. Отец пытался протестовать против подобной диеты, но его не понимали, а может из вредности давали их. Иногда червей они заменяли аппетитными, на их взгляд, личинками. Отец их игнорировал тоже. Воду ему не приносили. Вдоль дальней стены помещения был выдолблен желобок, по которому журча вода лилась круглые сутки. Под удобства ему не полагалось никакого сосуда. Отца это немного не устраивало, но потом он перестал обращать на это внимание. Справлял нужду он прямо в тот ручеек, который ему провели для эстетики. Если умывался и ходил на водопой в проксимальном конце водотока, то физиологические отправления совершал в дистальном, таким образом, не нарушая видимых норм гигиены.
Отец обследовал оба конца ручья. И в том и другом направлении, поток воды был закован в прочную сетку, которая не поддавалась грубой физической силе. Она держалась даже тогда, когда Отец молотил по ней ногами, предварительно расположившись в ручье. Никаких выходов, кроме двери, из которой появлялись его тюремщики, не было. Отец успел уже с этим смириться. Единственным развлечением была циновка, поскольку кроме ручья с водой, половичок был единственным предметом убранства. Сначала он вертел его, скручивал в трубочку, передвигал по комнате. Затем стал время от времени пересчитывать соломинки. Число их было неизменно, сколько не считай.
Почему нельзя сюда поставить кровать? Подумал Отец. Хотя, если посмотреть на это с другой стороны, его чашка была сделана из очень хрупкой древесины, чтобы из нее нельзя было изготовить оружие или лопатку для подкопа. Из кровати можно наделать кучу полезных в положении Отца инструментов. К примеру, реально изготовить дубину, чтобы каждому вошедшему можно было с размаху врезать по затылку или клюву. Можно изготовить ковырялку и проделать себе лаз. Можно изготовить нож и перерезать всех, в том числе и себя. Но Отец убедился, что он для них очень важен. Его даже ни разу не избили, хотя он поколотил их уже несколько туш.
У Отца даже отобрали одежду, видимо боялись последствий. Он не плохо бы им дал, будь у него хотя бы рубашка. Отец в мыслях себе рисовал чудесные картины кровавых расправ, будь у него тряпица, из которой можно было изготовить веревку. Но тряпицы не было и с этим необходимо было мириться. Они не сделали ему, в общем, ничего дурного, в чем могло быть позже стыдно. Отец подозревал, что причиной тому– коллективный разум. Причинить ущерб одному индивиду– дело поправимое, когда он занимает определенную ячейку в обществе. Ее можно заменить другим элементом или обойтись без нее как таковой. Причинить же вред целому разуму– задача очень трудная и Отцу она не под силу. А Разум знал это и снисходительно относился к разными выходками пленника. Отец даже, рассвирепев однажды, выдернул несколько перьев у одного пингвина, неосторожно зазевавшегося близ опасного элемента, откуда у того росли ласты. Последний взвизгнул от неожиданности и лишенный всякого стыда скрылся. Отца это немного позабавило.
Цватпахи, а это были они, не понимали юмора Отца и не выказывали ровным счетом никаких эмоций в ответ на его выходки, а может, просто их умело скрывали. Отец пытался пародировать их, орать, петь непристойности и материться. Он гримасничал, ходил на ушах, цватпахи же не умаляли своего интереса к происходящему, но никоим образом не заводились от такого чванства. Отец плюнул и на это. Кривлянием их не пронять, это ясно. Он старался дать им понять, что нуждается в одежде, на что они весело помахивали своими куцыми хвостами, расположенными у самой земли, чем показывали свое несогласие. Отец пытался объяснить им, что он не козел и что листья жевать дни напролет не согласен. Они его не понимали и замирали в смиренной позе в ступоре.
–Как с вами тяжело.– Говаривал Отец, когда сталкивался с очередным ступором и маскированным за ним непониманием.– Ничегошеньки вы не понимаете, пингвины…
Отец пытался жестами показать цватпахам куда он с превеликим удовольствием бы засунул им червей, которых ему подносили на трапезу, но они это разумели превратно, решив, что Отец желает на них озорным способом посидеть. Отец отказался от их участия. Цватпахи так и не решили, нравятся пленнику черви или нет, однако с очевидной регулярностью их приносили.
–Вы что жрете их или мне просто кажется?– Однажды возмутился Отец, сопровождая изреченное оживленной жестикуляцией.
Пингвин, принесший ему живую пищу, понял Отца с потрясающей гастрономической точностью и склевал полчашки червей, при этом у него задрожал хвост от переполнивших его чувств.
–Ну ты, чума, даешь.– Охнул от удивления Отец, но поедать червей отказался.
Черви– полбеды. Одну трапезу из многих он мог пропустить без видимых для себя неудобств, тем более что пищу ему приносили чаще, чем Отец успевал проголодаться. Его беспокоили стеклянные глазки камер, висевших в углах комнатки под потолком. Отец пытался их достать и свернуть им бока, но не доставал, а посему находился под неусыпным контролем со стороны цватпахов. От скуки он иногда вскакивал с циновки и непристойно им жестикулировал, но его ментальные атаки игнорировались. Его озлобляла циновка, которую он не мог порвать, она была жесткая, колючая и прочная. Ему не были по нраву серые стены и пол. В комнате не было жарко и не было холодно. Правда после изрядных прыжков перед камерами у Отца на лбу появлялась испарина, и казалось, что стало теплее. Или после долгого бездействия у него начинала ныть спина и затекать ноги, Отцу начинало казаться, что в комнате похолодало. Его бесило, что его не понимают, что не с кем поговорить и прочистить кости этим несносным зазнайкам и чистюлям пингвинам. Его бесило, что цватпахи кувыркаются. Сначала Отец удивился, как эти жирные черно-белые существа передвигаются, затем его это стало смешить, теперь же он их ненавидел. Цватпахам природа подарила очень коротенькие ножки, которые заканчивались рудиментарными ластами. Ноги были так коротки, что куцый хвост, который здесь же брал начало, волочился по полу. Даже при неуемном желании цватпахи не могли бы расхаживать, как это делают их земные двойники. Эволюция пошла по другому пути. Она заставила цватпахов группироваться в калачик, подгибая голову к хвосту, прижимая плотно короткие крылья к жирным лоснящимся бокам и кувырками перемещаться, что делают они очень грациозно, точно и быстро. Отец ни разу не видел, чтобы цватпах не вписался бы в поворот или врезался в стену, хотя был бы этому очень рад. Этот способ передвижения его очень расстраивал. Ввиду такого необычного движения, цватпахи не носили одежд, и посему выглядели очень однообразно, словно монашки в армии.
Ростом цватпахи похвастаться не могли, коль скоро были немногим выше земных императорских пингвинов, но отличались друг от друга размерами талий, конфигурацией белых пятен на груди, которые выглядели словно манишки на трубочисте, да формой клювов. Сначала Отец и не пытался их различать, но позже начал. Пингвина, который отводил Отца на занятия, узник величал Слесарем, поскольку тот имел вид лихой и глупый, как у подчиненного. Тот самый цватпах, который волочился у него за спиной во время прогулок, был Сусликом, за его очень скромную вегетативную массу и за выражения его мордочки, которой не была ведома мудрость. Тот цватпах, который находился ближе всего к Отцу во время обследования, был назван Козлом, за его небольшой хохолок из перьев, торчащий под клювом. Другие цватпахи, которые сидели за мониторами и приборами во время исследований, были названы Духами за их отчужденность и неприветливость. Тот цватпах, который старался подражать словам Отца, пытаясь понять и без того сложный Русский язык (а в случае с Отцом язык становился еще неприступнее ввиду перегруженности фразеологизмами и лексикой средней Русской полосы, не всегда корректной, но всегда богатой), наш странник именовал Писарем Чумичкой за его проникновенный взгляд и готовность что-то записывать в маленькой записной книжке. Пингвин, который был крупнее всех, именовался Бык, а иногда Бык Фанерный. Назван он был так не за заслуги перед Отечеством, но за скверный нрав, поскольку тот нет-нет порыкивал на остальных, да за особую неторопливость, отличительный признак начальства. Был еще Нетроньгад, который цеплял на Отца различные электроды и датчики на липкой основе, а в конце обследования грубо срывал их, оставляя на теле маленькие залысинки, как неизбежный результат бесцеремонной механической эпиляции. Было еще много цватпахов, которым Отец скоропалительно давал новые имена, и приводить их здесь было бы очень нескромно.
Отец стал для себя замечать, что пингвины стали к нему относиться более благосклонно, чем в начале их знакомства. Некоторые выходки Отца, которые бы на Земле показались неуместными, цватпахами были расценены как поведенческие особенности ксеноорганизма. За все время пребывания на этой планете Отец оказался не заразным (земная микрофлора оказалась не вирулентной для цватпахов), не ядовитым, умеренно агрессивным, поскольку никого до сих пор не убил и не покалечил, если не считать отдельных пинков и тычков, чуть склочным, но в общем терпимым. Почуяв относительную безопасность непрошеного гостя, к нему перестали применяться силовые методы как раньше.
После посадки на планету и захвата, Отец находился в фиксирующих ремнях оглушенный газом, вследствие чего не мог громко материться и лягаться. Затем вязки постепенно ослабляли, чуть позже их сняли вовсе, оставив Отца на ошейнике с двумя поводьями, а, некоторое время спустя, отказались и от него. Отец был этому нескончаемо рад, поскольку находиться в положении дикого зверя ему не нравилось, оставались еще некоторые неудобства, как, скажем, убранство в его комнате, отсутствие кровати, телевизора и других мелочей. С этим Отец был согласен некоторое время мириться, чтобы затем сторицей обязать цватпахов возместить все причиненные неприятности.
Отца водили на исследования, снимали с него энцефалограммы, кардиограммы, правда, в непривычных для Отца анатомических областях. Эти процедуры нисколько не принижали его достоинства даже по земным меркам, а по сему Отец не возражал против этих малоинвазивных манипуляций. Но когда дело касалось соскобов кожи и щечного эпителия, пункционных биопсий, Отец реагировал грубо и не выбирал выражений. Особенно его оскорбили цватпахи, когда сбрили всю его растительность. Сразу после этого походка Отца изменилась и руки приходилось держать подальше от боков, дабы не было больно в подмышках. О лысине Отец даже и не вспоминал.
Он плохо представлял правила поведения при первом контакте с внеземными цивилизациями, и по этому решил придерживаться норм поведения, которые сам считал целесообразными. Наверное, Дэксаметазон бы охнул, увидев первый контакт Отца, когда тот, не успев вылезти из спасательного шлюпа после посадки, раскидал несколько мирных цватпахов, пришедших посмотреть на приземление неизвестного болида. Звездный странник пытался скинуть с себя металлическую кожу– скафандр, а затем старался на себя нацепить генератор иллюзий. Очень многим цватпахам он расшатал нервную систему видом своего разоблачения. Для этой расы одежда была неведома и вид страшного чудища, снимающего кожу, для многих оказался невыносимым.
Отца ставили под лучи Рентгеновского аппарата. Его спутать ни с чем нельзя. Массивная установка, окруженная со всех сторон свинцом и увешанная толстыми черными кабелями на опорах, должна на всех планетах выглядеть одинаково. Пингвины делали снимки и смотрели за строением этого субъекта в люминесцирующие экраны. Они чертили на матовой белой коже Отца цветными маркерами линии и что-то щебетали.
Звуки, которые сыпались у них из клювов, напоминали речь лишь при отдаленном рассмотрении или после недавних излишеств. Чирикание, квохтанье, кудахтанье, но никак не речь.
Писарь Чумичка изо всех сил старался подражать Отцу, но в произношении этого нехитрого имени дальше «Атисьсь» он не пошел.
–Атись, так Атись,– соглашался Отец, когда цватпах тыкал ему в грудь своим крылом, унизанным мелкими коготками, силясь назвать его по имени.– Хоть горшком называй, только в печку не ставь.
–Нита-а-а,– выдавливал из своих недр Писарь Чумичка.
Познание языка цватпахам давалось с трудом, и мало помалу Писарь Чумичка к своему активу добавлял фразы, как то: «лоза-а-а казина-а-а» или «идъёт».
Отцу однажды принесли карту звездного неба и старались выяснить, откуда он взялся. Лысый странник сначала разводил руками, чем вводил в ступор цватпахов, у этих жирных ласточек подобный жест считался неприличным, затем наугад ткнул пальцем куда-то в звездное скопление вблизи с центром галактики. От этого цватпахи шумно стали что-то обсуждать и выказывать при этом некоторое недоверие. Однажды Отцу принесли его железки, отобранные у Трибуна еще на тихом и родном Плутоне. Отец несколько оживился при виде этого кибернетического мусора, стараясь во что бы то ни стало завладеть своим хозяйством. Цватпахи ему не дали приблизиться к коробке и на шаг, опасаясь, что в ней окажется оружие. Отчасти он были правы. В руках Отца и носовой платок мог стать бомбой. Они лишь издали доставали предметы и показывали их Отцу, жестами упрашивая его дать разъяснения об их назначении, но, по всей видимости, остались неудовлетворенными ответами, поскольку по жестам становилось очевидно, что все эти предметы должны прикладываться к паху или к двум гемисферам ниже спины.
–А не надо было стрелять в меня, когда я к вам летел, козлам неблагодарным. Теперь мучайтесь, гадайте.– Сквозь зубы ворчал Отец, сетуя на боевые ракеты, которыми встретили его Цватпахи на подлете к планете.
В ответ цватпахи что-то чирикали, видимо догадываясь о смысле его выражений. Бык Фанерный иногда усаживал Отца напротив себя перед небольшим столиком, вроде Японского для чайной церемонии, и рисовал непонятные рисунки, стараясь что-то выяснить для себя и дать понять что-то Отцу. Невольник всеми нейронами силился разобрать его схемы, но только разводил руками, вводя жирного начальника в транс, или начинал рисовать чертиков и разные непристойности. Эти рисунки, как выяснилось позже, изучались криптографами и лингвистами. Но даже знай это Отец заранее, смысл его художеств мало бы чем отличался от нынешних.
–Дебилы, дайте мне кровать и еду и я все вам расскажу.– Сказал однажды Отец и присовокупил к сказанному рисунок кровати со спящим мужиком.
Получилось криво, но сносно, однако вскоре у Отца в комнате появилась настоящая литая, неподъемная кровать, которую нельзя было оторвать от пола. Оставалась еда. Как можно инопланетянину объяснить, что Отец любит есть? Нарисовать им корову– поймут, что это его божество. Нарисовать курицу– обидятся. Отец нарисовал им огромных червей в миске и жирно перечеркнул их карандашом. Цватпахи замахали хвостами. С этих пор червей и личинок он не видел и дела в понимании друг друга пошли на поправку.
–Атисьсь, ни пинаисьсь,– однажды попросил Отца Писарь Чумичка, когда пристегивал его к креслу прочными пластиковыми ремнями.
–А что ты делать собираешься?– Спросил его Отец.
–Ни болна-а-а,– уверил его Писарь и захлопал крыльями, стараясь по возможности старательнее убедить Отца в безболезненности манипуляции.– Чирик, снимать.
–Я тебе дам чирик снимать, я с тебя чирик и шкуру спущу, вот только мне не понравится.– Кивнул Отец Писарю.
–Ни-и-и,– замотал головой Чумичка,– ни болна-а-а.
Отца, фиксированного ремнями в кресле, поместили в прозрачный бокс, по голому, лишенному растительности телу побежала полоска света. Томография, или что-то в этом духе, успокоился Отец, ладно, пусть сканируют, потерплю.
–Только смотрите у меня!– Погрозил Отец пальцем. Бык оживился, выказывая свое недовольство, замахал крыльями, давая понять Отцу, чтобы тот лежал смирно.
Дни летели. Отец начал привыкать к своему пернатому окружению и иногда даже ловил себя на мысли, что кувырки перестали его раздражать. Он привык к своей чугунной литой кровати со станиной, словно для пушки, перестал чувствовать уколы своей циновки, в которую укутывался во время сна. Понимание продвигалось. Великим подспорьем оказались способности цватпахов к телепатии. Писарь Чумичка ловил все на лету и день ото дня его становилось все легче понимать.
–Чумичка, мать твою растак…– начал, было, Отец однажды, когда Писарь Чумичка осторожно кувыркнулся в комнату.
–Пла-а-а мать ни нада так…– Оборвал его Чумичка.
–Ты клюв свой не криви, а то так и останешься. Ты вот что, дай-ка мне бумагу, нарисую кое-что.
Писарь Чумичка курлыкнул что-то Суслику и тот рысью кувырками метнулся из комнаты и через пару-тройку минут явился с листком бумаги и карандашом, зажатыми в крыльях.
–Смотри. Знаешь что это такое?– Спросил Отец и уставился на своего черно-белого переводчика.
Он нарисовал два больших круга, по краю пересекающих друг друга, окружил их несколькими орбитами электронов, затем пририсовал шесть кружков поменьше и один кружок средних размеров.
Цватпах весело завилял хвостом.
–Не понимаешь.– Кивнул Отец.– Сам смотри. Эти два кружка– это углерод, вот эти шесть, что поменьше– водород, а вот этот,– Отец ткнул в средних размеров круг на самом краю рисунка, отмеченный двумя черточками,– это– кислород.
Чумичка весело размахивал хвостом.
–Не понимаешь? Твою маму под хвост… Вы что тут меня с голоду уморить хотите?– Взревел Отец.
–Ни-и-и,– снова замахал хвостом Писарь Чумичка.– Ни нада-а-а.
–Что не надо? Что не надо? Зови сюда своего толстяка.– Отец указал на дверь.– Он у вас по ходу самый умный.
–Кав-во?– Участливо спросил Чумичка.
–Быка вашего жирного. Кого?– Фыркнул Отец.
Бык Фанерный не заставил себя долго ждать. Кувыркаясь жирный цватпах появился в комнате и примостился возле столика. Отец на корточках уселся рядом, указывая на рисунок.
–Понимаешь?– Кивнул Отец.
Между птицами завелся диалог. Они чирикали и вяло жестикулировали, большей частью хвостом. Наконец Бык к нему повернулся и нарисовал большой круг в окружении двух маленьких и кивнул в сторону канавы, в которой лился ручей.
–Вода! Однозначно вода. Ай да молодца, ай да бык. С тобой, брат не пропадешь. Аш два О. Молодец жиртрест.
–Засим эта-а-а?– Спросил Чумичка.
–Тебе не понять зачем. Это мое топливо. Понимаешь, у нас на Земле все мужики на этом топливе работают, иначе– смерть, понял? Дуй за эта-а-а.– Отец махнул рукой в сторону двери.
–А многа-а-а нада?– Спросил Чумичка.
–Литров двести, для начала, там разберемся,– улыбаясь ответил Отец. Писарь Чумичка застыл в непонимании.– Вот сколько.
Отец изобразил емкость, в которую мог бы поместиться сам с Быком, Сусликом, Чумичкой и Духами вместе взятыми.
–Столка-а-а нита.– Замахал хвостом Чумичка.
–Короче так, дружок, неси сколько есть, а потом гонца отрядишь за остальным, все понял?– Спросил Отец. Писарь Чумичка закивал.– Действуй.
Приказы не обсуждаются, но выполняются. Вскоре Отцу на откуп в небольшой фляге принесли желаемое.
–Ну все, братцы, держитесь.– Сказал Отец и жадно отхлебнул из фляги. Все нутро его обожгло, словно жидким свинцом, из глаз хлынули слезы, Отец закашлялся, судорогой перехватило живот. Отец припал к ручью возле истока, и, словно раненый лось, стал жадно пить. Затем он медленно поднялся с пола, уселся на кровати и расплылся в довольной улыбке.
–Молодцы, вашу мать. Умеете если захотите. Драть вас некому, а мне некогда. Ух крепкий. Все девяносто шесть оборотов.– Отца передернуло от удовольствия.– Жизнь-то налаживается.
Цватпахи смотрели на Отца. На их мордочках было написано удивление. Доселе этанол они использовали лишь в технических целях, протирая микросхемы, да растворяя в нем краски. Пить его никто не пробовал.
–Ну?– Спросил его Писарь.
Отец вытянул большой палец:
–Во!
По жилам потекла блаженная нега. Отец не прикладывался к своему топливу с тех самых пор, как покинул Землю. Ах, Земля, до чего же ты хороша. Как хорошо рядом с тобой. Голову заволокло мягким, как лебединое перо, туманом, зрачки расширились, кровь хлынула к лицу.
–Слава Господу Христу, что не пьяницей расту,– молвил Отец и высыпал из своей миски мясистые зеленые листья на кровать, затем наполнил свою чашу спиртом и разбавил водой.– Ну, выпьем, чтобы солнце поскорее встало.
Отец испил из чаши, закусил листьями и почувствовал, что ему стало еще лучше. Дозозависымый эффект, кивнул Отец. Это хорошо. Цватпахи наблюдали за Отцом, который стал распоясываться.
–Так выпьем, Эсмарх, где же кружка? И сердцу будет веселей!– Вещал Отец.
–Засим эта-а-а, Атисьсь?– Удивлялся Писарь Чумичка, но Отец нехотя отмахивался от него словно от мухи.
Смерть за человеком приходит в черном, за капюшоном, с косой в руке, а за мухой смерть приходит в семейных трусах и с газетой.
–Попробуй– поймешь.– Кивнул весело Отец.– Да не бойся, все в розовом цвете увидишь.
Писарь Чумичка весело завилял хвостом.
–Не хочешь, так и не надо, мне больше достанется. Ладно, давай ближе к делу. Я– Homo Sapience, понимаешь? Human! Человек. Ты– пингвин. Понял?
Чумичка закивал:
–Атисьсь– хуман.
–Кроме меня здесь есть еще хоть один хуман? Пес такой. Его Дэн зовут. Есть?
Писарь Чумичка замахал хвостом:
–Ни. Хуман ни-и-и. Атисьсь– хуман адин.– Чумичка выставил один коготок.
–Не врешь?– Спросил Отец, исподлобья глядя на Писаря, дабы навести на несчастного пингвина страху.
–Ни, Атисьсь адин, адин!– Закивал Писарь.
–До меня дошли слухи…– Начал, было, Отец. Объяснять, откуда до него дошли слухи не хотелось, да и не поняли бы его цватпахи.– Короче, еще должен быть один. Где он?
Цватпахи переглянулись, затем меж ними случился диалог, состоявший из кряхтения и квохтания. Бык сразу укатился из комнаты, в коридоре, примыкающем к комнате, послышались резкие приказы, затем все стихло.
–Слюп Атисьсь ни адин?– Спросил Писарь Чумичка и напрягся. Было видно, что он с ужасом ожидает положительного ответа на вопрос.
Отец вздохнул и вяло замотал головой.
–Нет, в шлюпе я был один. Но до меня здесь должен был появиться еще один хуман. Понял или нет?
–Ни,– замахал хвостом Чумичка. Видно было, что он расслабился.– Атисьсь адин хуман. Слюп адин– хуман адин Атисьсь.
–Ох не лги, я вас, как царь Петр, всех насквозь вижу. Я вам покажу, где волки воют, ежели Дэн здесь найдется.
Так, подумал Отец, Дэна здесь нет. Это ясно. Он бы им дал разгон. Червей он тоже есть не станет, а значит, меня бы они встречали по-другому. Это раз. Исследовали бы меня не так рьяно, это два. Тем более что мы с ним похожи как две капли. Подстилку эту чертову не стали бы давать, да и по-русски уже говорили бы сносно. Короче нет его здесь. Тогда где он? Может здесь тоже несколько военных лагерей, как на Земле было? Может, он попал к враждебной стороне и его засекретили, а этот лагерь не знает? Нет! Чушь! Установка находится под ведомством территории Гаджет, я здесь и сел. Значит и я и Дэн, если он здесь, тоже должен находиться на этой земле. Это во-первых, а во-вторых у них коллективный разум, пусть и зачаточный, значит, если бы он чудом оказался на чужой территории, об этом бы знали многие, и, значит, были бы готовы к встрече со мной. Точка. Его здесь нет. Проверить все равно не повредит, этим я и займусь, думал Отец. А вот выпить мне ничто не мешает. Писарь Чумичка, словно прочтя его мысли, а может и в самом деле прочтя, подвинул к Отцу чашку с разбавленным спиртом:
–Вот.– Гордо произнес он и его хвост затрясся от нетерпения.
–Не могу,– начал Отец. Чумичка удивленно на него посмотрел,– огорчить вас отказом.
Отец отпил через край спирта, закусил листом какого-то растения, от которого во рту вязало, и радостно выдохнул.
–Ладно, говори: зачем пришел?– Спросил развеселый Отец.
–Влемя, пасли-и-и.– Ответил Чумичка и скосился в сторону двери.
–Ну время, так время, значит. Пошли.– Сказал Отец и встал с кровати.
После долгого воздержания микросомальные ферменты печени не смогли адекватно среагировать на внезапное поступление алкоголя. Отца начало качать. Выпрямившись, Отец обнял цватпаха и сказал:
–Ну, что, бродяга, запевай нашу!– И запел.
Ой, то не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит…
Неслось по коридору. Рядом с Отцом кувыркался цватпах, иногда опережая его, вставал на ласты и в тон певцу что-то поскуливал.
–Для первого раза сойдет,– одобрительно похлопывал Чумичку по плечу Отец,– во всем нужна сноровка… твою мать.
Идти было не далеко. Серые стены, серый потолок, такой же серый пол вдруг стали довольно сносными. Коридор был достаточно широк, чтобы полностью вместить в себя амплитуду колебаний Отца, а вот потолок оказался невысок для бурной жестикуляции и излития переполнявших пленника чувств.
Отец для себя отметил, что убранство помещений у цватпахов было очень аскетическое. Не было картин, лепнины, гравюр, чего-нибудь такого, что отражало бы жизнь этих пингвинов. Только скупые указатели направлений, да какие-то значки на стенах. В лаборатории, где Отец проходил обследования, тоже не было никакого убранства, кроме лабораторной посуды, инструментов, приборов, следящей аппаратуры и компьютеров. Устроено все было очень просто и функционально. Нигде не висела проводка, нигде не были видны ржавые трубы и следы потеков. В каждом помещение, даже в лаборатории, возле дальней стены была вырублена ложбинка, которая, как и у Отца в комнате, дарила всем свежую прохладную проточную воду. Цватпахи не стесняясь подходили к ложбинке, нагибались, и, в позе «тетя моет пол», пили, прищелкивая клювами. Отдавая поклон эволюции, скупой на ноги, у цватпахов нигде не было стульев. Они располагались возле низких столиков стоя. Так они ели, писали и работали. Отец сначала хотел затребовать себе стул, чтобы чувствовать сносно, но, поразмыслив, решил, что на стуле он будет очень далеко от стола, и решил обойтись без него. Он усаживался прямо на пол, когда его приглашали, и вальяжно раскидывал свои конечности, чем вводил в недоуменный ступор цватпахов. Они с уважением и крайним удивлением рассматривали, как Отец лихо передвигал ноги по полу, при этом не путался и не падал. Цватпахи считали такой способ передвижения крайне неудобным, но на кувырках не настаивали. Отец однажды на забаву кувыркнулся в лаборатории, при этом он повалился на бок, сбив нерасторопного Духа, и разбросал руки-ноги в разные стороны. От вида этакого кульбита все цватпахи заскрипели и захлопали крыльями.
Лестниц в помещении нигде не было. Вместо них вились спиральные горки, по которым цватпахи перемещались с этажа на этаж. Были и лифты, но Отец их не любил, поскольку были они рассчитаны далеко не на него, и приходилось ехать сильно пригнувшись.
Добравшись до лаборатории, Отец грузно опустился в новенькое черное блестящее кресло, изготовленное недавно специально для него. Суслик осторожно пристегнул конечности ремнями, чтобы не испортить чистоту эксперимента и удалился. К Отцу подкатился один из Духов, держа в руке шприц.
–Давай поскорее с этим закончим, а потом поговорим.– Промямлил Отец и откинулся на подголовник.
Дух, опасливо озираясь по сторонам, намазал руку какой-то терпкой жидкостью, видимо антисептического характера, и, посматривая на своих коллег, которые в свою очередь кивками подбадривали его, вонзил в руку иглу.
–Кровопийца,– сквозь зубы процедил Отец.
–Ни баисьсь, Атисьсь, ни болна-а-а.– Пропел сбоку Писарь Чумичка.
–Ага, не больно, сам бы попробовал. Давай с тобой так договоримся, пес такой, когда все закончится, ты со мной выпьешь, fine?– Отец приподнялся на локте, пристально вглядываясь в бесцветные глаза Писаря.
Писарь Чумичка отчаянно завертел хвостом.
–Ну вот тогда и не мели чушь. Не больно! А к выпивке мы с тобой еще вернемся.
Отец лежал смирно, его уже не трогали жужжащие аппараты, сканеры, смертоносные Рентгеновские лучи. На душе стало легко и приятно. Пусть делают свою работу, подумал Отец. Мне даже страшно себе представить, как бы цватпаха пытали у нас, окажись он на Земле.
По окончании очередных исследований Отца развязали и Бык пригласил его жестом к столу, на котором были разложены листы белой бумаги и карандаш.