–Помогай, помогай.
Старшие братья и сестры тех, которые покоились на руках матерей, бегали меж честных людей и клянчили еду и грошик. Грязные неухоженные дети с рваными штанишками и черными пятнами грязи на лице и руках не оставляли сомнений, что рацион у них примерно такой же чистоты и свежести как и туалеты. Отец выгреб из кармана всю мелочь, которая осталась у него от билета, купленного в автобусе, и ссыпал на подол ближайшей несчастной южной гостьи из Таджикистана. Раздавать деньги, стараясь разделить мелочь на всех смысла не было. Отец знал, что эти люди живут стаями и в конце трудового дня всю свою нехитрую выручку складывают в один котел.
Цыганка, увидавшая такую щедрость со стороны молодого парня, тут же подскочила к нему с вопросом:
–Молодой да красивый, подскажи мне, милый, как доехать до цирка?
Отец был так погружен в свои мысли, что не заметил подвоха, к которым он был всегда готов. Он развернулся спиной к цыганке и, поглядывая на нее через плечо, указал на трамвай:
–Видишь вот там остановку?– Спросил он. Цыганка кивнула.– Так вот, цифру три знаешь? Сядешь на трамвай, с такой цифрой, а там тебе подскажут.
–Ой, спасибо тебе, добрый человек. За доброту твою, я скажу, что тебя ждет в будущем.
Отец насторожился, услышав слова о будущем. Он пристально вгляделся в черные, как смоль, глаза. Нет, он ее раньше не видел. Может это тоже агент федеральной службы? Это паранойя. В каждой цыганке, гадающей по руке теперь можно разглядеть федерала.
Цыганка схватила Отца за руку.
–Скоро тебе удача будет, много завистников приобретешь. Берегись жены своей, она тебя не понимает.– Затараторила цыганка, сверкая золотыми коронками и хитрыми алчными глазками.– Скоро у тебя денег будет много, делись с друзьями. А чтобы горя не было, дай мне десять рублей, я тебе расскажу, как поступить нужно.
Отец очнулся от дум, стоило только разговору вплотную подойти к десятирублевой купюре.
–А ну, марш отсюда, попрошайка. Я тебе десять рублей трубочкой кое-куда вставлю, чтобы сидеть неудобно было. На завод иди, болванки катай, немочь корявая.– Разозлился Отец и для убедительности дал нахальной цыганке понюхать кулак.
–Ох, какой грозный ты, такой хороший человек и так ругаешься. Давай я тебе всю правду расскажу, чтобы ты не злился. Ты мне помог, я тебе помогу.– Цыганка широко раскрыла глаза.
–Вон,– крикнул Отец.
Цыганка отступила, видя, что клиент нервничает. Отец прошел мимо статуи здоровенного каменного мужика, утопленного по грудь в коричневую скалу. В руке он держал гнутый меч, который собирался хватить огромным молотом. Мужик был могуч, с широкой бородой, искусно вырезанной в камне и хищным взглядом. Отец на секунду задержал взгляд на памятнике неизвестному рабу, растущему из скалы и принужденному гнуть мечи молотом, и следовал дальше, мимо синих ларьков, в которых тетки, завернутые в ватные фуфайки, торговали пивом и сигаретами.
За стеной жестяных коробчонок, именующихся ларьками, высилось здание из стали и синего стекла. Оно отдавало лютым холодом и морозным блеском, окрашивая даже лица прохожих в синий цвет. Треугольные вершины здания были очень строгими и безукоризненными с точки зрения урбанистической архитектуры, однако очень скупо вписывались в хмурый городской пейзаж. Величие синего стекла и стальных конструкций мало сопрягались с черными детишками, выпрашивающими себе на пропитание.
Отец нахмурился и вошел в здание вокзала. Огромные полукруглые купола, словно в турецкой мечети, высились над входом, а эхо, которое здесь было завсегдатаем, принимало вполне отчетливые материальные формы и блуждало в стеклянных чашах. Отец прошел мимо торговых рядов, которые предлагали все, от открытки с видом на преисподнюю, до ботинок и носков от Gucci. Отец миновал харчевню, где приходилось питаться стоя под неусыпными голодными взглядами оборванных бомжей за одноногими столиками весьма грязными и засаленными. Путник подошел к кассе, вручил продавщице свой паспорт, с вложенной внутрь купюрой ярославского бородача, назвал направление и стал наблюдать за ней, как она ловко управляется с клавиатурой, почти не глядя, нажимает нужные ей комбинации цифр.
Отец непрерывно осматривал прохожих, сновавших по вокзалу, ища взглядом федерала. Его нигде не было. Очень странно, подумал Отец. Его не было около больницы, его нет и здесь, на вокзале. Видимо, если бы он оказался в больнице, мне пришлось оттуда бежать, и я не стал бы рисковать своим благополучием ради минутного удовольствия и, даже, ради денег. Банк спермы не был бы тогда таким значимым, как сейчас, когда я отдал ему частичку себя, но, думаю, он это пережил бы как-нибудь. Выходит, он знает об этой логической цепочки, нарушив которую, возник бы неразрешимый темпоральный парадокс.
Здесь на вокзале его нет, значит, это тоже не спроста. Получается, что вокзал– это какая-то неведомая критическая точка в темпоральных логических цепях. Отец вдруг вспомнил, что в будущем, в глобальной базе данных, он нашел билет со своей фамилией. В билете четко значилось сообщение поезда с конечной точкой в Москве, на Казанском вокзале, только почему-то Трибун отмел версию, что это Отец поедет в первопрестольную, тогда он сказал: однофамилец. Что же это может значить? Конечно, Трибун– не Бог, он может ошибаться, пусть это он делает очень редко и неохотно. Могли подвести его алгоритмы, которые отличались свой тщательностью и правильностью в логических построениях. Всякое может быть, все может статься. Очевидно одно, что Отец отправляется в Москву и точка.
Получив свой билет, до отправления оставалось часов восемь, Отец отправился на второй этаж огромного помещения. От главного холла верхнего этажа тянулся длинный широкий переход, ведущий к многочисленным платформам, от которого отходили боковые лестницы для выхода к поездам. Переход был запружен толпами людей, отбывающих из города и вновь прибывших.
Целую секцию перехода занимали китайцы с огромными баулами. Казалось, что целая китайская провинция приехала в этот город торговать самодельным тряпьем. Маленькие узкоглазые желтолицые люди что-то чирикали на своем наречие, казалось, стая голубей воркуют на току.
Отец уселся на сиденье, пустующее в самом углу зала ожидания, чтобы самому спрятаться в разноликой и разноязыкой толпе, при этом сохранять видимость за всем пространством широкого зала. Вещей у Отца не было, если не считать одежду. Странник почти лег на кресло, вытянув ноги перед собой, и откинул назад голову. Перед ним, чуть в стороне сидела молоденькая, лет двенадцати, цыганка и кормила ребенка грудью. Короткие жесткие волосы торчали из-под русского платка, который она связала на затылке узлом на манер тюбетейки. Широкая цветная юбка полностью скрывала ноги цыганки и узлы с вещами, которые она прятала там же. Отец удивился столь юному возрасту молодой мамаши. Видимо у кочевых народов родителями становятся и раньше, коль скоро век, отпущенный им на странствия, очень короток. Ребенок активно работал ручками, подталкивая мясистую материнскую грудь, и причмокивал от удовольствия. Для них в этом мире уже никого не было. Мать полностью сосредоточилась на созерцании своего маленького чуда, ребенок же полностью погрузился в свое насыщение. Они смотрели друг другу в глаза, и в этом взоре чувствовалась вся правда этого израненного мира.
По другую сторону от Отца сидела древняя старуха, которая помнила Куликовскую битву. Старуха была настолько маленькая и сухая, что ее едва было видно из-за такой же старой и потертой годами и непогодами цигейковой шубейки. Старуха чуть распахнула подол своего жупана. Ей было жарко и душно в спертом воздухе зала ожидания. Она разложила вокруг себя старые, потерявшие всякую форму и цвет, кошелки, перевязанные бельевой веревкой для пущей сохранности. В руках старуха держала облезлую кошку, которая была такой же старой, как мир. Худые бока и облезлая шерсть были свидетелями того, что животное никогда не ела досыта. Старуха украдкой доставала из засаленного пластикового пакета, который держала подле себя, колбасу, которой побрезговали бы даже мухи. Она аккуратно разминала мясной мякиш меж корявых пальцев и отправляла эту массу одну часть себе в рот, другую, оставшуюся на руках, слизывала кошка. Старуха поглаживала свою животину, которая, наверное, единственная на всем белом свете любила ее. Кошка с благодарностью терлась своими облезлыми трехцветными боками о рябую щеку бабки, а та что-то приговаривала ей на ухо. Для этих двоих тоже мир сузился до тихого поедания колбасы да нашептывания ласковых слов друг другу. Им тоже никто не был нужен, равно как и миру не были нужны старуха, которая каким-то чудом прожила до таких лет, и кошка, страшнее коей нужно еще поискать.
Отец дивился. Неужели весь мир такой? Неужели он весь состоит из таких вот маленьких кирпичиков, как старуха и кошка, юная мамаша и цыганенок? Если подумать, то и Отец не нужен никому, кроме его мамы да брата, который куда-то пропал. Сейчас он сидит в этом зале и ждет поезда. А кто ждет его? Мама очень далеко, брат тоже. Кому он нужен здесь и сейчас? Наверное, только темпоральному кризису, который Отец сам устроил?
Отец закутался в теплый шарф и расположился удобнее. Он сощурил глаза и сквозь маленькие щелочки глаз наблюдал за людьми, которые тоже жили своим маленьким мирком, они проходили мимо него, запинаясь о ноги, расставленные на весь проход. До отправления поезда оставалось еще много времени. Отец задремал. Ему грезилось что-то светлое и приятное. Из глубин сна перед глазами возникла худенькая верткая девчушка с огромными голубыми глазами и длинными ресницами, что могла спокойно вместо веера обмахивать себя в жару. Девчушка пристально с нескрываемой любовью глядела на Отца. Она боялась с ним заговорить, поскольку непорочность и природная стыдливость мешали ей признаться в любви. Отец понимал ее самые светлые чувства и намерения, и даже хотел ей помочь в признании, но стоило было ему приблизиться к девчушке, или сделать движение в ее сторону, как та проворно убегала и издали наблюдала за предметом своей страсти. Отец решился на хитрость. Он обошел парк, раскинутый невдалеке от морского причала, чтобы застать влюбленную девочку врасплох. Но не тут то было. Подойдя к тому месту, где должна была скрываться девушка, он обнаружил, что та стоит у него за спиной и с нескрываемой любовью смотрит ему глаза. Отец махал ей рукой, чтобы та не боялась его и, откинув свой страх, поговорила с ним, но она будто не замечала его приглашающих жестов, но пристально наблюдала за ним, все время держа его на расстоянии.
Затем Отцу привиделась огромная заснеженная гора, с которой на горных лыжах и санках весело спускались отдыхающие. Невдалеке стояла электричка, на которой все эти люди приехали. Чуть в стороне от дорожного полотна высилась огромная черная скала, которую окружали, словно живая изгородь, белоствольные березы, охваченные белоснежным инеем. Было морозно, но разгоряченные люди катились с заснеженных гор, не замечая зимы. Отец схватил свои сани и стал подниматься в гору, имея твердое намерение скатиться вниз. Он шел и шел, и вершина, словно чувствуя его намерение, отступала от него все дальше и дальше. Отец обернулся назад, и посмотрел вниз, туда, где стояла электричка. Было уже достаточно высоко, чтобы получить долгожданное удовольствие, но до вершины было еще очень далеко, тогда Отец обреченно вздохнул и направился к вершине. Он шел и шел, он шел так долго, что устал смотреть этот сон. Тогда он решил: пусть будет лето. И солнечный июль засиял в своих красках.
Он был на той же горе, только электричка уже давно уехала, вокруг росла пряная горная травка. Всюду витал аромат чабреца и Иван-чая. Весело порхали разноцветные бабочки, гудели шмели, стрекотали кузнечики, скрытые в высокой траве и ковыле. Отец зашел в лесок, который находился слева от него. Он знал, что где-то здесь должен встретиться небольшой бревенчатый охотничий домик, где лежала соль в коробке от спичек. Его забрала тень родных берез. Это было так здорово, что ему захотелось петь, но он не запел, потому что нужно было отыскать домик. Отец забрался в валежник, вдоль которого текла маленькая, словно ручеек, горная речка. Отец, медленно ступая, перешел через ее прохладу. С другой стороны он набрал полную пригоршню прозрачной воды и выпил. Сквозь листву берез выглядывало солнышко, где-то в вышине пели птицы, где-то вдали застрекотала сорока. Отец увидел охотничий домик, он подошел к нему, но черная серость, царящая внутри, остановила его. Зимой в нем было здорово. В маленьком очаге весело трещали поленья, и домик был сухим и теплым. Рыжий свет освещал его простое убранство, и после зимней стужи было так приятно вернуться в его гостеприимное тепло, где в углу, на деревянной полочке, выточенной из сосны, лежала соль. Но сейчас он был холодным и сырым. Везде было лето, а в домике была сырость и прохлада. Нет, туда он не пойдет.
Отец открыл глаза. Ему все еще грезился охотничий домик, в котором он так никогда и не был, еще осталось сладостное чувство любви в глазах худенькой голубоглазой девушки. Он зевнул и потянулся. Бросив беглый взгляд на электронное панно, на котором отражалось время и отбывающие поезда. Скоро и он уедет отсюда. Пусть он потеряет еще год обучения, он готов пойти на это, но он останется в безопасности и вдалеке от Рыжей и федералов. Он несколько месяцев поживет у тетушки в Москве, потом, если Бог даст, он вернется домой к маме, а потом восстановится в институте и жизнь пойдет своим чередом.
Время шло, цыганка со своим ребенком, собрав свои вещи, куда-то ушла. На ее место села старая супружеская чета, которая очень бережно ухаживала друг за другом. Старик поправлял меховую шапку своей супруги, та нежно сдувала со старика пылинки. Даже не верилось, что через столько лет совместной жизни можно пронести любовь. Если вдруг доведется увидеть, так всегда думал Отец, старую супружескую пару, где супруги бережно любят друг друга и по-французски целуются, не смотря на то, что прошло уже тридцать лет со дня свадьбы, можно с уверенностью сказать, что смотришь американский фильм. Отец до глубины души был удивлен подобным зрелищем. Хотя, быть может, они только что нашли друг друга после тридцатилетней разлуки, тогда все в порядке, целуйтесь.
Старуха, которая кормила свою кошку, тоже куда-то делась. Наверное, уехала в какую-нибудь свою деревню, которую сейчас оплакивают холодные осенние дожди. Здесь, на ее месте уже сидели студенты с гитарами в руках и тощими, как и их тела, сумками. Петь они не решались, поскольку охрана порядка вокзала не любила бардов.
Время шло. Оставалось минут сорок до отправления поезда. Это значит, что через десять минут проводники станут запускать в вагоны алчущих приключений. Отец встал, осмотрелся по сторонам. Его никто не провожал. Всем было наплевать, что какой-то парень поднялся со своего места и куда-то пошел. Никто не обратил на него внимания, будто его и не было. Вокруг мелькали только чужие и незнакомые лица, которым не было никакого дела до Отца. Он прошел широкий зал ожидания и углубился в переход, который должен был его вывести к платформе.
Платформа номер два. Странно, подумал Отец, Московские поезда обычно подают на первый путь, да ладно, я не гордый. Отец прошел свору китайцев, которые так никуда не уехали. Они, лишь, стали чуточку тише ворковать. Часть из них утвердилась на своих огромных сумках, набитых тряпьем. Отец прошел ларьки, в которых на витринах красовались разноцветные бутылки с содовой, миновал пролет, и стал спускаться по боковой лестнице, ведущей к поезду. Выйдя на улицу его охватила дрожь. Опять неизвестность. Что будет дальше? Зачем эти телодвижения?
Осень встретила Отца резким холодным порывом ветра. Проводники уже приглашали в поезд пассажиров и у входа проверяли билеты. Возле вагонов собралось много народа. Многие ехали пустыми, другие, словно клушки, бережно охраняли свои сумки. Отец встал в очередь, ведущую в его вагон.
Странник призадумался. Он очнулся лишь тогда, когда на его плечо опустилась могучая огромная ручища. Немедля руку его схватила другая рука. Отец резко обернулся. Его крепко держал федерал, который последние сутки охотился за ним. Палыч, вспомнил Отец, его зовут Палыч. Имя он не мог вспомнить. Толи Всеволод, толи Владислав или Владимир, кто его знает? В общем Палыч. Дексаметазон говорил, как его зовут, но имя напрочь вылетело из головы.
–Ну, что, Отец, поехали, прокатимся?
Глава 10.
Поезд тронулся. Слабый, едва ощутимый толчок обозначил начало долгого пути. Медленно-медленно поплыли лица провожающих на перроне, поплыло здание вокзала со стеклянными полусферами наверху, поплыли дорожные столбы. Невдалеке побежали синие стеклянные горы торгового комплекса, что у автовокзала. Люди, доселе скучно стоявшие за окном, нет-нет поглядывали в окна вагона и тревожно смотрели то на перрон, на таких же провожающих, то в окно, где уселись пассажиры, то на часы, мысленно приближая минуту расставания. Стоило составу тронуться, как глаза их заблестели, они запрыгали, замахали руками, стали что-то кричать, будто им не хватило времени объясниться, когда вагон стоял. Провожающие знаками сопровождали оживленную мимику, мол, пиши, когда приедешь, звони, не забывай, люблю. Скоро за окном стали мелькать лица, обращенные по ходу движения поезда, а минутой позже исчезли и они. Громче становился перестук колес, за окном замелькали яркие лампы дорожного освещения и технические постройки, обслуживающие железнодорожного гиганта. Состав плелся по городской зоне, выпутываясь из паутины разложенных на земле железных путей, выбрав для себя ту единственную веточку, которая приведет к долгожданной цели. Стало заметно трясти. Пассажиры, не утвердившиеся на своих местах, стали раскачиваться, словно пьяницы в бурю. Гости из степных населенных пунктов в срочном порядке раскладывали перед собой на старые газеты снедь. Казалось, они долго ждали того момента, когда поезд тронется, чтобы приступить к трапезе. Для них движение состава– рефлекс сродни инстинкту, который велит немедленно набить едой свою утробу, а, быть может, это первобытный страх перед неизвестностью возбуждал в их неискушенных странствиями мозгах потребность съесть все, что они долго несли с собой в вагоны.
По проходу забегали проводницы, в последний раз проверяя, не остался ли в вагоне кто из провожающих. Можно подумать, что они стали бы их выкидывать из движущегося состава прямо в открытые загодя двери в тамбуре. Старики забеспокоились о чае. Страх и мочегонный эффект напитка был для некоторых неотъемлемым атрибутом здорового ночного бдения. В динамике включили бессовестную песню какой-то певички, которая, судя по тексту, не успев достигнуть совершеннолетия, была очень искушенной в делах двуполой любви и ее последствиях. Некоторые в такт песни закивали подхмелевшими головами и что-то мяукали себе под нос. Мужской взгляд на песню был достаточно дружественным, однако никто из слушателей не хотел бы, чтобы подобным образом начинала свою жизнь дочь.
Поезд набирал обороты, тряска усилилась, огни в вагоне проводницы включили на полную мощность. Возле дальнего конца вагона, где клозет дарил безмерное счастье любителям пива, собралась небольшая группа народа, в ожидании радости, когда состав минует санитарную зону. Обходя собравшуюся очередь, некоторые пассажиры, толкаясь и матерясь себе в нос, продирались к тамбуру, чтобы выкурить сигарету в оплеванном закутке меж вагонов.
По проходу побежала торговка с лотком на колесах, выкрикивая приглашения присоединиться к празднику жизни, имя которому: «ешь & Go». На крытом желтой мятой тряпицей столике, на подносах, лежали зачерствевшие свежие горячие пирожки и сосиски в тесте. Чуть ниже, на второй полочке со звоном стукались бутылки с пивом и «колой». Торговка громко расхваливала свой товар, будто собиралась угостить своим богатством всех и каждого. Многие интересовались свежестью и пригодностью к употреблению продуктов, но, узнав цену, опускали с вселенской грустью очи долу. За каждую бутылку содовой можно на воле купить небольшой автомобиль, посему, сочтя в уме свои сбережения, многие громко удивлялись этому бесхитростному сервису и прибыльному бизнесу.
Прошли проводницы, останавливаясь возле всякого. Они отбирали путевые листы и справлялись у пассажиров их сродством с постелью, за которую отдельно взимали мзду. Они засовывали желтые листы билетов в свои коричневые сумочки, и что-то терпеливо записывали карандашиком в тетрадочку. При тряске и непрерывных тычках слоняющихся по вагону людей, их записи были похожи на клинопись, а проводницы еще больше раздражались и старались поправить записи, долго ковыряя грифелем по разлинованной бумаге.
Затем движение народа приобрело Броуновский тип, потому что проводницы стали раздавать белье в запаянных пластиковых пакетах. Некоторые спешили в начало вагона, чтобы получить свой брикет, другие, осчастливленные простынями, спешили в обратную сторону, дабы обмотать старые матрацы с желтыми пятнами своими белоснежными простынями.
Напротив Отца расположилась молодая влюбленная парочка с обручальными кольцами на безымянных пальцах. Еще блестящие и не исцарапанные бытом золотые кругляшки объясняли, почему молодые так долго целовались взасос, ни коим образом не обращая внимания на окружающих. Они даже не разговаривали меж собой, полностью поглощенные глотанием слюны друг друга. На вид им было чуть больше двадцати. Поженились, подумал Отец, теперь можно и разводиться. Новоиспеченная супруга бросила скользкий взгляд на звездного странника, который с нескрываемым живым интересом наблюдал за продолжительностью поцелуев. Распухшие и раскрасневшиеся губы, еще мокрые от поцелуев своего ненаглядного, были настолько велики, что она без особых усилий могла бы облизать и вагон, в котором ехала. Отец подумал, что он только за кругленькую сумму кредитов согласился бы поцеловать эту женщину. Маленькие глазки, нос картошкой и мокрые красные распухшие губы не вязались с идеалом женской красоты. Супруг– маленький очкастый прыщ так усердно вылизывал рот своей возлюбленной, будто старался избавить ее от всех микробов, населяющих ее жевательную полость.
На боковом месте сидел огромный бородатый мужик в теплом черном свитере и потертых джинсах. Он охотно наблюдал за представлением, которое устроили молодые супруги. Мужик оказался глухонемым. На вопросы проводниц он отвечал пожатием своих гигантских плеч и перстами, указующими на уши. Бородач громко сморкался в засаленный носовой платок, позеленевший от ядовитых осенних соплей, и с поспешностью прятал его в узкие карманы своих дорожных брюк. Рядом с ним сидела миленькая старушка, одетая в спортивный костюм и белую кофточку. Она всякий раз от неожиданности вздрагивала от трубных звуков носа глухонемого, затем морщилась удивленная столь откровенной сценой и старалась успокоиться. Она нет-нет бросала вопросительные взгляды на молодых, которые не обращали на нее внимания, и старалась сосредоточиться на осенних картинах, проплывающих за окном.
Отец сидел возле окна, запертый спереди откидным столиком, на котором стояла бутылка с водой, к которой прикладывались супруги в перерывах между поцелуями, чтобы перевести дух и восполнить гиповолемию, с другой ограниченный огромным Палычем– агентом Федеральной Службы, что родом из будущего. Палыч доставал из нагрудного кармана портмоне, который ломился от купюр отечественного Гознака и буржуйской зелени, и, не скупясь, раскидывался деньгами налево и направо. Он приобрел два комплекта постельного белья для себя и своего подопечного. Приобрел несколько бутылок минеральной воды у торговки, которая была рада ему лизнуть ниже поясницы, но не достала. Затем он купил у проводниц несколько стаканов чая, дабы соблюсти дорожную традицию, при этом оставив щедрые чаевые. Отец и не пытался доставать свои кровные, поскольку Палыч опережал с расплатой оного и не скупился при этом. Отец заставил федерала купить пару пачек дорогих сигарет, на что Палыч сделал робкую попытку протестовать против преступления над здоровьем, мотивируя вредностью продукта и взывая к совести, потом подался влиянию своего спутника.
–Чего ж тебе нужно из-под меня?– Шепотом на ухо спросил Отец.
–Ничего.– Искренне ответил Палыч.
–А чего меня пасешь, как Макар телят?
–Для твоей же безопасности.– Скупо ответил Палыч.
–Без тебя я и был бы в безопасности.– Проскрипел Отец.
–Очень в этом сомневаюсь.– Улыбнулся Палыч.
Тишина наступила не скоро. Все голодные насытились, все страждущие облегчились, все жаждущие напились. Курильщики накурились, сони улеглись на свои лежанки, закутавшись простынями и сырыми куртками поверх их, торговка назад укатила свою тележку, чтобы завтра начать торговлю свежими пирожками снова. Проводницы определились в своем закуточке, завешанном шерстяным казенным одеялом. Придушили свет, и вагон стал похож на небольшой заброшенный завод в малобюджетном триллере. Громкоговоритель выключили навсегда, чтобы ни единая нотка пошлости не вкралась в мозг, очень восприимчивый во время сна.
Молодая парочка, ворочаясь и не находя уютного положения, устроилась на нижней полке, не прекращая лобызаний и обниманий. Беленькая старушка укрылась простыней и отвернулась к окну на нижней боковушке, глухонемой бородач взобрался на второй ярус бокового места и заснул. В вагоне стало тихо, лишь мерный стук колес да тихий шепот каких-то мужиков в дальнем конце, обсуждавших баб, наполнил сумрак вагона.
–Слушай, Палыч, оставил бы ты меня, я и без тебя доберусь. Я, поди, в поездах ездить научился.– С надеждой в голосе прошептал Отец.
–Что, тебе лихо? Я чем-то тебе мешаю? Может у меня тоже дела в Москве?– Вопросом на вопрос ответил Палыч.
–Зачем ты сюда прилетел?– Спросил Отец.
–За тобой, известно за чем.
–Забрать меня назад хочешь?
Палыч отрицательно замотал головой. От сгустившегося сумрака, у федерала под носом выросла огромная гротескная тень. Он стал походить на злого Кощея, алчущего богатства. Он вполоборота развернулся к Отцу и внимательно следил за каждым его движением.
–Слушай, Палыч, мне уже надоело с тобой в кошки– мышки играть. Говори, или я уйду от тебя.– Разозлился, наконец, Отец.
–Ты вопросы неправильные задаешь.– Улыбнулся Палыч.
–Ну, научи меня?– Злобно процедил сквозь зубы отец.
–Пожалуйста. Тебе жизнь не дорога? Тебе предлагали вернуться домой по-хорошему, там на Цватпе. Ты же решил, что, рискуя всем человечеством в рамках этого континуума, тебе срочно нужно вернуться домой. Или тебе плевать на всех, или ты очень глупый. Поправь меня, если я не прав.– Спокойно произнес Палыч.
–Нет вам веры. Я в белых тапочках видел ваши обещания. Мне очень давно обещали, что вернут меня домой. Этого не случилось, поправь меня, если я не прав.– Парировал Отец шепотом.
–Было не время…– Начал было Палыч, но был грубо прерван Отцом.
–Да уж, времени у вас не было ни на что. Я в базе нашел ваши заключения на мой счет. Меня вы и не собирались отправлять. Не ври, я не люблю, кто больше меня врет.
–Было не время.– Продолжал Палыч, словно не замечая грубых слов собеседника.– Эксперименты, которые мы ставили, были безрезультатны, ты в этом сам убедился. Но решение о твоем возвращении было принято несколько позже. Ты просто поторопился, вот и все.– Палыч пожал плечами.
–Я составил алгоритмы, которые мне говорили, что вы меня не собираетесь возвращать, чего уж не ясно?
–Алгоритмы строятся на уже известных фактах. В то время когда ты их составлял, было не достаточно сведений. Уж не думаешь ли ты, что все данные можно найти в базе?
Отец промолчал. Он лишь сидел и молча размышлял, стараясь уловить ложь в словах своего похитителя.
–Ты же не думаешь, что к данным с грифом «совершенно секретно» можно просто так подойти и взять их? Очень многого ты не знаешь. Очень много секретов не выкладывается в глобальной базе. Это из соображений безопасности. Так что твои алгоритмы не были верными.– Улыбнулся Палыч, словно рассказывал Отцу милую шутку.
–Я же строил прогнозы на будущее. Получалось, что вы никогда не примете такого решения.
–Еще раз повторяю. Много сведений о тебе и о проекте мы не выкладывали в базу. Ты просто не мог составить правильные алгоритмы. Чтобы просчитать будущее достаточно точно, нужны все известные факты. Только в этом случае ты сможешь получить более или менее правильные прогнозы, да и то с процентами вероятности. Точного прогнозирования нельзя получить практически никогда. Можно лишь с определенной уверенностью говорить о том, что что-то случится в определенных рамках, объяснимых с позиции теории вероятности. Понимаешь?
–Не дурак…– Пробурчал Отец.
–Ну, вот и все. Правительство редко лжет. А ты– не тот случай. Гораздо проще тебя было аннигилировать, чтобы ты не мешался. Почему мы этого не сделали?– Спросил Палыч.
–Ну, вы, типа, гуманные.– Неуверенно пожал плечами Отец.
–Типа…– Палыч фыркнул.– Если речь идет о жизни целой планеты, не говоря уже о континууме, поверь мне, мы бы не стали задумываться, чтобы тебя аннигилировать. Ты и так уже натворил дел, что и не выпутаться.
–Но зато теперь, когда я у тебя в руках, вы можете меня смело отправить к аллаху за документами.
–Не говори глупостей. Мы же, типа, гуманные.
–А как насчет континуума?– Спросил Отец, будучи уверенным в непобедимости вопроса.– Или вы за него больше не боитесь?
–Земля есть? Ты есть? Значит, континуум цел.– Палыч сам ответил на свои вопросы.– А, значит, есть и мое настоящее, что для тебя будущее. Кстати, когда я отправлялся к тебе, я в этом убедился.
–Браво, ты меня утешил.– Саркастически произнес Отец.
–Тогда, аплодируй.– Сказал тихо Палыч.
–Облезешь. Много чести. Вы и так у меня кровушки попили. Я как в обезьяннике был у вас. Каждый встречный– поперечный в меня пальцем тыкал, вон, мол, антиквариат идет.
–Мормон тыкал?– Спросил Палыч.– Суся? Рыжая?
–Не они, так другие. Ты мне зубы не заговаривай.
–Отец, кстати, я много старше тебя, а ты мне тыкаешь. Не стыдно? В школе не учили, как нужно со старшими разговаривать?– Спросил Палыч. В его голосе мелькнула тень обиды.
–Добре. Тогда ты ко мне тоже обращайся на «вы», только с дрожью в голосе и при полусогнутых коленях. При этом можешь махать хвостом и лизать мне ноги. Я против не буду. Договорились?– Со злостью сказал Отец во весь голос.
Соседи зашевелились. Молодые супруги возмущенно подняли головы на Отца, оторвавшись, наконец, от своих поцелуев. Милая старушка сделала движение плечом, показывая, что она проснулась и все слышит, но не осчастливила Отца своим поворотом.