–Отец, об этом никто ничего не знает. Нужен твой шлюп. Разбираться будем после. Если ты хочешь, я тебе помогу.– Сказал Трибун, активируя бот и клавиатуры.
–Это было бы неплохо. Знаешь. Первое впечатление обманчиво. Ты меня просто покорил. Я твой должник.– Кивнул головой Отец.
–Нормально все, Отец, ничего ты мне не должен. Вот когда тебя будут отправлять назад, не забудь мне свои средства перевести, если тебе не жалко.– Попросил Трибун, и пальцы его принялись бегать по виртуальной клавиатуре.
Отец пожал плечами. Все может быть, думал он, если с Рыжей все срастется, я никуда отсюда не полечу, останусь здесь, с малышом и любимой. А если с Рыжей ничего не выйдет, тогда и будет видно.
Шлюз пропустил вылетающий бот, который поднял за собой тучу холодного песка с Альпийской долины. Маленькая машина уносила с собой неутомимого странника по времени и вселенной, а вместе с ним гения в жалкой оболочке.
Вернувшись на Плутонеанскую исследовательскую базу, Отец решил еще немного побеседовать со своим странным товарищем. Когда Трибун возлег на раскладушке, Отец, расположившись на стуле, спросил:
–Кто они, эти Инвизы?
–Отец, я знаю о них не больше тебя. Их никто и не видел, их же не просто так Инвизами назвали. Вероятнее всего, что это какая-то неведомая разумная раса, обитающая в параллельном мире, который мы называем гиперпространством. Мне сдается, что это они забрали твоего брата. Других объяснений я не могу подыскать. Во-первых, это код ДНК, который есть у тебя и у твоего брата. Потом, исчезновение твоего брата, как ты его описываешь, не вяжется ни с темпоральным, ни нуль-транспортным перемещением, значит это какое-то еще неведомое перемещение, о котором мы ничего не знаем. Возможно виной этому– Инвизы. Так что, скорее всего, Дэн у них. Тем более, если ты вспомнишь, на твое присутствие Инвизы никак не среагировали, а, значит, они пытались нам рассказать не то, что нужен им ты, а то, что у них там есть твой двойник, то есть брат Дэн. Мне так кажется. А твой алгоритм будет работать. Так что нужен шлюп, остальное война покажет.– Тянул слова Трибун.
Он снова, Отец это для себя отметил, в нескольких словах расставил все по местам. Трибун– гений. Отец это знал.
–Так что же делать?– Спросил Отец.
–Помоги федералам. Они сами ищут твой шлюп. Для них он тоже важен. Как найдешь свою посудину, многие проблемы поблекнут, вот увидишь.– Трибун закатил глаза, словно собирался заснуть.
–Значит, мне работать с федералами.– Задумчиво произнес Отец.
–Другого выхода нет. Возможно, придется отправиться еще раз в прошлое, чтобы найти шлюп. Только не думай бежать, если тебя туда пустят. Все равно найдут и вернут назад. У тебя нет шансов нелегально уйти из нашего мира.– Приоткрыв глаза, медленно произнес Трибун.
–Понятно.– Вздохнул Отец.– Я и так здесь уже задержался. Слушай, Трибун, а если у меня с Рыжей все получится, меня смогут здесь остаться?
–Не дури. У тебя с твоей подружкой не будет ничего. Поверь мне на слово. Об этом не может быть и речи. Вы с ней слишком разные, чтобы быть вместе. Если хочешь, я тебе сделаю из нее модель. Уберу ее дурь и маман ее куда-нибудь дену. Вот тогда будешь с ней жить. Но не иначе.– Проскрипел Трибун.
Он знал, что говорил. Наверное, в его мире, который он сам себе создал в базе, его жена именно такая. Она послушная и ласковая.
–Нет. Я уже жил с фантомом.– Усмехнулся Отец, вспоминая глупую Нюру.– Мне нужна живая Рыжая. У нас скоро будет ребенок.
–Так и фантом тебе сможет родить, чего ты бунтуешь?– С сомнением спросил Трибун.
–Дорогой, мне не нужен фантом. Если так пойдет дальше, я начну пить безалкогольную водку и в бане принимать только душ. Мне нужна ОНА, а не ее тень.– Отрицательно замотал головой Отец.
–Как знаешь. Это дело вкуса. По мне в бабе очень многое не устраивает. Я не выношу самодурства. Эти бабские психи и инсинуации меня погубят однажды.
–Вот тут ты тысячу раз прав.– Согласился Отец и начал расхаживать по малюсенькой комнатке, в которой единственным убранством кроме раскладушки был стул.– Под каждым твоим словом я могу поставить тысячу подписей.
–Скорее всего, она не станет с тобой встречаться.– Изрек медленно Трибун.– Только я тебе этого не говорил.
–Как так, не будет встречаться?– Вскричал Отец.– Что значит, не говорил? Я с ней уже договорился. Завтра в два на городской ратуше, на Земле.
–Мне больше нечего тебе добавить. Не придет она. Жаль, что я тебе это сказал. Тебе было бы лучше на месте это выяснить. Ладно,– махнул корявой рукой Трибун,– переживешь. Подуешься на нее и переживешь.
–А как же сын?– Уныло спросил Отец.
–Что, сын? Он вырастет. Будет очень похож на тебя. Ты его так никогда не увидишь. Только, пусть тебя это утешит, это был не твой выбор. Она сама так решила, так что, это крест нести ей, не тебе. Однажды она поймет, что наделала. Постарается тебя найти, но тебя здесь уже не будет.
–Так, может мне ее все-таки здесь дождаться, пока она образумится?– С надеждой в голосе спросил Отец.– Не хочу я без нее жить. Я ее люблю, все-таки.
–Нет. Я эту ситуацию тоже просчитал. Даже если ты ее дождешься, у вас не будет жизни. Однажды она тебе изменит, и ты сам ее выгонишь. Так что, тебе лучше про нее забыть и вернуться к себе, когда наступит время.
–Ах, вот она какая,– задумчиво произнес Отец,– значит она такая неверная?
–А ты что хотел? Женщина, которая хоть однажды испытывала другого мужика,– потенциальная изменница. Чем больше связей у нее было, тем больше вероятности и очередной измены. Баба такая штука. Никогда не знаешь, когда ее разорвет на куски.– Трибун раскинул широко в стороны свои руки, будто хотел поймать Инвиза.
–Да, наверное, ты прав.– Тихо произнес Отец.– А ты и про ее дружка бывшего все знаешь?
–Нет, он мне не интересен. Да и тебе знать не нужно. Он в чем виноват? Он тоже запутался в ее чарах, только у него хватило мозгов держаться от нее подальше. И ты не будь дураком.
–Не знаю я. Тяжело мне без нее. Мне на Цватпе она редкую ночь не снилась. Меня по моему времени здесь не было чуть больше трех месяцев. Так, я по ней так исскучался, хоть волком вой. Сегодня я как ее увидел, так про все на свете забыл. Вот здесь,– Отец показал на прекардиальную область,– все огнем горит, не поверишь.
–Поверю, почему нет. Я тоже не чурбан бесчувственный. У меня свои, пусть на твои не похожие, страсти. Еще как поверю. Только выброси ее из головы. Хочешь, я ее у тебя из башки сотру, или хотя бы притуплю чувства к ней?– Трибун чуть оживился.
–Ты и это сможешь сделать?– Удивился Отец.
–И не только это, я еще и вышивать умею и на машинке…– Постарался засмеяться Трибун.
–Давай с тобой так договоримся, если у меня с ней ничего не получится…– Начал, было, Отец, но Трибун его жестко, насколько позволяла природная медлительность, перебил.
–У тебя с ней ничего не получится!– Произнес он.
–Хорошо, когда у меня с ней ничего не получится, тогда я к тебе приду и ты у меня из головы ее сотрешь. O`k ?– Отец хлопнул Трибуна по плечу и чуть было не пожалел о своем дружеском жесте. Трибун покатился на бок.– Прости.
–Как знаешь. Лучше это сделать сейчас, пока еще все живы.– Сказал Трибун, стоило ему было принять обычное положение.
–Что, кто-то пострадает?– Удивился Отец.
–Я не в том смысле. Просто, вы оба будете страдать. Оба, понимаешь? Оба. И ты и она, просто по-разному.
–Это мы проверим. Ты, Трибун, не обижайся, только я к ней все равно пойду. Хочешь ты этого или нет. Может, ты где-нибудь ошибся, ведь ошибся же ты с Москвой…– Сказал Отец.
–Обиды нет. А что про Москву?– Трибун поднял на Отца мутные глаза. Тень удивления пробежала по сухому страшному лицу.
–Ты мне говорил, что в Москву поедет однофамилец. А в Москву, на самом деле, поехал я.– С триумфальной гордостью произнес Отец.
Нет, он не был чванлив, и неудача товарища не вызвала у него злорадства и насмешки. Отец хотел лишь допустить, что Трибун может ошибаться, что, возможно, и с Рыжей он ошибается, пусть и выстраивает хорошие логические цепочки и обрабатывает их высокосортными алгоритмами.
–Отец, если бы я тебе сказал, что ты поедешь в Москву, ты бы поехал?– Спросил Трибун.
–Не знаю. Может, поехал бы, а может и нет.– Отец неуверенно пожал плечами.– Кто его знает, как бы было.
–Так вот, подумай над этим.– Сказал Трибун.
Действительно, если бы Трибун сообщил Отцу о будущей поездке, то возможно, из чистого упрямства, пришлось бы выбрать другое направление. Он, к примеру, собрался бы во Владивосток, где живет его сват брата шурина его соседа. Об этом Отец не думал. Временные законы и причинно-следственные связи в контексте темпоральных перемещений очень жесткие, их обмануть не получится никому. Отец для себя это уже давно выяснил. По его твердому убеждению «после того, не значит вследствие того». Время не позволит случиться ошибке.
–Трибун, а ты не посмотрел, кто ко мне пришел, что за тип?– Спросил Отец, смиряясь с мыслью, что придется сотрудничать с бывшими недругами.
–Поспелов то? Нормальный пацан. Выпить любит. Вы с ним поладите.– Трибун засмеялся.
Отец не уловил смысла шутки, но это его нисколько не огорчило, поскольку «нормальный пацан» в устах Трибуна звучит как такой же, как и я, нормальный пацан. Это немного смущало, однако «нормальному пацану» было уже за сорок, в крайнем случае, он так выглядел. Любит выпить. Хм. Кто ж не любит выпить? Выпить любят все, а кто не пьет, того все не любят. Федерала это характеризовала, по мнению Отца, с наилучшей стороны, только Петрович наверняка любит выпить тоже, а со странником у них конструктивного диалога не получилось. Что ж, что любит выпить? Мужик, что колодец, тем он лучше, когда напиться вволю.
–Он до сих пор у меня?– Спросил с опаской Отец.
–Ага,– Трибун кивнул.– Он решил тебя дождаться, без тебя никуда не пойдет. Одно слово, куда собака, туда и хвост.
–Не радует.– Вздохнул Отец.
–Не бойся, он нормальный. Его специально подбирали, чтобы с тобой на одной волне работать. Психологический двойник твой, вы точно поладите. Федералы свое дело хорошо знают.– Проскрипел Трибун.
–Это, типа, до свидания?– Спросил Отец с усмешкой.
–Если честно, ты у меня много времени отнял. Так что не обессудь. Я тебе больше помочь ни чем не могу.– С трудом выдавил из себя Трибун.– Будут проблемы, захаживай.
–Ладно, понял. Не дурак. Тебе пора по йогурту и спать, верно?– Отец поднялся со своего стула и протянул руку своему информационному покровителю и идейному наставнику.
–Не обижайся. Просто я тоже немного устал.– Трибун сосредоточился на вытягивании руки, которая не слушалась и дрожала, словно на ветру.
Отец ловким движением схватил Трибуна за кисть, чуть заметно пожав ее. В ответ на этот дружеский жест незадачливый хакер едва не лишился конечности.
–Трибун. Спасибо тебе за все, дружище. Страна вечно будет помнить своих героев.– Сказал он и направился к выходу.
Трибун со стоном повалился на раскладушку и зажмурил глаза. Отец последний раз кинул взгляд на Трибуна и скрылся в арке черного выхода.
Великий космос. Непостижимы тайны твои. Ты пуст и мертв, а, вместе с тем, так ярок и насыщен. Широки просторы твои, даже великому гению человека не суждено представить и малую толику твоих пространств. Ты беспощаден и грозен, ты терпелив и стремителен. Ты наполнен светом и тьмой. В твоих просторах бушуют страсти, которые кажутся песчинками из-за расстояния. Ты прекрасен в своей непостижимости и многоликости. Прекрасны творения твои. Звезды, планеты, астероиды, спутники, черные дыры– все твои детища. Даже мертвый безобразный Плутон и холодный и обезображенный Харон по-своему прекрасны. Кваоар– маленькая одинокая планета, которая кружится вокруг Солнца еще дальше, чем Плутон, и та прекрасна. Удивительной своей кистью ты творишь свои создания, которые человеку не всегда понятны, но это ни в коей мере не умаляет твой великий замысел.
Отец вышел из выхода на берегу тихой заводи и обомлел. Низкий стеклянный столик, стоящий прямо на траве, был усыпан рыбьей перхотью и щучьими головами. Рядом с останками сушеных рыб валялись целые горы фисташковой скорлупы. Горы были такими огромными, что с них можно было кататься на горных лыжах. Скорлупа валялась вокруг столика, возле дуба, в котором Отец устроил бар, скорлупа кружилась в водоворотах заводи, она была в траве сплошь вместе с рыбьими костями и чешуей. В кучах органического мусора на столе стояли три огромные стеклянные пивные кружки с надписью «Станица», наполненные темным пенящимся пивом. Две из них были початые, одна стояла полная, будто дожидаясь своего господина. Вокруг столика обозначились две раскрасневшиеся от алкоголя физиономии. Басмач был разгорячен и растрепан. Белоснежная рубашка была расстегнута со всех пуговиц и бурная черная заросль на груди его напоминала медвежью спину. Он закатал рукава, чтобы оживленная жестикуляция не была ограничена какими-то манжетами. Басмач что-то громко декламировал. Рядом с ним восседал Поспелов, красные маленькие глазки которого щурились от удовольствия и смеха. На нем был надет турецкий шерстяной свитер неопределенного цвета, рукава он тоже закатал, но это не мешало фисташковой скорлупе и чешуе болтаться у него на локтях. Из-за широкого выреза на груди виднелась простая футболка, которую обычно надевают, когда собираются залезть в погреб или в смотровую яму. Ноги были обтянуты простыми рваными на коленках джинсами, ноги были босы.
Поспелов– очень колоритная натура. Первое, что бросалось в глаза– добродушное лицо, которое, как подумал Отец, он носил с самого рождения. Складки на щеках указывали, что Поспелов любил смеяться, поэтому он до сих пор не выбился в начальники. Щеки были достаточно велики, чтобы при смехе закрывать глаза. На лице кучерявилась трехдневная щетина и казалось, что Поспелов– горец. На голове могучая шевелюра собиралась в озорные завитки, придавая голове еще более бесшабашный вид. Раскрасневшееся лицо и красные глазки, наглядно указывали на две промили алкоголя в крови.
Басмач рассказывал что-то веселое, Поспелов, вольготно распластанный на стульчике, громко смеялся, и эхо его горловых раскатов неслось по всему оазису.
–Гудит как улей родной завод.– Поздоровался Отец.– Кого пьем, бродяги?
–Помогай, Отец.– Сказал Поспелов, ничуть не смущенный появлением хозяина этого местечка, указал на свободный стул.– Мы тут без тебя пикничок устроили. Ты не против?
–Be my guest.– Сказал Отец и плюхнулся на стул.
Он посмотрел на мусор, наваленный горами на столе и вокруг, на огромные кружки пива, со стекающей пеной по гладким стеклянным бокам, на плавающую в воде шелуху, на разгоряченные лица Басмача и федерала, для которых вечерника была только в разгаре. Ему стало скучно. Он вспомнил, что сегодня у него был долгий день. Усталость навалилась на глаза и ноги. Грусть опускала на зерцала кожные складки. Зевота разрывала рот.
–Отец, давай за знакомство пустим карасика,– Поспелов поднял бокал с пивом, жестом приглашая странника поддержать его порыв, идущий от сердца.
–Не,– покачал головой Отец.– Я устал, сегодня не стану. Да и дела завтра еще нужно будет порешать. Не буду. Вон, черный тебе поможет.
Отец лениво кивнул головой на Басмача.
–Да хоть и черный,– запротестовал Басмач.– У нас все равны.
–Человек должен быть белым и говорить по-русски.– Заявил Отец и поднялся из-за столика.
Он, покачиваясь от усталости, пошел в дом, в котором рассчитывал поспать минуть восемьсот, как малое, чтобы придти в себя.
–Отец,– за спиной послышался голос Поспелова.– Я к тебе по делу пришел.
–Завтра. Все будет завтра. Сейчас я устал и мне нужно отдохнуть.– Сказал Отец.
Завтра он должен встретиться Рыжей. Завтра будет решаться судьба трех человек.
Глава 3.
Отцу снилось.
«У меня скверный характер». Я кроткая. «Я не смогу долго быть с тобой». У меня много времени. «У меня на спине растут волосы». Это очень красиво. «Я бываю непостоянным». Я буду всегда тебе верна. «Я пока тебя не люблю». Я рожу тебе сына и ты полюбишь. «Мне нужно будет уходить от тебя». Я сяду у окна и буду ждать. «Иногда меня не будет очень долго». Я стану лунным лучом вышивать твое имя. «Если у меня появится другая женщина?». Я завяжу волосы в узел и никогда не подойду к зеркалу. «Если ты будешь у меня одна?». Я стану воздухом твоим. «Иногда я крепко ругаюсь». Я многих слов не разбираю. «Мне дороги мои друзья». Они– братья мои. «Я люблю лук». Теперь я тоже его люблю. «Если я стану водой?». От моих слез ты будешь соленой водой. «Если я стану светом?». Я стану деревом и буду любоваться тобой снизу. «Однажды я умру». Я навсегда закрою глаза. «Мне нужна свобода». Я стану твоей путеводной нитью. «Если мне придется навсегда покинуть тебя?». Я буду тебя ждать вечно. «Если ты полюбишь другого?». Это не возможно. «Я не богат». Ты– мое богатство. «Я эгоист». Моя судьба жить для тебя. «У меня уже седина на висках». Я буду твоим утешением. «Тогда бери меня за руку, пойдем вместе». Нет. Ты иди впереди, я последую за тобой.
Сегодня все случится, подумал Отец, просыпаясь в своей кровати возле камина. Диван на время ночного сна принял форму кровати, на которой можно было бы без труда устроить чемпионат по бейсболу. Сегодня. Отец взглянул на часы. Одиннадцать. Еще рано. Можно еще полежать. Дверь в горницу отворилась, и на кривых лапах, спотыкаясь, вошел пьяный вусмерть Пиначет. И без того глупая физиономия была испачкана в рыбе, лапы стали широкими, словно у верблюда, от запутавшегося в шерсти мокрого речного песка. На черно-белых боках висела успевшая засохнуть речная ряска вперемешку с пожухлой листвой и кожурой фисташки. К задней лапе была привязана котомка, в которой бряцала стеклянная посуда. Коала осторожно подошел к кровати. Отец наблюдал за добродушным медведем, на душе которого черти танцевали финскую польку. Тяжко вздохнув, медведь принялся залезать на белоснежную кровать, в которой покоился Отец, и вслед за ним по белой, словно тополиный пух, простыне поползла безобразная бурая полоса. Пиначет приблизился к Отцу и ткнул его в руку холодным черным носом, словно призывая освободить его от тяжкой ноши, скованной с задней лапой.
Отец отвязал котомку, в которой обнаружил бутылку темного пива и кружку.
–Да ты же мой маленький.– Отец потрепал коалу, который увалился набок и забылся сном.– Я же не болею. Это тебе впору поправиться. Хотя, уже поздно.
Коала засопел. Отец соскочил с кровати, настроил выход на гардероб, прошел через него, и бросился бегом на поляну, на которой вчера была разыграна трагедия победы продуктов расщепления глюкозы над трезвым рассудком и здоровьем. Гор мусора стало еще больше. Коала столько съесть не мог, Басмач особого рвения к фисташкам ранее не проявлял, оставался Поспелов. Выходит, это он страстный любитель фисташек, сушеной рыбы и пива. Ну что ж, сами и уберутся, подумал Отец.
Басмач спал под канадским кленом, широко раскинув руки в стороны. Его белоснежная рубашка превратилась в накидку цвета мясных помоев, строгие английские брюки были порваны и испачканы в прибрежной грязи, что лежала в камышах по ту сторону заводи. Волосы немногим выгоднее отличались от боков коалы тем, что в них еще не пытались гнездиться мухи.
–А стомленные руки вольно в ширки раскину, а ногами в долину хай накрылет туман.– Тихонько в нос пропел Отец.
Поспелов спал в гамаке, натянутом меж деревьев. Вид у него был более пристойный, чем у Басмача. Грязи на джинсах и в волосах не было, лишь следы рыбьей чешуи все-таки болтались на рукавах турецкой кофты. Видимо, чтобы гость чувствовал в гостях, как дома, Басмач перебрал с алкоголем сам, поэтому Поспелов, хоть и отвел душу в празднике, лица не потерял.
Мудрый ход, подумал Отец. Это очень гостеприимно со стороны Басмача. А он тоже не станет перед свиньями метать бисер. Ладно, придется с ним сотрудничать. Послушаем, что он скажет. Только сначала Рыжая.
Рыжая. Отец вспомнил прогнозы, которые строил вчера на Плутоне Трибун. Может не стоит идти на встречу? Скорее всего, она не придет, так ведь сказал Трибун. Кого я обманываю? Если Трибун точно рассчитал такое дело как миссия на Цватпу без значимых ошибок, то неужели он сделает промах здесь, в таком простом прогнозе? Гадать не будем, пойдем и проверим. Придет, хорошо, не придет, что ж, Отец к этому готов. Предупрежден, значит вооружен. Только такое дело отпускать на авось не в наших манерах.
Отец бросил взгляд на безобразие, царящее на берегу некогда тихой заводи, на спящего под кленом Басмача, на свернувшегося в клубок Поспелова, на домик, что притаился меж деревьев, на кучи мусора, плавающие в воде и лежащие просто так везде, и вышел.
Времени еще полно. Впереди еще три часа до встречи. Идти около часа, если не пользоваться плодами человеческого гения.
На пригорке, где стояло его общежитие, царила серость и уныние. Холодный северный ветер забирался под одежду и морозил. Солнце светило, однако северный холод, нашедший временное пристанище здесь, не давал светилу разгуляться вовсю. На горизонте чуть собрались белые перья облаков. Гонимые холодным воздухом, они принимали различные формы, то становясь похожими на лебедей, вытянувших шею, то превращаясь в вату. На пригорке солнце особенно ярко светило в глаза, здесь тени казались такими резкими, как на Луне, и холодными. Березки, которые окружали строгий круг общежития, трепетали и мерзли в потоках северного воздуха, и, казалось, что они вот-вот пожелтеют и опадут, и станет совсем грустно и одиноко. Дорожка, сбегавшая вниз, в город, казалась тусклой и безжизненной. Ощущение обездоленности усиливали куски пластика и бумаги, которые, словно перекати-поле, метались на холодном ветру. Вместе с бумагой, потоки воздуха поднимали и опавшую желтую листву берез и тополей, которые вальсировали на дорожке, будто призраки.
Отец побрел по холодной тропке вниз, туда, где будет вершиться его судьба. Справа начался жилой массив, состоявший из приземистых сорока– и пятидесятиэтажек. Этот район считался старым, здесь большей частью жили старики и рабочие, обслуживающие космопорт, расположенный в каких-нибудь восьмидесяти километрах. Дальше к реке шел проспект. Это был очень неуютный проспект, едва усаженный тополями и декоративными яблонями, которые плодоносили мелкими ранетками, что едят синички зимой. Здесь уже много столетий не ходит наземный транспорт. В городах это запрещено. Отец не мог вспомнить, что здесь было в его время, когда он мальчишкой бегал по залитым солнцем улицам. Может, здесь стояла консерватория, а быть может, была закусочная с нелепой эмблемой трех медведей? Кто его теперь разберет? Все так изменилось. Он шел по тротуару, мощенному желтым кирпичом. Низкие пятидесятиэтажки здесь полностью защищали тротуар от солнца. Была лишь тень. Только в новых районах тротуары освещены естественным светом с помощью систем зеркал. Здесь этого не было.
Тротуар вытянулся на многие сотни метров, против того, что был на его месте. Дома, что стояли на страже проспекта, были серыми и унылыми. Становилось похожим, что они грустят и сами, вспоминая летнее тепло и солнце. Летние рестораны свернулись. Сейчас от них не было проку. Все чаще и чаще погода хмурилась, прощаясь с летним теплом, плевалась то дождями, то холодным порывистым ветром, что опрокидывал легкие пластиковые стулья. На месте летних ресторанов остались лишь стойки органических синтезаторов, которые в такую непогоду были невостребованными, да урны, оснащенные аннигиляторами, у них работы тоже не было. Прохожие теперь стали редки. Едва где-то вдали покажется спина праздного гуляки, как сразу исчезает в ближайшем выходе. Иногда из-за домов показывали морды упитанные городские псы, уцелевшие после облав, да кошки. Было позднее утро, а в городе было тихо и пустынно, словно все жители уехали за реку.
Ничего, думал Отец. Возле ратуши будет оживление. Там устроили детскую площадку, лучшую в городе, чтобы детвора не пряталась по подъездам и подворотням в поисках удовольствий, но была на виду административной автоматики. Там-то и должен Отец воочию встретиться с любимой. Отец миновал круглую площадь, которая по праву носила название «Тихая» и свернул влево, на другой проспект, который шел через весь город, и был кривым, как Пизанская башня. В центре «Тихой» площади разбили огромную широкую клумбу, от которой в эту пору остался лишь черный вспаханный круг чернозема, да желтые сухие черенки некогда пышных цветов.
Бом! Раздалось вокруг. Это звонили куранты на административной площади у ратуши. Уже полдвенадцатого. Отец обошел площадь вокруг, времени было еще много, и углубился дальше. Ратуша уже скоро. Этот проспект был более респектабельным. Здесь уже в ряд выстроились широкие стоэтажки, которых было большинство, растительность, обрамлявшая пешеходную зону, стала заметно разнообразнее. Кроны деревьев были аккуратно острижены. Кустарникам, так же построенным в ряд, была придана форма живых тумб и колонн. В центре проспекта тянулась одна большая и длинная клумба, которая сейчас имела вид стриженого пуделя, такая же лысая и некрасивая. Здесь проспект освещался зеркалами, закрепленными на крышах. В такую пору солнце не поднималось достаточно высоко, чтобы осветить эту часть города. Инженеры нашли разумный выход из положения с помощью нескольких сотен зеркал. Теперь проспект не тонул в вечной тени, а был светел и привлекателен, несмотря на этот пронзительный холод, согнанный с берегов Арктики противным циклоном.
Вот уже стали слышны веселые звуки музыки, крики детей и их родителей, что плевали на этот холодный ветер и вышли веселиться к ратуше. Отец перешел на другую сторону проспекта, чтобы оказаться ближе к заветной цели. В вышине, где тучи обычно касаются покатых крыш домов, стали чаще мелькать пассажирские кары. Детвора со своими родителями стекалась к ратуше, где всегда был праздник, другие, отдавшие часть своих сил прогулке и развлечениям, покидали административную площадь. Отец прошел еще пару сотен метров и вышел за угол здания, где начинался массив строений городской ратуши, выстроенной в форме правильного четырехугольника. Перед ратушей был раскинут парк, обсаженный кустами сирени и липы. По краям парка расставленные скамейки были заняты все до единой, кроме тех, которые были исписаны флуоресцентными маркерами с непотребными письменами, да заплеванные хулиганствующими подростками. Дворники– роботы ежедневно исправляли последствия вандализма подрастающего поколения, однако, обезображенные юными дарованиями, лавки появлялись ежедневно.
В центре парка в летнюю пору бил фонтан, обрамленный со всех сторон гранитными плитами, и, не смотря на смелую художественную задумку городского светила– архитектора, был похож на усыпальницу самого Нептуна, нашедшего покой под этими холодными коричневыми пластами тесаного камня. Перед фонтаном, словно флаг, высились куранты. Раньше это было величественное сооружение с четырьмя циферблатами, венчавшими верхушку мраморной колонны, гордо возвышавшейся над площадью на таком же белом мраморном пьедестале. Теперь, на фоне окруживших площадь жилых домов, главные городские часы выглядели маленьким аппендиксом, небольшим штырьком, вбитым в землю чьей-то злой прихотью.
Между курантами и фонтаном росла одна единственная корабельная сосна, которую в Новый Год украшали гирляндами и игрушками. Ныне, удобренная минеральными добавками, она горделиво и царственно зеленела над поблекшим парком.
В ближней к прилегающему проспекту части парка была организована детская площадка. Была установлена высокая горка с искусственным льдом, на ней детвора каталась и в жаркое лето. Чуть в стороне крутились карусели, в маленьком искусственном пруду плавали лодочки, на которые детей запускали только с серьезными папами, чуть далее расположился прокат велосипедов на антигравитационной платформе. Всюду гремела музыка детского содержания. Детвора спускалась с горки на санках, привезенных из дома, на пластиковых пакетах, которые им были выданы добрыми родителями. Другие сорванцы крутились на каруселях, громко визжа и плюясь в прохожих. Другие наезжали на велосипедах на нерасторопных старух, которые не медлили с изрыганием из себя более или менее сносной брани.
Детвора, которой были нипочем все на свете катаклизмы, подбегала к стойкам органических синтезаторов и заказывала многие сотни килограммов мороженого. Рачительные родители, стоило им заметить такое хулиганство, отгоняли своих отпрысков от автоматов, но машин было слишком много, и детвора перемещалась от одного синтезатора к другому, набивая свои желудки сладким холодным продуктом.
Отец ходил меж разгоряченных подвижными играми детей, стараясь на нарушать их игровые порядки, улыбался и шутил с молоденькими мамашами, вблизи которых не было их мужей. Скоро, возможно, и я с Олежеком буду здесь гулять. Только бы Трибун ошибался. Только бы он не был таким точным в своих прогнозах.
Бом! Бом! Бом!.. Пробили куранты двенадцать раз. Это значит, что Отцу еще два часа здесь дожидаться Рыжей. Что ж. Пусть он подождет и больше, если это потребуется. Рыжая наверное уже встала и принялась за боевую раскраску. Отец любил наблюдать, как она водит по губам пластиковой палочкой, на конце которой краснела какая-то масса. Он смотрел, как она кистями наносит краски на лицо. Размеры кистей были от миниатюрной с несколькими короткими волосками, до огромной кисти, которой впору белить заборы. Результат таких раскрашиваний был неизменным. Макияжа на лице не было видно!!! Никогда!!! Сколько бы Рыжая себя не раскрашивала, она впустую тратила время. Удивительно, но факт: и пудра и тени у нее заканчивались, время от времени. Куда она их девает, Отец не смог выяснить, но их следов на лице он никогда не замечал. Пусть. У каждого дебила свои белила.
Отец устроился на лавочку, только что покинутую семейной парой. Он уселся широко, не стесняя себя пространством, и стал наблюдать за резвящейся детворой. Пара шалопаев школьного возраста вела бой на световых мечах. Мальчишки были облачены в доспехи из какого-то пластика, смягчающего и без того несильные удары. Другие мальчишки следили за поединком, активно болея за своего героя. За рыцарями появилась лошадка, везущая за собой тележку, полную ревущей от восторга детворы. Животное было, вероятно, кибернетическое, поскольку движения его были плавными и взвешенными, да и детвору, которую она везла, с места смогла бы стронуть только орбитальная ракета-носитель, но никак не живая лошадка. Меж беснующейся детворы слонялись клоуны и потешники, даря юным наследникам планеты разноцветные шары и голографические игрушки. Здесь же работал фотограф, оставляя на память родителям незабываемые моменты счастья их детей на объемных фото. В воздухе висел экран, по которому транслировали мультфильмы, на которые, впрочем, мало кто обращал внимания.