Жизнь – радость короткая

– Скажи, ты меня любишь? – голос её дрожал. Она едва сдерживалась, чтоб не заплакать.

Мне бы очнуться, сказать ей: прости, любимая. Я люблю тебя всем сердцем и не мыслю своей жизни без тебя. Но не знаю, что стало со мной. Обида ещё не остыла. Я, как загнанная лошадь, закусил удила и в последнем порыве мчался к пропасти. Бросил ей резко и зло: нет!

Она с ужасом отпрянула от меня, зажала руками уши и бросилась прочь…

Всю ночь я не сомкнул глаз, а утром не смог решиться зайти к ней перед отъездом, хотя рано пришёл на автобусную остановку и все время поглядывал в сторону дома её бабушки. Но так и уехал. С горечью в сердце и тревогой…

Потом, наверное, не было дня, чтобы я не вспоминал о ней. Так мне было одиноко и стыдно. Понимал, что надо сделать навстречу решительный шаг, но всё медлил, чего-то ждал, надеялся неизвестно на что. Так прошел целый год. Он был для меня долгим и мучительным.

Известие о том, что она выходит замуж, пришло ко мне удивительно быстро. У дурных вестей гораздо короче пути.

В то время я проводил свой первый рабочий отпуск в деревне у родителей. Странно, но окружающим как будто доставляло большое удовольствие сообщать мне о её замужестве.

– Ты слышал?

– Что?

– Она выходит замуж…

– Слышал!

– Как же так? Казалось, что у вас всё ясно.

Что им было ясно, я не понимал, но со всей отчетливостью сознавал, что почему-то для большинства знакомых в деревне было большой радостью увидеть мои муки, наблюдать, как скрутят меня душевная боль и отчаяние, чтоб потом перешептываться между собой:

– Ах, как он страдает из-за неё!

Но я не оправдал этих надежд. Ни единым словом, ни взглядом не выказал своих чувств, огромным усилием воли спрятав их за маской равнодушия. Никто не узнал, что творилось в моём сердце. Встречаться с людьми в ту пору стало выше моих сил, и потому большую часть времени я проводил на реке, пристрастившись к рыбной ловле. Поднявшись на рассвете, шёл лесной дорогой на реку. Там возле Черёмухового омута много лет назад был сделан рыбаками шалаш. Крыша его была покрыта дерном, веселые цветы кошачьей лапки, одуванчики с пушистыми шариками пуха украшали ее.

Прошагав семь километров, я разводил около шалаша огонь и кипятил чай, заваривая его зверобоем и листьями черной смородины, потом тихо сидел над ближним омутом в ожидании клёва и ни о чём не думал. В траве на лугу бойко стрекотали кузнечики, над самой водой низко летали кулики. Чаще всего клевала плотва, не крупная, величиной с ладонь. Иногда брал окунь. Резко, стремительно, заглатывая крючок с наживкой.

Бывало, мне не хотелось уходить с реки, и я оставался ночевать в шалаше. К вечеру воздух свежел, над рекой поднимался туман, густой и белый. Реки уже не было видно, только на перекатах она чуть шумела. Опускалась на землю августовская ночь, и в небе срывались, падали звезды. Я смотрел, как они оставляют светлые росчерки в ночном небе, но ни разу не загадывал желания…

Деревенская изба, некогда уютная, мне стала казаться чужой и мрачной. Проходил день и наступала беспокойная ночь. Когда я был один, память снова входила в мой дом. Она мучила меня до исступления. От сознания непоправимости происшедшего каждый новый день меня раздражал или даже пугал. Со временем наступило страшное опустошение, будто внутри что-то перегорело, присыпав пеплом боль сердца. В душе стало так пусто, что в ней совершенно ничего не чувствовалось, ни горечи, ни отчаяния, словно её и не было, души. Вместо неё – одна лишь пустота, сумрачная и пугающая.

Я не смог больше жить в деревне, в избе, где всё напоминало о ней. Не дождавшись конца отпуска, уехал из деревни…

Через два года судьба забросила меня на некоторое время в Ленинград, где однажды я совершенно случайно столкнулся на улице с сыном её бабушки. Разница в возрасте у нас была небольшая, мы выросли в одной деревне, легкими листьями оторвались на ветру от одного дерева и, конечно, было о чём поговорить, что вспомнить. Я охотно согласился поехать к нему в гости.

Жена Алексея, Галина, хотя и не землячка, но так же знакомая по деревне, встретила радушно, как близкого знакомого. Сразу же посыпались вопросы о деревне, давно ли был там, что там нового, все ли знакомые живы-здоровы, и где теперь обитаю сам. Перед этим я не ездил в родные края около года, письма от родителей, почти неграмотных стариков, получал крайне редко, да и сам до писем не большой охотник, потому свежих новостей не знал, а о себе – что рассказывать! Наш вечер превратился в вечер воспоминаний, и как это бывает в таких случаях, былые дни и былые встречи в наших разговорах заиграли солнечными бликами в сумраке прошлого, и всем казалось, что светлее тех дней и встреч уже ничего не было в жизни. Вспоминая прошлое, люди становятся сентиментальными. Возможно, оттого, что память всегда лучше хранит в себе всё доброе, хорошее, и наши сердца берегут сквозь годы тепло…

Мне не трудно было заметить, что в наших разговорах и Алексей, и Галина намеренно не упоминали её имя, которое нетерпеливо просилось сорваться с их уст. Но они боялись причинить мне боль, щадили мою память, и когда наш разговор вот-вот должен был коснуться её, направляли его в другое, более спокойное русло. Я охотно подчинялся, послушно следовал за ними, сдерживая в себе острое желание узнать что-либо о ней. Счастлива ли она?

Лишь когда рассматривая альбом с семейными фотографиями, мой взгляд несколько задержался на её свадебной фотографии, и при этом я, видимо, чуть вздрогнул, что не осталось не замеченным, Галина несмело произнесла:

– А ведь мы могли стать родственниками…

Но Алексей недовольно взглянул на жену, и она смутилась.

– Ничего, – успокоил я, закрывая альбом. – Вы давно не встречались с ней?

– Минувшим летом, – настороженно ответил Алексей.

– Она приезжала на недельку к бабушке в деревню с… со своим мужем, – добавила Галина.

– Я не знал этого. Верно, меня тогда уже не было в деревне, – по возможности равнодушно ответил я.

Моё внешнее спокойствие подтолкнуло Галину к дальнейшему разговору. Она стала вспоминать:

– Знаешь, однажды мы ходили с ней за земляникой. У вас в деревне на просеку. Обратно шли мимо твоей деревенской избушки. Она как-то странно посмотрела на неё и потом молчала до самого дома. Уже у бабушки сказала: «Как хорошо было приезжать сюда, когда знала, что здесь меня ждут. Если б я вышла за него замуж, то…» Тут спохватилась и не договорила. Потом на неё нашла какая-то рассеянность, даже на вопросы она отвечала невпопад, а вечером потащила меня гулять, увела за околицу, туда, где развалины часовни и старые липы. Я оставила её одну, а сама пошла собирать на лугу цветы. Когда вернулась с букетом обратно, прислонившись спиной к дереву, она плакала.

– Мне никогда не доводилось видеть таких старых лип, как те около часовни.

– А у нас на псковщине, – виновато поспешила откликнуться Галина, и Алексей живо поддержал её.

Я принял их игру. Где нужно поддакивал, спрашивал о чём-то и даже несколько раз пытался рассмеяться. Общими усилиями ладья нашего разговора снова выбралась со стремнины на ровную спокойную гладь и медленно закачалась на ней с приспущенными парусами…

С тех пор, где бы я ни был, что бы я не делал, её имя не уходило от меня дальше моего сердца. Тронутые струны памяти вновь ожили, лишив покоя. Было отрадно и мучительно предаваться воспоминаниям в тихие часы одиночества. Когда-то казалось – всё давно прошло, перегорело, отлегло от сердца, и вот снова всколыхнулось, заболело и заговорило. Я начал жить воспоминаниями, незаметно для себя раздувая легким ветерком памяти дотлевающие угли, и лучшим помощник мне в этом было моё одиночество. Я засыпал с мыслями о ней и просыпался с ними. Иногда она приходила в мои сны, и тогда, наверное, я улыбался во сне. А может быть, стонал.

Сколько раз в раздумье и нерешительности останавливался у будки междугороднего телефона-автомата с непреодолимым желанием позвонить ей, чтоб хотя бы услышать голос. Всякий раз долго колебался, медлил, и рассудок снова одерживал победу над чувствами. Зачем делать ненужный шаг, невозможно вернуть того, что навсегда потеряно, и зачем тешить себя пустыми надеждами и бередить душу дорогого мне человека.

И всё же я нашел повод для звонка.

Это было в день её рождения. «Позвоню, – подумал я, – поздравлю и всё».

Время до вечера тянулось медленно. Не зная, куда себя деть, я пораньше вышел в город и долго бродил в парке. Потом, набирая номер её телефона, я очень разволновался. Но моё волнение оказалось напрасным. В трубке ответил голос незнакомого мужчины:

– Она теперь не живет здесь. Родители разменяли квартиру после её замужества. Если хотите, я могу дать вам её рабочий телефон. Мы вместе работаем.

Конечно, я хотел. Очень хотел.

На следующее утро я позвонил. Она сама взяла трубку.

– Я знала, что ты когда-нибудь дашь знать о себе, – взволнованно казала она. – Я ждала…

– Я помнил о тебе, – мой голос прозвучал удивительно спокойно, будто мы расстались только вчера.

– Откуда ты звонишь?

Я назвал город, но она даже не спросила, почему я здесь.

– Как ты там?

– У меня всё по-прежнему, – я невольно сделал ударение на слове «всё», – а ты как?

– Ничего, живу…

В это время монета провалилась внутрь аппарата, что-то там внутри щелкнуло, я испугался, что связь вот-вот исчезнет, и торопливо опустил следующую.

– Сколько лет мы с тобой не виделись, – задумчиво прозвучал в трубке её голос.

– Много. У меня есть возможность приехать в ваш город в командировку на несколько дней. Как ты думаешь?

– Обязательно приезжай!

– Я приеду, я хочу тебя видеть…

– Зачем? – вздохнула она.

Странно, но ни она, ни я, не хотели сейчас говорить о прошлом, будто весь мир мог услышать нас. Может, просто оба не хотели ворошить минувшее, где мы жили другой жизнью и нас разделяло только расстояние. Я мог бы разговаривать с ней сколько угодно, но её ждали дела.

– Извини, мне нужно работать. Люди ждут. Позвони ещё когда-нибудь. И не забудь, ты обещал приехать…

– Я обязательно позвоню! До свидания!

– До встречи…

Выйдя из телефонной будки, я чувствовал себя необыкновенно счастливым человеком. Наверное, у меня в те минуты был очень глупый вид. Мне снова было не больше двадцати. Окружающий мир будто посветлел, стал добрее и доверчивее. Хотелось броситься на шею первому встречу и с радостью сказать ему: она ждала меня! Она всё ещё ждала! И я по-прежнему люблю её!

Незнакомый город поразил меня своими контрастами: рядом с современным микрорайоном из многоэтажных домов-коробок, первые этажи которых играли холодным стеклянным светом витрин магазинов, ютились старые поморские дома, обитые вагонкой и покрашенные, как один, в зеленый цвет. Они дышали историей, и я, добираясь пешком от железнодорожного вокзала до ближайшей гостиницы, испытывал волнение от этого дыхания. Казалось, что вот-вот с грохотом выкатит из тихого переулка конный экипаж, и за розовыми шторками окошечка мелькнет румяное личико купеческой дочки или густая борода самого купца…

Было утро. Совершенно безветренное, но по северному прохладное. Потом погода резко изменилась. Всё вокруг неожиданно преобразилось, стало серым и неприветливым, воздух заметно похолодал, и скоро крупными хлопьями полетел весенний снег, такой густой, что и в десяти метрах ничего не было видно. Автомобили замедлили движение и зашумели шинами по мокрому асфальту, прохожие, наоборот, спешили. И, наверное, я один лишь всё так же неторопливо шагал по улицам её города и вспоминал другой, уже давно растаявший снег…

В весеннюю пору мы встретились в деревне только однажды, приехав туда в начале мая на несколько дней.

Что делать, я не люблю весны. Всякий раз трудно переношу это время, когда и в природе, и в душе начинается брожение. Чувства и мысли идут вразнос, никак не могут слиться в единое постоянное русло. Неудержимо тянет к людям. В эту пору трудно понять самого себя, потому что в душе смятение, нет в ней ни устойчивости, ни успокоения…

Та весна была поздней. Воспоминания о ней наполнены светом наших встреч.

В один из дней, возвращаясь из леса, я увидел на небольшой полянке подснежник. Он рос возле трухлявого березового пня на подсохшем взгорке, прогретом солнцем. Я осторожно выкопал его из земли вместе с корешками, принес домой, и поставил в стакане с водой на окно. Вечером показал подснежник ей. Выросшая в северном городе, возможно, никогда в жизни не видевшая подснежников, она долго и внимательно рассматривала его, а потом то ли в шутку, то ли всерьез обвинила меня в жестокости.

К исходу следующего дня неожиданно повалил снег. Вечером, когда мы встретились, она всё повторяла, что этот снег теплый, и с улыбкой ловила в ладошку снежинки, которые тут же таяли. Снег засыпал, облепил наши плечи и только на её белой вязаной шапочке был почти не заметен.

Мы шли мимо погруженных в сон деревенских изб, и у нас не было мысли о том, чтобы укрыться от летящего плотной стеной снега. Он поскрипывал под ногами весело и мягко, без резкого звука, какой бывает зимой в морозную погоду. Позади оставались следы, две ровных цепочки на дороге, которые тянулись от нас к месту нашей встречи и там расходились в разные стороны к нашим домам.

В моей избе она подошла к окну и снова стала рассматривать подснежник, потом почти с виноватой улыбкой обняла меня и тихо шепнула: спасибо!

А ночью я долго не мог заснуть, курил и смотрел из окна на улицу. В свете ночного фонаря было видно, что снегопад постепенно затихал. Прямо возле моего окна стояла верба. Белый снежный пух бережно укутал на ней проклюнувшиеся сережки, словно для того, чтоб сберечь их весеннюю нежность. Липы в саду дремали.

В эти минуты я тоже думал о снеге, что он теплый…

Устроиться в гостиницу удалось удивительно легко, без всяких передряг и ожидания. Я поселился в двухместном номере на седьмом этаже, откуда открывался вид на окраину города.

После дороги хотелось отдохнуть, выпить стакан чая, но всё нарастающая в душе волна подмывала скорее, не откладывая ни на минуту, позвонить ей, и сдержать себя было просто невозможно. В фойе гостиницы телефонного автомата не было. Я отправился на улицу.

Снег ещё не прошел, по-прежнему валил густо, на асфальте он таял, а на газонах, на прошлогодней пожухлой траве лепился мягким бархатом, белея свежо и пушисто. Телефонная будка оказалась совсем рядом, в двух минутах ходьбы, около кинотеатра. Войдя в неё, я плотно прикрыл за собой дверь и почувствовал, как слабеют руки, а сердце ухнуло куда-то вниз, полетело в неведомую пропасть так стремительно, что перехватило дыхание.

Как много в дороге я думал об этом разговоре и о нашей предстоящей встрече, отыскивал нужные слова, готовился, а оказалось, что не смог предусмотреть обидной мелочи: у меня не оказалось ни одной двухкопеечной монеты.

– Черт побери, – выругался я, – если не повезло с самого начала, то дальше добра ждать нечего…

В ближайшем киоске «Союзпечать» молодая девушка в ответ на мою просьбу разменять деньги недовольно поджала крашеные помадой губки, словно у неё просили десять рублей в долг. Не отрываясь от журнала, который она читала, неприязнью бросила мне:

– Если каждому буду разменивать, то где я наберусь сдачи покупателям!

На мои робкие объяснения категорично заявила:

– Здесь киоск, а не разменный аппарат, – и опустила стекло.

Город встречал меня не очень дружелюбно.

Пришлось идти в ближайший магазин…

После первого же гудка на другом конце провода трубку, ответил незнакомый голос:

– Слушаю.

– Добрый день. Пригласите, пожалуйста, к телефону…

У меня никак не повернулся язык назвать её по фамилии мужа. Я назвал по имени-отчеству.

В трубке замолчали, верно, что-то выясняли, через несколько томительных секунд сообщили:

– Её сейчас нет на месте. Перезвоните через час-полтора. Она будет.

Мне снова не повезло. Даже здесь судьба решила испытать меня ожиданием. Что ж! Нужно было заняться делами командировки. Я зашел в гостиницу. В номере, пока я ходил звонить, поселился сосед, молодой человек, рыжеволосый, элегантно одетый.

– Кальо, – представился он, протягивая руку, – из Эстонии.

Я назвался, что-то буркнул ему о погоде, взял портфель и отправился в город. Смог позвонить ей лишь в три часа. Она ждала моего звонка и сама взяла трубку. Я с радостью выдохнул:

– Здравствуй! Это я!

– Здравствуй!..

Мы договорились встретиться в шесть часов возле речного вокзала. Она работала недалеко от него. По дороге я зашел на базар и купил цветы. Почти у самого выхода кто-то окликнул меня. Услышав своё имя в незнакомом городе, я нерешительно остановился, всё ещё думая, что окликнули не меня, но рядом в торговом ряду, мой сосед по номеру в гостинице Кальо из Эстонии приветливо размахивал тюльпанами. Я подошел к нему.

– Послушай, зачем ты покупал цветы? – сказал он со своим прибалтийским акцентом. – Да разве это цветы? Одно название. Веники. Бери у меня. Бери, сколько надо. Вот, выбирай!

Он широко развел руками, показывая свой товар, но я отрицательно покачал головой. Тогда он нагнулся над прилавком, без слов забрал у меня тюльпаны, которые, думаю, были нисколько не хуже, чем у него, и небрежно бросил их в ящик позади себя. Из стоящих в стеклянных банках с водой гвоздик придирчиво отобрал несколько штук и протянул мне:

– Возьми! Вот теперь порядок. Такие цветы не стыдно дарить.

– Спасибо, Кальо! – поблагодарил я эстонца.

– Не стоит, – отмахнулся он. – Может быть, где-нибудь вместе поужинаем?

– Не могу. Мне надо встретиться с одним человеком.

– Ну, и прекрасно, – воскликнул Кальо, – тогда поужинаем втроем.

– Думаю, это у нас не получится.

– А-а, – заговорщически подмигнул он, – подозреваю, что этот человек – женщина.

– Ты правильно подозреваешь, – улыбнулся я.

– Что ж! Желаю удачи! Вечером увидимся!

– Обязательно…

Теперь я пытаюсь вспомнить, какие мысли и чувства наполняли меня в минуты ожидания её у речного вокзала, обращаюсь к памяти, прислушиваюсь к сердцу, что оно скажет. Думаю о том, почему я решился на эту поездку. Чего ждал от неё? На что надеялся? Оборвать последнюю нить к прошлому, встретившись, вместе, по обоюдному согласию, отречься от минувшего, похоронить в общей могиле её и мою боль? Но что там ни было, многие наивные помыслы и даже мечты мгновенно разбились вдребезги, когда я ступил на перрон её города. Осталось лишь одно-единственное желание – увидеть её, а там будь, что будет.

Её я заметил еще вдалеке, хотя и не знал, с какой стороны она должна подойти. В белом расстегнутом плаще, с распущенными волосами она торопливо пересекала площадь, с беспокойством поглядывая по сторонам. Я шагнул навстречу и в волнении не заметил её протянутой руки. Мы долго молча смотрели друг на друга, словно пытались понять, что изменилось в нас за прошедшие годы. Глаза её лучились потаенной радостью, в них играли такие знакомые мне огоньки. Она была всё та же, дорогая и единственная, но теперь отчаянно далёкая от меня.

– Я рада, что мы опять вместе, – тихо произнесла она, перебирая в руках гвоздики.

Она отпросилась с работы всего на несколько минут и потому очень спешила. Может быть, для нас это было и лучше: пусть уляжется волнение, надо было успокоиться. Я проводил её до работы, и мы условились в семь часов вечера встретиться на том же месте у речного вокзала.

Никогда за последние годы я не чувствовал себя таким счастливым, как тогда. Несмотря на то, что небо обложили темные свинцовые тучи, крепчал ветер, и волны, бегущие к набережной, отливали металлическим блеском, мне казалось, что вокруг необыкновенно светло, радостно, даже дома смотрели по-другому, будто улыбались большими окнами.

Я думал о том, как сегодня вечером мы придем с ней вдвоем на эту набережную. Тогда я обязательно скажу ей, что буду любить всю жизнь, ничего от неё не требуя, и буду счастлив, если она в своей жизни будет счастлива. Я отдам ей всю нежность, на которую способно моё сердце.

Но вечером всё оказалось совсем не так, как мне думалось.

Она пришла, и я сразу заметил на её лице растерянность.

– Что-нибудь случилось? – обеспокоенно спросил я.

– Нет, ничего. Пойдем к нам.

– К вам? – удивился я.

– Да, к нам в гости. Я уже и мужу позвонила, что ты придешь.

Она пыталась говорить спокойно, но это у неё не получалось. Я впервые до конца осознал, как ей было трудно. Гораздо труднее, чем мне, ничем не связанному человеку. Что мы могли сделать?

Я отказался идти к ней домой. Мы недолго погуляли по набережной, разговора не получалось и скоро расстались…

В гостиницу я вернулся угнетенным и мрачным, с твердым намерением поскорее завтра завершить свои командировочные дела и вечером уехать. В номере меня встретил Кальо, настроенный жизнерадостно, видимо, его цветочные дела шли в гору.

– Что случилось? У вас неприятности? – встревоженно уставился он, когда я молча повесил на вешалку плащ и закурил сигарету.

– Нет, ничего неожиданного не произошло…

– Хм… Вы бледны.

Я попытался улыбнуться:

– Вреден север для меня…

– Что ж! Надо проводить адаптацию. Начнем, – решительно заявил Кальо.

Он говорил почти без акцента, свободно, трогая при разговоре рукой свой рыжий ершик коротких волос. Мне ничего не хотелось, только бы никто не трогал. Я не ответил на предложение Кальо, сидел, курил и смотрел в окно на дома незнакомого города. Вечерняя мгла наплывала на него с востока, небо с перистыми облаками какого-то удивительного розово-голубого цвета казалось высоким. В номере были слышны гудки далеких пароходов. Вот бы сейчас оказаться на одном из них и плыть куда-нибудь в одиночестве. Лучше всего на Соловки. Мечта о поездке на эти святые острова живет во мне до сих пор.

Сосед по номеру уже хлопотал возле стола, на котором появилась бутылка коньяка.

– Прошу садиться, – жестом пригласил Кальо, дружески улыбаясь мне.

Мы сели к столу, выпили за знакомство. Коньяк был хорош, эстонец знал в нём толк. Теплая волна поднялась в теле, душевная тяжесть не спала, но стала ослабевать, таять.

– Никак не думал, – говорил мой новый знакомый, – что нынешней весной еще раз увижу снег. А здесь он валил сегодня как в декабре. Я впервые на севере.

– Я тоже…

– Ты тоже? – удивился он, переходя на ты.

– Да.

– Ты недавно здесь?

– Только сегодня приехал и в этом городе я впервые.

– Как это по-русски называется? Плут! Только приехал и уже встречаешься с женщиной.

– Мы знакомы давно.

– О, здесь, видимо, скрыта своя история?

– История была. Кажется, она до сих пор не закончилась, но мне не хочется о ней рассказывать.

– Прости, но ты видел её?

– Да, видел…

– Так почему ты такой грустный? – воскликнул эстонец. – Надо радоваться. Давай еще выпьем.

– Радоваться, Кальо, нечему…

– Странно. Она тебя любит? – спросил он с бесцеремонностью подвыпившего человека.

Что я мог ответить ему? Любит ли она меня сейчас? Да и любила ли когда-нибудь? «Она никогда не говорила мне о своей любви», – подумал я и даже испугался этой мысли. Была юность, были встречи и письма. Конечно, она любила меня. Сейчас всё обстояло по-другому, она была замужем, у неё есть муж и ребенок. Может ли она теперь по-прежнему любить меня, или просто хранит в себе воспоминания юности? Бог ведает. Мне не хотелось продолжать начатый разговор, и я неуверенно обронил:

– Наверное…

– А ты сказал ей, что любишь её? – не отступался от меня Кальо.

– Нет!

– Почему же не сказал, глупый человек? – возмутился эстонец.

– Она об этом знает.

Торговец цветами даже вскочил со стула, удивленно воскликнул:

– Ничего не понимаю! Она тебя любит, ты её тоже. Что же вам мешает?

Я не ответил. Снова потянулся за сигаретой. Зачем ему было что-то понимать в наших отношениях. Мы и сам перестали понимать их.

– Придётся вмешаться мне, – сделал решительный жест рукой Кальо. – Ты ещё не знаешь, что может Кальо! Завтра же возьмём половину, нет, все мои цветы и поедем к ней, – запальчиво сказал он.

– Боюсь, что мне не помогут даже твои цветы, – грустно улыбнулся я.

– Она, наверное, замужем?

– Да, замужем.

– Тогда твое дело плохо.

– Плохо, – согласился я.

До отправления поезда оставался час, а время будто остановилось. Я страдал. Где-то в темном закоулке души жила и точила душу нелепая мысль: как мучительно больно, и никто даже не знает о моих страданиях, даже рассказать некому.

Нужно было единожды и на раз разрубить узел, и не стоило звонить ей, бередить и без того растревоженную душу. Но я снова решительно шагнул к телефонной будке, позвонил и услышал её голос. Сердце моё сорвалось в пропасть. Наверное, я бы всё отдал, только бы слышать её голос.

– Здравствуй! Это опять я.

– Здравствуй!

– Я уезжаю. Так будет нам с тобой лучше.

– Уезжаешь? – удивилась она. – Когда?

– Через час. Очень жалко, что мы так мало виделись…

Она помолчала и потом тихо ответила:

– Я всегда буду помнить о тебе.

– Я тоже… У меня ещё есть время, и мы можем увидеться.

– Не надо! – быстро, словно испугавшись, проговорила она. – Очень тебя прошу, не надо!

– Я очень хочу! Может быть, в последний раз…

– Мне больно…

– Мне тоже!

– Поезжай! Я за эти дни просто измучилась.

– Прости, что причинил тебе боль. Наверное, мне не стоило приезжать.

– Нет, что ты! Я очень рада, что мы снова встретились.

– Я тоже рад. И хочу тебя видеть.

Она опять испугалась, взволнованно заговорила:

– Только не это! Я не смогу! Не надо!

– Но почему?

– Мне будет трудно расстаться с тобой. Прошу, милый, уезжай. Ты слышишь?

– Слышу. Прости меня…

– Что ты! Спасибо тебе за всё. За то, что ты был в моей жизни. За то, что я тебя… Я по-прежнему тебя… Прости. Я плачу!..

Я не мог найти покоя, многое передумал, выкуривая сигарету за сигаретой, но не в моих силах было уехать из этого города, не увидев её еще раз. После долгих сомнений я сдал в кассу билет и направился в город. Пошел пешком, чтоб немного упокоиться. Рассудок медленно подчинял себе идущие внахлест чувства. Я уже начал подумывать, не вернуться ли мне обратно, на вокзал, но ноги упрямо шагали по асфальту чужого города, туда, где была она.

Очутившись опять у речного вокзала, я растерянно остановился: что же делать? Пока я шел пешком через весь город, она, наверное, ушла домой. Не идти же мне было к ним? Но иного выхода не было. Адрес у меня был, и я знал, что она живет недалеко от речного вокзала…

Отыскав её дом, я присел недалеко на скамейке в скверике, наблюдал за подъездами и завидовал дому, в котором жила она, и который видел её каждый день. Мне не дано такого счастья.

Время подходило к семи часам. На что я надеялся? Чего ждал? Уже совсем было собрался уходить, как из подъезда вышел молодой человек с ребенком на руках, следом появилась она. Укладывая ребенка в коляску, мужчина сказал:

– Ты, наверное, плохо себя чувствуешь? Оставайся дома!

– Нет, я тоже пойду.

– Как хочешь…

Они направились в сторону набережной. Я шел позади на таком расстоянии, чтоб меня нельзя было увидеть, но на перекрестке она оглянулась, заметила меня и вздрогнула. Тень муки и отчаяния пробежала по её лицу. Она застыла на месте, не находя в себе сил двинуться дальше. «Ты действительно не здорова», – услышал я обеспокоенный голос мужа и, резко повернувшись, бросился прочь, всё быстрей и быстрей, почти бегом. Руки мои дрожали, сердце выпрыгивало из груди. Было невыносимо стыдно за себя.

– Господи! Прости меня! За что я её мучу? За что? – шептал я по дороге, не замечая ни прохожих, ни автомобилей, и совершенно не думая, куда я иду. – Пошли, господи, камни на мою голову! Убей меня! Сожги до пепла!

Иногда прохожие оглядывались на меня, будто на пьяного или сумасшедшего. И не было мне оправдания…

Снова весну сменило лето, а за ним пришла осень. Мчатся дни, соединяясь в месяцы и годы. Вот ещё один примкнул к их улетающей стае. Давно пора бы мне вести им строгий учёт, а я по-прежнему расточителен и тешу себя старыми надеждами, жду от будущего лучших перемен, мол, всё ещё образуется в жизни, повернёт она с правого крыла на левое, и получается на деле, что занимаюсь самообманом, словно никак не хочу понять, что прошлого теперь не воротишь и не исправишь былых ошибок, а надо жить дальше, повернувшись грудью к встречному ветру.

Что прежние мечты и надежды! Сколько лет, может быть, лучшие свои годы я вскармливал их в душе. Пора похоронить их! Давно пришло тому время! И может быть, потому сейчас я снова склоняюсь над этой повестью, пишу о тебе без всяких прикрас и ухищрений, совсем не для того, чтоб вторгнуться в душу доверчивого читателя, а хочу в последний раз мысленно пережить счастливые минуты и часы встреч с тобой, успокоить сердце бальзамом памяти. Думаю о тебе и навсегда прощаюсь!

Сейчас, когда ночь распластала над землей свои мягкие крылья, осыпая с них легкие перья сновидений, где-то далеко-далеко, в чужом городе, как знать, может, в эти минуты и тебе не спится. С тихой грустью ты смотришь на далёкие звезды в высоком небе, и на одной из них, преодолев безумные расстояния, встречаются наши взгляды, коль на земле нам самим не суждено больше встретиться…