По следу «Серого». Автобиографическая повесть (книга первая)

Ребят мы догнали почти на выходе из деревни. Девчата уже запели песню, которую разносил по округе легкий летний ветерок. Около девяти часов утра мы были уже в селе Михайловка.

С самого начала строительства, как я уже говорил, мы разбились на группы-бригады. В нашей, кроме всех прочих ребят, были мои двоюродные братья – Виктор Дёмин и Виктор Статейкин.

Работали мы ударно, за что нас часто премировали: то куском сала, то отрезом материи или пшеницей.

В бригаде с первого дня организовали социалистическое соревнование, которое в ту пору формальным назвать никак было нельзя, потому что оно проходило живо, активно и без всякой заорганизованности. А главное, инициатива исходила именно от нас, а не от руководства стройки.

Если вспомнить, какое это было время – бушующее, зажигательное, то можно представить, как нам хотелось тогда подражать героям труда, инициаторам соревнования, застрельщикам всего нового, передового в стране.

Перед войной особенно большое развитие получило стахановское движение – этот массовый почин новаторов производства. В него включились передовые рабочие, колхозники, инженерно-технические работники. Главной его целью являлось повышение производительности труда на базе освоения новой техники.

Возникло оно как новый этап социалистического соревнования. Большинство стахановцев вышли из числа ударников. Но, если главным принципом ударничества было «перевыполнение производственной нормы путем интенсификации труда и внедрения простейших элементов его научной организации», то стахановское движение предполагало освоение новой техники, ее изучение и максимальное использование в труде».

В декабре 1935 года даже состоялся специальный Пленум ЦК ВКП (б), на котором обсуждались вопросы развития промышленности и транспорта в связи со стахановским движением.

В резолюции Пленума подчеркивалось: «Стахановское движение означает организацию труда по-новому, рационализацию технологических процессов, правильное разделение труда в производстве, освобождение квалифицированных рабочих от второстепенной, подготовительной работы, лучшую организацию рабочего места, обеспечение быстрого роста производительности труда, обеспечение роста заработной платы рабочих и служащих…»

Когда проходил Пленум, мне было всего 11 лет, но я хорошо помню, какая развернулась работа по реализации его решений в последующие годы. У нас в техникуме ни одно собрание не обходилось без призыва работать и учиться по-стахановски.

В соответствии с их решениями была организована широкая сеть производственно-технического обучения: для передовиков создавались курсы мастеров социалистического труда; проводились стахановские пятидневки, декады, месячники; создавались стахановские бригады, участки, цеха.

Кое-что из этого опыта решили применить на строительстве автодороги и мы.

Конечно, назвать свою бригаду стахановской было бы слишком громко, но некоторые элементы стахановского движения мы все же постарались использовать.

Например, взяли на вооружение такие его методы, как совмещение профессий, освоение смежных специальностей, скоростную технологию строительства.

Рождались и развивались почины «двухсотников» – две и более нормы за день. Многие из нас стремились к тому, чтобы их называли «двухсотниками». Но без знаний, прочных навыков, конечно, передовиком не станешь. Поэтому меня все чаще донимали ребята с расспросами:

– Послушай, Николай, ты почти дипломированный специалист. Предложи что-нибудь дельное! Наверняка, знаешь, как можно повысить выработку?

– Во-первых, я учился не в автодорожном, а в путейско-строительном техникуме, – пытался отговориться я. – Во-вторых, я – несостоявшийся специалист. И в-третьих…

Мне не дали договорить:

– Ладно, не скромничай, путейско- или авто – не в этом суть, насколько мы понимаем, строят везде одинаково.

Что тут говорить? Для них все едино. В их понятии дорога, неважно, какая она – шоссейная или железнодорожное полотно – она и есть дорога, в самом широком смысле. И для того, чтобы переубедить моих друзей, мне следовало бы вначале прочесть им краткий вводный курс лекций по теории и технологии строительства путей, но мы обошлись без этого «ликбеза». Тем более что ни времени, ни желания этого делать у меня не было.

И все-таки в чем-то они были правы.

Технология строительства «подушки» для автодороги и железной дороги, действительно, отдаленно, но были похожи. Правда, сходство было мизерным, но было.

И, если вспомнить то, чему меня научили за три года в техникуме, то можно было извлечь из этого пользу.

Основными видами работ при строительстве железной дороги, как известно, являются: возведение земляного полотна и искусственных сооружений, укладка путей. Такое же земляное полотно устраивают строители и при прокладке автодороги. Пожалуй, в этом и заключается главное сходство. Далее технологии расходятся.

На лекциях и практических занятиях в техникуме нам часто повторяли, что наиболее прогрессивным методом дорожно-строительных работ является поточный, при котором все работы на отдельных участках одинаковой длины ведутся специализированными отрядами, бригадами, движущимися вдоль полотна – одна за другой в определенной последовательности. Длина участка в этом случае колеблется от 200 до 600 метров.

– А что, если этот метод взять на вооружение и нам? – предложил я ребятам. – Но, при условии, что мы не будем вводить узкой специализации, и подготовительные работы – очистку будущей трассы от леса, кустарника, камней будем делать сообща, как наиболее трудоемкий и длительный процесс, а далее начнется вся «специализация». Но опять же, при условии, что все работы будем проводить по очереди: сегодня одна группа идет впереди, завтра – вторая, за ней – третья. Как у лыжников – лидер будет постоянно меняться, так как впереди идущему достанется наиболее трудный участок. Вот и все. Ну, как?

– Как все гениальное просто! – театрально воскликнул Виктор Статейкин. – Слушай, тебе не лопатой работать надо, а головой. Она у тебя «варит»!

– Все, с завтрашнего дня и начнем. Пока наш план «обкатается», глядишь, там и вырвем несколько дней в запас.

Но никто из нас не знал, что не завтра, а уже сегодня, 22 июня 1941 года нам так и не удастся претворить намеченное в жизнь…

II. Война

…22 июня 1941г. на строительстве автодороги проводился всеобщий воскресник.

Стоял ясный, безоблачный день. Мы работали на участке дороги от села Рождественский Майдан до села Мотовилово, протяженностью 17 км. Делали просеку: валили лес, корчевали пни, делали насыпь. Маршрут проходил через Волчиху, Волчихинский Майдан, Криушу⁹Ломовского сельсовета.

Только что закончился небольшой перекур, во время которого мы постановили: оставшуюся часть рабочего времени посвятить приготовлениям к осуществлению завтрашних планов.

До 1921 года село Мотовилово было одним из 21 волостного центра, входившего в состав Арзамасского уезда. В Мотовиловской волости числились следующие села и деревни: Вторусское, Криуша, Волчиха, Волчихинский Майдан, Пологовка, Михайловка, Ломовка, Верижки. В 1921 году Мотовилово было передано Чернухинской волости.

Ребята уже начали расходиться по своим рабочим местам, как один из нас заметил, что со стороны Михайловки показался человек. Он двигался в нашу сторону. Шел быстро, размашисто работал руками. Глядя на его походку, мы безошибочно определили: человек очень спешит – он то и дело переходил с шага на бег и наоборот.

Кто-то даже пошутил:

– Не успели один перекур закончить, видно, второй намечается. Наверное, будут собирать всех в правление, итоги за неделю подводить!

Поэтому мы не удивились и восприняли как должное, когда прибежавший человек скороговоркой, еще не отдышавшись от бега, выпалил:

– Егор Иванович… велел передать: «Всем срочно прийти в правление… Будет передаваться важное правительственное сообщение!»

– Ну, что я говорил? – раздался радостный голос того – же парня-«прорицателя». – Эх, пропали наши две нормы!

– Погоди, здесь что-то не так! – строго оборвал его Виктор Статейкин.– Ты слышал, что он сказал? Будет передаваться важное правительственное сообщение. Нет, что-то серьезное случилось! Айда, ребята!

Заинтригованные и взволнованные неожиданным известием, мы поспешили в село. Мы тогда даже представить себе не могли, что случилось самое страшное. То, что и выговорить без ужаса и содрогания нельзя – началась ВОЙНА!

Страшным ревом самолетов, свистом пуль, разрывами мин, бомб и снарядов ворвалась она в нашу мирную жизнь.

Известие настолько ошеломило нас, что мы в тот момент словно окаменели, не могли произнести ни слова. Наши языки отказывались повиноваться нам, в горле словно застрял какой-то ком.

В двенадцать часов дня все сельчане и мы, строители автодороги, стояли возле крыльца здания сельского совета.

Голос Председателя Совета народных Комиссаров, наркома иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова звучал из репродуктора-«тарелки» торжественно и скорбно:

– Сегодня, в 4 часа, без объявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и другие.

Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападавшим, зазнавшимся врагом.

В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху.

То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за Родину, за честь, за свободу.

Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Стоит ли говорить о том, с какими мыслями мы слушали это сообщение? С тревогой за судьбу Родины, за свои семьи. Вмиг все нарушилось – наши планы, да и сама жизнь.

Мы внимали каждому сказанному слову. До последнего момента не верилось, что ЭТО когда-то произойдет. Может быть, враг опять проверяет крепость наших границ, как это было в 1938 году у озера Хасан и на реке Халхин-Гол?

Но, даже если это и война, то все равно, твердо были уверены мы, она закончится победой Красной Армии и советского народа. Мы знали одно: победа, действительно, будет за нами, и враг непременно будет разбит!

Но никто из нас тогда не знал, что только через долгие 1 418 дней и ночей Победа придет на нашу землю и достанется нам более чем дорогой ценой – ценой жизней десятков миллионов людей.

Мы не могли поверить, что война все-таки началась. После заключения советско-германского пакта о ненападении нам разъяснялась «важность установления дружественных отношений между СССР и Германией».

31 августа 1939 года на заседании Верховного Совета страны, на котором был ратифицирован советско-германский договор о ненападении, В. Молотов заявил: «Договор о ненападении является поворотным пунктом в истории Европы, да и не только Европы. Вчера еще фашисты Германии проводили в отношении СССР враждебную нам политику. Да, вчера еще в области внешних отношений мы были врагами. Сегодня, однако, обстановка изменилась и мы перестали быть врагами…»¹⁰

Мы верили подобным заявлениям руководителей партии и государства, потому что нисколько не сомневались в их искренности, а тем более в достоверности данных. Верили, что войны не будет. Верили вплоть до самого дня ее начала. А когда она все-таки была развязана фашистами, продолжали верить в то, что она будет скоротечной, а победа – скорой.

Небезызвестное сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года, ровно за неделю до начала войны, гласило: «… по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско – германского пакта о ненападении».¹¹

Это сообщение, на мой взгляд, нанесло определенный вред стране, усыпило бдительность сотен миллионов советских людей, армии, а лозунг «Не дать застигнуть себя врасплох!», выдвинутый самим И. Сталиным, так и остался пустым лозунгом. Об этом открыто было сказано не сразу, потому что люди знали, что бывает за подобные заявления, а спустя много десятилетий после окончания той самой войны, на алтарь Победы которой были положены людские жизни и судьбы миллионов людей.

…Выслушав сообщение, мы долго не могли проронить ни слова. Настолько оно потрясло нас.

Первым нарушил тишину Егор Иванович Демин:

– Собирайся в обратный путь хлопцы! Раз такое дело, дорога может подождать, а Родина – нет! Надобно на войну собираться!

Не мешкая ни минуты, мы двинулись в обратный путь.

К тому времени в районном центре, в селе Чернуха был уже развернут призывной пункт военкомата. Со всех сторон к нему начали стекаться людские потоки.

Прямо во дворе сельсовета, за столом сидел военный с одной «шпалой» в петлице. Выкрикивая по списку фамилии призывников, он объявлял, кто к какой команде приписан.

Когда мы с Виктором Деминым и Виктором Букиным тоже решили попытать счастья и подошли к столу, капитан подозрительно посмотрел на меня и спросил:

– Фамилия?

Я назвался:

– Дёмин.

Капитан повел пальцем сверху вниз по длинному списку. Не найдя в нем моей фамилии, вновь посмотрел на меня оценивающе. Вероятно, ему не понравился мой маленький рост. Я, действительно, среди своих сверстников был одним из маленьких.

– Зовут как?

– Николай.

Офицер вновь проверил список. Опять ничего.

– Хм, странно, нет такого. Ты какого года рождения, сынок?

– Одна тысяча девятьсот двадцать третьего, – не моргнув глазом, соврал я.

Наконец, после долгих поисков, приведших капитана в состояние полной растерянности, он вдруг все понял:

– Слушай, парень, не темни, признавайся, в каком году ты родился. Только правду говори. Видишь, нет тебя в списках?

Брови его сдвинулись к самой переносице. Взгляд стал строгим и неумолимым.

Мне ничего не оставалось делать, как промямлить:

– … В двадцать четвертом…

И тут его «взорвало» по-настоящему:

– Что же ты мне голову морочишь, растудыть твою туды?! А? Я здесь серьезным делом занимаюсь, а он решил со мной в шутки играть? Я вот сейчас вызову отца с матерью, чтобы они тебе всыпали куда следует. А ну, марш отсюда! И чтобы я тебя близко с военкоматом не видел! Понял? Следующий!

Я молча отошел от стола. Следующим за мной в очереди стоял мой двоюродный брат Виктор Букин.

Судя по грозному рыку капитана: «Что, еще один?! И откуда вы взялись на мою голову?!» я понял, что Виктора постигла точно такая же участь как и меня.

Разговор с ним был более короче, чем со мной:

– Год рождения!

– Двадцать третий, – настаивал на своем мой брат.

– Вон отсюда, молокосос!

Что было дальше, я уже рассказал. Если бы Виктор вовремя не ретировался, военком бы выполнил все свои угрозы в отношении нас.

Родителям, конечно, мы ничего об этом не сказали – они и без того переживали за нас. А если бы узнали о нашей затее, досталось бы нам от них наверняка.

Через два дня мы провожали на фронт нашего лучшего друга – Виктора Статейкина. Он и еще несколько парней из близлежащих сел направлялись на сборный пункт, откуда им предстояло в эшелоне отправиться на фронт.

Провожали их всем селом. Плач матерей, сестер, невест, смех и песни, переливы и перезвоны балалаек и гармошек – все слилось вместе. И наш негромкий разговор с Виктором утонул в этом шумном гомоне.

Все сознавали, что многим из этих парней, а также взрослым мужчинам, чья жизнь достигла периода зрелости, уже не суждено вернуться назад. Война есть война. Неизвестно только, кого судьба выберет в свои смертельные заложники, на чью семью будет наложена трагическая печать скорби по ближнему?

Матери, сестры, невесты, любимые причитали во весь голос, проклиная Гитлера и всю его «неметчину». Другие, чтобы не оплакивать заранее живых, через силу, давя в себе приступ, чтобы хоть как-то заглушить рвущуюся наружу душевную боль, «обмануть» самих себя, пели песни. Пели специально громко, но голос звучал надрывно, грозя каждую секунду сорваться на плач. Звуки вырывались из горла полустоном-полупесней.

Мужчины постарше, те, кто прошел через гражданскую и финскую, сознавали всю трагичность ситуации. И они, нет-нет, да смахивали жесткой ладонью слезу, предательски скатывающуюся по небритому лицу.

И только нам, молодым парням, еще неискушенным в таких делах, думалось иначе – молодые были, горячие.

Мы представляли себе войну именно так, как ее описывали в книгах, газетах, как показывали в кинофильмах: с лихой кавалерийской атакой, стремительным натиском Красной Армии и паническим бегством врага.

Мы переживали, что война может скоро окончиться, и тогда мы не сможем ничем проявить себя. Энергия романтики бурлила в нас, лилась через край.

Мы еще не ощущали так остро беды, как ее ощущали наши отцы, матери, старшие братья и сестры. Мы не знали, как это страшно потерять любимого человека. Мы не чуствовали запаха смерти.

Эта война явилась первым таким серьезным испытанием для людей моего поколения, реальную тяжесть которой мы ощутили значительно позже, когда стали приходить тревожные сообщения с фронта.

А первые известия все же вселяли в нас надежду, несмотря на их трагичность…

Даже песни, которые мы пели в то время, были пропитаны особым духом оптимизма, патриотизма и непобедимости: «Если враг нашу радость живую отнять захочет в упорном бою…», « Если завтра война…»

И это «завтра» наступило. Война началась…

И вскоре была написана «Священная война», ставшая всенародным гимном, клятвой на верность Родине, торжественной, поэтической «присягой» военного времени. Она зазвучала как набат, призывая каждого отдать все силы, а если понадобиться, то и жизнь, на разгром врага.

Через два дня после начала войны, 24 июня 1941 года, одновременно в газетах «Известия» и «Красная звезда» были опубликованы стихи поэта В.И.Лебедева-Кумача «Священная война». Сразу же после публикации композитор А.В.Александров написал к ним музыку. 26 июня 1941 года на Белорусском вокзале одна из не выехавших ещё на фронт групп Краснознамённого ансамбля красноармейской песни и пляски СССР впервые исполнила эту песню.

Однако эта песня не сразу стала всенародной. Поначалу она считалась излишне трагичной, так как в ней не пелось о скорой победе, а говорилось о тяжелой и долгой битве, а это как раз и противоречило духу оптимизма. Но когда фашисты захватили Калугу, Ржев, Калинин, эта песня с 15 октября 1941 года, стала ежедневно звучать по всесоюзному радио – каждое утро после боя кремлёвских курантов. Так песня приобрела популярность и на фронтах Великой Отечественной войны, поддерживая высокий боевой дух в войсках, и в тылу, заставляя людей, не зная ни сна, ни отдыха, трудиться в поле, у станка, в секретных КБ.

Перед отправкой на фронт, на станции, у вагонов – теплушек, так называемых, «столыпинских» вагонов – короткий митинг. Говорили кратко, деловито:

– Бей фашистских гадов!

– Задушить Гитлера!

– Прогнать зверя с родной земли!

Глядя на стоящих в строю новобранцев, мы завидовали им.

Через несколько минут они поедут на фронт бить врага, а мы останемся здесь и будем ждать свой черед. Только когда он наступит? А может его и не будет вовсе, и к тому времени война закончится? Нет, все равно убежим на фронт. Не можем же мы в такое ответственное для страны время сидеть дома сложа руки?

– По ваго-о-ооо-нам! – протяжно скомандовал начальник эшелона. И строй рассыпался.

Прозвучал прощальный гудок паровоза. Грянул марш «Прощание славянки». Поезд медленно, набирая ход, поплыл навстречу войне…

III. На трудовом фронте

Никогда в жизни мы так не ждали писем, как с фронта, не изнывали от нетерпения, стоя у «тарелки» -репродуктора в ожидании очередной сводки Совинформбюро.

Голос Юрия Борисовича Левитана стал для нас таким родным и близким, что мы сразу же безошибочно узнавали его по своеобразному тембру:

– От Советского Информбюро…

В первые дни мы сохраняли оптимизм, веру в то, что пройдет несколько дней или недель, и зарвавшийся агрессор будет смят, а затем с треском изгнан из нашей страны. Сводки, поступающие тогда с фронта, поначалу обнадеживали:

25 июня 1941 года:

«Стремительным контрударом наши войска вновь овладели Перемышлем».

«В районе Скуляны противнику при его попытке наступать, нанесено значительное поражение; его остатки отбрасываются за реку Прут. Захвачены немецкие и румынские пленные».

27 июня 1941 года:

«Группа наших войск при поддержке речной флотилии форсировала Дунай и захватила выгодные пункты, 510 пленных…, 11 орудий и много снаряжения».

«… На всем участке от Перемышля до Черного моря наши войска прочно удерживают гос. границу».

Вот почему мы были твердо уверены в том, что война скоро закончится. Иначе думать не могли, не имели права…

Таким был настрой многих сотен, тысяч, миллионов людей моего поколения. Формированию общественного мнения во многом способствовали писатели, журналисты, политические деятели.

Вот что, например, писал в 1941 году Алексей Толстой в статье «Что мы защищаем?»: «Фашисты рассчитывали ворваться к нам с танками и бомбардировщиками, как в Польшу, Францию и другие государства, где победа была заранее обеспечена их предварительной подрывной работой.

На границах СССР они ударились о стальную стену и широко брызнула кровь их. Немецкие армии, гонимые в бой каленым железом террора, безумия, встретились с могучей силой умного, храброго, свободолюбивого народа, который много раз за свою тысячелетнюю историю мечом и штыком изгонял с просторов родной земли наезжавших на нее хазар, половцев и печенегов, татарские орды и тевтонских рыцарей, поляков и шведов, французов Наполеона и немцев Вильгельма…

Народ черпал силу в труде, озаренном великой идеей, в горячей вере в счастье, в любви к Родине своей, где сладок дым и сладок хлеб…

 
           …Иль нам с Европой спорить ново?
           Иль русский от побед отвык?
 
 
           Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
           От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
 
 
           От потрясенного Кремля
          До стен недвижного Китая,
          Стальной щетиной сверкая,
 
 
          Не встанет русская земля?
         Так высылайте к нам, витии,
         Своих озлобленных сынов:
         Есть место им в полях России,
         Среди нечуждых им гробов.¹²
 

В русском человеке есть черта: в трудные минуты жизни, в тяжелые годины легко отрешаться от всего привычного, чем жил изо дня в день.

Был человек – так себе, потребовали от него быть героем – герой…

А как может быть иначе…?

Писатель, академик, лауреат Государственный премий СССР А. Н. Толстой писал: «В старые времена рекрутского набора забритый мальчишечка гулял три дня – и плясал, и, подперев ладонью щеку, пел жалобные песни, прощался с отцом и матерью, и вот уже другим человеком – суровым, бесстрашным, оберегая честь Отечества своего, шел через альпийские ледники за конем Суворова, уперев штык, отражал под Москвой атаки кирасиров Мюрата, в чистой нательной рубахе стоял – ружье к ноге – под губительными путями Плевны, ожидая приказа идти на неприступные высоты.»

…Затаив дыхание, вслушиваясь в каждое слово, стараясь ничего не пропустить, мы стояли у репродуктора 3 июля 1941 года, когда по радио выступал Председатель Государственного Комитета обороны И. В. Сталин.

Только потом, по прошествии многих десятков лет, анализируя события, мы пришли к выводу, что совсем не случайно руководитель нашего государства лишь спустя две недели обратился к народу с подобным заявлением. Как известно, на это были свои причины. Вот почему у поколения людей фронтовых лет начало войны запомнилось не по выступлению И. Сталина, а Вячеслава Михайловича Молотова и голосом Юрия Левитана.¹³

Вначале в «верхах» недооценивали противника, рассчитывали на скорый успех, ошибочно полагая, что с фашистами можно справиться еще на границе, не допустить продвижения их вперед по русской земле.

Сравнивая первое официальное обращение В. Молотова к народу и июльское – И. Сталина, находишь для себя ответы на заданные вопросы. Именно Сталин дал понять, что война предстоит тяжелая и долгая, что «нужно сделать для того, чтобы советские люди поняли это и перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили свою работу на новый, на военный лад, не знающий пощады врагу… Войну с Германией нельзя считать обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является вместе с тем, великой войной всего советского народа против немецко – фашистских войск.»

А сообщения Совинформбюро становились все тягостнее и тяжелее:

«23 июня оставлен город Гродно, 27 – Барановичи, 28 июня – фашистами оккупирован Минск, затем Ровно, 30 июня – Львов, 16 июля – Белая Церковь, 19 сентября – Киев…»

Ура – патриотизм понемногу стал уступать место трезвому расчету и реальной оценке событий, были предприняты колоссальные усилия, чтобы наша пропаганда и контрпропаганда наконец – то стала реально освещать ход военных действий.

…Шел 95-й день войны.

Возле сельсовета в ожидании очередной сводки собрались люди. Обсуждая положение войск с обеих сторон, мужчины, которых в деревне оставалось все меньше и меньше: юноши непризывного возраста, старики, да те, кому по болезни отказали в военкомате в призыве, стояли у старой у старой школьной карты, вывешенной прямо у крыльца и горячо спорили.

Мнения разделились.

«Оптимисты» – те, которые доказывали, что не сегодня – завтра Красная Армия соберет силы для своего мощного удара и опрокинет немца навзничь, обвиняли своих оппонентов – «пессимистов» в «пораженческих» настроениях.

Споры были жаркими:

– Да, мы пока терпим временные неудачи, – констатировали «оптимисты». – Но ведь мы не ждали врага – у нас руки были связаны пактом о ненападении. Как мы могли готовиться к войне? С кем? Ну, скажите, кто мог предположить, что Гитлер вдруг окажется таким подлецом и грубо нарушит все соглашения?

– А Польша? А Испания? А Франция, наконец? – доказывали другие. – Это, что, по-вашему, не доказательство? Это разве не предупреждение всему миру, нам? Хищник он и есть хищник. Сколько волка не корми… К войне надо было готовиться загодя, а мы считали Гитлера своим другом. В задницу его чуть ли не целовали… Тьфу, доцеловались. Прости, меня, Господи.

Неизвестно, до чего дошел бы спор, если бы из репродуктора не зазвучал голос Ю. Левитана.

– Чш-ш-ш! – цыкнули на них сзади из толпы. – Тихо! Начинается!

Мы с Виктором бочком протиснулись к карте. Как не прискорбно было сознавать и смотреть на красные кружки и линии, обозначавшие положение наших войск, но они отодвигались все дальше и дальше от границы вглубь страны, неумолимо приближаясь к Москве. Синий пояс, словно кольцо все плотнее и плотнее сжимался вокруг столицы.

Враг уже занял рубеж: Кингисепп – Слуцк – Нежин – Ромны – Миргород – Новомосковск.

От Москвы до Новомосковска – около 30 километров, от Новомосковска до нашей деревни – около 400.

…Осень 1941 года. Враг – у стен Москвы.

В октябре полным ходом шло строительство оборонительного рубежа вокруг Горького.

Согласно плану «Барбаросса», после захвата Москвы фашисты планировали нанести три удара. Один – в полосе Москва – Тула (но Тулу, город русских оружейников, как известно, немцам так и не удалось взять – крепкий был орешек – не по зубам Гитлеру), раздвоив его еще на два: на Горький и на Куйбышев. Второй – по Вологде, третий – по Ростову и Сталинграду.

Горький находился на пути намечаемых действий авиации противника для ударов по промышленным районам Урала. Такова была стратегия Гитлера.

Но советские войска своим мужеством и несгибаемой стойкостью сорвали планы немецко – фашистского командования, остановив его войска у самых стен столицы, а затем, перейдя в решительное контрнаступление, вовсе отбросили их назад. Миф о непобедимости фашистской армии был полностью развеян, но сил у врага было еще очень много, поэтому надо было готовиться к самым кровопролитным и тяжелым сражениям, создавать мощные рубежи укрепления, не дать возможности фашистам оправиться от первого поражения и продвигаться по нашей земле.

Наш участок – молодежной бригады села Балахониха – район села Шониха, что в 40 – 45 км. от Горького. Именно туда мы выехали на строительство рубежей обороны.

К тому времени я уже работал учетчиком в колхозе. Сейчас, пожалуй, редко встретишь такую должность. А тогда была.

В мои обязанности входила проверка качества и учет конечного результата, количества труда, а именно: сколько за день было вспахано, засеяно земли или собрано урожая, скошено травы и т. д.

Работа очень ответственная, поэтому человек, занимающийся подобным делом, должен быть, прежде всего, честным, порядочным и принципиальным.

Скажу прямо, в процессе общения с людьми возникали всякие ситуации.

Бывало, подходил ко мне кто-нибудь из наших ребят и по-свойски начинал упрашивать меня, чтобы я ему «приписал» несколько лишних саженей к выработке.

Ничего не поделаешь, приходилось отказывать даже самым хорошим и близким друзьям, за что они на меня вначале обижались:

– Тоже мне, друг называется! Такую мелочь для друзей сделать не можешь!

– Не «не могу», а не хочу! – отвечал я им. – Думайте что хотите, но делать я этого не стану! Поймите, мы делаем одно общее дело, и, обманывая других, мы обманываем прежде всего себя. От нас требуется конечный результат, и мы должны его дать! Причем фактический, а не фиктивный. Улавливаете разницу между словами? Ничего не напоминает? Фиг, фига! Представьте себе такую картину: пишут нам бойцы письма с фронта и расписывают, сколько десятков фрицев они убили за день. Вы им верите?

– Конечно, чего ж не верить?

– Вот-вот, верите. А они, допустим, на самом деле ни одного фашиста не уложили.

– Как так?

– А вот так! Хвалятся. «Липа» все это.

– Зачем же им врать?

– Чтобы вам пыль в глаза пустить, – решил я им «подыграть». – А теперь ответьте, скоро кончится война при таком положении дел?

– Конечно, не скоро!

– Вот и я об этом вам говорю. Там, на фронте от нас ждут металл, хлеб, уголь, технику, оружие, боеприпасы. Ждут, чтобы бить врага. Чем же они его будут бить, что будут кушать, если мы им вместо всего этого будет «липу» давать? Эту самую фигу им скрутим из трех пальцев? Так, мол и так, товарищ боец, дал я сегодня тебе две нормы. Только где они эти нормы? На бумаге? Им не нужны наши хвастливые отчеты о «не проделанной работе», о «перевыполнении» плана. Им конечный продукт подавай, чтобы было чем бить врага. Понятно?

После такой политбеседы в головах моих сверстников начинали появляться светлые мысли и постепенно обида сменилась уважением ко мне. Ребята стыдливо отводили глаза:

– Ладно, ты это… Забудь все, что мы тут болтали… Не подумали… Мы лучше на самом деле две нормы давать будем!

– А я о чем толкую?

Замечу, никто специально не учил нас быть честными и порядочными – сама жизнь заставляла нас быть таковыми и воспитывала нас. В колхозе каждый человек на виду, авторитет и уважение приходят не сразу. Его надо заслужить. Все это приходит к тем, кто трудится добросовестно, а в годы войны это правило было железным. Сама обстановка была суровой, жесткой, требовательной. Я бы даже сказал жестокой иногда.