Военная хроника 1944-1945

Глава 3

Конечно, каждый понимал, что не все будут брать Берлин, надписи обозначали не город, а всю Германию, где родился и жил немецкий фашизм.

Весь день бригада просеками в лесу, посаженном руками человека, отчего он казался парком, не уступая любому парку чистотой, двигалась к Шпрее. Если бы не пожарища, встречавшиеся на всем пути, то эта схожесть лесов с парками была бы еще большей.

В аккуратности и заботливости немцам не откажешь. Для скорости танкисты решили использовать шоссе, которое точно совпадало с направлением марша бригады. Но вместо убыстрения движения получилась неожиданная задержка. Головная танковая застава, выскочив к небольшому городку, нарвалась на засаду подошедших свежих немецких частей. Постепенно в бой втянулась вся бригада.

Двигались без задержки, и к вечеру оторвались от грохота боев, от режущего глаза дыма. Война осталась там, позади. Нас окружала мирная весенняя природа. Стояла неестественная тишина – урчание моторов не мешало услышать ее. Солнце, закончив дневной путь, упало за Шпрее в устремленные ему навстречу вершины сосен, последний раз окрасив на востоке клубы дыма в цвет кумача.

Раздалась команда сделать остановку. Спрыгиваем с пышущих жаром жалюз*.

Сумерки прикрыли лезущую в глаза симметрию посадов, и лес напоминал теперь наши милые, хотя и не очень ухоженные сосновые боры средней полосы. От,  видимо, недалекой реки тянуло прохладой. Собираясь спать, чирикнула какая-то птичка: пожелала соседке спокойной ночи.

Война, пресытившись кровью, стихала. Только в стороне Нейсе слышался рокот. Но,  смиренный расстоянием, он напоминал ворчание добродушного животного.

Разминая уставшие от долгого неподвижного сидения ноги, прохаживаюсь вокруг танка. Ноги утопают в прошлогодней хвое, сквозь которую начинают пробиваться острые стрелки молодой травы. Особенно заметна ее щетинка на склонах, обращенных к югу. При свете солнца она была бы ярко зеленой, сейчас же мало чем отличалась от хвоинок. Пахнет согретой за день землей, смолистым запахов сосны, медовым – травы.

Говорили негромко: натруженные грохотом артиллерии и ревом танковых моторов ушные перепонки требуют отдыха.

Миша Хотулев с Женькой принесли обед. Вернее, ужин. Когда бригада рейдовала по тылам противника, обед бывал готов в положенное время. Такая точность объяснялась тем, что повара прекрасно усвоили правило: в этом случае находиться в боевых порядках безопаснее, чем пробираться без танкового прикрытия по местам, недавно занятым неприятелем, где могли встретиться не только группы вражеских солдат, но и целые подразделения.

– Ну,  что там? – любопытствовал Сычев.

– Рис со свининой. И,  как всегда, не определишь, чего в этом вареве больше – риса или свинины. – По голосу Михаила не угадаешь, то ли он рад такому обстоятельству, то ли крайне недоволен.

– А как насчет наркомовских? Очередь-то моя, – продолжал пытать Митя.

– Нет, браток, во-первых, сегодня не воскресенье, и каждый довольствуется своей порцией, – назидательно выговаривал Миша.

– А во-вторых, – перебил его Бобков, – спорить нечего. Склад где-то за Нейсе. Там и наркомовская: может, сбегаешь? А обед Вася сообразил из запасов германского командования, что оставлены бесхозными на нашем пути.

И Женька опустил ложку в котелок.

– Вот только за обедом и убеждаешься, что труд приносит радость, – снова заговорил Хотулев, пережевывая твердый кусок мяса.

– Если, Миша, труд рассматривать, начиная с пахоты, – продолжил мысль я. – Вот это как раз для меня, – парировал Хотулев.

Постепенно ночь плотнее и плотнее окутывала землю. Исчезла светлая полоска на западе. Деревья потеряли свою индивидуальность и теперь обозначались купами, как на рисунках некоторых художников, не школы Шишкина. Вскоре исчезло и это деление: лес и поле слились в единую массу.

– Быстрее заканчивайте, а то пронесете мимо рта, – подсказал Женя, собирая посуду, чтобы помыть.

– Не верю, что ложку с кашей можно унести к уху соседа, – отшучивался Хотулев.

В это время вверху, немного правее нашего расположения, послышался рокот мотора У-2.

– Опять девочки пошли услаждать фрицев, – проговорил Митя, прислушиваясь к гулу самолета.

Как бы только они нас не посчитали за гансов. Что-то не хочется знакомиться с девчатами, в руках которых такие приспособления. Лучше держаться от них на приличном расстоянии. Спокойнее.

Вслед тяжелому тарахтению самолета в небе повисли разноцветные фонарики трассирующих пуль. Дорожки их почему-то вызывали самые мирные воспоминания: праздничный парк, таинственную темноту аллей.

Снова темнота. Но издали нарастал звук следующего самолета.

– Теперь на всю ночь. Не завидую фрицам, – это Сычев.

Звуки летящих ночных бомбардировщиков так вписывались в тишину ночи, что растворялись в ней, не нарушая ее ритма: звуки были успокаивающие. Тишина.

Но вот в застывшем воздухе родился свистящий звук. Он несся справа. Это был чужой, настораживающий внимание звук. Все притихли, прислушиваясь.

– Танки! Немецкие танки!

По одной из соседних просек, видимо, двигалась, если судить по звукам, колонна немецких танков, спешащая достигнуть водного рубежа. От сознания, что это всего только немецкие танки, напряжение спало, все успокоились и принялись за свои дела. Обычное состояние войны.

От полковника прибежал посыльный к месту расположения разведчиков. И вот уже группа разведчиков во главе с командиром гуськом (по-корейски) направилась к танку командира.

Наставление было очень коротким, полковник Слюсаренко вообще был немногословен, а в боевой обстановке даже краток, потому что группа через несколько минут двинулась в правое крыло леса.

– Пошли знакомиться с соседями, – без особого интереса к событию сказал Митя и стал моститься, чтобы вздремнуть. Настоящего солдата характеризует умение использоваться для сна любую подходящую минуту: представится ли она снова – неизвестно, а бодрость от солдата требуется всегда.

Скоро сон охватил солдат, свободных от дежурства.

Команда «По танкам» вырвала нас из объятий сна. Стояла ночь. Темное небо, усыпанное крапинками звезд, нисколько не подсвечивало землю.

Чертыхаясь, натыкаясь друг на друга, собирали вещи, использованные в качестве подстилок. Полусонные, взбираемся на танки, радуясь теплу, идущему от жалюз: все-таки земля еще не пригодна, чтобы спать на ней.

Танки, подсвечивая полосками-фарами, вытягивались на просеку и,  не останавливаясь, двигались вперед.

– А первый батальон ушел уже давно, – сказал Женька. – Вы,  сони, и не слыхали. Наверное, послан захватывать переправу, чтобы соседи не успели вперед нас оказаться у Шпрее.

Танк на ходе плавно покачивается. От этого мирного движения возникают мысли о ненужности волнений, о незыблемости мира. Вероятно, подобные мысли роились в голове жителя Востока, когда он пересекал бескрайние пространства пустыни, покачиваясь в такт хода верблюда.

Часов около десяти, во время остановки, нас обошли танки первого батальона. Как мы их могли обогнать, когда они ушли с места отдыха гораздо раньше нас? Так думал каждый из нас. Но вскоре все встало на свои места: мы узнали, что батальон, устроив засаду, полностью разгромил колонну немецких танков, что ночевала в одном лесу с нами.

Вот что можно было понять из рассказов самих участников.

Когда в лесу по-настоящему стемнело, батальон по тревоге снялся с места и двинулся вперед, оставив бригаду на отдыхе. Полоски света, падающего из прорезей фар, слабо освещали заросшую травой просеку, иногда на поворотах выхватывая из темноты коричневые стволы сосен.

Майор, командир батальона, находился на своем танке в голове колонны.

Такое монотонное движение продолжалось довольно долго. Пересекли несколько поперечных просек, а остановки все не было. А вот сколько это заняло времени, заметить никто из рассказчиков не догадался. В этих случаях обязанность знать время лежит на старшем.

Наконец, при пересечении очередной идущей под прямым углом просеки командирский танк остановился, сразу же загасив подслеповатые фары. Остановилась и вся колонна. Все терпеливо ждали дальнейших распоряжений. Из лесу к головному танку подошла группа из нескольких человек. Это были разведчики.

По цепочке передан вызов: «Всех офицеров к головному танку! »

Команда не совсем обычная, потому что командир батальона свою команду адресовал чаще командирам рот, а уже они ставили задачу перед командирами танков. Мимо застывших глыбами боевых машин тенями проносились их командиры. Скоро перед лобовой частью командирского танка собрались все, кто командовал десятками танков, и те,  кто вел в бой один танк. Майор разложил на правом крыле танка карту, подчиняясь привычке подтверждать свои слова ссылкой на нее. И теперь, изредка подсвечивая карту фонариком, луч которого выхватывал только отдельные участки, начал разговор:

– Товарищи офицеры, перед нами командир бригады поставил очень серьезную задачу: задержать танки противника, движущиеся параллельно движению бригады. Нельзя допустить, чтобы они помешали нам оседлать переправу через Шпрее. Я собрал всех командиров потому, что в этой операции общая победа будет зависеть от понимания задачи и инициативы каждого командира в отдельности. Что удалось установить о вражеской колонне и ее намерениях, доложит командир разведки. Давай, Ваня.

Луч фонаря на миг вырвал лицо младшего лейтенанта. Неофициальное дружеское обращение, видимо, имело целью подчеркнуть значение того, о чем сейчас будет говорить командир разведки, и поднять его настроение.

– Танков немецких двадцать, – начал младший лейтенант. – Стоят они на третьей просеке, если не считать нашу. Час тому назад никакого движения, говорящего о том, что они скоро собираются двигаться, не замечено. Пришла колонна с востока, следовательно, можно считать, что дальше двигаться будет на запад, к Шпрее. Иного ничего предположить нельзя. Возможный маршрут движения – просека: она стреляет прямо в нужном направлении. Проверено километров на семь. Это считая вот от этой пересекающей наш путь просеки. Вот, пожалуй, и все, – закончил разведчик. – Да,  там для наблюдения за действиями противника остался сержант Белов. Он постарается уведомить вас, как только фрицы зашевелятся. Но особенно на это надеяться не стоит. Неизвестно, как может сложиться обстановка. Так что вам самим следует организовать тщательное наблюдение. Да и трудно не услышать движение двадцати танков. – Он умолк.

– Есть, товарищи, вопросы? Если нет… – командир назвал дистанцию, на которую следует рассредоточиться. Мы только потом оценили эту команду – она повторяла дистанцию, которой придерживаются немецкие танкисты в походе.

После напряженного внимания наступил момент расслабленности. Заговорили все разом, хотя вполголоса.

– А что, разведчики, немцы нашу бригаду не обнаружили?

– Да не должно быть, очень уж спокойно себя ведут.

– Понятно. На своей земле, да еще и в глубоком тылу.

– Ничего, утром мы им испортим мирное настроение.

– Только бы ночью не вздумали двигаться.

Дав небольшой отдых, командир решил восстановить ответственное настроение.

– По машинам! Движение по сигналу фонарика.

Командиры бегом отправились к своим танкам, чтобы поставить задачу перед своим экипажем.

А минут через десять тоненький лучик фонаря дважды мигнул почти над самой землей.

Заворчали моторы, и танки стали вытягиваться на заданную дистанцию. А там, повернув под прямым углом, двинулись к просеке, по которой утром пойдут немцы. Командиры шли перед танками, осматривая путь, показывая жестами, какой стороной следует обойти особенно толстое дерево. Негромкое урчание танковых моторов да падение и треск ломаемых деревьев в тиши ночи, казалось, должны быть слышны на многие километры. Тогда, призвав на помощь крепкое словцо, командир требовал еще большей осторожности от водителей. Но водитель не мог это услышать.

Когда же впереди осталась только та просека, на которой должна состояться встреча, движение стало еще более осторожным. Командир часто останавливал танк, уходил вперед, проверял, чтобы не подойти близко к просеке. Затем в помощь себе вызвал из танка и башенного стрелка, и радиста. Втроем они вышли на просеку, заставляли водителя зажигать и тушить щелочки-фары, поднимать и опускать ствол орудия. Боялись, что темнота не даст возможность по-настоящему замаскироваться. Хотелось предусмотреть и хороший обзор из танка. Конечно, если немцы не смогут предположить подобного маневра, они будут недостаточно внимательны. А если разгадают, тогда малейшая щелка, через которую будет просвечивать тело танка, явится причиной провала операции. На всякий случай подмаскировали танки сломанными ветками, заложив их за поручни.

Танк командира стоял первым в конце, удаленном от немцев. Поэтому право на стрельбу наступало после выстрела командирской пушки.

Все приготовления закончены. Наступила тишина, какая бывает, когда охотник скрадывает зверя. Обычно подвижные, любящие позубоскалить солдаты сейчас молчали. Каждый представлял, что только при сохранении полнейшей внезапности возможна удача. Изредка раздавался приглушенный кашель завзятых курильщиков. На них сразу же шикали.

Природа тоже затихла в предутренней истоме: даже листья не шелестели.

С какого-то момента повеяло прохладой. Ветерок, пробуя силу, волной пробежал по верхушкам сосен. Притухли звезды.

Вдали, разрывая тишину надвигающегося утра, послышался звук моторов. Характерный свист, свойственный моторам немецких танков, предупредил, что встреча скоро состоится.

Противник приближался, и вместе с этим росла тревога: хорошо ли замаскированы танки. Хотелось выйти и еще разок взглянуть на маскировку с просеки. Хотя разведчики и утверждали, что кроме танков другой техники на стоянке немцев не обнаружено, следовательно, колонна движется без предварительной разведки. Это объяснялось просто: немцы и мысли не хотели допустить, что наши танки могут быть впереди.

Звуки, издаваемые моторами, приближались. Танкисты застыли, глаза всех прикованы к тому участку просеки, на который направлено орудие танка.

Показался «Тигр». Он идет хорошей маршевой скоростью. Люки открыты. Два солдата в накинутых на плечи шинелях привязывают что-то к поручням. Никакой тревоги. Обыкновенное деловое настроение. Может быть, если бы была возможность приглядеться поближе, тогда обнаружились бы признаки страха за свою судьбу. Но никто из них не мог предугадать, что судьба их уже решена. Упираясь в хвост дымовых газов из выхлопных труб «Тигра», покачиваясь на рессорах, двигалось самоходное орудие. Колонна, видимо, была собрана из остатков разбитых частей. И вот теперь стремительно убиралась за Шпрее. Однако уставное расстояние между машинами соблюдалось со скрупулезной точностью.

Танки продолжали двигаться, сотрясая воздух гулом моторов, а землю своим весом.

Расчет майора был точен. Когда раздался первый выстрел командирской пушки, бок очередного движущегося танка оказался точно в перекрестии прицела. Как и на первом танке, на стоящем сейчас под выстрелом сидели немецкие солдаты, мирно беседуя о чем-то,  может быть, далеком от войны. Над одним из них поднимался сизый дымок от папиросы. Когда раздался выстрел впереди, тревога тронула лица солдат. В это время нажат спуск. На какое-то мгновение мелькают гримасы, искаженные ужасом. Вслед за выстрелом странно приподнимается стальная масса башни. Перевешенная тяжестью оружия, она наклоняется на правый бок. Из открывшегося отверстия выползает клуб дыма. Хватаясь за острые края, сюда же пытается протиснуться танкист в кожаном обмундировании. Руки его лихорадочно ощупывают бугристую поверхность брони. Через люк водителя, одна за другой, вываливаются две фигуры. Ужас виден в каждом их движении. Очередь пулемета прерывает их суету.

От второго выстрела пушки начинают рваться снаряды внутри танка. Загораются бензобаки. Пламя устремляется вверх. Кажется, горит само железо.

Обыкновенные человеческие лица солдат и танкистов, только в другой, отталкивающей одежде, не вызывали ненависть, как это обычно бывает в разговорах, как это было при первых шагах по территории врага – Германии. Все принимает оборот простых спортивных состязаний − ведь там тоже пользуются термином «победить». Кто победит? Но цена победы – жизнь. Жизнь твоя или немца, но «жизнь человека – самое ценное на Земле», – говорим мы. И только сознание того, что иного выхода нет, обязывало стрелять и убивать.

В трубку скручиваются решетки жалюзи, пламя сползает по железным бокам танка там, где расплескался бензин при взрыве бака. Огонь переносится на трупы в голубоватых шинелях, и они, корчась в пламени, кажутся ожившими. Рывок вперед. На просеке, как на марше, стоят танки, и каждый курится синеватым дымком. Картина смерти и разрушения сейчас уже не вызывает брезгливого отвращения. Осталось только недоумение, какие же черные силы разбудили дремавшие орудия уничтожения.

Но уж конечно, не эти молодые люди, которые из чувства слепого подчинения нанесли удар и погибли от ответного, вызванного необходимостью защиты.

Где-то вправо продолжается стрельба, постепенно удаляющаяся вглубь леса. Танк, подмяв под себя деревья, устремляется наперерез движению звука. Впереди кажущаяся сплошной стена молодых сосен, сзади мощеная просека. Возле немецкого танка, уткнувшегося пушкой в землю, стоят немецкие танкисты с поднятыми руками. Ребята из раньше подоспевшего танка производят обыск.

Водитель, остановив танк, высовывается из люка и спрашивает:

– Что это они?

– Как видишь, почти ушли, но попались в собственную ловушку, устроенную для нас.

Чуткий ли был командир, стоящий сейчас в такой неудобной позе, слажен ли был его экипаж – здоровые молодые парни, или медлительным оказался наш товарищ, но этот танк, один из двадцати, сумел уйти от первого выстрела. И если бы не случайность, мог бы выжить до следующей встречи с нами.

Мы в этой операции не потеряли ни одного человека. Очень неплохо.

Точный расчет, знание уставов противника и психологии его воинов принесло удачу. Что и говорить, воевать мы умеем!

Чтобы закончить об этом разговор, скажу, что командир батальона, двадцатидвухлетний майор, получил звание Героя Советского Союза, а многие танкисты были награждены орденами и медалями. Заслуженно. Но тяжести славы майор не смог снести: погиб при самых нелепых обстоятельствах. Однажды, пробегая мимо часового ночью, не сказал пароля, считая, что теперь в части все должны угадывать его силуэт, и был застрелен.

Глава 4

Лес обрывается стеной, и мы вырываемся на берег Шпрее. Он пустынен. Мостов не видно ни ниже, ни выше по течению. Свинцовые волны реки спокойно лижут песчаный берег.

Мы уже, собственно, в сердце Германии. Месяцы и километры отделяют нас от восточных границ ее. Смываем пыль с лиц водой, которая ничем не хуже и не лучше волжской. Но мы не стремились к ней, нас позвала нужда. Странно, но и противоположный берег тоже пустынен.

Или там готовится ловушка? Так или иначе, но форсировать реку нужно. Идти дальше нужно, что бы тебя ни ожидало за этим кажущимся таким мирным берегом. Война. А может, немцы не считали возможным наше движение по этому танконеудобному направлению.

Воды в Шпрее не так уж много. Но пускать танки, не зная рельефа дна, рискованно. И тогда двое из разведчиков сбрасывают с себя одежду, берут в руки по палке и входят в воду, даже на вид – ледяную. Придерживаясь ряби, как признака малой глубины, они продвигаются к северному берегу. Вода, вначале доходившая до колен, вскоре достигла пояса и все продолжала подниматься. Но вот, когда до противоположной стороны было еще далеко, разведчики стали подниматься над быстро скользящей водой.

Они сошлись, о чем-то переговорили и подали знак рукой, что дальше глубин нет.

Осторожно пройдя наиболее глубокие места, танки набирают скорость и с ходу вырываются на обрывистый берег, осыпая гальку и песок.

И тогда он ожил, этот казавшийся необитаемым берег. Затявкали пушки. Рассыпалась пулеметная и автоматная трескотня.

Одна из вырвавшихся вперед тридцатьчетверок как-то накренилась набок, завертелась на месте вокруг оси, будто собака, пытающаяся достать собственный хвост. Изо всех отверстий: сквозь жалюзи, башенные люки и даже люк водителя – повалил густой масляный дым. Трое из экипажа – четвертый был мертв – выбравшись через аварийный, донный люк, бежали к реке. Один с трудом волочил ногу, товарищи поддерживали его, подхватив под руки. На нем уже дымилась одежда, и друзья, стараясь не задерживаться, отрывали клочья дымящейся материи, бросали их,  отмечая свой путь дымящимися штрихами.

Раненый безропотно подчинялся ведущим, руки его закрывали лицо. Сквозь пальцы пробивались желтые обгоревшие волосы.

Попав под неожиданный удар, танки отступили под прикрытие обрывистого берега. Стоявшие на правом берегу самоходки, подошедшие легкие пушки и еще не переправившиеся танки открыли беглый огонь. Все разворачивалось в стремительном темпе. Только что пустынный берег теперь был наполнен грохотом и скрежетом железа, взрывами. На фоне всех этих звуков голоса людей, создавших всю эту какофонию, были еле слышны, слабы.

Получив такую огневую поддержку, перешедшие на левый берег танки оправились, рассредоточились, в новых местах взлетели над кручей берега и ринулись в атаку.

Очень стремительна современная танковая атака. Но когда в бой идут тридцатьчетверки, трудно с чем-нибудь сравнить их быстроту и маневренность. Эти моментальные броски, резкая смена направления движения создавали впечатление, что перед вами умное, с отличной реакцией на раздражители, существо.

Заслон, оставленный немцами для прикрытия реки, был все-таки слабым. Поэтому сила удара передового отряда танков оказалась достаточной, чтобы сломить сопротивление засевших в окопах деморализованных солдат противника.

В образовавшийся прорыв устремлялись все новые танковые группы, переправлявшаяся на подсобных средствах пехота мотострелкового батальона закреплялась, осваивая новые рубежи.

На реке кипела работа – саперы строили мост, пока еще слабенький, временный, но уже способный удержать на своих плечах поток пехоты и одиночные автомобили. Но уже строится мост, который выдержит и танки.

Отступающие части противника вызвали для уничтожения переправы авиацию.

Над рекой, над мостом появляется девятка «Юнкерсов». Не выстраиваясь по кругу, они сбрасывают бомбы. При первом же сигнале водители торопливо рассредоточивают машины. Но несколько бомб все-таки достигают цели: вспыхивает машина с каким-то имуществом, одна из бомб падает совсем близко от машин связи. «Студебеккер», на котором была смонтирована РБС, странно покачнувшись, падает на бок. Это чудо автотехники, так уверенно стоявшее своими широко поставленными колесами на земле, лежало беспомощным, обнажив скрываемые от постороннего взгляда рычаги своего железного живота.

Слышится стон раненых. Протяжно, на высокой ноте кричит солдат с развороченным осколком низом живота. Над ним, встав на одно колено, склонилась Галя и еще какой-то незнакомый санитар-мужчина. Они, не обращая внимания на ревущие в небе самолеты, впихивают вываливающиеся внутренности, подхватывая их окровавленными руками.

Зачем? Ведь ясно, что жить ему осталось считанные часы. А они, здоровые нужные люди, могут зря погибнуть возле него. Знал про такое положение и раненый и боялся, что его могут бросить. Поэтому вой иногда прекращался и заменялся полукриком, полушепотом: «Сестричка, не бросай! ».

Несколько машин столкнулись друг с другом. На подъезде к мосту образовалась пробка. Это остановило движение через реку. Полилась крепкая солдатская брань. Но самолеты не смогли воспользоваться создавшейся обстановкой: из-за тучи выпадает пара «Лавочкиных» и врезывается в строй бомбардировщиков. Вразнобой прижимаясь к земле, самолеты исчезают, сбрасывая бесцельно неизрасходованный боезапас.

– Это тебе не конец сорок первого и не начало сорок второго, – проговаривает свою любимую присказку, вылезая из окопа и потягиваясь, Митя Сычев.

Для установления порядка на переправе был оставлен майор из штаба бригады. Нас придали ему, чтобы поддерживать связь с бригадой и корпусом.

Вскоре движение на переправе вошло в колею. Была ли это заслуга энергичного майора или опыт сотен переправ через реки, оставшиеся позади, боевой ли опыт наших летчиков, принудивших авиацию немцев оставить переправу в покое, а может, все вместе взятое, но переправа заработала, как часы. Сходу, не задерживаясь, цепочкой проходила пехота, через равные промежутки шли машины – все это по-деловому спокойно.

Нужды в радиосвязи не было. Напрасно через каждые две-три минуты мы вызывали то радиста бригады, то корпуса. Кроме «Как меня слышишь? » мы ничего им сообщить не могли и ничего не запрашивали. Понял это и энергичный начальник переправы.

– Свертывайте-ка, хлопцы, свои бандуры и отправляйтесь в часть, – было единственным его распоряжением за все время, пока мы были ему подчинены.

Штаб бригады мы нашли в селе, примостившемся на взгорке, километрах в четырех от переправы. Возле железной ограды, покрашенной в ярко-зеленый цвет, что делало ее почти незаметной на фоне молодой зелени кустарников, составляющих как бы вторую ограду, стояли наши штабные танки.

Поднявшиеся высоко к небу кроны диких груш прикрывали их от наблюдения с воздуха. Остальные машины заняли обширный двор, приткнувшись к стенкам многочисленных строений, создавая хотя бы видимость маскировки. Здесь же мы нашли и кухню. Из трубы вился дымок, теряющийся в ветках дерева, под которым Вася поставил свой агрегат.

– Что-то поздновато, дорогие. Хотел отдать ваши порции вон тем пострелятам, – встретил как всегда приветливо повар, указывая на играющих в какие-то неизвестные нам игры на противоположной стороне двора немецких детишек.

Это было примечательно, что дети моментально могли сдружиться с нашими солдатами. Они, видимо, чувствовали наше к ним доброжелательное отношение. Немалую роль играло и детское любопытство. Во всяком случае, при приходе наших частей в город ли, в село ли, меньше чем за час можно было увидеть их любопытные носы возле танков и радиостанции.

О кухне говорить не приходится: они очень быстро определили, что наш Вася безгранично добр, а армейский борщ наварист и вкусен.

Очень быстро они усвоили несколько русских слов, с помощью которых и общались с солдатами, вызывая хохот своим откровением: разные были у них учителя в серых шинелях. Взрослое население предпочитало в это время отсиживаться в подвалах, с тревогой ожидая своей участи.

Получив оставленный старшиной обед, располагаемся на крыле командирского танка, благо экипаж чем-то занимался на дворе, где расположились службы роты управления. Отсутствием аппетита ни я,  ни Женька не страдали, так что, несмотря на объемистость солдатского котелка, очень скоро показалось дно.

Несколько «Виллисов», следуя от переправы, подошли прямо к танку. Молодой статный старший лейтенант, не дожидаясь, когда остановится притормозившая машина, прыгнул и по инерции бегом направился к нам:

– Послушайте, ребята. В каком из домов расположился Слюсаренко?

Мы указали.

Из машины, которая первой подошла к нам, вышел генерал. Плотный, невысокого роста, с волевым лицом, стриженной «под Котовского» головой, близко посаженными к переносице острыми пронзительными глазами, он производил впечатление сосредоточения силы, упорства. И только высоко сидящий над верхней губой сравнительно небольшой нос намекал, что генерал может быть и добродушным собеседником, смотря по обстановке. Он,  не спрашивая подбегающего лейтенанта, направился к дому, где становился полковник.

Навстречу от дома уже шел командир бригады и начальник штаба. Приостановившись, они протянули друг другу руки. Полковник был одинакового роста с генералом, но более подтянутый и стройный. Они повернули к крыльцу и скрылись в помещении. Все, находившиеся во дворе, после ухода начальства снова приняли свободные позы и занялись своими делами.

Шоферы,  разминаясь,  ходили вокруг машин,  пробуя

 для вида крепость баллонов пинком ноги. Увидев,  что мы

 к ним присматриваемся, один из шоферов подошел к нам.

– Хотите закурить трофейных? – он тряхнул разрисованную пачку с сигаретами.

– У нас этого добра у самих хоть отбавляй. Заверни-ка лучше «Моршанской».

Я предложил ему пачку с махоркой и гармошкой сложенную газету. Аккуратно оторвав бумажку с красиво отрезанными уголками, он свернул нетолстую папироску.

– Кого это вы к нам привезли? – задал я невинный вопрос.

– Генерала, брат, генерала, – он явно набивался, чтобы его расспрашивали.

– Да не юли, говори скорее. Тоже мне охраняет военную тайну.

– В общем, мы привезли Рыбалку. Знаешь, наверное?

Имея дело с радиосвязью, я,  безусловно, много раз слышал о командующем нашей армии Павле Семеновиче Рыбалко от офицеров. Большинство из них хвалили его за решительность, умение найти выход из самых запутанных положений, решить стратегическую задачу с меньшими потерями в живой силе и технике. Говорили и о твердости и даже жестокости характера.

По-своему оценивали полководческий талант командарма и солдаты. О характере же его судили по его отношению к солдатам.

Есть такая интересная процедура, проводящаяся перед отправкой части на фронт. Солдаты ее называют «Жалобы и претензии», потому что во время проведения ее высшие командиры спрашивают у солдат, имеют ли они жалобы и претензии. А лучше по порядку.

Бригада выстраивается по большой площади, чтобы можно было отделить командиров на достаточное расстояние от солдат. И вот выстраиваются несколько шеренг. В каждой шеренге находятся командиры, одинаковые по занимаемым должностям. В последней шеренге остаются только солдаты.

Командир корпуса проходит и спрашивает, на что или кого жалуются солдаты. Затем такие же, видимо, вопросы задаются и командирам.

Обычно в части к этому времени стараются сделать так, чтобы всяких жалоб было поменьше. И,  конечно, жалоба редко появляется в солдатских рядах. Каждый прекрасно понимал, какие трудности испытывала страна и что война – не загородная прогулка. Так ничего, смотришь, и не запишут идущие за комкором офицеры с блокнотами в руках.

В тот раз, когда претензии принимал командующий армией, мне выпало дежурство на радиостанции, так что сам я не принимал участия в этом.

Но мне много раз приходилось слушать рассказы о внимательности генерала, о том, что от его взгляда не ускользнуло даже то,  что у разведчика Смольского пуговица на гимнастерке не была пришита, а приколота спичкой. Все старались наглядно показать вид Смольского, когда рука генерала отвернула не застегнутую гимнастерку. Но особенно часто рассказывали случай с мотострелком, недавно прибывшим из госпиталя в бригаду.