Неизвестно, правда ли они хотели приклеить Илье какое-то дело с киоском или с «дурью». Может, просто решили поразвлекаться с беззащитным очкастым «ботаником». Илья тем более этого не знал. А Панкратьев опять шепнул что-то Гашкину и с хохотком, спокойно спросил Илью:
– Видишь в углу вон тот предмет?
В углу стояла хоккейная клюшка.
– Эту штуку, – сказал оскалясь Панкратьев, – засовывают неразговорчивым пацанам в то самое отверстие. Рукояткой вперед. И по-во-рачивают. И мальчики становятся разговорчивыми… – Он шагнул в угол, хотел, было, взять клюшку, но вдруг словно передумал, ушел за дверь и поманил оттуда Гашкина. Тот сказал Илье «стоять» и тоже вышел. Дверь они прикрыли.
Илья говорил потом, что он в тот миг очнулся. Секунду стоял неподвижно, потом схватил стул и засунул его ножку в ручку двери. И кинулся к телефону. К счастью, телефон был с прямым выходом в город.
– Это база? Валентину Ивановну Мезенцеву, пожалуйста!. Это сын звонит, срочно!.. Мама, меня забрали в милицию, ни за что! Просто так, на улице, в седьмое отделение, на Октябрьской! Издеваются! Позвони кому-нибудь! Их начальству, что ли! Или дяде Косте! Скорее!..
Дверь дергали и били. Орали. Илья бросил трубку, подождал, когда на несколько секунд перестали ломиться, выдернул стул, сел на него. Они ворвались, сразу сбили Илью на пол, ударили ногами, потом подняли, ударили снова, в поясницу. Но он уже не боялся. Он даже не понимал, что они ему кричат, брызгая слюнями в лицо. Он ждал… и дождался. Удивительно громко затрезвонил аппарат.
Гашкин взял трубку. Мигнул. Протянул трубку Панкратьеву. У того слегка похудела мордастая рожа.
– Да… так точно… У нас… Так точно, товарищ п’полковник… Это же в целях профилактики, по указу… Но ведь откуда же мы… Есть, товарищ п’полковник… – Он обернулся к Илье. – Сразу не мог сказать, что ли?
– Что сказать?!
– Чей ты есть сын… Одевайся. Гашкин, помоги парнишке… Щас отвезем домой.
– Обойдусь, – сказал Илья. Потом он признался маме, что испугался: увезут куда-нибудь и головой в прорубь. Чтобы концы в воду. Недаром ведь был недавно очерк про ментов-отморозков которые сперва избили полковника ФСБ (не знали, кто он), а потом нашли у него в кармане документы и пристрелили в лесочке, чтобы не отвечать…
– Да ты чё, Илья, – уже по-приятельски заприхахатывал Панкратьев. – Ты обиду не держи, это служба наша. Отвезем, как велено, это подполковник Будимов приказал, из областного…
Услышав про Будимова, Илья слегка успокоился.
Брата привезли к дому на милицейском газике, Панкратьев дружески похлопал его по плечу. Илья выпрыгнул из машины, плюнул.
Дома он ничего не сказал мне, только ходил по всем комнатам, стискивал кулаки и поматывал головой. Я понять не могла: «Илюха, что с тобой?» – «Ничего… Ерунда…» Но скоро примчалась мама. На машине директора базы она сперва прикатила в милицию, там Илью уже не застала и кинулась домой.
– Илюшенька!.. Господи… Они тебя били?
Он и маме сперва сказал: «Ничего, ерунда…» И вдруг… разрыдался. Да так, что мы с мамой успокаивали его с полчаса. И водой, и даже валерьянкой.
– Ну почему, почему такие гады?! – вздрагивал он. – Идешь по своим… по родным улицам… и вдруг… И могут ведь с дерьмом смешать, растоптать, превратить в кого угодно! Ничего не докажешь! Ты им про права, а они… про клюшку…
– Ну, хватит, Илюшенька. Все уже кончилось…
Он вскинул мокрое лицо.
– Кончилось? Где?.. А если завтра снова?.. А сегодня… если я был бы не сын капитана Мезенцева, а сын дворника?!
Оказалось, что на уроках в тот четверг ни один класс не сидел. Потому что школу опять «заминировали». Все понимали, что это чушь на рыбьих соплях, чья-то всем осточертевшая дурь, но конечно же – вопли в динамиках, эвакуация, «специалисты» в сизом камуфляже, пожарные машины. И грозные обещания завуча Инны Семеновны: «Мы все равно найдем этих мерзавцев!»
В пятницу опять была география (вместо русского, потому что наша Олимпиада отправилась на какую-то конференцию). И посреди урока в классе без стука возникли Инна Семеновна и симпатичная молодая тетя (или даже девица) в милицейской шинели с лейтенантскими погонами. А за ними маячил рослый мужик в камуфляже и омоновском берете (даже не снял его!)
– Дмитрий Витальевич, мы просим прощения, – бархатно возгласила Инна. – Нам нужен ученик Булыскин. Товарищи из милиции хотят с ним побеседовать. Идем, Булыскин…
Буль съежился за партой, словно хотел укрыться за сидящим рядом Вовочкой.
– Чё такое? Куда?
– Тебе сказали: по-бе-се-довать.
– О чем?
– Ты наверняка знаешь, о чем. О вчерашнем «минном» деле.
– Я то здесь при чем?!
– При том, что за тобой уже водились вещи, которые позволяют думать…
– Чего думать-то!
– В ходе беседы и будет выяснено: «чего» именно, – со сталью в голосе известила его Инна.
Буль сидел у батареи. Он приподнялся, прижался к батарее поясницей вцепился в железные ребра. Сказал незнакомым звенящим голосом:
– Знаю я эти беседы!
– Что ты знаешь, мальчик? – спросила девица-лейтенант голосом кинозвезды, играющей добрую няню.
– Беседы ваши! Там я через полчаса признаюсь в чем угодно! Даже что взорвал торговый центр в Нью-Йорке! И сообщников назову… как те пацаны весной…
– Булыскин! – взвилась завуч.
И тогда вдруг вмешался Дмитрий Витальевич:
– Мне хочется понять, что происходит… – Он сказал это негромко, но отчетливо. И я впервые заметила, что у него веснушки. Он был рыжеватый, но веснушек никогда не было видно, а тут… Наверно, потому, что побледнели щеки.
– Дмитрий Витальевич, я ведь объяснила, – слегка сбавила тон Инна.
– Да, но не совсем понятно… Булыскин – мой ученик. Он сейчас у меня на уроке. Я за него отвечаю. И мне известно также, что детей милиция может допрашивать лишь в присутствии родителей или педагогов…
– Что вы хотите этим сказать? – вопросила Инна Семеновна. Видимо, от полной растерянности.
– То, что сказал. Пусть сюда придут отец или мать Булыскина или пусть мне назовут конкретного педагога, кто будет присутствовать на протяжении допр… беседы. Лишь при этих условиях, я сочту возможным отпустить мальчика.
– Вы собираетесь диктовать условия сотрудникам милиции? – слегка жеманно поинтересовалась милиционерша.
– Я считаю нужным их напомнить… товарищ лейтенант.
**************************************************************************************
– Следует ли понимать, что вы попытаетесь воспрепятствовать выполнению наших служебных обязанностей? – (А голосок-то! Ну прямо орхидея на клумбе!)
– Безусловно, – светски наклонил голову Дмитрий Витальевич. – Если это выполнение будет в противоречии с законом. Повторяю: я отвечаю за ученика Булыскина, и оберегать его от произвола – моя прямая обязанность. – Веснушек уже не было видно.
– А если кто недоволен – тут милиционер наготове, – вставил Федя. И Полина Михайловна опять печально покивала:
– Да, трудно с вами… Ну, посудите, ребятки. Из-за одного случая (в котором вы сами тоже не совсем правы) можно ли делать широкие выводы?.. В наше время, когда милиция напрягает все силы с растущей преступностью, вы наносите ей удар со спины… Это же предательство! – Вы с'слова выбирайте все-таки, – негромко, но отчетливо произнес Нилка.
Лицо доброй Полины Михайловны пошло пятнами (заметно на цветном экране). Но она сдержалась. Негоже педагогу в майорских погонах оскорбляться выпадами неразумного мальчишки.
– Я выбираю слова. Может быть, горькие, но справедливые… Вы должны понимать, что без милиции наша жизнь была бы просто невозможна. В конце концов, никто не отменял слова великого поэта, ставшие народной поговоркой: "Моя милиция меня бережет…"
– А что за этими словами дальше, никто не вспоминает, – задумчиво сказала Оля.
Все вопросительно глянули на нее.
Она объяснила:
– Эту поэму Маяковского "Хорошо!" мама наизусть читала, когда в школе училась. Выступала на сцене. И потом мне рассказывала, когда я подросла… Там ведь как: "Моя милиция меня бережет". А затем: "Жезлом правит, чтоб вправо шел. Пойду направо. Оч-чень хорошо…" Современные стихи, верно? Сейчас опять стараются, чтобы все шли направо. Дружными шеренгами…
"Ай да Ольга!" – подумал Федя.
Борис ее тут же поддержал:
– А кто хочет налево – тому по шее… Жезлом.
– Или по почкам, – ощутив щекотание в горле, вспомнил Федя. – Без свидетелей. И чтобы следов не было…
– Ну как тебе не стыдно! – ахнула Полина Михайловна.
– Мне стыдно? Я, что ли, бил?
Милиция (в России и многих других странах—полиция) есть организация, которая должна оберегать жизнь, мирный труд и досуг, а также имущество миллионов жителей Украины, России, да любой страны!
Как оценить труд людей, которые ничего не производят?
Как быть, если труд человека состоит из вещей сложно измеряемых—из покоя мирных граждан, например? В каких единицах измерить этот покой?
В милиции этот вопрос решили просто—чем больше работник (или подразделение) раскрывают преступления, тем лучше. Раскрыл одно преступление—хорошо, два—лучше, десять—вообще молодец. Вроде бы всё правильно, всё логично, ведь милиция и должна раскрывать преступления, но вот только в действительности такая система приводит к ужасающим последствиям.
На практике имеет место следующее требование высокого милицейского начальства: если в прошлом августе ты поймал трёх наркоманов, то в августе этого года ты можешь поймать их три, четыре, но только не два! Ни в коем случае не два! Если ты в прошлом июле изъял три единицы холодного или огнестрельного оружия, то и в этом июле ты должен изъять не меньше!
Ну а если не ловятся на твоей территории наркоманы? Перешли на другие «точки» в соседних районах, все «сидят», вымерли от своего яда, наконец? И оружие как-то не находится—ну, не носят люди с собой кастеты, обрезы и охотничьи ножи, не носят, поумнели, что тогда? Что делать?
В этом случае поступают, к примеру, так (не всегда, нет, не всегда, но—бывает!). Находят где-нибудь кастет, нож или обрез.
Потом этот предмет ложится на дно большого непрозрачного пакета (а сверху присыпается пустыми стеклянными бутылками, а то и чем-то съестным!) и кладётся там, где ходят пьяницы, бомжи и прочие опустившиеся, а значит, совершенно беззащитные люди.
Проходит мимо бомж, видит—лежит пакет. Глядь—а в пакете гора пустых бутылок—для бездомного целое богатство! Или ещё лучше—палка колбасы, хлеб, бутылка водки! Бомж хватает пакет и спешит побыстрее удрать со своею находкой, пока её не отобрали те, кто сильнее. Но далеко уйти не удаётся—«Стоять, милиция! Гражданин, что у вас в пакете? Бутылки, бутылки… Ага, кастет! Понятые, видели—в пакете гражданини Иванова кастет! Гражданин Иванов, вы задержаны по подозрению в совершении преступления—ношение холодного оружия!» И всё—следствие, камера, суд.
Итог: ни в чём не повинный человек осуждён, и ближайшие годы проведёт в тюрьме. Ради чего? Ради статистики, ради палочки в милицейских отчётах!
**************************************************************************************
Бывает и по другому. Представьте себе: рынок, толпа людей. В этой толпе неспешно двигается какой-нибудь недалёкий гражданин, рассматривает всевозможный товар, приценивается… Тут к нему подходит паренёк явно наркоманской наружности и говорит: «Мужик! Помоги—деньги нужны, уколоться надо! Купи нож, за «пятерку» отдаю!» И показывает украдкой великолепный охотничий нож. Гражданин в растерянности—конечно, нож ему совершенно не нужен, но такая прекрасная вещь продаётся так дёшево… В итого наркоман исчезает с «пятеркой» в кармане, а гордый собой гражданин идёт к выходу с рынка. Но проходит он не долго—«Стоять, милиция! Гражданин, что у вас за пазухой? Понятые, вы видите этот нож?! Что вы говорите, гражданин? Нож не ваш? Наркоман вам дал? А где этот наркоман? Нету? Пройдёмте, гражданин, в отделение, сказки будете рассказывать там!»
Для тех, кто не понял, поясняю—именно этот, задержавший гражданина, милиционер и дал нож наркоману с приказом продать первому попавшемуся простофиле. Итог: в милицейских сводках появится ещё одна «палочка», а гражданин получит судимость и сломанную жизнь.
*************************************************************************************
Ситуация третья. Стоит где-нибудь у магазина студент, курит, попивает пивко, в общем, культурно отдыхает. К нему подходит едва знакомый, а то и совсем не знакомый наркоман с пакетом в руке и говорит: «Слышь, друг, помоги, а? Мне нужно туда-то на минутку сбегать, а с пакетом не хочется тащиться. Подержи пакет, а? Две минуты, не больше! Очень меня удружишь!» Добродушный студент пожимает плечами, берёт пакет—а чего не помочь человеку, если дело-то не хитрое, да и время есть. (Я помню себя студентом, я бы взял, честное слово!) Наркоман исчезает за поворотом, а через десять секунд появляется милиция и начинается уже знакомое: «Здравствуйте, что у вас в пакете? …»
Итог для студента: судимость, исключение из ВУЗа, сломанная судьба.
**************************************************************************************
Так добываются показатели. Конечно, не все, получившие судимость за хранение наркотиков не наркоманы; конечно, бывают действительные, реальные изъятия холодного и огнестрельного оружия. Но! Этими «реальными» изъятиями требуемых начальством показателей не достигнуть, потому что они—показатели (особенно по оружию)—завышены вне всяких пределов!
Более того, если милиционер в апреле прошлого года упёк за решётку трёх ни в чём не повинных бомжей, всунув им оружие, то и в апреле этого года он будет вынужден поступить также! Зло рождает новое зло, и так изо дня в день, из года в год! Когда центральная или местная пресса восхищённо передаёт впечатляющие цифры о том, сколько единиц оружия было изъято у населения в ходе операции «Оружие», я содрогаюсь—эти цифры означают, что вновь и вновь из-за палочки в отчётах пострадали невинные люди!
*************************************************************************************
Знаете, что меня больше всего поражало, когда я сталкивался с вышеописанным явлением? То, что подавляющее большинство милиционеров не пытаются сопротивляться и даже не очень по этому поводу расстраиваются! Просто говорят: «А мы что? Нам что сказали, то мы и делаем!» Как глубоко в сознание наших людей вьелось это трусливое: «Я человек маленький, от меня ничего не зависит, это начальники заставляют, а их—ещё большие начальники, ничего не сделаешь, это система такая…»
*************************************************************************************
А есть ли выход из создавшейся ситуации, спросите вы. Есть ли шанс искоренить вышеописанные ужасные методики работы «на показатель», да и вообще—украинских милиционеров работать лучше?
Мне кажется, что есть! Нужно изменить систему отчётности!
Что имеется в виду? Конечно, можно было бы отменить все и всяческие показатели, но это чревато тем, что милиционеры закинут ноги на стол и совершенно не будут работать—зачем, если зарплата и так идёт? Поэтому я предложил бы судить о работе милиционера не по раскрываемости, а по росту или снижению количества преступлений в вверенной ему области.
С оперативника Толи хорошо бы спрашивать так: «Толя, сколько у тебя квартирных краж в мае? Десять? А в июне—двенадцать? Плохо работаешь, плохо!» И пришлось бы Толе поднапрячься да и поймать-таки Васю, Петю и Колю. (То есть поймать именно тех, которые эти самые кражи и устроили, а не вешать кражи на первых попавшихся людей, как это частенько делается.) Что после этого последовало бы? Неминуемый спад количества квартирных краж, (а иначе, как сажая воров в тюрьму, добиться спада количества преступлений нельзя!) После чего начальство вызывает Толю опять. «В июле у тебя всего одна квартирная кража, а в июне было двенадцать. Хорошо работаешь, молодец!»
Конечно, несмотря на то, что «липовые» изъятия наркотиков и оружия сразу же прекратятся (кто захочет ставить в отчёт лишнюю «палочку», если она теперь говорит о том, что в твоём районе не уменьшается количество преступлений, а значит «играет против тебя»), предложенная мною схема имеет свои слабые места, и первое из них очевидно любому, кто сталкивался с милицейской бытностью—милиционеры перестанут регистрировать преступления.
Но это решаемая проблема. Во-первых, по тем же СМИ (даже сейчас) можно и нужно постоянно давать информацию о том, что милиция-полиция обязана принимать заявления граждан, если граждане хотят это заявление написать! Обязана и точка! И нужно приводить примеры, как, куда и когда надо обращаться в случае совершения преступления, а также в том случае, если в милиции у вас отказались принимать заявление. А во-вторых—у нас так много штабистов и прочей проверяющей братии, которая днями перебирает бумажки. Пусть отрабатывают свой хлеб—устраивают всевозможные «вводные».
Поясню для несведущих, что такое «вводная». Предположим, в такой-то райотдел пришла бабушка и сказала, что у неё со двора похитили алюминиевую кастрюлю. В райотделе бабушку мягко послали куда подальше, чтобы не портила показатели, и бабушка ушла. А через минуту в дверях появляются штабисты. «К вам только что бабушка приходила. Где её заявление? Под каким номером в КУПе (в «Книге учёта преступлений») зарегистрировано данное преступление? Зовите начальника, будем вас всех увольнять!» И только после этого штабистам нужно не «подобреть» после полученного с провинившихся ценного подарка, а действительно уволить всех виновных! Два-три случая, и желающих не регистрировать материалы сильно поубавится!
А ведь действительно интересное предложение. Что думаете по этому поводу вы, читатели?
Я лично думаю, что подобный способ работы, как минимум, резко уменьшит количество пыток и избиений.
Угодив в милицию в качестве подозреваемого, вы можете стать жертвой пыток.
Пораспрашивайте ваших знакомых, которые побывали в «местах не столь отдалённых», и вы услышите, что подозреваемых бьют, подвешивают на упрощённом варианте дыбы, одевают на голову противогаз и заставляют вдыхать дым от огромного количества сигарет… Да мало ли до чего может додуматься человек, если ему захочется помучить себе подобного!
Каждый может стать подозреваемым, даже если он и не виновен!
Когда я был ребёнком, меня и нескольких моих одноклассников обвинили в краже мелочи в магазине; благо, не пытали—дети всё-таки, и отпустили, потому что у нас в карманах на всех было не больше рубля, а продавщица утверждала, что в магазине украли не меньше пятнадцать рублей. Зачем я об этом рассказываю? Для того, чтобы вы увидели—вот живой пример, как совершенно невинные люди становятся подозреваемыми! И если кто-то оправдывает физические и психологические пытки подозреваемых, считая, что иначе бороться с преступниками нельзя, возникает вопрос: а согласился бы он сам оказаться на месте этих подозреваемых? Думаю, немногие ответили бы «да».
Алгоритм понятный, всюду так работают: задержать первого попавшегося подозреваемого, быстро набрать какой-нибудь фигни для ареста, а потом неспешно копать в поисках «чего бы ему навесить, чтобы нам арест оправдать, палку в отчетность получить, а ему чтобы небо с овчинку показалось».
Когда всех, кто под руку попался, скрутили, повязали и развезли по отделам полиции, весь личный состав стройными рядами уселся за составление протоколов. О каком бы то ни было индивидуальном подходе и речи быть не могла, дело ставилось на поток, что и не удивительно, учитывая количество задержанных. Протоколы штамповались по образцу, никаких объяснений не принималось, и человек, мирно шедший к теще на блины теплым летним днем, оказывался правонарушителем, подлежащим наказанию в административном порядке, проводил в «обезьяннике» несколько часов, а то и суток, и не мог доказать, что он тут вообще ни при чем.
О да. Система действительно построена так, что доказать свою невиновность очень трудно. Удаётся единицам.
Ради статистической отчётности, ради лишней палочки в ведомости бросают за решётку ни в чём не повинных людей, ломают судьбы, калечат души.
Невесёлая картина. Представители милиции-полиции часто сами нарушают законы. И нередко результат их деятельности—лишаются свободы совершенно невиновные люди. А если ещё вспомнить про казнь невиновных…
В начале 2000-х годов губернатор штата Иллинойс ввёл мораторий на смертную казнь после того как выяснилось, что к высшей мере были приговорены десятки граждан, признанных позже в ходе более детального расследования с использованием современных методов невиновными, особенно по делам, где раньше было невозможно провести генетические, биохимические и т-п. экспертизы.
Подавляющее большинство американцев вообще не представляют себе, сколько людей было казнено за преступления, которых они не совершали, сколько ошибок, которые уже нельзя исправить, невольно допускает американская судебная система.
Могу заметить, что содержатся эти невиновные осуждённые в таких условиях, в которых не каждый хозяин домашних животных держать будет.
Все внутреннее устройство ИВС неправильное и противозаконное.
Уж это точно. Не мешало бы, к слову говоря, ещё кое-что вспомнить.
Изолируя подозреваемого, общество наказывает вместе с ним и его семью. Родные люди не имеют возможности связаться с близкими, дать совет, помочь или просто увидеть. Единственное, что они могут сделать—это положиться на адвоката, вверить жизнь своих любимых в руки постороннего человека и попытаться спокойно заснуть.
Да уж. Комментировать не буду, хотя и мне есть что сказать. Личный опыт, он, знаете ли, штука такая…
А вот как застраховаться от подобного произвола?
Да никак. На данный момент состояния общества—никак.
Всё дело в том, что общество устраивает сложившееся положение. Вот когда перестанет устраивать…
Чтобы лучше понимать, а почему так, вспомним прошлое. А именно—рабовладельческое общество.
Что тут можно сказать? И тогда ведь люди жили. Ну да, кому-то не везло, становились рабами. Общество принимало это как норму. Это уже потом, относительно недавно, общество стало считать рабство недостойным явлением.
(Почему относительно недавно, спрашиваете… Потому что ещё в XIX веке—существовало и даже широко применялось рабство. В США, например. В Российской империи. Достаточно примеров?)
Вот и сейчас общество принимает сложившееся состояние дел как норму. Ну да, кого-то лишают свободы, есть такое. Часть из этих осуждённых—невиновны. Ну, бывает. Кого-то казнят, и среди них, как потом выясняется (или не выясняется), были невиновные. Ну… Бывает такое, молчаливо принимает ситуацию приличная часть общества.
Вот такая ситуация получается. Повторяю, на данный момент любой человек может быть осуждён, даже если он совершенно невиновен.
И что делать?
Уменьшать вероятность такого варианта.
Вот несколько советов.
Моя глупость заключалась в незнании. Да я бы никогда не подумала, что люди могут попасть в
тюрьму за вещи, которые большая часть юридически неграмотных людей, не считают криминальными. В этом огромное недопущение нашего образования. Никто не удосуживается сообщить детям в школе самых простых вещей. Знания логарифмической и показательной функции считается обязательным для того, чтобы ребенок мог с уверенностью пойти во взрослый мир, а знание законов, таких, например, как «Закон о Милиции» почему-то обходят стороной.
Ну что я могу тут сказать? Могу согласиться, что знание всяких-разных функций в жизни нужно гораздо меньше, чем знание законов.
Допрос – это крайне тяжелое испытание для психики неподготовленного человека. При этом отбросьте иллюзии, что после просмотра массы полицейских фильмов и сериалов вы сможете с легкостью общаться на допросе на равных. Вам будет противостоять если даже не матерый профессионал, то как минимум человек, проведший десятки, а то и сотни допросов. Есть у вас подобный опыт? Нет, следовательно, вы автоматически попадаете в невыгодную для себя ситуацию. Поэтому, если есть возможность, нужно молчать как партизан у немцев, но с некоторыми оговорочками.
По закону вы имеете право:
• не свидетельствовать против самого себя, своего супруга и близких родственников (статья 51 Конституции РФ);
• на помощь персонального защитника – адвоката, в том числе при проведении допроса.
Вам нужно воспользоваться этими правами. И еще раз – если я написал «молчать», это означает молчать . Никаких «бесед по душам», никаких «потрепаться с сокамерниками – собратьями по несчастью», никаких «это не допрос, а просто беседа», никаких «да ты не обвиняемый, ты свидетель, расскажи, что видел».
Превратиться из свидетеля или даже потерпевшего в подозреваемого или пособника гораздо легче, чем вам кажется. Особенно если преступление тяжкое и у милиции нет подозреваемых: обронили пару лишних слов и все, привыкайте видеть небо в клетку.
Поэтому еще и еще раз – ваша единственная позиция: « Без адвоката никаких разговоров, бесед и допросов ». Ну и естественно, никаких подписей. Что бы ни предлагали подписать, пусть даже это договор дарения миллиона вечнозеленых денег.
Единственное, что вы можете и даже обязаны сделать , если вам дорога ваша свобода, – это следующая запись в протоколе: « Я готов давать показания и оказывать содействие следствию только в присутствии моего адвоката ». Дата, время и подпись.
Такая запись убережет вас в том случае, если недобросовестный сотрудник милиции попробует приписать вам статьи 308 или 316 Уголовного кодекса РФ (отказ от дачи показаний и укрывательство преступлений).
То есть и словами, и письменно вы должны выражать одну мысль: я не отказываюсь давать показания, я готов их давать и сотрудничать со следствием, но только в присутствии моего адвоката. Точка!
При этом требуйте, чтобы вызвали именно вашего адвоката, а не предоставили вам бесплатного, так называемого «положнякового» (от слова «положено») адвоката.
Чаще всего такие «положняковые» адвокаты в очень близком контакте со следствием и могут повернуть ситуацию не в вашу сторону или посоветовать вам что-то не то. Да и вообще, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, поэтому требуйте своего, знакомого, надежного и (как с ним договоритесь) платного адвоката.
Внимательно читайте все бумаги, предложенные для подписи, и вносите в них замечания.
Все бумаги, предложенные для подписи, необходимо читать очень внимательно. Это верно и в том случае, если предварительно их прочитал ваш адвокат. Все равно – перечитайте каждое слово. В конце концов, если адвокат что-то пропустил, сидеть будете вы, а не он.
Если вы с чем-то в документах хоть самую капельку, самую чуточку не согласны или что-то просто не нравится – пишите свои замечания, дополнения и исправления. Имеете на это полное право, что бы ни говорили сотрудники милиции. Более того, вы имеете право самостоятельно и собственноручно записать свои показания и требовать приобщения их к материалам дела.
Не хватает места на протоколе? Требуйте еще бумаги, отмечайте в протоколе «продолжение на листе 2, 3, 5…» и пишите, пишите сколько хотите.
Расклад здесь такой: сэкономили 15 минут или лист бумаги, получили лет 5 строгого режима – и это совсем не шутка.
Причем обратите внимание: если в первом протоколе вы что-то написали не так (или подписали не то), изменить впоследствии первые показания очень сложно и суд к этим изменениям будет подходить весьма критически. Поэтому читайте, перечитывайте, еще раз перечитывайте, потом еще раз и только после этого можете подписывать.
Ведите себя осторожно.
До, во время и после допроса (в идеале – во все время вынужденного нахождения в милиции) ничего и никого не трогайте, ничего не надевайте, ни к чему не прикасайтесь. А то дотронетесь «просто посмотреть» до какой-нибудь забавной финтифлюшки, а после окажется, что ею грохнули двадцать пять человек. И теперь на ней ваши отпечатки. Чуете, чем пахнет такое любопытство?
Или – тронули за плечо дяденьку в милицейской форме, чтобы спросить, где здесь туалет, а он упал и заплакал. И вас повели оформлять за нападение на лицо, находящееся при исполнении.
Поэтому – руки по швам, никого и ничего не трогаем ни самостоятельно, ни по просьбе милиционеров или незнакомых лиц любого пола . Даже если приятная дамочка попросит «о небольшой помощи» – лучше откажитесь. Будьте немного параноиком и опасайтесь подстав. Среди милиционеров тоже попадаются красивые женщины в штатском, но джентльмен в тюрьме сидит так же, как обычный бандит. Лучше прослыть грубияном, чем стать одним из безликих номеров в исправительно-трудовой колонии под Магаданом.
Вернёмся к нашим детям. Если вы не научили детей тому, что знание законов—это очень важно… То это ваше родительское упущение. Серьёзное упущение.
Вот пример подобного упущения.
Моя старшая дочь начала зарабатывать довольно поздно, в 10-м классе. Ее попросили помочь с уроками соседской девочке-первокласснице. Этот вариант оказался просто находкой для обеих сторон: у дочери просто бездонный запас терпения, она может объяснять один и тот же материал десятью разными способами, и дети ее обычно обожают. За два месяца она сократила время приготовления уроков с четырех часов до 50 минут. Платили ей что-то около 150 рублей в час. Следующий этап был связан с редактированием текстов на сайте, весной она вышла на полставки в туристическое агентство. И тут мы столкнулись с «обстоятельствами непреодолимой силы».
В туристическое агентство на соседней улице требовались на лето сотрудники на полставки, и Аля с большим воодушевлением взялась за работу на следующих условиях: три рабочих дня по пять часов, обязанности – поддерживать сайт и отвечать на звонки, 10 тысяч рублей в месяц, испытательный срок – один месяц.
И поначалу все было просто волшебно: красивый офис, взрослая девушка ходит на работу, симпатичные сотрудники. На второй день работы владелица, узнав, что у Али «свободный английский», отправила ее встречать делегацию иностранных партнеров, потом – на выставку стендистом. Хозяйка хвалила Альку в глаза и за глаза, подвозила ее на своем джипе, если им было по пути, ребенок мой просто летал.
Через месяц, как раз когда должен был закончиться испытательный срок, неожиданно уволилась одна из трех сотрудниц. Просто не пришла на работу, перестала подходить к телефону и только дня через три прислала эсэмэску, что уехала на родину к маме. Естественно, ее обязанности плавно перешли к Але. Теперь она обзванивала клиентов, печатала все договора, делала первичную обработку заявок и – главное – вела все телефонные переговоры на английском. Рабочий день тоже удлинился до полных восьми часов. Я начала осторожно интересоваться, а как там с переводом на постоянную работу, прибавкой к жалованью? Никак: хозяйка металась по городу, когда появлялась в офисе, была сильно раздражена и занята, поговорить все не удавалось.