Лабиринтофобия

Глава 11. Возвращение – лечебница

Творчество – сложный и энергоемкий процесс. Никогда я не понимал этого так отчетливо, как в то смутное время – после победы над Рватонимом. Я был так слаб, что не мог убрать со лба слипшиеся от пота пряди волос, меня бросало то в жар, то в холод, и нещадно рвало. Тот нестабильный счёт времени, который я до сих пор умудрялся вести в Лабиринте, был безвозвратно потерян. Я не знал, сколько дней, недель или десятилетий провалялся ни жив ни мёртв.

Иногда Риша кормила меня с ложки какими-то жидкими кашами или бульоном, чтоб я окончательно не обессилел, а иногда пыталась напичкать исчерна-бордовым мясом, которое пахло ненавистью, грозой, криками обезумевшей толпы и раскаленным железом. Я знал, чья это плоть, хотя предпочел бы остаться в неведении. Видимо, Риша надеялась, что мясо Рватонима даст мне частицу его могущества, которая поможет восстановить потраченные в битве силы, но я сопротивлялся из последних сил, не хотел перенимать вместе с кусками его мяса часть его безумия: не хотел рычать, не хотел бычье тело, не хотел ноги-буры, не хотел выбитый камнем глаз и душу из Ира, не хотел… Риша понимала, что со мной твориться и чтобы прервать поток моих бессвязных, мучительных мыслей, она пела, а я слушал, хоть голос её походил на хрипловатое мяуканье, и слова были странны:

– Ты знаешь, я каждую ночь превращаюсь в крысу.

Большую зверюгу с глазами, как чёрный жемчуг,

И голым хвостом. Если жертва их не боится,

Могу восемь ног отрастить и плеваться желчью —

Большим пауком обернувшись, приду на встречу…

Для того, кто превращается в крысу каждую ночь, ты не слишком хорошо ориентируешься в лабиринтах, Риша, в своем будущем ты так и не смогла меня вывести, впрочем, как и в моем прошлом. Но мне нравится слушать, как ты поёшь и как ты говоришь, чувствовать, как прикасаешься ко мне, мне нравится быть с тобой, Риша, Ришалия… Амариша… А-ма-ли-я.

***

Они были вовсе не похожи друг на друга – эти две женщины из разных миров. И всё же моё воспалённое воображение по необъяснимой ассоциации отбрасывало меня на много лет назад. И мне казалось, что Амалия здесь… Амалия, ты здесь, ты меня слышишь? Позволь мне, наконец, объясниться с тобой.

Меня пугало то, что ты с собой делаешь, меня злило то, что я не могу помочь тебе. Ты знаешь, теперь мне ясно, что это было глупо: я был слишком слаб даже для того, чтобы попытаться спасти самого себя. Я всегда бежал, когда всё хоть немного усложнялось, всегда сразу же сдавался, делая вид, что поступаю решительно и разрубаю Гордиев узел. Видела бы ты, куда меня это привело.

Когда ты позвонила мне в тот новогодний вечер, я уже почувствовал неладное. Твой язык заплетался, и я едва понял, где ты, и вообще не понял, что с тобой. Понял только, что тебя надо забрать, и как можно быстрее и дальше. Из трубки слышалось много голосов и перекрывающая их громкая музыка. Я сразу решил, что ты где-то в клубе или на вечеринке, и начал быстро одеваться, не заботясь о том, что не знаю, куда конкретно пойду.

– Ферри, куда ты собрался? – окликнул отец из кухни.

– У меня появилось дело, – отмахнулся я. Не было у меня времени ничего объяснять. Тем более, я и сам плохо понимал, что собрался делать на улице.

– На ночь глядя? – отец посмотрел на меня изумленно, выглянув в прихожую. Его тонкие узловатые пальцы нервно постукивали по подлокотникам кресла-каталки.

– Да, помнишь, я говорил тебе, что у меня есть подруга по переписке? Нужно ей помочь.

– Но я испёк твой любимый пирог. Может, хотя бы поможешь достать его из духовки?

– Мне, правда, надо срочно бежать.

– Хм, – он прищурился, делая вид, что разглядывает корочку новогоднего пирога сквозь прозрачную дверцу духовки, – надеюсь, это ненадолго?

– Без понятия! – почти рявкнул я, на ходу пытаясь попасть руками в рукава пуховика и выскакивая за дверь. На улице мороз обжег мне лицо, а ветер швырнул в меня пригоршню мокрого снега, слегка отрезвив мой запал. Куда я собрался бежать? Я-то, с моей лабиринтофобией. Это где-то за городом, судя по некоторым обрывкам, которые мне удалось разобрать из твоего бормотания, Амалия. А я даже не был уверен, что тебе действительно плохо, может, это очередная твоя придумка. Но очевидно, что ты пьяна. Сколько бы ты ни говорила, что алкоголь нельзя сочетать с антидепрессантами, но все равно продолжала их смешивать в своем организме. Бред, так ведь и умереть можно. Я перепугался не на шутку и, действительно, уверовал, что тебе может быть сейчас очень плохо, поэтому-то ты и позвонила мне. Я надеялся, твои друзья догадаются вызвать скорую, медики точно подоспеют быстрее меня и помогут лучше… Хотя какие они тебе друзья, чёрт подери?!

Иногда ты рассказывала мне о своих так называемых «друзьях» и о том, как вы вместе «весело проводите время». Как я понял, это были компании случайных людей, которых ты толком не знала, и их вечеринки ничем хорошим для тебя не заканчивались. Да, порой тебе было весело, но в конечном счёте это – лишь очередное проявление ненависти к себе, интересный вид селфхарма. Но если тебе так хочется, напиваться до беспамятства, то почему бы хотя бы не делать это вместе со мной?! Может, тебе просто стыдно за эту часть себя? Как, впрочем, и за все остальные.

Так думал я, пока шёл навстречу визжащему ветру по незнакомым улицам, втискивался в автобусы, идущие по неизвестным маршрутам, покупал билеты на электричку. Я старался сосредоточиться на своей злости, обиде и на жгучей любви к тебе. Мне просто нужно было чем-то заполнить свой разум, чтобы в него не пробралась лабиринтофобия и не помешала мне выполнить миссию. Но она пробралась несмотря на все мои попытки абстрагироваться от навязчивых пугающих меня мыслей о запутанных дорогах. Я знал, что катаюсь по кругу, знал, что все карты врут, знал, что метель и вспышки фейерверков поймали меня в оглушительную блестящую клетку. Однако это было неважно. Пусть весь мой мир распался на осколки, я снова и снова поднимался из сугробов, в которые падал, поскользнувшись на обледенелых дорожках, снова и снова спрашивал дорогу у прохожих, которые считали меня пьяным или сумасшедшим, но главное – я продолжал идти вперёд. Я должен был спасти единственного человека, который способен починить мой разбитый мир.

Как ни удивительно, я всё же добрался до двухэтажного дома с занесенной снегом крышей и ярко-горящими окнами. Перелез через высокий забор. Подошёл к двери, постучался и был облит жгучим с непривычки запахом алкоголя и громкой, даже слишком громкой музыкой.

– Где… Амалия? – только и смог выдавить я. Парень, открывший мне, поежился, потому что стоял на морозе в одних трусах и запачканной чем-то майке.

– Кто? – спросил он, пьяно щурясь на меня.

– Амалия. Девушка с фиолетовыми волосами.

– А… Сча, покажу.

Он даже не закрыл дверь и прошёл вглубь коридора, заполненного людьми, сигаретным дымом и эпилептически мигающими огнями гирлянд. Он не показал мне, где ты. Он забыл, что я иду следом, и повалился на ближайший диван. Когда я растолкал его, парень посмотрел на меня совершенно пустым взглядом и прокричал, стараясь заглушить музыку:

– Ты кто? Чего тебе? Охрененная туса!

– Да уж, – мрачно прорычал я. Руки сами собой сжались в кулаки – так захотелось ему вре́зать. Я пошёл дальше по этому проклятому дому, пиная валяющиеся на полу вещи и тела (что в данном случае – совершенно одно и то же), отмахиваясь от навязчивых гирлянд и рук тех, кто ещё не вырубился, цепляющихся за одежду. Стараясь не ослепнуть и не оглохнуть. Мир всё ещё был расколот на множество фрагментов, не имеющих никакого смысла: приступ лабиринтофобии продолжался. В то время я ещё не видел настоящего Лабиринта и был уверен, что вакханалия, творящаяся в этом доме, и есть самый кромешный абсурд и ад. Наконец, я нашёл тебя. Ты, наверное, даже не помнишь того, как сидела на куче смятых одеял, совершенно голая, со слипшимися, не хочу знать отчего, волосами и ошалевшим взглядом. И уж точно ты не помнишь и никогда не узнаешь имени той девушки, что валялась рядом с тобой. Ты пританцовывала под мерзкую музыку и то и дело гладила волосы той мерзкой девушки.

– Амалия, – выдохнул я с облегчением. По крайней мере, видимых повреждений на тебе не было, – идем отсюда. Где твоя одежда?

– Ферри… – ты просияла, – как здорово, что ты тоже пришёл! А куда пойдём?

– Подальше отсюда. Домой, – отрывисто бросил я, пытаясь выкопать из мягкой кучи хоть какую-нибудь одежду.

– Ну нет, это надо на улицу идти, там холодно! – захныкала ты таким неприятным, не своим голосом.

– Ты сама звонила мне и просила тебя забрать. И вообще, тебе нельзя пить! – не сдержавшись, рявкнул я, желая, чтобы мой повышенный тон возымел на тебя хоть какое-то действие и вывел из алкогольного ступора. Но ты никак не отреагировала. – Тебе плохо? Что ты делала с этой девкой?! – на самом деле, ответ я знать не хотел, но эмоции подстегивал разум произносить совершенно неуместные вопросы.

– А Ферри – зануда! Зануда, зануда, не спорь! Ты не умеешь веселиться, ты хочешь забрать меня туда, где холодно и скучно, ты запрещаешь мне веселиться с моими друзьями, ты злой! А это не девка, это моя подружка, теперь она моя девушка, давай разбудим её, и я покажу тебе, что мы с ней делали… – ты схватила меня за грудки и попыталась повалить на валяющиеся на прямо на полу одеяла, но, конечно, сил на это тебе не хватило. В обычной ситуации мне бы это только понравилось, но сейчас ещё больше взбесило:

– Это?! Это твоя подруга?! А все эти кретины – твои друзья?! Да ты даже не знаешь, как их зовут!

Я рывком поднял тебя на ноги, ты застонала и схватилась за голову, содрогнулась от рвотного спазма. Я едва успел наклонить твою голову над какой-то коробкой и отвести волосы от лица. В конце концов мне всё же удалось найти в этой отвратительной комнате нижнее белье, штаны и свитер, которые я натянул на твоё несопротивляющееся тело. На твоей спине и ягодицах я увидел шрамы и синяки, но мне известно, что они появились ещё до этой вечеринки. Как мне было известно из твоих рассказов, твоя мама, как и ты сама, ненавидит детей. А тебя она, похоже, до сих пор считает тебя ребенком, трудным, но ещё подлежащим перевоспитанию. Она считает, что с помощью бесконечных нотаций, гневных окриков по любому поводу, а в некоторых случаях – физических наказаний, воспитывает тебя. Но мне что-то плохо верится в её благие намерения. Фразы вроде «я хочу как лучше» воспринимаются издёвкой из уст человека, который даже не пытается понять твоё состояние. В любом случае, судя по твоему поведению и взглядам на жизнь, из-за которых ты то и дело попадаешь в передряги вроде сегодняшней, стиль воспитания твоей мамы не эффективен. То есть, определённый эффект у него есть, но он прямо противоположен тому, которого она пытается добиться.

Я вытащил тебя из того жуткого дома, втёр в лицо немного снега, но даже это не помогло привести тебя в чувство. Скорее всего, всё же следовало настоять на идее вызвать врача и отправить тебя в больницу, но ты, едва ворочая языком, умоляла меня не делать этого. Акт «воспитания», который неизбежно ждал дома, пугал тебя больше, чем отравление. Так что домой в таком состоянии везти тебя тоже было нельзя, да я и не знал, где ты живёшь. Тогда я принял волевое решение – отвезти тебя к себе. И будь что будет.

В таком состоянии ты, разумеется, не могла починить мой мир, поэтому приступ лабиринтофобии я просто стойко вынес до конца. Я включил в наушниках что-то боевое и жизнеутверждающее, взвалил тебя на спину, как труп, и тащил так до электрички, потом от неё до автобуса и весь оставшийся путь до самого дома. Я чувствовал себя героем клипа, режиссёр которого попытался совместить постапокалипсис, драму и абсурдизм.

***

– …И чем дело кончилось? – печально спросила Ришеч. Я вздрогнул, потому что так углубился в воспоминания, что забыл о том, что происходит здесь (то есть, в некой точке Сюра или Ира) и сейчас. Мой разум часто нырял в омут прошлого, даже после того, как я более-менее пришёл в себя. Возможно, то были последствия битвы с Рватонимом, а может, мне было трудно ясно мыслить из-за высокой концентрации Абсурда на столь глубоких уровнях. И всё-таки рано или поздно нам придётся продолжить путь к Центру Лабиринта.

– Мы добрались до дома только под утро, и я заставлял Амалию пить воду и держал её волосы, пока её рвало. В общем, выхаживал её, как ты меня, разве что не так долго. А когда она пришла в себя, то сделала вид, будто ничего не произошло. Представляешь? Сказала что-то вроде «вот это приключение, да, Ферри?».

– И из-за этого ты ее бросил?

– Не совсем. Я отправил её домой, а потом отец стал наезжать на меня по поводу того, что за психованную наркоманку я привёл. Ты представляешь, он «запретил» мне встречаться с ней. Мне было на тот момент двадцать три!

– Двадцать три чего?

– Боже, забей. В общем, отец, как всегда, не слушал меня, и мы сильно поссорились. А потом Амалия не выходи́ла на связь несколько недель, а при встрече объявила, что она бисексуалка и полиамор и предложила нам встречаться втроём: мне, ей и её подружке с вечеринки.

– И из-за этого…

– Конечно, чёрт подери, я бросил её. И когда отец сказал что-то вроде «я же говорил», бросил и его тоже. Чёрт, он никогда не воспринимал меня всерьёз, но при этом докапывался до любой мелочи, не допуская даже мысли, что я могу быть прав! И его реакция на моё расставание с Амалией стала последней каплей: мой мир разрушился у него на глазах, а отец просто… Ну, не знаю, поставил галочку в своей воображаемой записной книжке! Очевидно, что ему абсолютно плевать, есть я рядом или нет. Так что я нанял ему сиделку, так как он почти не мог ходить из-за обострившихся последствий давней травмы позвоночника, собрал свои пожитки и с лёгким сердцем уехал в другой город, избавившись разом ОТ ВСЕХ СВОИХ ПРОБЛЕМ! – я не и заметил, что к концу этой тирады перешёл на крик.

Риша долго молчала. Похоже, она действительно глубоко задумалась о перипетиях моей жизни.

– Но у тебя на самом деле на сердце было не так уж легко. Иначе ты не искал бы встречи с отцом во сне, не бормотал бы имя той девушки, находясь на грани смерти, и… Не оказался бы здесь, в конце концов, – почти шёпотом проговорила она. Я в ответ только хмыкнул. Потом всё же не выдержал и сказал, что думаю:

– А что, по-твоему, мне надо было делать?! Нянчиться с ними, как с малыми детьми, терпеть все их бзики и неадекватные выходки?! Я, что ли, виноват, что они были так несчастны и одиноки, что отец умер, а Амалия попала в лечебницу?!

– Заметь, не я это сказала. Но даже если подумать не о них, а о тебе, разве ты не стал тоже одиноким и несчастным? Тогда какое же это решение?

– Ха! Уж точно меня не сделало счастливее погружение в Лабиринт, где каждый третий пытается меня убить и переработать на консервы!

– Это верно. Ладно, Потерянный. Раз ты можешь тратить столько энергии на злость, значит, уже поправился. Думаю, нам пора в путь.

– Хорошо, – смягчился я. Риша уж точно последний человек, который заслужил, чтобы я на него ругался. – и спасибо, что вылечила меня. А где же остальные доблестные спускники?

– Разбрелись по Квази и Сюру. Они получили, что хотели. А ты не отказался от своей цели дойти до Лабиринтозмея? – с надеждой спросила моя спутница и посмотрела на меня таким пронзительным взглядом, что я без колебания, но с легкой неуверенностью ответил:

– А что мне остаётся?

***

Победа над Рватонимом произошла как раз на границе Сюрреальности и Ирреальности. Дальше путь предстоял еще более трудный и опасный. Риша родилась в этих местах и провела раннее детство, так что предупреждала меня о разных абсурдных штуках, которые могли нам навредить, а я защищал нас от них с помощью карандаша, правда, использовал его в разы осторожнее, чем в последнюю битву с Рватонимом, так что теперь мне не грозила смерть от перенапряжения. Риша любила мои рассказы о Реальности и просила говорить даже о самых банальных вещах: метро и компьютерах, школах и больницах, карандашах и журналах. Она рассказывала, что некоторые в Лабиринте верят, что после смерти переродятся в Реальности, и как я понял, себя Риша тоже причисляет к этой категории. Я спросил у неё, существует ли, по её мнению, что-то, кроме Реальности и Лабиринта, и она с серьезным видом ответила: «Я думаю, существует всё». Интересно, может быть, я после смерти попаду в Лабиринт? А может, я уже умер, просто не заметил этого?

Риша всячески пыталась отвлечь меня от тревожных и грустных мыслей. И обычно ей это удавалось. Она хорошо разбиралась в Абсурде, и от неё я узнал, что Лабиринт может быть не только пугающим и устрашающим, но и прекрасным. Что в нём даже есть место любви или, по крайней мере, крепкой дружбе с определёнными привилегиями.

У нас не было с собой абсурдометра, но моя провожатая каким-то образом определяла уровень Абсурда и без него. В ночь, когда мы были где-то на семидесяти пяти процентах, то есть, на головокружительной глубине, Амалия позвала меня по имени.

Я к тому моменту почти заснул в ласковых объятиях трех пар длинных ришиных рук (она отрастила их специально для меня, чтобы я чувствовал себя более защищённым), но тут услышал откуда-то снаружи, из невыразимого далека, такой знакомый голос. Сначала я решил, что он мне просто приснился, такое и раньше случалось. Но зов повторился: «Ферри!» – нежно, печально, умоляюще. Я с удивлением и даже неохотой выбрался из объятий Ришеч, стараясь не разбудить ее. В палатке было тепло и на улицу идти было лень, к тому же придётся ещё обуться…

– Ферри!.. Я здесь.

Но не пойти было просто невозможно! Я тихо расстегнул молнию выхода и выскользнул наружу. В Ире никогда полностью не темнело, как никогда и не рассветало окончательно. Причудливые скалы, которые в Реальности непременно рухнули бы под действием гравитации, здесь преспокойно покачивались в воздухе и с достоинством, неторопливо перелетали с места на место. Их тёмные силуэты отчетливо вырисовывались на фоне разноцветного переливчатого неба. Пятна и полосы всех цветов радуги непрерывно меняли узор, такие далёкие и величественные. Из-за периодически возникающей над землей дымки и искаженной перспективы было очень трудно определить расстояние до предметов. Я не мог разобрать, откуда доносился голос.

– Ферри, милый, это я – Амалия! Я уверена, что ты слышишь меня!

– Да, я тебя слышу! – закричал я в ответ. – Но где ты?! И как оказалась в Лабиринте?

– Я с тобой. Я сижу рядом с тобой, я прихожу каждый день. Может быть, сегодня ты услышишь меня.

Куда она приходит каждый день и где сидит? Я же постоянно перемещаюсь! Похоже, она не услышала моего ответа. Но теперь её голос звучал отчетливее, ближе. Реальнее.

– Что? Где ты сидишь? – не понял я и стал с тревогой озираться по сторонам.

– Милый Ферри, где бы ты сейчас не путешествовал, пожалуйста, знай, что я люблю тебя и жду, и верю, что ты очнёшься!

Я остановился не понимая. Она не слышит меня? Говорит, будто в пустоту.

– Доктора говорят, что твой мозг не пострадал, так что ты можешь вернуться хоть сейчас, если хочешь. Ферри, ты слышишь меня? – да, я слышал её. И отчётливо слышал боль в ее голосе. – Наверно, ты сейчас в своём мире, но ты же знаешь, что всё, что там тебя окружает, ненастоящее. А здесь столько всего произошло: у меня ремиссия, и меня отпустили домой. Но я чувствую, что долго без тебя не протяну…

Теперь реальным стал не только её голос, но и приглушенное бурчание радио, гудки машин из-за окна… Окна? Откуда здесь окно?! И куда ведёт? Это посреди Ирреальности-то! Я побежал на звук, спотыкаясь о странные камни и наросты, и физически чувствовал, что бегу не только вперёд, но и как бы вверх к свету и свежему воздуху. Такое чувство бывает, когда вот-вот проснешься от затянувшегося ночного кошмара, откроешь глаза и увидишь ослепительный мир вокруг. По-хорошему мои глаза и так уже были открыты, но я чувствовал, что это не настоящие глаза, и тело мое тоже ненастоящее, и, на самом деле, я не стою, а лежу, лежу уже очень-очень давно…

– Потерянный! Ты что, сдурел? Куда ты, там может быть опасно… – раздался другой голос. Риша. Она беспокоится за меня. Ей будет больно, когда я уйду.

– Ферри! Я верю в тебя. Только борись. Постарайся вернуться к нам, прошу!

Вот же, так близко, голос над самым ухом! К чёрту эту галлюциногенную кошку с кучей глаз, я же сам прекрасно знаю, что она нереальна, что я её выдумал, как и весь этот чертов Лабиринт, который обманывает меня, не даёт очнуться! И только любовь Амалии смогла достучаться до меня, а финальное усилие я должен приложить сам, чтобы, наконец, оторваться от вымышленной земли и вернуться в Реальность. Нужно только сделать над собой последнее усилие, и я открою глаза, и Амалия скажет, плача: «С возвращением, Ферри», а я улыбнусь, натянуто из-за долгого сна, но искренне. Вот она – настоящая жизнь!

Я протянул руку, чувствуя невероятное сопротивление, будто она вдруг налилась свинцом, попытался открыть глаза, мои настоящие, реальные глаза…

– Доктор! Он шевельнул пальцами! Его веки дрогнули! О Ферри, Ферри!..

Я сделал последний мощнейший рывок и почувствовал, что несусь вперед, и все преграды исчезли.