Коротко обо всём. Сборник коротких рассказов

Вышел месяц из тумана…

Волей случая, я оказался поздним вечером на пустыре. Сырость, туманной дымкой окутала всё вокруг. Мелкой дрожью, она, пробегала по моей коже, и густым, липким туманом проникала в мои лёгкие. Организм сопротивлялся, ей, глухим и надсадным кашлем. Я стоял посреди пустыря, и ждал… чего? Конечно её. Красивую деву, поцелуй которой способен унести туда, откуда ещё никто не возвращался. Или старуху, с косой, взмах которой, способен успокоить даже самого беспокойного, не то, что меня. Не знаю, кого я из них ждал, в любом случае, кто то должен был появиться на этой сцене, сплетённой из, пустыря, тумана, и ожидания.

Пока я стоял и давился сыростью, заполнявшей мои лёгкие, из-за тучи вышел острый серебряный месяц. Я вдруг вспомнил слова детской считалочки. – Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, всё равно тебе водить – и мне стало легче. Несмотря на угрожающие слова вместе со считалкой, в меня проникли частички моего детства. И мне стало светлее. Страх прошёл, а на его место пришло любопытство. Простое, детское любопытство. И даже когда появился он, мне нисколько не было страшно. Я чувствовал интерес ко всему происходящему.

Он шёл через пустырь, ничего не видя и не слыша, словно кто-то вёл его, как водят слепых поводыри. Потом вдруг он остановился и посмотрел в мою сторону. В эту самую минуту месяц снова спрятался за тучку. И он не мог разглядеть меня в темноте. – Ты кто? – крикнул он в темноту. – Я? – переспросил его я. Он качнулся и пошёл ко мне. Я как заворожённый смотрел на тёмный силуэт, и не мог оторваться. Шаг за шагом, он приближался ко мне, пока, я не ощутил, его запах, я не могу передать вам его, поскольку не знаю ничего, с чем можно было бы его сравнить, но одно я скажу точно, что ощутив его, моё сердце стало биться сильнее.

Когда он подошёл ко мне на расстояние вытянутой руки, месяц снова выглянул из-за тучи и осветил пустырь, я успел увидеть его, до того, как в его руке сверкнуло лезвие ножа, и вошло в мою грудь. Потом стало темно, более, я ничего не помню.

Не состоявшееся убийство.

Она давно искала случая, вонзить в него нож, по самую рукоять. А он давно чувствовал это. И вот однажды, она купила хорошо отточенный, блестящий нож, с удобной, и красивой рукоятью. И спрятала его за своей спиной. Он, предчувствуя, неминуемое, стоял к ней спиной, напротив большого зеркала, и поправлял галстук. Она подошла к нему так близко, что он почувствовал её дыхание на своей шее. Он нервничал, пальцы дрожали, и не справлялись с галстуком. Она чувствовала, как бешено, бьётся его сердце, заключённое в грудную клетку. Ещё мгновение, и птица навеки смолкнет.

Он окончательно запутался, в галстуке, пальцы не гнулись, мысли скакали, лицо слало белым как простыня, она прикусила губу, крепко сжала рукоять во вспотевшей ладони, нож, выскользнул и со звоном упал на пол.

– Что это? – Спросил он.

– А… это… я чистила картофель, перед самым твоим приходом, и забыла оставить его на кухне. – Сказала она.

Превращение.

Страсть, охватила её внезапно, без предупреждения. Она быстро распространилась от головы до ног, сорвав с тела, одежду.

Стены стали прозрачными, и сама мысль присутствия, чужих глаз, приятно защекотала её, нагое, жаждущее тело.

Она спустилась по лестнице, и, стуча каблуками, пошла по пустынной улице, сверкая белизной своего тела.

Чёрная грива, шёлковых волос, водопадом полилась по спине, омывая, белый, упругий круп.

Ветер донёс до неё волнующий запах страсти.

Ударив копытами о мостовую, она тряхнула гривой, понеслась, навстречу своим желаниям.

Грех.

Майская ночь, наполняла комнату, запахом сирени, шелестом листьев, и тёплым ветерком. Он входил в комнату, колыша белую, кружевную тюль. Касался её ног и скрывался в темноте, как скрывается любовник, при появлении мужа.

Она лежала на кровати, подставляя, нагое тело, под лунный свет. Муж спал, и казалось, был очень далеко, отчего появлялось чувство свободы. Дети спали в соседней комнате. Занавеска двигалась в такт воздуху, и казалось, что комната тоже спит, тихо вдыхая и выдыхая воздух.

Она лежала совершенно одна в центре огромной вселенной. Тёплый воздух касался стоп и поднимался выше, лаская бёдра, живот, грудь. Кожа горела, и тянулась к нему каждой своей клеткой. Дыхание учащалось. Оно рождалось внизу живота, закручивалось воронкой и с шумом устремлялось на свободу. Раздувая ноздри, ноздри молодой, и жаждущей любви антилопы. Колени сходились друг с другом, и руки скользили вниз по обнажённому телу. Губы раскрывались подобно цветочным лепесткам. И тянулись навстречу тому, кто появлялся из глубины её сознания.

Он был большой и сильный. Он сжимал её в своих объятиях.

Лаская её, он проходил губами по всему её телу. Заглядывая в самые отдалённые уголки. Дыхание учащалось, сбиваясь с ритма, тело дрожало мелкой дрожью. Простыня мокла в горячих ладонях. Живот вздрагивал, и горячие волны катились по всему телу, нарастая не поддельной, и недюжинной силой. Заставляя тело биться на раскалённой простыне. Потом, когда волна откатилась, обнажая на белом берегу уставшее тело. Дыхание её выровнялось, и стало поднимать, и опускать грудь, в такт тонким кружевам, белеющей занавески.

Луна прикрыла наготу тёмным полотном неба. Занавес опустился, а она, ещё долго лежала, с бессмысленным взглядом. Разглядывая белые кружева, на застывшей занавеске.

Утром она встала, подняла детей, отправила в школу, а потом, долго сидела над кофеем и смотрела куда-то в сторону. – Не выспалась? – Спросил муж. Она кивнула и спряталась за кофе.

Наваждение.

Хмурое небо, серый каменистый пейзаж, да бесконечная вьющаяся дорога, вот и всё, что было на сегодня у Мака Стоуна. Да ещё кусок хлеба, который Мак получил в бедной деревушке, застрявшей между двух горных перевалов, которые Мак прошёл ещё утром.

Найдя плоский камень, Мак сел, и достал из кармана хлеб. Солнце садилось за серую гряду камней, когда Мак поднёс хлеб к носу и потянул его запах своими, заросшими ноздрями. Запах печёной ржи приятно защекотал нос. Мак зажмурился от удовольствия, и уже поднёс хлеб ко рту. Когда услышал, чей то голос.

–Приятного аппетита. – Мак поднял глаза и увидел прямо перед собой человека. Был ли он здесь раньше, или подкрался незаметно, Мак не знал. И потому смотрел на него, во все глаза. Пока дар речи, снова, не вернулся к нему.

– Простите, вы тут давно, или только подошли?

– Я? – Переспросил незнакомец. Оглянувшись по сторонам, так, точно тут кроме него был кто-то ещё.

– Вы. – Утвердительно сказал Мак.

– Как вам сказать… – замялся незнакомец.

– Как есть. – Сказал Мак.

– Ну, если как есть, то я тут с первого дня сотворения.

– Чего? – Переспросил Мак.

– Мира. – Сказал незнакомец.

– А… – Понятно протянул Мак. И подозрительно осмотрел незнакомца.

– Вы не бойтесь – сказал незнакомец – я не сумасшедший.

– А я и не боюсь – сказал Мак.

– И правильно. – Сказал Незнакомец. Бояться вообще непозволительно. Страх разрушает твёрдость духа. А без твёрдости духа человек превращается в ни что.

– Да – согласился Мак, убирая хлеб.

– Нет. Нет. – Воскликнул незнакомец. – Вы, кажется, собирались перекусить? Не стоит отказываться от этой затеи, только потому, что я оказался рядом с вами. Мне вовсе не хотелось бы, что бы вы благодаря мне испытывали чувство голода, или того хуже свалились бы в голодный обморок. А это вполне может произойти, судя по вашему внешнему виду.

– А что с моим внешним видом не так? – Спросил Мак.

– О… ничего особенного, не беспокойтесь, Просто вы создаёте ощущение человека, который давно не ел.

– По правде говоря, последний раз мне удалось перекусить два дня назад. В одной из деревень, мне посчастливилось выменять свою шляпу, на сырную лепёшку.

– Прекрасно, в этих краях умеют печь сырные лепёшки. Мне приходилось пробовать их не раз, и больше всего мне понравилась лепёшка, приготовленная из свежего козьего сыра, с местными пряными травами. Особенно когда запиваешь её сладким молодым вином. – Мак сглотнул слюну и посмотрел на кусок своего хлеба. – Самое главное – продолжил незнакомец – не глотать всю лепёшку сразу. Как бы ты ни был голоден, есть нужно, медленно пережёвывая каждый кусочек, ощущая всю вкусовую гамму. Только так можно насытиться и получить огромное удовольствие от трапезы. Вы со мной согласны?

– В общем-то, да. – Сказал Мак и почувствовал, как его желудок свело от голода.

– Но главное, это послевкусие. Это когда ты лежишь с сытым желудком, и ощущаешь во рту только, что съеденную сырную лепёшку. И хорошо если у тебя ещё осталось немного вина, и какие ни-будь фрукты. Они вполне могут стать прекрасным десертом. А хороший десерт после сытного обеда, это то, что делает нас поистине счастливыми.

– Мак, сглотнул слюну и потянулся к хлебу.

– Только помните, сказал незнакомец, никакой спешки, пищу нужно вкушать, так словно это божественный нектар, посланный вам с неба. – Незнакомец закачался и растворился в воздухе. Мак посмотрел на руку, в которой держал хлеб. Хлеба в ней не было, вместо хлебного куска, Мак держал в руке серый, холодный камень.

Старуха.

Владимир посмотрел на жёлтый фонарь за окном, и задвинул занавеску. Плотная штора, наглухо закрыла окно, и фонарь потух. В комнате стало темно и тихо. Владимир подошёл к столу, нащупал коробок спичек, достал из коробка спичку, и чиркнул тёмной головкой, о коробок. Спичка плюнула искрой, зашипела, и вспыхнула между двух пальцев Владимира, осветив стол, и массивный, бронзовый подсвечник, с жёлтой длинной свечой на нём. Владимир поднёс спичку к свече, и пламя осторожно перебралось на пропитанный воском фитиль. Укрепившись на фитиле, пламя стало ярче. Комната вздрогнула, вытеснив из себя тьму.

Изгнанная тьма, затрепетала вокруг комнаты, серыми крыльями, подобно ночной бабочке, что вьётся, вокруг лампы, пока не опалит себе крылья.

Часы пробили полночь, и дверь шкафа отварилась. Оттуда вышла сгорбленная старуха. Она подошла к столу, и уставилась на Владимира. Владимир взял подсвечник, и пошёл к шкафу. У шкафа он остановился, но шедшая следом старуха, подтолкнула его рукой. Владимир качнулся и исчез в шкафу. Старуха вошла следом, и закрыла дверцу шкафа.

Больше никто, никогда не видел Владимира.

***

С красным лицом, и выпуклыми глазами, он стоял на перроне и хватал ртом воздух. Его пальцы, при этом, шевелились, как щупальца осьминога, и пытались ухватиться, за что ни-будь более устойчивое, чем его полное, качающееся в пространстве тело. Но вот земля выгнула свою спину, и тело не удержалось на ней. Оно рухнуло, раздавив под собой пластиковый чемодан, выдавив из него на перрон женские вещи.

Кто-то вскрикнул и прижал к груди руки. Тело вздрогнуло, пустило изо-рта пену, и застыло, раскинув руки и выпучив остекленевшие глаза. – Господи – закричала дама – помогите, кто ни-будь, врача.

Когда приехал врач, тело, лежало на перроне, и бессмысленно глядело в небо. Врач осмотрел его, дал даме успокоительное, и уехал. Крепкие парни, завернули тело в чёрный мешок, загрузили в машину, и увезли в городской морг.

Морг располагался рядом с цирком. В цирке в тот вечер давали весёлое представление.

***

Он был точь в точь как паровой котёл, давление в котором, пересекло красную черту манометра. Достигло своего критического значения, клапан сорвало, он пулей просвистел в пространстве, и разнёс на куски зеркало, осыпав осколками, пол.

– Ты! – Взвизгнув, голосом закричал он, ты не смеешь этого говорить! Ты вообще не смеешь мне ничего говорить! Ты мелкий, ничтожный интриган! Ты… – он всхлипнул, и стал ловить ртом воздух, лицо его побледнело, на лбу выступили капли пота, он потянулся одной рукой к воротнику, а другой, к своему отражению в зеркале, но отражение только скривилось, закатило глаза, и медленно повалилось на пол.

Безальтернативность.

– Видишь вон тот кабриолет?

– Да, и что?

– Смотри. – Он схватил булыжник и запустил в окно. Глухой удар, высыпал осколки стекла на колени водителю.

– Ты рехнулся, бежим.

– Нет. – Из авто вылез водитель и матерясь пошёл к ним. Он поднял с земли второй булыжник, и обратился к водителю. – Приятель ты видел, что я сделал первым булыжником с твоим стеклом? А теперь подумай, что я сделаю вторым булыжником с твоей головой. – Водитель остановился и посмотрел на гладкий камень в его руке. – Хорошо, подумай, а потом садись в свой кабриолет и катись от сюда по добру, по здорову. – Водитель попятился назад, сел в авто и укатил.

– Ну, ты и не нормальный. Ты что действительно смог бы проломить ему голову?

– Не знаю, но этот камень вполне способен проломить голову кому угодно.

– Ладно, был рад повидаться, мне пора, пока.

– Разве ты не выпьешь со своим старым другом?

– Видишь, ли, у меня сегодня ещё столько дел…

– Я думаю, ради встречи с лучшем, другом, дела подождут. – Он качнул ладонью с лежащем, в ней камнем.

– Что ж впрочем, у меня найдётся часик другой, для похода в бар. Я надеюсь, ты не возьмёшь туда этот камень?

– Почему же, я думаю сегодня, ему лучше провести эту пару часов с нами, если ты конечно не против.

– Нет, что ты. Пусть остаётся.

Цахес и коза.

Цахес, жил на берегу старой обмелевшей реки. Когда-то эта река была, сильна, и полноводна, а теперь она больше напоминает самого Цахеса, старого, обнищавшего, и как поговаривают люди, выжившего из ума. Большую часть ночи, Цахес, лежит на кровати и смотрит в потолок. Иногда он, кряхтя, переворачивается с боку на бок, или тихо стонет, толи от голода, толи от воспоминаний, которые как надоедливые мухи досаждают ему своим присутствием.

Утром, когда тьма, только начинает редеть, а первые пташки уже начинают пробовать свои голоса, Цахес встаёт с постели и выбирается из своей хибары на улицу. Холодный воздух пробирает его насквозь, и Цахес, дрожит, вглядываясь в утреннюю муть. Цахеса трясёт так, что он опирается о стену, рукой. Он стоит, вытянув шею по направлению к дороге, и вслушивается в тишину. Глаза его слезятся, тёмные вены, вздрагивают, и набухают под жёлтой, сухой кожей. Цахес не двигается. Цахес ждёт. Воздух становиться похож на сильно разбавленное молоко, тёмные очертания деревьев, становятся, серыми, и в тишине Цахес слышит шаги. Они наполняют его сердце радостью, он отрывается от стены, и делает шаг на встречу. Серая коза упирается мокрым носом в руки Цахеса. Цахес обнимает козу и падает перед ней на колени. Коза трясёт рогами, а Цахес скользит руками по телу козы, нащупывает розовое вымя, и ласкает его. Потом Цахес припадает к нему губами, и цедит ими, белое, жирное молоко. Молоко течёт по губам Цахеса и веселит его, он, напивается и смеётся, смеётся как когда-то в детстве, когда молоко матери брызгало ему в лицо. Потом, коза уходит, а Цахес ещё долго сидит возле своей хибары со счастливым лицом.

Вольфрамовая нить.

Ах, если б вы могли понять, как трудно человеку с моим характером. Честное слово, иной раз так взял бы себя и придушил, но рука не поднимается. Слаб я, слаб душевно, и духовно. Нет во мне той силы, какая позволяет человеку, сказать нет. Нет! И всё тут! И никаких гвоздей! Ну, не могу я так, не могу, когда она на меня смотрит, своими цепкими, острыми глазами. Ведь это не глаза, это сканер сканирующий вас от головы, до пят. И ничего, ничего от него нельзя утаить. Даже мысль какую, самую ничтожную, всё увидит, всё из тебя вытянет, ничего от неё не скрыть.

Случается, найдёт она во мне, что-то, такое, что и сам не ожидаешь в себе обнаружить. И так рассердиться, так сверкнёт своими глазами, что аж поджилки, затрясутся.

Ну, а если уж скажет, что, то таким голосом, да с такой интонацией, что лучше б меня сразу из ружья застрелили, чем терпеть такую казнь, ей богу, вот как на духу вам говорю, не было в истории хуже наказания, чем женское недовольство. Ведь это всё равно как если б вы совершили, что-то, настолько гадкое и подлое, насколько и фантазии не хватит, что бы выдумать такое преступление, а, тем не менее, чувствуешь себя словно самый последний грешник, всего рода человеческого. И нет тебе никакого прощения, и искупления. И ведь ничего с этим поделать не могу. Другой бы бросил её давно и ушёл, а я не могу, потому как люблю её аки горлицу, белую. Да вот только клюв у горлицы больно остёр и крепок. Так порой клюнет, что и света белого невзвидишь.

И сопротивляться ей нет никакой возможности. От одного взгляда таешь, и дрожишь, одновременно. Словно через тебя токи великие проходят, того и гляди не выдержишь и сгоришь, как тонкая вольфрамовая нить. Простите за столь техническое сравнение. Но я действительно подобен вольфрамовой нити, через которую пускают электрический ток. Накаляюсь всякий раз, когда ток проходит через меня. И чем больше напряжение, тем сильнее накал. Когда ни-будь, не выдержу, силы тока, вспыхну и исчезну навсегда, сгину так сказать, в тумане бесформенных образований, и следа не останется. Но это будет потом, а пока я ощущаю её напряжение в себе, каждой клеткой своего тела, каждой молекулой готовой вспыхнуть и сгореть, только по одному её капризу. Потому, что женщины более достойной, обладающей природной красотой, остротой ума, широтой души, и большим, добрым сердцем, я не встречал никогда. И, по всей видимости, уже не встречу, так как нет в мире другой такой женщины как она.

Тайная страсть.

Большие и круглые, как два небесных тела, они натягивали блузку, как натягивают кожу на барабан. Отчего та становилась, упругой и звенящей. Казалось ещё чуть, чуть, и пуговицы с треском отлетят, выпустив их на свободу. Именно они и привлекали внимание Семён Семёновича.

С детства Семён Семёнович любил всё большое и округлое. Ещё когда был маленький, и тёрся о мамкину грудь, он хватал её руками, как хватают огромный воздушный шар. Он прижимался к нему щекой и замирал в сладостном томлении, в предчувствии чуда. И чудо не заставляло себя долго ждать. Оно прыскало, тонкой белой струйкой на лицо Семён Семёновича, и он с восторгом ловил её губами.

Время шло, Семён Семёнович, вырос, и совсем забыл о тех днях, когда простые небесные тела делали его самым счастливым человеком на земле. Он дорос до того возраста, когда всё, что можно было достигнуть, уже достигнуто и стремиться собственно уже не к чему. Квартира, жена, дети, любовница, должность руководителя в небольшой, но очень важной фирме. Давали ему всё, что нужно, для спокойной и благостной жизни. Ничто не беспокоило его. Или почти ничего. Так что, жизнь его можно было бы назвать совершенной, если бы не одно, но. Это но, было маленькой, тайной страстью Семён Семёновича, что поселилась, где-то глубоко внутри, не давала ему покоя. Уже с самого утра он чувствовал, как она начинала овладевать им. Увлекать его мысли и чувства, унося его воображение, туда, где между двумя мягкими и тёплыми окружностями, ждало его неописуемое счастье.

Счастье каждое утро, приходило к нему в кабинет. И он, в ожидании, глядел на дверь, нежась от сладких волн, что накатывались на него в предвкушении, тех минут, о которых он думал всё утро. Кофе, приготовленный секретаршей, документы, требующие его безотлагательного вмешательства, всё это было отложено в сторону. А сам Семён Семёнович сидел за столом, и смотрел на дверь. До тех пор, пока она не отворялась, и в комнату не входила, она. Она была крупной и здоровой женщиной. Про таких говорят, кровь с молоком. Но не это привлекало Семён Семёновича. Среди всех её достоинств, его привлекали две огромные окружности, едва помещавшиеся, под синим, рабочем халатом. Они были словно два небесных тела, в натуральную величину.

Она входила, и начинала вытирать пыль, с рабочего стола Семён Семёновича. Она тёрла тряпкой стол, а они качались в такт её движениям. И Семён Семёнович, впадал в некое гипнотическое состояние. Уводящее его куда-то далеко, за пределы сознания. Вдруг, рот его начинал кривиться, нос всхлипывать, а слёзы ручьём течь по щекам. Тогда она бросала тряпку, подходила к Семёну Семёновичу, расстёгивала несколько верхних пуговиц на халате, и обнимала его, прижимая его лицо к своей груди. Семён Семёнович, утопал в глубокой расщелине, и ещё долго вздрагивал, там. Она же гладила его по голове и говорила – ну, что ты мой хороший? Всё хорошо, хочешь молочка? – Семён Семёнович кивал, и тянулся к тёмным, набухшим соскам. Она надавливала на них, и белое, тёплое молоко брызгало ему на лицо. Он ловил его губами, и очень радовался, когда струя попадала ему в рот.

Потом она застёгивала халат, и уходила. А он ещё долго сидел, в прострации не реагируя на окружающие явления.

Он сидел и смотрел, куда-то очень далеко, и по его лицу, скользила бессмысленная улыбка.

Потом он приходил в себя, и начинал работать. Дело спорилось, настроение было отличное, и жизнь его складывалась как нельзя лучше.