С середины тридцатых годов «железная метла» НКВД, искавшая врагов Советской власти, затронула и жителей села. По решению тройки ОГПУ, а также на основании доносов односельчан (в полной мере здесь постарался Егор Спирин), были приговорены к аресту и пересылке в тюрьму 10 человек – злодеев и затаившихся врагов советской власти. Среди них оказались Андрей Корнев и его жена.
Село затихло, все старались по мере возможности отсидеться дома, не обсуждая решения, принимаемые властью, молча наблюдали за происходящим, кто злорадствуя, кто жалеючи, однако все одинаково радовались тому, что сие не задело никого из них.
Марфа и Алексей кинулись к дому родителей, там в присутствии понятых, а также Никифора и Клавдии Ворониных, происходил обыск. Андрей Иванович и Матрена Власьевна сидели на лавке, прижавшись друг к другу, испуганно смотрели на все происходящее. Никифор хотел было подойти к ним, но Михаил Царев, резко оттолкнул его в сторону и заорал:
–Куда? С ним вместе захотел дед? Скажи спасибо, что тебя не забрали, забыл, как в церкви народ дурманил, а то народ молвит, что ты в праведники заделался, обет молчания дал?
–Молва не по лесу ходит, а по людям, каков человек, такая и молва. Ты, однако, всякой молве доверяешь, али той, что сегодня тебе нужна?
–Не лезь на рожон, дед, если жить хочешь, али на печке надоело лежать, что так разговорился, заступник божий, – орал Михаил.
–А без Бога люди не живут, а маются, все сгинет, а правда с Богом останется, – не унимался дед.
Алексей подлетел к отцу, уводя его силой из избы, а Михаилу заискивающе сказал:
–Мишк, брось ты, чего отца моего не знаешь, он только языком мелет, а сейчас вообще из ума выжил.
–Не Мишкай, я здесь уполномоченный при исполнении и будь уверен, разберусь сам, кто в уме, а кто нет, ты бы лучше по сторонам смотрел, глядишь и не проглядел бы врагов то.
Егор Спирин из подпола достал винтовку, спрятанную со времен гражданской войны, и радостно обращаясь к Цареву сказал:
–Во как, и на расстрел потянуло!
Алексей похолодел, он то знал, что там, кроме винтовки лежит, и переглянувшись с тестем, отвел взгляд на Марфу. Но Егор, увлекшись найденной винтовкой, вылез из подпола и продолжил:
–Ну что, вести их в Сельсовет, а завтра с утра машину подгоним, чтоб всех забрать и отвезти в район, прощайтесь, пока.
Бабы запричитали, бросились собирать в дорогу Матрену Власьевну, она от горя, казалось окаменела, не могла ни двигаться, ни говорить.
–Да она и дороги не вынесет, куда ее везти, дайте здесь умереть, – наперебой кричали женщины, уговаривая Царева, но тот только отмахивался и качал головой.
Андрей Иваныч подошел к Михаилу, встал на колени и попросил:
–Мил, человек, дай последнюю ночь в доме переночевать, я жену соберу, а то и до утра не доживет, никуда мы не убежим, можешь охрану здесь оставить.
–Да кому Вы нужны, Вас сторожить, коли и захочешь не убежишь, да и некуда тебе бежать. Оставайтесь, черт с Вами, но к утру будь готов, в шесть часов машина из города придет, с ветерком поедете, – загордившись от выходки Корнева, пошутил он. И обращаясь к Спирину сказал:
–Ты запри их снаружи и ставни закрой, мало ли что, а завтра избу под Правление занимай, хватит в Сельсовете тесниться, протокол составим, думаю возражать никто не будет. Ты как Алексей Никифорович? Ты не против? – зло усмехнувшись, спросил Царев. Алексей ничего не ответил.
Других арестованных закрыли в сельсовете, где оставили охрану, их избы опечатали, а скотину забрали в совхозную ферму. Довольные проделанной работой комиссары, разошлись по домам.
Воронины собрались все вместе в дедовской избе. Марфа выла от горя, ей подвывала мать Алексея. Анатолий как мог, успокаивал мать и бабушку. Дед Никифор сел на табурет посреди избы и как в мантре, качаясь из стороны в сторону, повторял:
–Господи, Господи, вразуми нас Господи, не прогневайся Господи, Спаси нас Господи!
Алексей не мог оправиться от пережитого потрясения и не понимал, как Спирин мог не найти церковную утварь. К утру от изнеможения, кто где сидел, там и задремал. Их разбудил звук колокола, звонивший только по какой-либо
тревожной новости.
Все бросились к окнам. На пригорке, где стоял дом Корневых, взымали к небу огромные языки разбушевавшегося пламени, охватившие избу и двор, которые всегда были украшением улицы.
Сбежавшиеся на пожар односельчане, стали свидетелями, как обгорелые стропила большого дома вместе с крышей рухнули, накрывая собой все, что находилось внутри.
Двор Корневых догорал до вечера, черные обуглившиеся головешки распространяли вокруг такой жар и смрад, что не представлял возможности даже близко к нему подойти. Корневы сгорели до тла, мучились или нет, кто же теперь узнает.
Односельчане с таким же жаром обсуждали это несчастье, делая всякие догадки и умозаключения, по какой причине случился пожар. Стихийно или поджег кто, а может сам Корнев поджег себя и свою жену, так в догадках и остались.
Следствию не удалось установить истинную причину пожара, уж очень быстро все сгорело, однако выводы свои сделали. Не может произойти все само собой, поэтому через несколько дней Алексея вызвали в райком партии и Управление НКВД.
Михаил Царев опасался теперь за себя, поэтому старался дать полный ход этому делу, обвиняя Алексея, как родственника «врага народа», а может и поджигателя. Алексея прямо там исключили из партии, сняли с должности, арестовали и вынесли приговор суда «10 лет исправительно-трудовых лагерей», и оттуда отправили в пересыльную тюрьму, а потом в Гулаг.
Это было вторым, непоправимым ударом для семьи. Марфу и Анатолия тоже вызвали в Управление НКВД. Михаил Царев
быстро отгородился от бывшего «друга» и предложил его жене и сыну написать «отказную» от Алексея.
–Отказываетесь мол, ты от мужа, а Толик от отца, не причастные к их делам, и живите смело дальше, – учил он Марфу и Анатолия.
Несмотря ни на что, ни Марфа, ни Анатолий не подписали отказа от Алексея. Дед Никифор после этого прожил всего два года, притих и как не крепился, все-таки слег, не выдержало его сердце такого горя. Пролежав на лавке несколько дней, отказавшись от еды и воды, он тихо умер.
На похороны приехали сыновья Семен и Василий. Приехали и братья Марфы. Марфа, как жена «врага народа» была выселена из своего дома и жила теперь вместе с матерью Алексея и сыном Анатолием в избе Никифора. Анатолию надо было определяться, окончив школу, он хотел пойти учиться дальше.
Собрались и все вместе решали, что делать. Братья Марфы звали ее с сыном в Красноярск, а Василий хотел забрать мать. Марфа, сама собиравшаяся недавно уехать, противилась, не хотелось оставлять свекровь одну, а та ни в какую не хотела уезжать из родного дома.
К тому же, Марфа боялась накликать беду на братьев, как жена «врага народа» и тем самым бросить черную метку на их судьбы. Василий убедил всех, что надежнее всего Анатолию поехать с ним. Он выбил для Анатолия в Сельсовете положенные ему документы и увез с собой.
Так все разъехались, Корневы в Красноярск, Семен служить в Воронежскую область, где была Летная испытательная станция, а Василий с Анатолием домой, откуда его вскоре перевели на работу в Москву. Марфа и Клавдия остались в старой избе, плакать и горевать о своей женской доле.
Глава 12. Первым делом – самолеты.
Прошло 4 года. Василий занимал большую должность в ЦК ВКП (б).
Сын, Сергей, вырос, окончил политехнический институт и работал в ЦК ВЛКСМ. Анатолий, приехавший с Василием, поступил в военное инженерное Училище.
А Семен Воронин служил в воинской части – Летной Испытательной Станции (ЛИС). Он женился еще в Ленинграде на Надежде, жили дружно и счастливо. Растили двоих детей, старшую – Галинку и младшего – Николку.
На ЛИСе военные летчики испытывали новые модели самолетов. Все семьи в поселке знали друг друга и жили от одного испытания до другого.
Несмотря на то, что все проводилось в обстановке строжайшей секретности, жены всегда знали, когда привозили новую машину и когда назначены испытания. Настороженно провожая мужей на работу, тревожно ждали возвращения, вглядываясь в синее небо и чутко прислушиваясь к шуму моторов.
Как бы основательно ни был проведен комплекс наземных испытаний, все самолеты и вертолеты обязательно испытывают в полете. Летные испытания позволяют одновременно проверить действие всех систем бортового оборудования в условиях эксплуатации и поведение самолета в воздухе. Лётчик – испытатель первый поднимает в воздух новую машину.
Пожалуй, нет среди авиаторов более благородной, возвышенной и героической профессии, чем профессия лётчика-испытателя. Опасен не столько первый вылет, сколько последующие испытания: проверка максимальной скорости, высоты, проверка машины на прочность, вибрацию, штопор и другие.
Лётчик-испытатель очень внимательно прислушивается к поведению машины, ни на минуту не ослабляет бдительности, пока машина детально не изучена. В случае отказа какой-либо системы, или системы в целом при сдаточных и приемных испытаниях, летчик, во время испытательного полета при невозможности посадить самолет, должен и может катапультироваться. Летная доводка самолета, начиная с момента, когда обнаружен отказ, проводится до полного его устранения.
Но советские летчики-испытатели, рискуя собственной жизнью, находились в машине до последнего, пытаясь посадить самолет.
Бросить машину в воздухе считалось не то что недопустимым, а чем-то неприличным и неприемлемым. Исключительно важными явились и сталинские указания, что «смелость и отвага- неотъемлемые качества героя».
Однако, это только тогда, когда смелость, отвага, и готовность к риску оправдана. Страдал не только самолет, но и летчик-испытатель, а иногда и оба. И вот в таких случаях, опережая вой сирены, бежали, что есть мочи, к аэродрому жены летчиков, гадая, что на этот раз, живы или нет.
Так в постоянном ожидании и тревоге жила жена Семена – Надежда. Каждый раз, вглядываясь в небо, молила она, отлученная от веры в Бога, Высшие силы, просила уберечь ее мужа от беды.
Глава 13. Когда жизнь и гроша не стоит.
Алексея Воронина отправили в Исправительно-трудовой Лагерь (ИТЛ) сроком на 10 лет. Жизнь заключенных ИТЛ была при полном бесправии строго регламентирована. Подъем в шесть утра, многих поднимали в четыре – пять, в зависимости от характера производства и расстояния от лагеря до места работы, например, до лесоповала.
Отбой был в 22 часа. Отдых короткий, тревожный, вповалку не раздеваясь, в жутком тесном помещении. Работали без выходных и без нормирования труда. Политические и «блатные» жили вместе в одном бараке.
Размещались заключенные в бараках без нар – нары считались роскошью. Загоняли по 300–400 человек в один барак, и все лежали вповалку. В бараках было сыро, холодно, грязно. Его распределили валить лес. Работали в любую погоду без выходных. Сушить одежду и обувь было негде, да и снимать было небезопасно, тут же утащат. Антисанитария, инфекции и другие болезни царили повсеместно. Здоровые и больные оставались в одном бараке, что приводило к массовым вспышкам инфекционных заболеваний и их смерти. В лазарет отправляли только тяжелобольных, и «это было счастье без радости».
Не каждый мог в течение многих лет сохранить присутствие духа в таких каторжных условиях. Кто-то оставался человеком до конца, а кто в скотских условиях превращался в скота. Алексей после прибытия сошелся с одним из политзаключенных. Илларион Николаев, бывший главный конструктор крупного Московского завода, добрый, интеллигентный, эрудированный человек, с почтением относился к людям.
Он с достоинством переносил все тяготы лагерной жизни, не унижаясь и не позволяя унижать себя, насколько было возможно. Его стойкость была оценена не только заключенными, но и садистами – охранниками. Они полностью распоряжались жизнью заключенного.
Садизм и самое худшее, что может быть у зверя – человека, преумножалось и воспитывалось у надзирателей, которые изощрялись, как могли – здоровьем и даже жизнью заключенного. Не давали пищу и воду. Били ногами, кулаками, всем, что попадало под руку. Случалось, забивали насмерть.
Перед тем как попасть в барак, Алексей шел с колонной заключенных пешком почти 20 километров по занесенной снегом дороге. Мороз жег лицо, ветер валил с ног, продувая одежду насквозь. Голодных и изможденных их пригнали в лагерь и распределили по баракам.
Придя в барак Алексею хотелось быстро лечь и, увидев свободное место, участливо предложенное ему, он упал и отключился. Только утром, он понял, что попал к уголовникам, которые проявили к нему интерес. Алексей в свои неполных сорок лет, оставался статным, крепким мужиком, а его возраст только добавлял ему шарма.
После переклички вывели на работу, его напарником оказался Илларион Николаев, который и просветил его, что к чему. Вернувшись в барак, он перешел на половину политзаключенных.
Увидев, что Алексей сидит в другой стороне барака, уголовники зашептались, указывая на него своему Главарю. К нему подошел посыльный урка и предупредил, что тот «зашел не туда», намекая, что если не вернется назад, к утру не встанет.
Блатные устраивали в пределах лагерной зоны «государство в миниатюре», «вершили суд над политическими заключенными и приводили в исполнение свои приговоры. Ни один караульный не решился бы войти в барак после наступления темноты, даже тогда, когда по всему лагерю были слышны ужасные стоны и крики политических, которых пытками медленно доводили до смерти.
Вожаком у блатных был Леня – Булыга – «главарь зоны», «вор в законе». Правил зоной он, «вор», а не официальный комендант лагеря.
Чтобы выжить в лагере, не уголовные заключенные были вынуждены приспосабливаться к условиям между лагерным режимом и правилами, установленными уголовным сообществом. Они смотрели и на лагерный режим, и на неформальные правила поведения, устанавливаемые уголовниками, с отвращением и пытались, насколько возможно, избегать контакта с уголовниками.
Но те заключенные, кто умел приспосабливаться к обстановке и был готов вступить в тесный контакт с профессиональными преступниками, могли наняться к ним для самых различных «услуг», которые, помимо дополнительной одежды и пищи, приносили им также «добрую славу» в среде воровского сообщества.
Николаев еще днем рассказал Алексею все, что происходит на зоне.
–Самое главное, показать им, что ты их не боишься, наставлял он, а там сам выбирай либо смерть, либо ссучиться на посылках.
Алексей не робкого десятка, хорошо драться научился еще в деревне. Подошел к Главарю:
–Ты извини, не понял я вчера, в чем дело, не по пути мне с тобой.
–Ничего не напутал? Не пожалеешь потом, а то поздно будет , усмехнулся Булыга, -Не боишься в отрицалово идти, снюхался с этим фраером – инженером.
–Чего тут бояться, хуже уж некуда. Но учти, живым не дамся, не одного положу, хвалиться не буду.
–Да ты еще не знаешь, как хуже то бывает, а так бывает, что сам сдохнуть захочешь, смотри, кабы не пожалеть потом
–Да не боись, не пожалею, а сдохнуть не боюсь, к тому же я живучий, а умру так не один, тебе обещаю.
Урки зашептались. Больно здоров был Алексей, сажень в плечах, видно семижильный, крестьянской работой накачан и лагерной пока не раздавлен. Побороть, задавить ночью, когда спать ляжет, да зачем мараться, он им вроде еще не напакостил. И тут Булыга объявил:
– Ладно, живи пока, не тронем, но за ошибочку заплатишь, пайку хлеба за 10 дней должен будешь. Посмотрим, какой ты живучий.
Алексей подумал, что легко отделался, но потом понял, что десять дней без пайки, на воде и лагерной жиже при такой каторжной работе, на морозе в 50 градусов – это медленная смерть. Илларион Николаев, услышав это постучал по плечу:
–Держись! Выживем, мы с товарищами поможем, а там может, что-нибудь из вещей на хлеб поменяем, ты ведь привычный к работе, вижу, тебя ничего не пугает, значит выживешь.
Алексей выжил и еще ближе сошелся с Николаевым. Так он вошел в группу непокоренных, бескорыстных, способных прийти на помощь заключенных, остававшимися людьми в этих скотских условиях.
Лес валили поочередно те, что были посильнее, более слабые рубили и носили сучья. Работали не по принуждению, а сами, насколько хватало сил, уклонистов и у них в бригаде не было.
Выживали на лесоповале не более двух лет. Вскоре Алексея, как хорошего рубщика, грамотно разбирающегося в рубке леса, перевели в механический цех. Работать стало легче, да и паек был побольше.
Война изменила дальнейшую жизнь не только на воле, но и в лагере. Мизерный паек, позволявший еле выживать, сделался еще меньше. От тяжелой работы и голода заключенные валились прямо на делянках. Мертвых и полумертвых складывали на телегу, которая ехала вечером за осужденными, или закапывали летом тут же в лесу. Однако война предоставила возможность лицам, осуждённым за прогулы, бытовые и должностные преступления, искупить вину перед обществом.
В соответствии с указом ВПС СССР в конце 1941 года из мест лишения свободы были досрочно освобождены указанные категории заключённых с направлением лиц призывного возраста в Красную Армию. В основном ими заполняли штрафные батальоны, и которые отправлялись на передовую фронта. Особыми условиями войны диктовалась необходимость приостановления освобождения из мест лишения свободы до окончания войны лиц, судимых за измену Родине, шпионаж, террористические акты, диверсии, дезертирство и прочее.
В середине войны Приказ НКВД СССР значительно улучшил условия жизни заключенных в ИТЛ, им предоставлялся
трёхдневный отдых в месяц и восьмичасовой ежедневный отдых для сна; ежедневное трёхразовое питание, выделение индивидуальных спальных мест на нарах вагонного типа, обеспечение лечебной помощью и полной госпитализации всех заболевших, требующих коечного лечения и другие послабления.
Для улучшения питания заключенных в лагерях стали разрешать ловить рыбу, собирать ягоды, грибы, травы. Для повышения производительности труда осуждённых ввели трудовое соревнование, которое подкреплялось мерами материального и морального стимулирования.
Были приняты меры распространения на все категории заключённых права перевода части заработанных денег родственникам. В трудные годы Великой Отечественной сотрудники исправительно-трудовых учреждений и заключённые внесли немалый вклад в общую Победу.
Алексей очень хотел попасть на фронт, однако, долго не подходил к категории счастливчиков, посылаемых на передовую. Оставалось ждать победы и окончания срока здесь, в лагере.
Однако, в конце 1943 года, пришла новая разнарядка на пополнение бойцов в штрафные батальоны, которых высаживали в первые окопы и бросали в атаку, как пушечное мясо.
«Ни шагу назад!» Таким теперь был их главный девиз. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок Советской земли и отстаивать его до последней возможности, чтобы искупить свою вину перед Родиной.
В штрафные формирования направлялись не только военнослужащие – мужчины, но и женщины. Однако позже поняли, что это нецелесообразно. Вещевым и продовольственным снабжением штрафники обеспечивались согласно нормам, установленным в армии.
Штрафные формирования комплектовались в основном из числа военнослужащих и гражданских осужденных лиц и при наличии времени проходили дополнительную подготовку, чтобы они были способны решать поставленные перед ними задачи. Заключенных, направленных в штрафную роту, прежде всего, переодевали и кормили.
Алексей, отоспавшись в дороге, в тепле, и наевшись досыта впервые, за долгое время, почувствовал, как силы постепенно возвращаются к нему.
Штрафная часть, куда попал Алексей, стойко и отважно действовала в обороне. Но в связи с тем, что среди штрафников нередко оказывались дезертиры и просто испугавшиеся люди, которые впервые оказались лицом к лицу с противником, а иногда и танком, в Красной Армии было принято решение выставлять после штрафных рот, заградительные отряды, чтобы штрафники не имели возможности бежать назад. Заградительные отряды шли следом за своими. У них был приказ, стрелять в каждого, кто побежит назад. В эти отряды зачисляли особистов и отличившихся рядовых военнослужащих.
И не дай бог, кому из них, пожалеть и не расстрелять бежавших от страха штрафников, состоящих не только из бывших заключенных, но и вчерашних школьников, только что прибывших в пополнение и впервые попавших на поле боя.
С этим было строго, провинившийся заградотрядовец, не застреливший бежавшего с поля боя, мог сам попасть в штрафной отряд или получить «вышку». Алексей дрался с остервенением. К тому времени ему уже было чуть за сорок и его иначе, как «дедушка» в роте не называли. Он не обижался. Несмотря на все тяготы службы, здесь было не то, что в лагере, здесь он опять почувствовал себя человеком. Но судьба, как бы издеваясь над ним, опять испытывала его на прочность и послала новое испытание.
Продержавшись в штрафбате несколько месяцев, ведя небольшие бои и продвигаясь понемногу вперед, их часть вышла на передовые рубежи и пошла в наступление. Готовился серьезный, тяжелый бой. Сидя в окопе, Алексей, задумался. Вспоминал дом, своих стариков, жену, сына. Он думал, что этот бой будет решающим, срок его службы здесь давно истек, наконец, его смогут перевести в линейные части, а там и свобода.
Начался бой. Немцы в лоб открыли огонь из всех видов оружия, с неба их атаковали самолеты, земля заходила ходуном, а тут в атаку пошли танки. Сидевшие в окопах штрафники были смяты в течение первого часа, а за ним и последующие.
Алексей, отстреливавшийся до последнего патрона, вдруг увидел, как прямо на него ползет танк, нависая всем корпусом над его окопом, он бросил гранату и потерял сознание. Очнулся от удара в грудь сапогом, засыпанный наполовину землей, он увидел смотревшего на него немца.
–Рус, жив, бистро, бистро. Schneller! Schneller! Встать!
В голове у Алексея шумело и трещало, он ничего кроме шума не слышал, но понял, что надо подчиниться и идти за немцем.
Еле поднявшись, качаясь от головокружения, ничего не соображая, встал в колонну таких же испуганных и раненных военнопленных.
Эту высоту отбили через несколько дней. Во время боя,пленные, расправились со своими охранниками и перешли на сторону наших. Почти все они погибли, но Алексей выжил и после боя, сразу явился к первому командиру. Тот, выслушав его, направил к особисту.
Шел 44 год, к тому времени создалось особое мнение о тех, кто побывал в плену у немцев, не принималось во внимание никаких уважительных причин, даже нескольких дней плена. Появилась масса новых заключенных, бывших военнопленных, так называемых изменников родины, дезертиров. Капитан НКВД, выслушав его, сразу же взял его в оборот:
–Контузило, говоришь? попал в плен, не помнишь, как? Расскажи лучше, как ты сам к ним перешел, а как увидел, что те драпают, решил назад переметнулся с немецким автоматом, потому и жив остался. Чего немецкую винтовку не бросил, просчитался?
–Некогда было нашу подбирать, а виноват тем, что меня не убило, что живой остался, ну расстреляйте меня за это, в конце концов.
–Расстреляем, расстреляем, но по закону, не спеши.
Капитан приказал взять Алексея под стражу, составил свое заключение и отправил в военный трибунал. Алексею дали второй срок за дезертирство и отправили в лагерь.
Его опять посадили в товарный вагон и повезли назад, в тыл. Он опять превратился в животное, которым можно распоряжаться. Контузия мучила его, Голову распирало, временами пропадал слух. Он ехал и думал:
–Что же он сделал, что судьба так безжалостна к нему. Чем прогневил Господа? Почему дал такой непосильный крест? Зачем испытывает его?» И сам себе отвечал: «Много грешил, многих обижал, нет ему прощения».
Теперь он все чаще и чаще будет обращаться к Богу. Он переосмыслит всю свою жизнь и научится смирению. В этот раз его отправили на зону – поселение, где разрешили переписку и свидание с родными. Он будет долго сомневаться, прежде чем написать письмо Марфе, в котором без всякой на то надежды попросит прощение за совершенные поступки, ничего не прося взамен. А та в свою очередь, прочитав письмо, написанное его рукой, не узнает в нем Алексея, человека с которым прожила много лет и запомнила совершенно другим.
Марфа собрала посылку и написала ответ, кратко известив его о своей жизни, о смерти отца, о сыне, который пришел с войны, и вместе с женой и дочкой находится по месту воинской службы. Алексей вместе с письмом понял, что ему есть куда возвращаться и как будто не второе, а десятое дыхание открылось у него, окрыляя его надеждой на будущее.
Он не досидит до окончания срока всего два месяца, выйдет по амнистии в 1953 году совсем другим человеком, глубоко верующим, который понес наказание, но выжил, благодаря Господу, и избавился от жестокости и злобы, которая управляла им раньше.
Глава 14. Каков ты есть – такова и честь.
Война внесла коррективы и в жизнь Братьев Ворониных, Василия и Семена.
Василия оставили в тылу, руководить оборонной промышленностью. Сын Сергей окончил политехнический институт и работал в ЦК ВЛКСМ. В начале войны он записался добровольцем в Народное ополчение.
В 1941 году царила атмосфера всеобщего подъема и непреклонной уверенности в том, что враг будет в кратчайший срок разгромлен на его же территории. Молодые люди, студенты добровольцами рвались на фронт, боясь, что война закончится без них, стремились ответить «тройным ударом на удар врага».
В такой ситуации военкоматы подбирали, в основном, выдвиженцев на должности командиров из рядов комсомольцев и большевиков, которые тут же утверждались райкомами партии.
Это была чисто политическая компания. При этом не учитывалось, где доброволец может принести больше пользы – на производстве или в окопах. Все шли рядовыми или младшими командирами. Это приводило к тому, что многие командиры и военные специалисты запаса оказались на положении рядовых бойцов. Многие из них так и не были востребованы.
Сергей Воронин стремился на фронт, и в октябре 41года он вместе с другими мобилизованными прибыл на сборный пункт, где царила полная неразбериха. Со сборного пункта, они пешком за одну ночь отмахали полсотни километров до места формирования части, так как днем немцы уже вовсю бомбили колонны на дороге и поезда.
Им, еле стоящим на ногах, после утомительной дороги, наспех выдали обмундирование и оружие и запихали в эшелон, идущий на фронт. В каждом вагоне был взводный со списком бойцов. На вторую ночь поезд попал под бомбежку, вагон в котором ехал Сергей разорвало в щепки и пожгло огнем.
Бойцы, не успев повоевать, погибли вместе с документами и списками фамилий, и были объявлены без вести пропавшими. Поэтому до конца войны, ни после, родители не имели никаких сведений о Сергее.
Только позже Василий, пользуясь служебным положением, узнал, когда Сергей был отправлен на фронт и, вероятнее всего, погиб в том эшелоне в первые дни войны.
А Семен Воронин в начале июня 1941 года был откомандирован на некоторое время в Москву. Пользуясь случаем, с ним отправилась Надежда с детьми, повидаться с Натальей и Эльзой Карловной, которая теперь полностью занималась сыном Наташи.
Никто и представить не мог, как обернется им эта поездка. После объявления войны, они так же, как и другие верили, что она скоро закончится, Красная Армия раздавит врага, не допустив вторжения на территорию СССР.
Однако к октябрю стало ясно, что все пошло не так. С первых дней войны везде создавались отряды Народного ополчения. Но поначалу оружие ополченцам не понадобилось. Добровольцев бросили на создание оборонительных сооружений в Подмосковье.
Работали люди по 12 часов. После, отложив в сторону лопаты и кирки, занимались боевой учебой – готовились воевать, рыли окопы вокруг Москвы, потом из этих отрядов формировались боевые дивизии, которые уходили на фронт.
С осени в Москве начались ночные бомбежки. Семен, как военный, был более информирован, чем гражданское население. Поэтому он, обсудив с Натальей создавшуюся обстановку, принял решение отправить всех к его матери и Марфе, в деревню.
Муж Натальи, Виктор Рокотов работал это время в военном госпитале, недалеко от Москвы, принимая первых раненных. Поезда были полностью забиты, казалось вся Москва бросилась на вокзалы в поезда, идущие на Восток и в Сибирь.
Эвакуировались целые заводы и предприятия, как оборонной промышленности, так и наскоро перепрофилированные на оборону. По Горьковскому шоссе поползла вереница машин, которая шла вперемежку с беженцами, которым не удалось штурмом прорваться в поезд. Семен выхлопотал в части билеты на членов своей семьи, на остальных, билеты не полагались.
Наталье удалось достать билет на другой поезд для своего сына, десятилетнего Антона, но Эльза Карловна, которую тоже хотели отправить в деревню, осталась без билета. Семен надеялся договориться с начальником поезда отправить всех одним эшелоном сразу, и наскоро собравшись, отправились на вокзал.
Еле втиснулись в переполненный вагон, расположившись вшестером на одной полке, надеясь, что скоро приедут в деревню, где переждут это страшное время. Доехав до первой станции, километров через сто, поезд остановился. По вагонам шел военный патруль, проверяя документы и билеты.
Всех не имевших билетов, высаживали на станции, освобождая места для новых пассажиров. В их число попала Эльза Карловна и Антон. Как ни просила Надежда оставить старую женщину с ребенком, имеющим билет на другой поезд, военные были непреклонны. Тогда Надежда, собрав своих малышей, вместе с Антоном сошли с поезда, не могла она поступить иначе, Антон поддержал ее, несмотря на уговоры Эльзы.
Ночью, на чужой станции с детьми и старой немкой Надежда, закаленная жизнью жены военного, приняла на себя всю ответственность за судьбу близких ей людей. Решили идти пешком до деревни, расспрашивая дорогу у местных жителей.
По их словам, она была прямой и недалекой, всего триста верст, но для них это показалась вечностью. Эльза Карловна изо всех сил старалась не обременять Надю, шла терпя тяготы пути молча, помогая иногда Наде и Антону нести самого маленького, Николку, который быстро уставал. Дочка Нади, четырехлетняя Галинка, видя их мучения, шла сама, выбиваясь из своих маленьких сил, но отказываясь от помощи.
Жители деревень, у которых они останавливались на ночлег, со слезами провожали их, давая в дорогу еду и кой – какие теплые вещи. Кончался октябрь, по ночам морозило, а Надежда выехала из дома в резиновых модных ботиках и легком пальто. Самой тяжелой оказалась лесная дорога, протяженностью почти в 100 километров, где на пути попалась лишь одна изба, в которой можно было остановиться.